***
Холод допросных комнат Визенгамота чувствуется даже через воспоминания. Пробирается за ворот его черной рубашки, чтобы растечься по позвонкам липким ужасом. Напоминанием о том, как он так же сидел на железном стуле, возможно, даже на этом же, и выкладывал всё, что знал о связи его семьи с Тёмным Лордом. Простил ли за это его отец, который по сей день гнил в тюрьме? Или он никогда и не злился на Драко, потому что благодаря этому Нарцисса осталась неприкосновенной? Иногда Малфой задумывался, не это ли привело их туда, где они сейчас? Не любовь ли отца и желание защитить её заставили его сделать ставку на сильнейшего и выбрать того, чья победа казалась неоспоримой? Вот только Люциус не знал, что на той, противоположной стороне другая любовь переломит исход событий. И за каждый чёртов выбор жизнь сдерёт с них плату в тройном размере. А его сыну и вовсе придётся выплачивать проценты вплоть до сегодняшнего дня. Малфой ведёт головой вбок, позволяя глазам цепляться за выбоины стен, ища в этих трещинах отголоски прошлого. Его взгляд останавливается на лице девушки. Бледном, исхудавшем и совершенно безразличном. Время в воспоминаниях Поттера течёт так медленно, что ему трудно долго удерживать на ней фокус, но он старается. Вслушивается в вопросы Гарри, которые сыплются один за другим, не обретая при этом ответов и, кажется, даже не долетая до другого края стола, разделяющего двух людей, сидящих перед ним. Она будто не здесь — незнакомка в чёрной мантии, рукав которой скрывает похожий на его татуировку росчерк чернил. Она не здесь даже больше, чем сам Малфой, являющийся лишь невидимым фантомом из будущего, наблюдающим за происходящим со стороны. Раскачиваясь из сторону в сторону на стуле и звеня цепями, девушка мажет по пространству взглядом из-под полуопущенных век. Словно всего вокруг неё не существует так же, как и Драко, и от этого складывается впечатление, что ей невыносимо скучно. — Фрэнсис, — говорит Гарри, закрывая папку, лежащую перед ним, и это срабатывает на неё как выплеснутый в лицо стакан холодной воды, потому что она тут же меняется в лице. На мгновение даже кажется, что это жуткое выражение — последствие судороги. — Так ведь зовут твою маму? Думаю, она не знает, где ты. Она, наверное, вообще ничего не знает. Ни о метке, ни о бойне под Шефтсбери, ни о том, что ты принимаешь… Эти таблетки, сделанные из перуанского факела. Популярный наркотик среди людей твоего возраста. Ты знаешь о последствиях его приёма? Малфой довольно хмыкает, наблюдая за тем, как Поттер находит нужные рычаги и девушка перед ним выпрямляется, попытавшись выдержать оказываемое давление физически. Очень глупый и дилетантский подход. Неужели у того, кто за этим стоит, не хватило ума натаскать новых вестников смерти как подобает? — Она работает тремя этажами ниже штаб-квартиры аврората, кажется, мы даже пересекались в лифте. Или, может быть… Дай-ка подумать… Может быть, нам доводилось встречаться в Отделе регулирования магических популяций? Хотя, признаюсь честно, я там не частый гость. — Вы не имеете права! — Доложить твоим родителям? Фактически в этом нет надобности, раз ты совершеннолетняя, но кто знает, что я могу сказать, когда случайно встречу Фрэнсис в коридорах Министерства, — пытается затянуть паузу Гарри, но не выдерживает, придвигаясь на край своего стула ближе к ней. — Просто скажи, с кем вы сражались, и она ничего не узнает. Поборов желание закатить глаза, Драко разочарованно выдыхает. Поттеру всегда не хватало хладнокровности, когда всего остального было в избытке. Разве что кроме мозгов. Талант. Везучесть. Поддержка. Храбрость. Необходимая степень гнева, позволяющего идти вперёд и не останавливаться. Но не ёбаная хладнокровность. — Просто скажи, — повторяет Гарри более твёрдо. — Если ты боишься, мы можем внести тебя в программу защиты свидетелей. Только для этого мне нужно знать больше. Гораздо больше, чем… — Нет! — вздрагивает девушка. — Я могу… могу сказать только про них. — Я обещаю, Фрэнсис ничего не узнает. Молчание затягивается, но в этот раз у Поттера хватает выдержки, чтобы продержать свой рот на замке несколько бесконечно долгих минут, сливающихся в звенящую тишину, что начинает действовать на нервы даже Драко. — Вы называете их жнецами, — снова расслабляясь и падая на спинку стула, говорит она. Но это больше не похоже на скуку. От её позы веет усталостью и обречённостью. Сделанной добровольно ошибкой. Жалкое зрелище. — Мы должны были их