***
— Ты обвалил на неё чёртову стену! — шипит Гарри на Малфоя, который со скучающим видом рассматривает пустой холл Мунго. — Она, блять, могла погибнуть! — голос Поттера почти хрипит, сдавая позиции после получаса криков, не приносящих никаких результатов. Да и чего он хочет добиться? Извинений? Если бы можно было убивать только силой своей ненависти, то Драко сдох ещё на складе под тяжёлым взглядом Гарри и нескончаемым потоком ругани. Но даже тогда Поттер не смог бы выжать из него и капли раскаяния. — Она могла погибнуть, если бы я не отбил летящее в неё заклинание, — парирует Малфой, впервые подавая голос с того момента, когда они покинули место боя. — Если в твоём отделе все авроры сражаются так, то я тебе сочувствую. — Если в твоей команде все сражаются как ты, то удивительно, что вы до сих пор не поубивали друг друга. Грейнджер слышит каждое слово из-за закрытой двери, потому что никто даже не пытается быть тихим. Прикрывает глаза и концентрируется на запахе бинтов и зелий, который реже ассоциируется с собственной болью, чаще с Роном и тем периодом жизни. За окном медленно светает, обнуляя ничтожный счёт дней, в которые ей удавалось поспать ночью. Лишь бы не вернулась бессонница. На эту борьбу у неё точно не хватит сил. — Рваная рана на спине почти затянулась. Если сегодня не будешь делать никаких резких движений, то завтра там и следа не останется, — отодвигается Забини, позволяя ей натянуть на плечо тонкую ткань. От его вида до сих пор не по себе. Слишком много старых знакомых в последнее время неожиданно появляются в её жизни. — Перелома в плече нет. Только ушиб. Я пропишу мазь, она поможет справиться с болью. Записей в твоей истории болезней об этом случае не будет. Тебя вообще сегодня здесь не было, — замолкает он, пока Гермиона не кивает в ответ. — На этом всё… И, если ты надумала пошутить о том, что в этом халате я выгляжу нелепо, не стоит. Это за тебя сделали сотни других человек, и поверь, многие шутки уже не переплюнуть по изощрённости. Грейнджер понимает, что всё это время откровенно пялится на него, периодически задерживая взгляд на ярко-жёлтой ткани. Шутить она не хотела, но форма целителя ему правда была не к лицу. Как и вся эта серьёзность в тоне. Как и четыре стены, сомкнувшиеся вокруг них. Забини не подходит Мунго, как другим не идут цвет платья или приталенные рубашки. Он выглядит инородным здесь, как дизайнерская вещица в безвкусной съёмной квартире. Но это не худшее, что Гермиона о нём понимает. Худшее — это то, что Блейз работает на них. На МРаК. Пазлы складываются сами в красноречивую картинку, когда Грейнджер приходит в себя на полпути в палату в незнакомом крыле больницы, которое даже не отражено в планировке здания. Находясь в Мунго днями и ночами много лет назад, когда Рону расщепило ногу, она наизусть выучила план эвакуации, висевший напротив скамьи у его палаты, и могла даже сейчас начертить его с закрытыми глазами по памяти. Этого крыла просто не должно существовать. После, с не менее регулярной периодичностью, ей приходилось бывать здесь по работе, но в изученном вдоль и поперёк Мунго она никогда не видела бывшего сокурсника. Ни среди персонала, ни среди посетителей. Действительно подтверждало смутную догадку то, что Забини не был удивлён неожиданному визиту и явно знал о Рэме и Илае не понаслышке. Он был с ними знаком, но, судя по обрывкам разговоров, восторг от этого знакомства Блейз не испытывал, хотя виду старался не подавать. Получалось из рук вон плохо. К Малфою свою неприязнь он даже не пытался скрыть. Напряжение между ними сразу бросалось в глаза. Такое очевидное, что даже рядом находиться было опасно. Забини