Воспоминание №4.
«Opus magnum, священный процесс, состоит из трёх стадий, приводящих душу в абсолютное совершенство. И пока стадии эти циклично происходят в душе необходимое количество раз, Абсолют этого совершенства становится прочней и краше, затмевая все прошедшие результаты.
Разложение одних приводит к возрождению нового в наилучшей форме. Да будет так до кончины мира сего.»
Недавно приходила прислуга и оставила новую одежду, не забыв и про белую хлопковую повязку. Мальчик косо посмотрел на обновки, и лишь потом нехотя начал примерять. Лейв, что расположился за письменным столом, лишь изредка отвлекался от книги и смотрел, как тот морщится в хмурой гримасе, путаясь в зауженных рукавах голубой блузы. — Не беспокойся так сильно, она тебе очень к лицу, — мягко успокоил он его. Мальчик опустил голову, с обидой пробубнив: — Но теперь я ещё больше похож на тех собак. Будь он не таким малышом, то подобное могло очень сильно задеть Лейва. Но он лишь грустно улыбнулся, отводя глаза на узкие книжные строчки. «Буду считать, что я из тех собак, что ему нравятся». Сегодня его тоже будут осматривать. Хоть Лейв и не сомневается, что процедуры пройдут хорошо, но всё равно чувствует толику беспокойства за младшего. Он ведь такой… Маленький бес. — Эй, Лейв, — он поворачивается к тому лицом, держа в руках злосчастную повязку, — помоги… Лейв отложил книгу, медленно встав с места. В глазах замелькали чёрные мушки. Противно зашумело в ушах. Он зажмурился, пытаясь не потерять равновесие. — Тебе помочь? — мальчик беспокойно подбежал к нему, хлопая глазами. Так странно, один — светлая звезда аметиста, чисто каэнрийский взгляд, второй же — тёмное смолянистое дерево. Он таких не видел раньше. И из-за этого в глазах его будто мешаются два диаметрально противоположных взгляда. Именно поэтому так тяжело смотреть в них. — Все хорошо, лучше дай мне завязать, — он вдыхает, забрав у того повязку из рук. Часы бьют восемь. Сейчас дверь откроется, и мрачный равнодушный голос заставит плечи вздрогнуть. Их вместе поведут сквозь холодные широкие коридоры с белокаменными стенами. Лейв взял его за руку, считая своей прямой обязанностью поддерживать состояние младшего в норме: и физическое, и эмоциональное. — Ваше Высочество, юный господин, прошу, — человек сдержанно поклонился, приглашая их на выход. Ладонь в руке Лейва рвано дрогнула. Такое обращение в адрес друга выбило мальчика из колеи. Он смотрел на него как дикий зверь, испуганный ярким светом пламени. Хотелось вырвать руку, нет, ударить по руке, нет же, лучше сразу по лицу. И убежать в противоположную сторону, гонимый брезгливым страхом. Лейв посмотрел на него. Опять он смотрит так. Тошнит от этих глаз! Удушливая жалость, гробовой тлен. Это взгляд, полный всепоглощающей, вбирающей в себя пространство и время, бездны. Никто и не знает, какого она цвета на самом деле, а если и знает, то никогда не скажет об этом. Будет молчать, забиваясь в конвульсиях, обрывая плоть около глаз, отрезая под корень и съедая язык. Но он-то знает — она синяя. Васильковая. Он видел. Видит сейчас. — Прости. Я знал, что ты не будешь рад этой новости. Принцы тоже лгут и трусят, увы, — он виновато улыбнулся, боясь, что упустит маленькую ладошку. Серебряные пряди, убранные в аккуратный хвост, задрожали от сырого сквозняка. Почему-то весь этот замок выглядел довольно мрачно для королевской резиденции. Мальчик вздохнул, обиженно отвернувшись: — Да какая уже разница… Сказал бы раньше — мало что изменилось. Но лучше бы сказал. Лейв сглотнул комок и почувствовал тошнотворно-сладковатый привкус. Беда. Но, думается, полчаса он сможет спокойно продержаться без приступа. Ведь теперь он не один, и нужно быть готовым к любой непредвиденности со стороны младшего. Интересно, как он будет реагировать, когда кровь будет выходить наружу в цилиндр шприца? Вдруг он боится крови и потеряет сознание от такого? Надо будет закрыть ему глаза и успокоить. Но он ошибался. Когда мальчика привели небольшую медицинскую комнату и усадили стул, достав инструменты для процедуры, он лишь молча и с интересом наблюдал за происходящим: и за тем, как