остановить. — Зачем? — слишком резко спрашивает Гарри, хотя в данный момент лучше промолчать. Не спугнуть. Дать ей возможность самой всё рассказать. — Они хотят вмешаться в уклад жизни и смерти. Хотят… Тёмный Лорд был, и его не стало. Он прошел свой путь, а нам остаётся лишь хранить о нём память, следовать его идеям. Неправильно что-то менять теперь… Неправильно… Больные ублюдки. Остаётся лишь хранить память о нём… Какая-то часть Малфоя жалеет, что это лишь воспоминание, в котором он не имеет оболочки, потому что пара отравленных фраз вертятся на языке слишком отчаянно, чтобы он сумел сейчас их проглотить без последствий. Без того, чтобы разжиться новым витком ненависти, которая потом потребует выхода, когда омут памяти выплюнет его обратно, в реальную жизнь. — Они хотят его воскресить? — Драко не успевает различить, что выражает лицо Поттера, когда последнее слово слетает с его языка. Но несложно догадаться, что ярости в нём оказывается больше, чем ужаса, и в следующем вопросе его голос скатывается до глухого шипения: — Как они хотят это сделать? Драко подаётся вперёд, видя, как уголки её рта дергаются, будто девушка хочет сказать что-то, но потом сжимает губы плотной полоской. Картинка вокруг начинает идти рябью, и последнее, что он слышит, это срывающийся на крик голос Поттера: — С помощью чего они пытаются его вернуть?! Малфоя выталкивает из воспоминания с такой силой, что костяшки его пальцев, вцепившихся в борта омута памяти, белеют. Блять. Он переводит дыхание, прежде чем разогнуться. Прежде чем встретиться взглядом с теми, кто уже посмотрел этот допрос. — Серьёзно? — выгибает бровь Грейвс. — Газеты в кои-то веки оказались правы, и это всего лишь возрождение какого-то ублюдка? — Всего лишь? — показывается из-за газеты Илай, пока Гермиона превращает одну из гостиных мэнора в подобие кабинета детектива. Она не садится с тех пор, как они возвращаются. Кажется, даже не останавливается, чтобы перевести дыхание, всё время находясь в движении. Опустошает его стол от письменных принадлежностей и трансфигурирует доску, на которой развешивает фотографии жертв и мест преступлений, вырезки из газет, отчёты и свои заметки. Это определённо какая-то стадия безумия, обретающая более резкие симптомы после того, как просматриваешь воспоминание. Наверное, он даже может это понять. Если бы не закалка, через которую он прошёл во МРаК и которая по чайной ложке выскребла из него возможности реагировать нормально на многие вещи и дрожать от ужаса при виде подобных перспектив, то да. Он бы, как и она, сейчас метался по гостиной, неспособный справиться с этим. С подтверждением того, о чём они и так все думали. И это если не брать в расчёт то, что она пережила всего лишь вчера. Последнее, что выводит Грейнджер на доске: «Жнецы против Пожирателей смерти». Одни хотят его воскресить. Другие — помешать этому. И как же иронично, что последнее пытаются сделать именно Пожиратели, если верить увиденному. Воздух наполняется запахом табака и шоколада, и Малфой больше не слышит разговоров, не пытается разобрать их смыслов. Всё и так слишком очевидно. Грейвс пересматривает воспоминания ещё несколько раз, пока Кросби изучает газету, найденную у Абернети в доме, а Гермиона маниакально перебирает пергаменты из папки с информацией, что имелась у них на эту семью. Копии записей из Мунго, что предоставил Блейз, выписки из Гринготтса, присланные Поттером, и показания свидетелей с места преступления. Становится слишком душно после второй сигареты, выкуренной подряд, и Драко выходит на веранду через двери гостиной, в которой они сегодня проводят свой первый вечер, потому что только в ней есть омут памяти. Никто не обращает внимания на его исчезновение, зная, что он взял на себя повторный осмотр квартиры Элоизы. Он прикрывает только одну стеклянную створку, решая впустить внутрь свежего воздуха, и какое-то время смотрит в комнату, отмечая то, как Грейнджер идёт тёмно-бордовый цвет стен. Глубокий и насыщенный. Словно все запасы винного погреба Люциуса и обилие хрусталя из коллекции Нарциссы были пущены на то, чтобы превратить эту гостиную в одно огромное подобие бокала с Шато Лафит, глоток которого стоил как годы жизни той, кто совершенно не обращал внимания на эти параллели. Сбиваясь со счёта, Малфой закуривает ещё одну, готовясь к аппарации. К пополнению коллекции маленьких пустых квартир в своей памяти. Смотрит через извивающиеся очертания дыма на то, как Грейнджер ходит из стороны в