выглядел, как взведённый курок оружия с прицелом в сердце Драко, и Гермиона могла поклясться, оно выстрелит очередью за любой неаккуратный жест или взгляд в сторону Блейза. Пазлы складываются сами, но один маленький фрагмент всё же теряется из виду. Что-то, что произошло между бывшими друзьями. Что-то из разряда тех вещей, после которых простым извинением не отделаться. Но это ведь не её ума дело? — Спасибо, — подрывается Гермиона с кушетки, надевая на больничную рубашку мантию, а на босые ноги — ботинки, и сгребает свои вещи в охапку. — Надеюсь, больше не увидимся, — отмахивается Блейз, покидая палату, даже не посмотрев в её сторону. Он не такой, каким она его запомнила, и от этого диссонанса, в котором улыбающийся и весёлый Забини в слизеринском небрежно повязанном галстуке в противовес мрачному колдомедику в идеально выглаженном жёлтом халате, коротит в мозгах. — Гермиона? — заглядывает в палату Гарри, не давая ей снова отвлекаться на загадки, не имеющие к ней никакого отношения. — Они ушли, и, думаю, нам тоже пора. Если ты, конечно… — Всё в порядке. Мне нужно домой, в душ и переодеться, а потом можем поехать в Аврорат. Я хочу присутствовать на допросе. Друг открывает дверь шире, пропуская её, и отводит взгляд. Отводит свой грёбаный взгляд, подтверждая то, на что Грейнджер уже успела сделать ставки, молчаливо сверля пол при осмотре. — Задержанные не в Аврорате. — Мэнор? — спрашивает она, заранее зная ответ, и прокручивает кольцо на пальце, словно это может изменить реальность. — Это незаконно. — Всё, что мы теперь будем делать, вряд ли впишется в рамки закона, но… — Но так эффективней, — соглашается, подавляя внутреннее сопротивление. Эффективней. Грейнджер всё прекрасно понимает, но от этого ни черта не легче. Ещё по дороге к камину Гермиона узнает о произошедшем после того, как она отключилась, и только убеждается в правильности их действий. На складе ничего не находят, а задержанные, осознав, что попались, затевают игру в молчанку. Если бы они действовали не в обход системы, то их бы пришлось отпустить через двое суток из-за отсутствия улик, так ничего и не добившись за это время, но… Но. Подвалы Малфой-мэнора не имеют прописанных сроков задержания без предъявления обвинений. И они способны развязывать язык. Она уверена в этом, хоть и сто раз успевает проклясть себя за эти мысли. — Мне тоже это не нравится, — сжимает её плечо Гарри. — Но я предпочитаю думать, что с этим мы разберёмся потом. С Кингсли, с МРаК и их методами, со всем. После того, как всё закончится. Гермиона лишь слабо улыбается, соглашаясь, прежде чем подойти к камину. В свою очередь, она предпочитает не думать об этом вовсе, потому что не уверена, что с этим вообще стоит разбираться. Гарри не знал, но в один из тех дней, когда они все ждали «удачного момента», ей нанёс визит Бруствер, предварительно прислав письмо и попросив её открыть каминную сеть. — У тебя, наверное, есть вопросы, — появившись в её гостиной, без церемоний начал министр, присаживаясь на диван. Тайна МРаК сделала из него человека с двумя личинами, и в тот вечер перед ней предстал не привычный, немного отстранённый и добродушный Кингсли Бруствер в мантии цвета вырви глаз, а совсем иной человек. В строгом чёрном костюме, уставший и неожиданно источающий ауру власти. Ауру человека, способного одним движением пальца вершить судьбы людей. — Вопросов достаточно, но вряд ли хоть на один из них вы ответите чистой правдой, — в тон ему сказала Гермиона с другого конца дивана и подтянула ноги к груди в попытке отгородиться от того, кого она знала много лет, но, кажется, не знала вовсе. — И я не уверена, что хочу получить на них ответы. В