иглу медленно вводят под кожу, и за Лейвом, чуть удивлённо накренившим голову, и за моргающими керосиновыми светильниками на стенах. По правде, ему и вправду было нечего бояться — окоченелые трупы в трущобах намного страшнее металлической колющей штуки. На попытку проверить зрение он долго противился и прятался к старшему за спину. «Кто ты там Ваше Вашество, скажи уже этой невежде в халате, чтоб перестал меня трогать без спросу!» — возмущался он, толкая Лейва вперёд. Но тот лишь отошёл в сторону. Вот же… Предатель. Возвращаясь назад уже без сопровождающих (коридор был сплошной и без ответвлений, а потому и беспокоиться о побеге было незачем), младший постоянно оглядывался, пытаясь найти хоть лучик света, пробивающийся из толстых стен. — Бесполезно, ты же знаешь? — Лейв потрепал его по голове, взъерошивая иссиня-чёрные пряди. Как-то неприятно осознавать, что твой собственный рот говорит такие вещи, но он пообещал сам себе как можно меньше лгать. Особенно ему. Лейв проводил его до комнаты, обязуясь прийти позже, как только он закончит с семейным завтраком и учёбой. «Семейный завтрак» — лишь символическое описание процесса: на деле он лишь молча наблюдает за родителями, обсуждающими дела государственной важности и поглощает принесённую еду. Он поклонился в приветствии, стоя у края стола, покрытого чёрной скатертью — последнее время её оттенки стали намного темнее. Стол тянулся в бесконечность, занимая столовую, очерняя светлые тона начищенного паркета. С высоких куполовидных потолков будто медленно спускалась вниз люстра. Из чистого хрусталя, пропуская сквозь себя лучи холодного солнца, разделяя из на бесконечность цветов, ярких бликов. Казалось, именно из-за этих бликов он и не может толком всмотреться в лица сидящих далеко напротив фигур. Их двое: одна женская, статная и хрупкая, но до изнеможения уставшая; вторая же — возвышающаяся над всем вокруг, поглощающая воздух и давящая по вискам.Матушка.
Отец.
Они так же молча поприветствовали его, приглашая к трапезе. Лейв скромно расположился с боковой стороны, огибая взглядом место, и после этого они так же без слов приступили к еде. Принц коснулся разложенных приборов. Холодные. Он берет нож в правую руку. Подносит к истекающей соком мясной пластине и надрезает, поддерживая вилкой с другой стороны.Звон.
Нож падает вниз, и звук раздаётся по комнате. Он снова задыхается. Пачкает манжеты в крови, окропляет тёмное полотно, но на нем следы малоразличимы. Белки глаз наливаются красным. Руки судорожно пытаются зацепиться хоть за что-нибудь. Он не может кричать — только хрипеть в припадке. «Это нужно перетерпеть. Это нужно принять», — чуть шепчет он посиневшими, измазанными багром губами. — Больно… — сипит и булькает из переполненного кровью горла. Это больно. Ему пронзает тело, перерезает нервы, а лёгкие наполняются собственной жидкостью, вытесняя воздух. Это уже не стерпеть. Терпят глупцы. И те же глупцы умирают, не прося о помощи. Блики от хрусталя обливаются багряным светом, превращаясь в тысячи, миллионы, миллиарды затухающих звёздочек. Будто от незримого ветра, они дрожат и мечутся из стороны в сторону подобно каплям росы на паучьих нитях.«Они ведь правда наливаются красным, когда приходит время идти на покой?»
«Они ведь правда несут своей гибелью всеобъемлющий свет?»
«Я ведь… тоже должен нести собой надежду?»
«Тогда мне тоже пора уходить, верно?»
Тусклый блеск в синих глазах сменяется пеленой, и серебристая макушка, покачнувшись, падает на тёмное полотно.…Как звёзды падают в бездну.
Лейв не пришёл. И на следующее утро тоже. Мальчишка, тот самый, что ждал его прихода, совсем растерял свой пыл, смирно и грустно пялясь на сверкающие позолоченные пёрышки. «Как же он тебя называл…» Он не знал ничего: ни когда Лейв вернётся, и вернётся ли вообще. Он обманул его? Бросил? Потерял интерес? Да, верно, это вполне в духе здешней аристократии. Синее небо за окном. Совсем не похоже на те глаза, хоть и цвет почти тот же. — Нет. Не мог он. Не мог — не мог — не мог — не мог — не мог… — детские пальцы небрежно проворачивали ключ, и шестерёнки внемлили тихим словам.«Не мог».