сторону, забыв о чьём-либо присутствии. И когда она наконец останавливается, роняя лицо в раскрытые ладони, такая уязвимая, уставшая и честная, Драко непроизвольно делает шаг вперёд. Выходит из сгущающейся темноты вечера под свет, льющийся из комнаты. Лёгкие, до дури пронизанные никотином, сжимает спазм, но Малфой сдерживает кашель, проглатывая горечь. Откидывает в сторону только начатую сигарету и позволяет себе вольность. Тянет руку к стеклу, касаясь прохладной поверхности в том самом месте, где находится силуэт Грейнджер. Он касается её, вдыхая остатки яда. Но вдоха не случается. Гермиона поднимает глаза, безошибочно находя его взглядом, и замечает его ладонь перед тем, как Драко её опускает. Медленно. Так, чтобы она точно это видела. Чтобы тоже почувствовала, как время замедляется вокруг, давая понять, что… Судьба не была злодейкой. Только съехавшей с катушек сукой, не отдававшей себе отчёт в действиях. Как ещё было объяснить, почему по их жизням были разбросаны эти чёртовы капканы, в которые они попадали каждый раз, стоило подойти друг к другу слишком близко. Встретиться глазами, подавившись вдохом, или просто ощутить друг друга на какой-то отдельной, принадлежащей только им частоте. И в такие моменты Малфой понимал, что откуда-то знает точное количество родинок на её теле, хоть ни разу в жизни их не пересчитывал, а большинство даже не видел в глаза. И вдруг казалось, что между ними что-то может быть кроме взаимного опасения. И будет. И было уже когда-то давно. Это звучало как бред. Как пиздец. Тотальный и сокрушительный. Словно ему уже был выписан билет в один конец в отделение душевнобольных в Мунго. Но Драко мог поклясться, хоть и никогда бы не произнёс этого вслух, — он знал, каков на вкус её поцелуй. Поцелуй, которого никогда не было… Блять… Он отступает в темноту и сплёвывает под ноги слюну, почувствовав на языке нечто инородное, выпачканное в привычный вкус табака. Меньше всего ему сейчас хочется терять рассудок, который неумолимо крошится в труху каждый раз, когда она смотрит на него так, будто тоже чувствует, что это всё с ними уже происходило. Все эти разговоры без слов, вся эта смесь из пренебрежения и гордости, случайные прикосновения и неслучайные слова. Всё то, что ещё не случилось, но обязательно сбудется.***
Коробка, поднимая в воздух пыль, с глухим стуком падает на пол, когда Драко разжимает пальцы. Он толкает её ногой к сваленным в кучу бумагам у ножки кресла, в котором сидит Рэм, и, не дожидаясь реакции, добавляет: — Это вещи из квартиры Абернети, — стараясь звучать обычно, но усталость всё равно просачивается в связки, и это слышно так же, как и бой часов в пустом коридоре, — охуительно громко. Даже уши хочется закрыть руками. Наверное, только поэтому Грейвс ничего не отвечает, лишь перестаёт перекатывать сикль на костяшках пальцев, отрываясь от пергамента в другой руке, и опускает взгляд к ногам. — Перепроверь всё. Малфой проводит ладонью по шее, замечая грязный рукав, мелькнувший у лица. Он мажет глазами по своему костюму, понимая, что выглядит так, будто им протёрли все поверхности пустующих комнат, и с раздражением смахивает с плеча налипшую паутину. — Тебе бы переодеться к ужину, — осматривая Драко с ног до головы, замечает Илай, ни капли не смутившись от брошенного в ответ взгляда. — К ужину? — Мисс Грейнджер, кажется, облюбовала нашу кухню, — улыбается Кросби, но его улыбка, как обычно, не касается глаз. Жуткий контраст для тех, кто не привык. — Или ей просто приятнее проводить время в компании кастрюль, нежели этих бесконечных папок. Признаться честно, я её понимаю, потому что, кажется, всё это совершенно бесполезно. — Если хочешь быть полезным, то пусти слух о том, что Драко Малфой ищет человека, подходящего под описание урода, напавшего на Грейнджер, — стягивая с себя пиджак и пересекая комнату, направляется к выходу Драко. — Я хочу, чтобы каждая собака в городе знала, что я даю награду за голову этой сучьей мрази. Пусть наши пташки наконец-то поработают. — Маркус не одобрит такие выходки, — хмыкает Кросби. — Не привлекать к себе внимания, забыл? А ты хочешь, чтобы в лондонских кулуарах шептались о пропавшем с радаров наследнике Малфоев, который, вернувшись в город, возомнил себя головорезом. — Моё имя уже красуется в заголовках каждой второй газеты. Хуже не будет. — Гринзел тебя убьёт, — усмехается Рэм. — Столько лет подчищал за тобой дерьмо, чтобы за пару месяцев твоё имя вновь всплыло во всех официальных и