её глазах уже тогда сквозило понимание. — Ты знала, что в прошлом году магловские спецслужбы накрыли преступную сеть, занимавшуюся продажей людей? Грейнджер положительно кивнула головой. Она знала. Помнила, как будто это было вчера, но отдала бы всё, чтобы этот кусок памяти вырезали из её головы, как раковую опухоль. Каждый проклятый осознанием дюйм плоти, каждый из метастазов, поселившихся в ночных кошмарах ещё одним монстром. — А знала ли ты, что подобную преступную сеть уже в нашем мире уничтожил МРаК годом ранее? — на её отрицательное покачивание головой, он прикрыл глаза, словно каждое из последующих слов потребует дополнительных сил и ему нужно мгновение, чтобы собраться с ними. — Видела бы ты отчёт, который я прочёл тогда… Ничего ужаснее в жизни не мог себе представить. — К чему всё это? — не выдержала Гермиона, не желая слушать дальше. — Ты ведь понимаешь, что, когда это всё будет позади, Гарри вернётся к этому вопросу. Будет копать, пока руки в кровь не собьёт. И если он не остановится, а мы оба знаем, что не остановится, МРаК придёт и за ним. Просто потому что то, чем они занимаются, важнее любого из нас, и если эта тайна окажется под угрозой, Маркус не будет сидеть сложа руки. Как министр, я могу приказать начальнику подразделения, но как человек — стану ли? Гермиона молчала, мысленно делая такие пометки, как ещё один вид их деятельности и имя начальника корпуса разведки, который с каждой раскрытой деталью всё больше становился похож на карательный батальон. — А как же магический контракт? Разве он не остановит или не убьёт Гарри в противном случае? — Я знаю Поттера слишком давно и хорошо, чтобы наивно полагать, что в мире есть вещи, способные его остановить, и обстоятельства, выход из которых он не найдёт. Ему всегда чертовски везёт, прямо как по волшебству. Ему всегда везёт. Но повезёт ли, если МРаК придёт за ним? МРаК придёт… Мрак… — Гермиона? — Прости, просто задумалась. Поставь, пожалуйста, чайник, — указывает Грейнджер на кухню, совмещённую с гостиной, когда Гарри выходит из камина вслед за ней, так и не поддавшись на заверения, что всё хорошо и ей не нужна помощь. — Мне срочно нужен кофе, чтобы пережить этот день. Она не чувствует себя лгуньей или предательницей, умалчивая о разговоре с Кингсли и не договаривая о всех своих подозрениях. Грейнджер вообще ничего не чувствует сейчас, кроме такого неуместного желания получить необходимую дозу кофеина. Ничего по этому поводу. Говорить правду легко. Перекладывать с себя ответственность на другого, пилить пополам каждую из эмоций и делиться ими, чувствуя освобождение. Куда сложней молчать, выжидая правильный момент, тот, когда правда станет уместной или спасительной. И в случае с Гарри, спасение — вовсе не абстрактное определение. Всему своё время, — думает Грейнджер, повертев в руках склянку с выписанным зельем и поставив его на столик. И пока стрелки часов не сойдутся в нужной точке, пусть эта правда рассекает воздух, как пуля. Личная замедленная авада, обещающая однажды их догнать. Однажды, но не сегодня. Она бросает вещи на диван и оборачивается, ловя на себе взгляд Гарри, в котором зрачки заволакивает сожаление. На секунду ноги становятся ватными, переставая быть для неё опорой. Кажется, что мысли в её голове были настолько громкими, что он всё услышал. Понял, сложил два и два, но… Глаза улавливают, как Гарри ведёт взглядом по квартире. Холостяцкой берлоге. В её женской версии. И всё становится на свои места. Одна кружка на столике и одна подушка на диване. Плотно зашторенные окна и пустой раскрытый шкафчик, в котором обычно стоит только банка кофе, которая сейчас в руках у Поттера. Слишком