Павлин в руках ожил, запевая свою песню. Переливный звон заполнил комнату, заставляя дышать им, позволяю дойти до рёбер, прямо в сердце. И сердце вторило песне. Сердце тоже пело, тоскуя. Белое холодное солнце резало стёкла, поднимаясь вверх по простыням, вдоль по венам на белых руках… Светлые ресницы дрожали, бледные щеки омывались в лучах. У постели — тёмные пятна, безмолвно поправляющие подолы мантий. Они наблюдают. Ждут. Сверяют прогнозы. — Его высочество без сознания четвёртые сутки, что не входило в наши планы. — В наши планы постоянно что-то входит, забыл случай из третьего этапа? — Цитринитас так нестабилен, что уж поделаешь… — О, звёзды, нужно было проводить нигредо раньше… — Если бы мы сделали его раньше, то потеряли бы ценный ресурс, забыл, сколько лет мы уже «её» выращиваем?! — Тинктура имеет накопительный эффект, и одним разом её не получишь, чем больше циклов стадии — тем лучше… — Не вздорьте, прошу не нарушать покой Его Высочества… — тихий голос одного из стоящих робко пытался восстановить тишину, но его ту же поставили на место: — Больно нужно так печься над сырьём, вот тупая ты морда! Посмотри на Её Величество Нильду, хочешь так же убиваться по «сыночку»? — Но там не только… — Молчать! Подождём столько, сколько нужно, после его пробуждения сразу же приступим к операции. Сейчас есть явный риск натолкнуться на сложности с его сознанием, но бездействием мы лишь спустим многолетние труды в бездну. Всем ясно? Хор отчеканил металлическое «Ясно» и тёмные пятна покинули спальню. Вены на бледной руке дёрнулись, предвещая скорое возвращение.«Надолго ли вернулся ты домой,
Мой милый, мой несчастный мальчик?»
Конец воспоминания.
***
Снова эти сны и головная боль. Кэйа на мгновение вжался носом в прохладную подушку, отгоняя бредовые сумеречные мысли. Успокаивал его только лишь размеренный и тихий ход настенных часов.До рассвета ещё три часа.
Аметист тревожно повернул в сторону незашторенного окна: лунная дымка покрывала редкие облака своим холодным светом, отчего звезды там, вверху, были еле различимы. «Ну и славно», — пронеслось в затуманенной голове. Почему эти видения столь странны? Почему от не видит всё это от своего собственного лица? Тот безымянный мальчик — это наверняка он сам, и ясно это без всяких сомнений… — Нужно записать. Этот сон явно был более информативен, нежели все предыдущие, а потому его стоило бы запомнить во всех подробностях, ничего не упуская из виду. Руки капитана бегло пошастали на полках в поиске листа и пера, но увы и ах — никто не предусмотрел, что подобное может ему сейчас понадобиться. Недолго поразмыслив, Кэйа решил одолжить канцелярию в соседней комнате, коей оказался рабочий кабинет Дилюка. Он встал около двери, и изжелта-красная полоска, видневшаяся из зазора, осветила пальцы босых ног. «Не спит значит… Вполне в его репертуаре», — не смог сдержать тот вздоха. Настроение совсем не располагало заводить сейчас с кем-то беседы. Особенно ночью. Особенно — с ним. Он болезненно сжал губы, проверяя, все ли воспоминания о видении остались целы, и только потом едва слышно постучал по дереву, входя. Впрочем, как оказалось, это было лишним жестом. Луна была пугающе огромна. Она пробивалась из-за тусклого стекла, освещая рабочее место. Хотя, рабочим его назвать было весьма проблематично ввиду беспорядка на столе и уже далеко не работающего человека за ним. Он беспокойно дремал, подложив руки под голову, вновь мучимый тревогами. В тот момент Кэйе стало крайне неловко, словно он застал в этой картине какую-то интимную сцену. «Пожалуй, лучше его сейчас не будить». Табурет у дальней стены, что служил очередной подставкой для бумаг, вновь стал табуретом (как и полагается) и был подвинут к столу. Лист с перьевой ручкой нашлись также быстро, в отличии от туши — чернильница оказалась почти пуста. Всё то время, что капитан тайком рыскал по выдвижным ящикам в поисках чернил, Дилюк не повёл и бровью, лишь иногда прерывисто дыша и вздымаясь грудью. Кэйа осторожно сел у края, разбавляя густую тушь и стараясь не тревожить рядом спящего. Однако кое-что ему придётся сделать, и крайне осторожно: волосы спящего растеклись по столу красными ручейками, мешая письму. Кэйа аккуратно поддел со стола длинные пряди и уложил их к Дилюку на плечо. Поняв, что теперь ему ничего не препятствует, а луна является неплохим источником света, он начал судорожно записывать всё, что только запомнил: и сырые тёмные коридоры, и людей в мантиях, и… «Её Величество Нильда», — конец строки смазался — слишком уж долго на неё задержалось перо. Кэйа шумно вдохнул и опустил руку, чувствуя нарастающую в груди тяжесть. Почему же ему так тяжело понять, кому принадлежит это имя? Хотя, вовсе не удивительно, что он не может вспомнить — память будто уходит, забирая с собой его прошлого, другого Кэйю. Будто кто-то совсем не хочет, чтобы он вспоминал. Он надавил на уставшие глаза, отводя их в сторону, и посмотрел на Дилюка. Опять растрепался. Капитан чуть растянул губы в грустной улыбке и мягко заправил пряди тому за ухо. — И тебя, дружок, я тоже когда-нибудь забуду.«Лейтесь алой рекой,
Да на глади ночной утихая.