неофициальных источниках. — Пусть встанет в очередь, — бросает Драко, выходя за дверь. Возможно, они даже не слышат последней фразы, сказанной больше самому себе и унесённой сквозняком дальше по тёмному коридору. Это не так уж и важно. Хочется смыть всю эту грязь, забившуюся в поры, но единственное, что он позволяет себе, это очищающее заклинание и прохладную воду, бьющую тугими струями о дно раковины. Он набирает её в ладони и бросает пригоршнями себе в лицо, надеясь, что это поможет ему продержаться ещё несколько часов. Потому что горячий душ точно бы оставил Малфоя без шансов выдержать предстоящий ужин в сознании. Он не спал всю прошлую ночь, забывшись только под утро. Много курил и совсем уже перестал соображать. Наверное, поэтому вместо всех мест, требующих его присутствия, он оказывается совсем не там, где нужно. Там, где ему вовсе не стоило появляться. Драко застывает в дверях кухни, наблюдая за тем, как Грейнджер, стоящая к нему спиной, тонет в клубах пара. Кажется, что она вот-вот растает, растворится в них, как одно из видений. И он даже не шевелится, чтобы этот мираж не исчез раньше времени, только наклоняет голову вбок, замечая след крохотной руки, отпечатавшийся на присыпанной мукой столешнице. Руби — сразу понимает он. Но если эльфийка исчезла перед его приходом, значит, Гермиона тоже знает. Знает, что он здесь, но никак не выдаёт этого. Становится даже забавно продолжать молчать, слушая, как тишину между ними разбавляет стук ножа по доске. Неравномерный, почти нервный, выдающий её плохую актёрскую игру. — Любишь готовить? — тихо спрашивает Малфой, и она ожидаемо даже не вздрагивает. — Ты живёшь тут только второй день, но на кухне бываешь чаще, чем любой из нас. — Нет, — выдыхает Грейнджер, и на мгновение её рука застывает, прежде чем возобновить движение. Вернуть звук ударов лезвия о дерево, но уже более тихих и ритмичных. — Никогда не любила. Просто это… отвлекает? Драко подходит ближе и прислоняется бедром к столу, незаметно смазывая ладонью след маленькой руки. И почему все в этом доме думают, что им удастся что-то скрыть от него? — Чёрт, — отдёргивает пальцы Грейнджер. Алая капля падает на доску, растекаясь по поверхности и исчезая в глубоких бороздах, оставленных ножом. Малфой забирает у неё нож и свободной рукой взмахивает палочкой, призывая аптечку. Всего лишь царапина. Ещё одна к тысяче других. — Давай лучше я, — рассматривая посуду и ингредиенты, тянет он. — Это должен быть мясной пирог? — Что-то вроде того, — шипит Гермиона, обрабатывая неглубокий порез. — Почему маленькие раны всегда болят сильнее, чем что-то более опасное? Это не тот вопрос, который предполагает обязательный ответ, поэтому Драко молчит, сосредоточившись на применении бытовых заклинаний, в которых он никогда не был силён. Но спустя несколько неудачных попыток древко палочки в руке всё равно заменяет ручка ножа. — Можно было бы заказать ужин из любого ресторана, — говорит он. — Эльфы, работающие там, подали бы его прямо на стол в гостиной. — Мне хотелось ненадолго переключиться, — капая бадьяном на порез, честно признаётся Гермиона. — Не помогло? — Не помогло. Её взгляд опускается к предплечьям Драко, когда она заканчивает и убирает аптечку на место. К закатанным рукавам рубашки, которые ещё немного влажные у локтей после умывания, и этот неприкрытый интерес чувствуется кожей. Почти физически. — А ты неплохо управляешься с ножом, — на одном дыхание выдаёт она, но, почувствовав двойной подтекст в словах, теряется. — В смысле… Хм, я могу чем-то помочь? — Да. Зажги печь, а потом сядь в том углу и не мешай, пока ты не заработала ожог или не отрубила себе пальцы. — Мои навыки готовки не настолько ужасны, — цокает она. — Могу заняться тестом, вряд ли это более травмоопасно, чем сидение на стуле. Где ты научился готовить? — Иногда приходилось залечь на дно и сидеть запертым в четырёх стенах несколько недель. При этом желательно было не использовать палочку, чтобы не было возможности отследить меня по всплескам магии. Это был вынужденный навык. Они разговаривают на отвлечённые темы, иногда вскользь касаясь болезненных точек. И следующий час проходит слишком быстро. Проносится мимо с такими же крутыми манёврами, с которыми они избегают неправильных слов в разговоре. Малфой уверен, что какая-то часть усталости остаётся в душной кухне, пропитавшейся выпечкой и запахом мяса, переплетающимся с розмарином. Его одежда снова оказывается в полном беспорядке, но он не