пусто и неуютно. Ни цветов, ни запахов, ни деталей, которыми наполняют пространство. Покосившаяся полка с книгами и стерильная чистота. — Прости. — Тебе не за что… — Прости, — твёрдо повторяет Гарри, считывая очевидное с пространства, как строки со страниц книги. — Что не был рядом. Что вёл себя как последний мудак. Он не был в её квартире год. И этот же год он не был для неё другом. От простых слов хочется заскулить в ответ и уткнуться носом в чужую шею. Но перед этим обязательно прокричать в ответ, что да. Его не было рядом. И да, он был мудаком. А потом разгромить кухню, скидывая посуду со всех столов, чтобы та со звоном билась об пол, но все поверхности в её квартире тошнотворно пустые, как и она сама. Гермиона не подавала виду все эти годы. Не показывала никому, даже самым близким, как долго тонула в собственном одиночестве. Ей казалось, что она просто не имеет на это права. Право быть несчастной. Они ведь пережили войну, и многие в этой войне потеряли даже больше, чем Грейнджер, а потом наступил мир. Тот самый, за который они боролись и который должен был стать их наградой. Но в один вечер она пришла домой, упала на диван, не заботясь о грязной обуви на ногах, и поняла, что умирает. Где-то внутри. Под кожей и каркасом рёбер. Где-то в своей голове тысячей разных смертей. Поняла и приняла, устав отрицать очевидное. Но сказать об этом она никому так и не смогла. Потому что как можно было объяснить то, что ты медленно угасаешь без особой причины? Когда была война, все эмоции были продиктованы происходящим. Если кто-то погибал, ты плакал. Если уставал, то без ног валился на кровать, засыпая на ближайшие сутки, если злился, то кричал и хлопал дверью. Как объяснить, что ты несчастен, когда твоя жизнь вписана в рамки нормы и стабильности? У неё была работа и квартира. Её родители и друзья были живы, а её руки и ноги — целы. Она твердила себе день за днём, что всё хорошо, скоро отпустит, нужно только подождать. Но дыра в груди только разрасталась. Этому грёбаному чувству внутри неё было абсолютно плевать на наличие понимающего голоса мамы на том конце провода, на счёт в банке и на престижность работы. Плевать абсолютно на всё. Оно просто жрало изнутри, без причины и надежды на прекращение этого. — Знаешь… — начинает Гермиона, но так и не находит, что сказать. Ворох невысказанных слов и литры невыплаканных слёз тишиной стоят между ними, и вряд ли она сейчас осмелится её разрушить. Почему-то вдруг хочется признаться, что она тоже виновата. Что могла быть мягче, могла бы за эти дни поинтересоваться, как его шрам, хоть и Гарри просто сатанел, когда она пыталась поднять эту тему. Могла бы быть тоже рядом и сама всё рассказать. Не молчать. Но она молчала и молчит сейчас. — Знаю, — пересекает комнату Поттер и обнимает её, обнимает так крепко, что надобность в разговорах отпадает сама собой.***
Камеры пустеют одна за одной, разнося по подвалу лязг железных решеток, хлопки аппарации и звук разбивающегося стекла. Последняя пустая склянка с сывороткой правды разлетается на осколки после встречи с каменной кладкой стены. Блядство… Полезной информации не прибавляется ни на грамм с каждым часом, но информацией, от которой подрагивает каждый вставший дыбом волос, их засыпают, как землёй, погребая под ней заживо. — Убери, — кивает Малфой на испуганного паренька, которого Рэм выводит из камеры. Ведёт плечом в попытке скинуть липкий донельзя ужас, с которым на него смотрят пленники, когда он тенью скользит из одной секции подвала в другую, и чувствует, как жажда прямо сейчас вырезать целый город становится не просто оборотом речи, выражающим степень злости, а вполне реальным