предпринимает никаких попыток это исправить, потому что она тоже садится за стол в джинсах, испачканных в муке на бедрах. От таких глупых мелочей, как эта, его отбрасывает на десятки лет назад. Конечно, Нарцисса никогда не позволяла себе выглядеть таким образом, но что-то подобное, неидеальное, выбивающееся из выхолощенных интерьеров мэнора, всегда делало его родителей и его самого похожими на простых людей. Например, след от помады матери на щеке отца, который он забывал стереть, или разорванное кружево на манжете её платья после того, как Нарцисса бралась лично срезать розы в саду, считая это чем-то слишком сакральным, чтобы поручать эльфам. Или то, как они держались за руки под столом на ужинах, обедах и реже завтраках, думая, что Драко слишком мал и занят едой в своей тарелке, чтобы заметить. То, что оттеняло холод большого особняка, контрастировало с его вылизанной картинкой и делало их семью реальней, чем казались те, кто приходил на устраиваемые в их поместье банкеты. Реальнее людей с пластмассовыми улыбками и в костюмах, пошитых ровно по фигуре. Реальнее их притворных восхищений и неискренних комплиментов. В детстве Драко ненавидел гостей в их доме, потому что тогда Нарцисса начинала улыбаться так же, как они, словно фальшью можно было заразиться через рукопожатие. В этом вечере было слишком много осечек, чтобы он стал похож на их семейные ужины, но сама атмосфера… — Миссис Марпл? — подавив смешок, Грейнджер припоминает Рэму его слова. — Не думала, что ты читал магловские книги. — Читал? Да он просто смотрел сериал в номере мотеля, когда нам нужно было переждать непогоду, — компрометирует Кросби своего напарника, за что получает предупреждающий взгляд, который совершенно не заставляет его замолчать. Даже наоборот, подначивает продолжить. — К тому же это было в Румынии. Единственное, что он понял, это имя главной героини и то, что она раскрывает убийства. — Эй, не надо делать из меня какого-то необразованного идиота, — фыркает Грейвс, расправив плечи. — Я читаю. Иногда. — Журналы вроде «Вичес» или «Плейбой» не в счёт, — улыбаясь, говорит Илай и поворачивается к Грейнджер. — Кстати, всё очень вкусно. — О да, — подтверждает Рэм, потянувшись за добавкой и задевая бокалы. — Это не… — Да, Грейнджер, — не совсем тактично перебивая её, говорит Драко, чтобы она не пустилась в объяснения, что этот ужин — не только её заслуга. — Всё прекрасно. — А что было в Румынии? — смутившись, переводит она тему, и этот вопрос заставляет всех застыть. Драко даже видит, как начинают работать шестерёнки в её голове в попытках понять, что скрывается в этих нескольких слогах, которые рушат атмосферу за столом. Прошлое и настоящее спутывается в какой-то шевелящийся клубок, и ему даже хочется поднести руку к груди, чтобы сделать напоминание об этом месте осязаемым, нащупав тонкую цепочку и кулон, которых на самом деле нет. — Может, тебе стоит перебраться в Румынию? Мне кажется, ты подходишь этой стране. Драконы, Дракула… И почему всё самое зловещее начинается на Дра… — Заткнись, — Драко не нравилась мысль о том, чтобы оставаться в этом мрачном месте даже на минуту дольше, чем было необходимо. Что-то здесь заставляло его раз за разом возвращаться в воспоминания, где он наставлял палочку на Дамблдора, проклинал Бэлл и отправлял в больничное крыло Уизли. В воспоминания, где, лёжа в своей постели, он слышал через стену тихий плач матери или шипение Нагайны, что выползала ночью в едва освещённые светом луны коридоры поместья. — А по мне, драконы совсем не зловещие, — скучающе протянул Рэм. — Это ты, мой друг, видимо, не встречался с румынскими, те ещё зверюги. Ну а ты, Драко, всё равно подумай над этой идеей на досуге. — Спасибо, но соседство с кровососами и Карпатскими Великанами — последнее, чего бы мне хотелось терпеть помимо твоей напыщенной рожи и идиотских предложений. — У меня есть ещё одно предложение… — Маркус обвёл взглядом троих мужчин, включая молчавшего весь вечер Илая. — Как закончим здесь, давайте на несколько дней возьмём отпуск? Я покажу вам пару мест, вы Румынию запомните после на всю жизнь… Запомните на всю жизнь. И Малфой запомнил. Слишком хорошо запомнил, чтобы даже спустя столько времени старинные саксонские деревни и замки, спрятанные в глубине непроходимых лесов, не потеряли глубину красок в его памяти. — Вы убивали когда-нибудь, мисс Грейнджер? — отодвигая от себя приборы, неожиданно спрашивает Илай. — Да, — отвечает она, поджав губы. — Приходилось. К сожалению. — Это были плохие люди? — Я стараюсь не делить людей… — О нет, — смеётся Кросби, и от этого звука у Малфоя холодеет затылок. Кажется, что температура в комнате падает на несколько градусов, но это лишь иллюзия. Как и кровь, разлитая по бокалам, которая является не больше чем вином. — Некоторые из так называемых людей и правда заслуживают смерти. Как их ещё назвать, если не плохими. — Запутавшимися? — Вы правда хотите знать, что было в Румынии? — вопросом на вопрос отвечает Илай, и Драко качает головой, давая понять, что ни от одного из двоих не зависит, будет ли эта история озвучена, но Гермиона всё равно говорит: — Нет, если это связано с чьей-либо смертью. — По большей части у нас такая работа — убивать. — Не вводи Гермиону в заблуждение, а то она подумает, что мы охотники за головами, — встревает Рэм, отрываясь от еды. — А это вовсе не так. Малфою больше кусок в глотку не лезет, а пачка сигарет в кармане оказывается пустой, поэтому он делает глоток вина, пытаясь перебороть ассоциации с металлическим вкусом. — Это… сложно? — неожиданно для него интересуется Грейнджер. — Лишить кого-то жизни? Не тогда, когда у тебя секунда на решение и всё сводится к тому, что либо ты, либо тебя. — Люди, что попадают в список, для нас перестают быть людьми ещё до того, как чернила просыхают на пергаменте. Безликие, не имеющие истории за плечами, они становятся просто заданием, мишенью, красной точкой в объятиях концентрических кругов. Мы не вдаёмся в подробности, не всматриваемся в черты лица, не запоминаем имён. Так легче. Даже несмотря на то, что эти люди ещё большие монстры, чем мы, и, возможно, детали того, что они сотворили, дарили бы нашим душам шанс на частичное искупление. Не видеть, смотря в упор, тех, кого убиваешь, — непреложное правило в нашей работе. Ведь не зря говорят, мисс Грейнджер, дьявол — он в деталях, и порой лучше оставаться слепым к любым подробностям. Поэтому нет, это не так сложно, как может показаться. — На ты… я уже просила обращаться ко мне на ты, — шепчет она, сверля взглядом тарелку перед собой. — Чтобы пойти на подобное осознанно, нужно быть достаточно… — Жестокими? — Малфой откидывается на спинку стула, пытаясь не звучать резко. — Бессердечными? Бесчеловечными? Ну давай же, Грейнджер, ответь. Ты ведь ещё помнишь, что было на Миядзиме, или твоя память так же, как и у многих, предпочитает отодвигать неудобную правду вглубь сознания? Не так ли это работает? У жён, которые до свадьбы не замечали жестокость мужей. У матерей будущих маньяков и серийных убийц. У каждого, кому не хватило смелости встретиться лицом к лицу с чем-то, что разодрало бы в клочья их устоявшийся мир и заставило выбирать. Выбирать там, где этот выбор невозможен и подобен круциатусу, запутавшемуся в лёгких. — Сильными, — стойко выдерживая его взгляд, отвечает она. — Нужно быть достаточно сильными, чтобы выдержать последствия таких решений. Воск со свечей стекает по серебряным держателям, и это выглядит уродливо. Капли стремятся вниз, но застывают наростами, и Малфой думает о том, что, каким бы сильным ни был человек, в итоге от него тоже останётся огарок и сгустки воска. Перегоревшее месиво. И хорошо, если в процессе этому дрожащему на конце огоньку удастся осветить хотя бы одному человеку путь во тьме.***
Гермиона распускает тугой хвост, чувствуя, как корни волос вспыхивают болью, подстёгивая новую волну раздражения, появляющуюся в тот момент, когда она снова остаётся с собой наедине. Нетерпеливо массируя кожу головы, Грейнджер не отрывает глаз от доски с информацией по делу, оставляя каждую фразу засечками в памяти. Она отчаянно старается не думать о последних минутах ужина, блокируя любые витки мыслей, направленных в эту сторону. Потому что ей до сих пор сложно выдержать эмоциональную отдачу на каждое откровение, действие или слово этих людей и его в частности. Это дело должно было стать очередным заданием. Просто ещё одной папкой на столе, ещё одной чередой громких заголовков в газетах и ещё одной причиной продолжать делать, то чем она занималась. Но с каждым днём хитросплетение событий заставляло её ощущать всё происходящее слишком личным, выламывающим кости от правды, что сочилась здесь, начиная от людей, которые её окружали, и заканчивая предметами интерьера. Гермиону словно перекраивали, пропускали через лопасти мясорубки, чтобы потом собрать по кусочкам какую-то новую версию её. Решение отгородить Гарри от всего, что она знала о МРаК и