состоянием аффекта. Среди них нет знакомых лиц. Только новые, молодые и свежие. Двадцатилетние волшебники и волшебницы, клеймённые подобием тёмной метки. Всё вокруг — сраная бутафория. От масок до чернил под кожей, от мыслей до идей. Надругательство над прошлым на манер дешёвого спектакля. Они поймали кучку поехавших фанатиков, последователей Тёмного Лорда, появившихся после его смерти и поклоняющихся ему, как Богу. Религия, построенная на костях и пепле тех, кого Драко знал лично, и от этого абсурда хочется применить к каждому все три непростительных в порядке строгой очередности, но он не трогает их и пальцем. Вливает одну порцию зелья за другой, развязывает языки и слушает идентичный рассказ из разных уст, всё больше убеждаясь в том, что либо дело — одна большая пустышка, либо им не посчастливилось поймать людей, входящих во внешний круг. Непосвященные и являющиеся орудиями для достижения целей. Подобное он видел не раз и не два, целые секты, слепо идущие за своими кукловодами и не понимающие истинных мотивов. — Напоминает о Румынии, — поправляет пиджак Илай после очередного перемещения пленника, которому после допроса скорректировали память, в черту города. — Но, по сравнению с братством Красной розы, эти ребята кажутся запутавшимися подростками, которые однажды перерастут помешательство на идеях о чистоте крови. — Ты хотел сказать «на идеях поклонения выблядку, убивавшему детей»? — доставая сигареты и направляясь к выходу, интересуется Драко. — Остался только один? — Да, мистер Поттер и мисс Грейнджер играют с ним в хороших копов, но безрезультатно. Думаю, скоро настанет наша очередь с ролью плохих. Единственный человек, молчавший даже под сывороткой правды. Одно слово, что им удалось из него выжать, — это пренебрежительно брошенное «грязнокровка» в сторону Грейнджер, за которое он тут же получил удар от Поттера с прямым попаданием в челюсть. И больше ничего. С ним будет интереснее. На нём можно будет выплеснуть хоть часть той злости, что в нём всколыхнули и подняли с самого дна допросы пожирателей. А злости в нём было много. Возможно, только из неё он и состоял. Мутной и вязкой, хранившей в своих недрах утопленников, однажды решившихся перейти её вброд. Оказавшись на улице, Малфой прислоняется к фасаду здания, чувствуя неровную кладку камня сквозь тонкую ткань рубашки. Пиджак, переброшенный через плечо, треплет сильный ветер, но холода Драко не ощущает. Только усталость. Копившаяся годами, она придавливает сверху плитой. Хочется содрать это ощущение, как кожу. До чистого мяса. Начать отсчёт с нуля. Перешагнуть, как окоченевший труп, прошлую жизнь и не оглядываться больше. Но судьба — интересная штука. Злая и насмешливая. За шаг до мнимой свободы она решает окунуть его по самую макушку в дерьмо, от которого он бежит, сколько себя помнит, игнорируя очевидность того, что дорога под ногами неизменно замыкается в кольцо. Подкурив сигарету от зажигалки, по привычке оставшейся после долгого нахождения среди маглов на одном из заданий, он подпирает стену ногой, цепляясь каблуком о выступ. Травит лёгкие ядом ради минуты мнимого спокойствия, пока зрение не ловит на периферии движения у входа в поместье. Грейнджер мнётся на пороге и кутается в плащ, то заполошно делая вдохи и выдохи, то вовсе переставая дышать. Похоже, что не только для него всё услышанное в этот день является триггером похлеще настигшей ударом в спину ностальгии в те самые моменты, когда её совсем не ждёшь. В первое мгновение, когда их взгляды пересекаются, Гермиона обмирает, не ожидая его увидеть, но после быстро собирается и нерешительно направляется к Малфою, думая, скорее всего, о какой-нибудь ерунде вроде тактичности или вежливости. — Нам с Гарри не удалось ничего добиться, — она останавливается не слишком близко, выдерживая дистанцию, и отзеркаливает его позу. — Может, получится у вас. — Не рассчитывайте на многое. Это просто секта, сборище идиотов, танцующих на костях, — Малфой поднимает лицо к небу, чувствуя на коже прохладную морось. — У вас теперь есть их адреса и имена, Поттер приставит к каждому по аврору, и, если вам повезет, сможете поймать их на мелком хулиганстве. Фанатики вроде этих редко нарушают законы, ещё чаще придумывают свои, загоняя себя в рамки. Ваше дело — пустышка, а в стране истерия, поднятая ряжеными клоунами. — Нет, это ещё не всё, — уверенно отвечает Гермиона, отчего вызывает раздражение, как натренированный рефлекс, выработавшийся ещё в школе. Вспоминается её прямая спина и вздёрнутая вверх рука, этот голос, которым она отвечала на совместных занятиях на вопросы профессоров. Вспоминается она вся — от носков школьных туфель до вороньего гнезда на голове. Высокомерная всезнайка, подружка Поттера и Уизли, девчонка, за которую взгляд не зацепился бы в толпе, не будь она такой удачной мишенью для издевательств. Сейчас же от той гриффиндорки остался разве что цепкий взгляд её совершенно обыкновенных глаз. И это было многим больше, чем Малфою удалось сохранить в себе. Гермиона кратко пересказывает теорию Поттера о связи Жнецов и Пожирателей, но он слушает скорее механически, нежели с интересом. — И, к тому же, у Гарри болел шрам. — Больные фантазии Поттера ещё стоит проверить, а шрам — это самовнушение, — фильтр обжигает пальцы, но Драко затягивается ещё раз, вдыхая раскалённый дым. — Иногда мы чувствуем то, что не должны, Грейнджер. И ничто так не подпитывает ложные чувства, как дожди в Лондоне этой осенью.***
Человек напротив улыбается, растягивая рассечённую Поттером губу и тревожа только затянувшуюся рану, с которой теперь медленно ползёт капля крови, зависая на подбородке. В этой улыбке нет самоуверенности, только желание, чтобы она в ней присутствовала. Защитный механизм подло вздёргивает уголки рта, но не касается глаз. Тонкие вещи, которые учишься подмечать спустя годы. Драко считывает это сразу, когда Гарри принимает это за издёвку и сжимает кулаки, удерживаемый Гермионой, как бешеный пёс поводком. — Я задам несколько вопросов и надеюсь получить на них ответы, — Малфой топит руки в карманах чёрных брюк и подходит ближе, оставляя между ними расстояние в один шаг. Глаза в глаза, сверху вниз на того, кто обездвижен и привязан к стулу. — А если продолжишь молчать, то проведёшь остаток жизни в агонии, мечтая о спасительной смерти. Будничным тоном, впиваясь своими зрачками в чужие. Рэм и Илай не мешают, сразу понимая, сегодняшняя жертва целиком и полностью принадлежит ему, отступают в тень — туда, куда свет от жёлтой лампы не проникает, как бы ни старался. Только Поттер с Грейнджер остаются стоять посередине камеры, создавая ощущение, что это не допрос, а публичная казнь, которой обязательно нужны зрители. — Ваша свора имеет отношение к тем, кого называют Жнецами? Молчание в ответ не удивляет, как и последующий вскрик Гермионы за спиной, когда он резко перехватывает ладонь мужчины, выламывая первый попавшийся палец из сустава с характерным звуком. Трюк старый, как мир. Застать врасплох, чтобы пробраться в чьи-то незащищённые мысли, прорывая оборону состоянием боли и шока. Пленник шипит, уронив голову на грудь, и Драко произносит на грани слышимости: — Легилименс… Перелистывает одно воспоминание за другим, ломая возведённые стены, что крошатся в пыль под его напором. Отпущенные лжепожиратели действительно ничего не знали, как