конкретно о Малфое, являлось чуть ли не самой здравой её затеей за последние месяцы. Хоть и желание поделиться тем количеством переживаний, от которого её мозг иногда буквально коротило, становилось всё сильнее. Но она пообещала себе: Всему своё время. И пока стрелки часов не сойдутся в нужной точке, пусть эта правда рассекает воздух, как пуля. Личная замедленная авада, обещающая однажды их догнать. Кажется, зелёный луч грозился настигнуть её быстрее, чем она планировала. Несмотря на то, что она бежала от этого так быстро, проносясь через каждый день товарным поездом, что мир вокруг смазывался в одно сплошное пятно, теряя фокус. Они должны докопаться до истины быстрее, чем случится крушение. Быстрее, чем она слетит с рельсов, оставляя после себя груду обломков. И у неё была одна идея, заевшей пластинкой игравшая в те моменты, когда она оставалась одна. Словно именно такие затеи были достаточно громкими, чтобы их мог подслушать кто-то другой, находящийся с тобой в одной комнате. И достаточно очевидными, чтобы без труда считывались чужими глазами в мимике или движениях тела. Их с Малфоем видения. Нужно было использовать эту возможность, раз она у них имелась, даже если это был призрачный шанс, — попытаться вычленить из обрывков картинок что-то, не относящееся к ним двоим. Даже если это было вовсе не будущим, а являлось какой-то ошибкой магии, чёртовым парадоксом, триггер которого заключался в их касаниях. Им нужно было использовать эту возможность, даже если для них это стало бы чем-то губительным. Чем-то, что грозило оказаться ухудшением симптомов болезни, как открытое нараспашку окно в минус тридцать, пока ты лежишь в лихорадке на мокрых простынях. Гермиона даже не замечает, как добирается до его кабинета, как заносит плотно сжатый кулак над поверхностью дерева, чтобы постучать несколько раз, прежде чем войти, услышав ответ. Она даже не замечает, что её приводит сюда вовсе не знание того, где он находится в это время, а какой-то неизвестный порыв. Внутренний ориентир, похожий на сломанный компас, что вместо севера всегда указывает на его местоположение. — Надеюсь, ты пришла не для того, чтобы сказать, что ты переезжаешь к Поттерам, — продолжает бегать глазами по бумаге Малфой. — Конечно нет, — фальшивое спокойствие даётся нелегко. — Одного неудачного разговора недостаточно, чтобы выдворить меня за порог. Я пришла, чтобы сказать, что мы должны попробовать… Мерлин. Она совсем не продумала эту речь. А это должна была быть именно речь. Хорошо аргументированная и заученная, чтобы у Драко не хватило изворотливости ей отказать. Потому что она точно знала, что он откажет, она сама едва ли этого хотела по-настоящему. — Попробовать что? — Вызвать видения, — отвечает Гермиона тоном, который становится испытанием для её связок. — Я не знаю, насколько можно верить этим… данным, но, возможно, нам удастся увидеть что-то важное. Господи. Ей точно нужно было продумать, что она собирается сказать. Потому что пока это звучало достаточно жалко, чтобы Малфой перестал смотреть на неё, как на душевнобольную, которая несла какую-то чушь, ворвавшись к нему в кабинет практически ночью. Гермиона понимает, как она выглядит сейчас с немного блестящими от перевозбуждения глазами и беспорядком на голове после того, как она избавилась от резинки и, растирая корни волос, спутала пряди. — В этих видениях нет ничего полезного, — сузив глаза, Драко откладывает лист в сторону и встаёт из-за стола, чтобы подойти к окну и распахнуть его, впуская холодный воздух. Она ждёт, что он закурит, но этого не происходит. — Только ты и я. И это никак не относится к делу. Ты и я. Не мы. Почему-то задевает. — Мы должны попробовать всё. — Всё, кроме этого, Грейнджер, — с нажимом говорит Драко. — Я думал, ты способна отделять работу от личного. — А я думала, ты способен выдержать несколько минут головной боли, сопровождающейся моим лицом в видениях, если способен на многое другое. Её голос до сих пор лавирует на грани уверенности и тона, с которым обычно чётко ассоциируются вещи, предложенные на чистом импульсе. Но смысл произнесённых слов компенсирует всю эту шаткость, потому что он хмыкает, засчитывая ей эту попытку. — Мы даже не знаем природу происхождения этой связи, и, как ты сама сказала, нет ни единого повода доверять увиденному. — Это не важно. Всего лишь шанс. Не хочу жалеть о том, что не воспользовалась им. Гермиона сокращает расстояние между ними на метр, и Малфой даже не отступает, словно