и говорили. Верили в идею поклонения, отдавали дань, выжигая небо тёмной меткой. Но он знал. Оливер Брук, мужчина тридцати одного года, похожий на книжного червя, коим и являлся, судя по увиденному. Нужно только найти необходимый фрагмент, который Брук неумело, но старательно пытается скрыть, подсовывая совершенно другой отрывок памяти. Драко отмахивается от него несколько раз, но всё же решает взглянуть на то, что ему так усердно подсовывают, отвлекая внимание. Точнее, кого подсовывают, выкладывая, как единственный припрятанный туз в рукаве. Человек из воспоминаний отбивает пальцами ритм по столу, и звук с трехкратной громкостью рикошетит в стенки черепа. Раскалывает его, оставляя трещины на кости. Он словно смотрит в душу, когда поднимает голову, смотрит на Малфоя, как если бы они сидели друг напротив друга, обжигаясь крутым кипятком обоюдной ненависти. Кажется, что не было этих лет без встреч. Их просто не существовало. Всегда был только он и Драко. Неизменные, которые, как ни крути, не вычеркнуть из жизни друг друга, как из уравнения. — Давно ты не приходил, — говорит мужчина, обращаясь к Оливеру, и Малфоя вышвыривает из чужого сознания. — Передавай ему привет, — стискивает зубы Брук, после чего в тишине отчетливо слышится хруст раздавленной капсулы с ядом во рту. Грёбаное всё…***
Самая коварная вещь в переломных моментах в том, что определить их можно лишь в будущем. Когда становится слишком поздно. И всё, что остаётся, — это оглянуться назад и понять, какие из дней, из принятых тобой или за тебя решений, из сказанных или так и не произнесённых вслух слов стали отправной точкой. Его личный переломный момент был очевиден и подобен концу ёбаного света, после которого каждый глоток воздуха с её именем на губах ввинчивал боль в лёгкие, мысли и сердце контрольным выстрелом, но не окончательным. Не фатальным, потому что сдохнуть так просто было бы слишком большой роскошью для него. Избавлением, которое Драко не заслуживал и не смог бы заслужить за всю свою поганую жизнь. Дождь льёт всё сильнее, стекая бесчисленными холодными нитями по лицу, но Малфой даже не пытается укрыться от него. Продрогший и насквозь пропащий, возвышается одинокой фигурой посреди сада, у надгробия, скрытого разросшимися кустами роз. Заточённого в объятия голых веток, усыпанных шипами. Нерушимыми, безжалостными и острыми. Не пробраться, если не вырубить под корень. Но его рука никогда не поднимется сделать это. Они часть этой боли и часть той, кому принадлежали. Когда умерла она, когда умер весь сад, только эти цветы продолжали жить и пытались спрятать и защитить её от чужих глаз, окутывая могилу новыми стеблями и бутонами. Даже от него, словно знали, что так будет лучше. Проще. Легче. Не читать высеченное на сером камне «Нарцисса Малфой», давясь каждой проглоченной буквой, как ядом. Не иметь возможности прикоснуться, подойти и увидеть. Ведь если не видишь, то можно притвориться, что этого не было. Прямо как в детстве, когда он спрятал осколки разбившейся вазы, почти поверив, что мама не заметит её отсутствия, почти обманув отца… Почти так же, как в тот день, наебывая самого себя, внушал отражению в зеркале, что он сильный. Когда с ней прощались, по очереди подходя к гробу, он стоял столбом, каменным бездушным изваянием. Когда на шёлковые подушки медленно опускались лепестки белых роз, он сверлил взглядом её сложенные друг на друга хрупкие ладони. Уже холодные и теряющие краски, так похожие на его собственные. Малфой считал, что способен вынести эту пытку, как выносил многие другие, но когда этот проклятый ящик с резными деталями и золотыми ручками по бокам начали опускать вниз… Он