не верит в то, что она может это сделать. Может решить за них двоих, но… Но всё происходит слишком быстро. Ведь она и так приняла это решение ещё до того, как постучалась в дверь. Это чистые инстинкты. Слепые, но точные. Она делает быстрый шаг вперёд, почти что рывок, и перехватывает его руку. — Какого чёрта… — Шанс… — повторяет Грейнджер, сжимая его запястье так сильно, что ногти впиваются в кожу, оставляя вмятины-полумесяцы. Словно он становится её личной грёбаной гравитацией, которая удерживает её на земле. Спасительное притяжение, без которого ей остаётся только смерть в открытом космосе. — Грейнджер, — зло выдыхает он, дёргая руку на себя, и Гермиона врезается грудью в его грудь, но не отпускает. Вкладывает столько силы, что у неё начинают неметь пальцы. Его вторая рука лежит прямо на кобуре. Одно движение, и всё закончится. Это будет Конфундо? Круцио? Или… В горле сухо. Так сухо, что она перестаёт дышать, надеясь избавиться от ощущения песка, засыпанного в глотку. Рука, под её пальцами сжатая в кулак, мелко дрожит, и на секунду в сознании вспыхивают картинки того, как эта же ладонь сжимается на её шее, когда у неё наконец-то заканчиваются силы, чтобы удерживать его. Но это до сих пор не видения. Ещё нет. Кожа к коже и глаза в глаза. Это не работает. Это ни хрена не работает так, как должно, и у Грейнджер даже не хватает сил, чтобы сдержать тихий смех. А потом, чтобы его же оборвать резко и отчаянно, впечатываясь своими губами в его, плотно сжатые. Это не поцелуй. По крайней мере, он ничем не похож на те, что случались в её жизни, но она всё равно прикрывает веки, и второй рукой впивается пальцами в шею Малфоя там, где заканчивается ворот чёрной рубашки и начинается кожа. Невыносимо горячая и плавящая мозги вместо её касающейся ладони. Блять. Блять. Боже… Всё его тело напрягается, каменеет, она чувствует это каждым сантиметром своего собственного, прижатого к нему. Хочется заскулить от того, что Драко не отвечает и не шевелится, но всё, что получается, это отстраниться и прикоснуться ещё раз, но уже совсем иначе — нежно, подцепляя его верхнюю губу и ведя по ней языком. Это могло бы продолжаться вечно, так ей кажется, если бы не её ослабевшие руки и толчок, с которым Малфой вжимает её в неровную поверхность книжных полок позади. Если бы не её непослушные пальцы, запущенные в его волосы и оттягивающие их до злого шипения… Если бы… Но вся нежность осыпается к их ногам. Он отстраняется только для рваного выдоха, прежде чем перенять инициативу, подминая её тело под себя и целуя с таким напором, что ноги подкашиваются, обмякая. Жёстко, глубоко, беспощадно. Господи. Гермиона чувствует его злость на вкус. На влажных губах и на кончике тёплого языка в своём рту. В резких прикосновениях, во вдохах и выдохах, в почти задушенных стонах, непонятно кому из них принадлежащих. Его руки везде. Грубые, сжимающие её талию, скользящие по спине через одежду, которую она успевает возненавидеть в этот момент. — Такого шанса ты хотела? — отстраняется он, обхватывая пальцами её челюсть. Его взгляд пьяный и тёмный, утягивающий на дно расширенных зрачков, обрамлённых серой кромкой льда. — Я не… — запинается Гермиона, потому что он не ждёт ответа. Малфой подхватывает её за талию, усаживая к себе на бёдра, и она судорожно сглатывает, чувствуя его возбуждение. Настолько же сильное, как и у неё. Помешательство, поделённое на двоих и заставляющее распадаться их на атомы посреди тёмного кабинета. Грейнджер вздрагивает, когда ощущает первый укол. Словно ей в мозг вводят длинную металлическую иглу. Нет. Нет, нет, нет. Она цепляется за его плечи, успевая вырвать из лап реальности последнее тепло его тела, и боль пронзает сознание с небывалой силой, словно бы в наказание за всё, что сейчас произошло. Мир идет трещиной. Разверзнувшейся пропастью под ногами. — Ты понимаешь, что они не успеют, — хриплым шёпотом рядом с её ухом произносит Малфой в видении. — Грейнджер? Гермиона отрывает взгляд от красного снега и взмахивает палочкой, накрывая обоих защитным куполом. Очень маленьким, вмещающим только их двоих, последним пристанищем. Отчаянные крики, темнота и липкое чувство ужаса, вцепившегося ей в глотку, остаются где-то за его пределами. Внутри тихо, тепло и светло. Внутри купола и внутри его угасающей души, отражающейся в бесцветных зрачках напротив. — Да, — позволяет она скатиться ещё одной слезе и выдавливает из себя улыбку. — Не против, если я немного побуду с тобой?