приложил все возможные усилия, чтобы остаться стоять на месте. Стоять и смотреть, будто не его раздирает на куски в бесконечном круговороте боли. Мясорубке, в которую превращались его внутренности, пока под рёбрами, набирая обороты, раскручивались лопасти ярости и бессилия. Скорби, не поддающейся лечению, подобно одной из тех смертельных магловских болезней. Хотелось последовать туда за ней, на два метра ниже уровня земли, в сам ад, рай и другую жизнь. Хотелось упасть в эту пропасть и разбиться насмерть с высоты человеческого роста. Но он стоял и не дышал, боясь не удержать в глотке застрявший крик, перекрывающий доступ к кислороду: «Похороните меня с ней». Похороните. С ней. Ведь если мать в глазах ребёнка — Бог, то в тот день небеса от него отвернулись и он навсегда потерял веру, погребя её под толщей земли вместе с Нарциссой. Казалось, хуже не будет. Но выгорать изнутри от эмоций было так же страшно, как и от их отсутствия. Ничего не чувствуя, он просыпался по ночам, в каждую из которых она приходила и протягивала к нему руки. Прямо с того света. Узловатые изящные пальцы, унаследованные им в полной мере. Проходил мимо её вещей, попадающихся то тут, то там в гостиных мэнора. Не ощущая вкуса, ел и, не видя смысла, жил. В те дни мысль об исчезновении очаровывала сильней, чем любая другая. Поэтому он совершил ошибку, снова поделившую всё на до и после. Стоящую так дорого, что пришлось взять у судьбы взаймы. Ещё один шанс. Ещё одну жалкую попытку. Но каждый из этих переломных моментов имел первопричину. Выбор, поступок, сказанное слово. Решения, за которыми стоял лишь один человек, положивший всему начало. Человек, которого он пытался возненавидеть всю сознательную жизнь, но так и не смог. Передавай ему привет… Это фраза, пропитанная желчью, вертится на кончике языка, пока он сверлит брусчатку под ногами в саду, пока аппарирует, чтобы потом переместиться с помощью порт-ключа в ближайшее место к конечной точке, пока летит на фестрале. Промокший до самой души и замёрзший настолько, что если бы он сейчас провалился в ад, то тот покрылся бы ледяной коркой от источаемого холода, въевшегося в гнилые кости за этот бесконечно длинный вечер. Охрана забирает его палочку, бегло просмотрев пропуск чёрного уровня. Ведёт Малфоя коридорами, пропитанными морской солью, кристаллизовавшейся на выбоинах стен. Два поворота налево и прямо, до конца, даже спустя столько лет он помнит. Передавай ему привет… В Драко ненависти столько, что этой силы хватило бы для применения авады на десяток волшебников разом, но она предназначена лишь одному. И он имеет полное право её испытывать. Но разве он может? По-настоящему и всем сердцем? — Знал, что ты придёшь, — от его голоса внутренности продирает тупым лезвием. Выворачивает наизнанку. Господи. Блять. За спиной со скрежетом металла закрывается массивная дверь и встречающая Малфоя улыбка заостряется, превращаясь в оскал, когда их глаза встречаются. Жидкая ртуть и ваксовая бездна зрачка. Такая же, как у Драко. — Ну здравствуй, отец. Сколько раз нужно разочароваться в человеке, чтобы окончательно вычеркнуть его из жизни? Иногда хватает и одного раза. Но, если этот человек связан с тобой одной кровью, порой и миллионный раз будет не последним. Дефолтный инстинкт, из-за которого сироты ищут бросивших их матерей, а дети прощают жестокость отцов. Семейные узы. Драко не брал их в расчёт, пока на собственной шкуре не прочувствовал, как они выдёргивают из него жилы и вьют верёвки, будучи выше понимания и крепче здравого смысла. И только нечто настолько бессмысленное и беспощадное способно было однажды позволить одному чудовищу простить грехи другого.