Их прижму на прощанье с тобой
Я к губам, и у бога взывая
В дар отдать свою душу,
Обнажить всё нутро в багре-зареве,
И упасть, не простившись с тобой,
Растопившись в косах твоих маревых.»
Дверь чуть слышно шаркнула о половицы. Канцелярия и табурет были расставлены по местам, а шторы плотно закрыты — негоже живым спать прямо под полнеющей луной. А ей, между прочим, осталось светить ещё целых три часа. Вплоть до рассвета.***
Подъем прошёл спокойно, ровно как и последующий завтрак. Кэйа вновь убедился в том, что дисциплина Дилюка крайне поверхностна и больше похожа на вынужденную меру, нежели на инициативу. Тот же, всё такой же сонно-отрешённый, вдыхал тёплый аромат белого чая, невольно прикрывая тяжёлые веки. — Ты когда-нибудь вообще спишь там, где положено? — Кэйа вопрошающе посмотрел на него, еле зевнувшего. — К чему эти вопросы? Ты приходил ночью и не застал меня? — Дилюк в недоумении чуть свёл брови, отвлекаясь от чашки. «Как раз-таки застал», — неловко промолчал он в ответ. Но уже через миг разорвал молчание, грузно выдав: — Я видел новый сон. Капитан увидел, как после сказанного собеседник оживился, молча выдавая заинтересованность в дальнейшем его рассказе. После бросил нервный смешок и продолжил: — Я понял, что люди из видения — члены королевской семьи и их приближённые. Но не думаю, что эта информация даст много: я не знаю ни название династии, ни главных лиц… за исключением Эй… Лейва. Имя словно застряло в горле, сухо вырвавшись наружу, и Кэйа отпил чая, поморщившись. Преснота. — Принц? — Дилюк уже слышал это имя из прошлого рассказа, и понимание давалось ему легче, нежели в первый раз. — Да, всё тот же. И я чувствую, что больше я его во снах не увижу… — Кэйа залпом допил чай, будто это и не чай вовсе, а очередная стопка, а после встал, приводя мысли в порядок. — И это всё? — Дилюк поднялся следом, — Ничего больше? — Не всё, но остальное не в силах понять даже я. Прискорбно. — Но всё своим чередом, а пока… — Кэйа фривольно прищурился, прихватив пальцами мочку уха, — Окажешь мне небольшую услугу? Во избежание новых кровяных пятен на ковре они переместились в ванную, прихватив спирт и несколько игл. Кэйа снял серьгу с уха, облегчённо вздохнув. — Зачем ты её носишь, раз так тяжело? — Дилюк взял иглу из тех, что поменьше, и тщательно обработал спиртом. — Держусь ближе к земле, — он мимолётно улыбнулся, опираясь о борта ванной и наклоняя голову. Дилюк впервые делал что-то подобное, а потому соблюдал крайнюю осторожность, нагревая иглу с помощью Пиро и касаясь пальцами податливой кожи. Он всё медлил, подбирая нужный угол, но в какой-то момент просто отошёл в сторону, так ничего и не сделав. — Что-то не так? — Кэйа подошёл к зеркалу, выясняя причину, пока второй задумчиво смотрел на привычно не застёгнутый ворот белой блузы. — Разденься. Кэйа опешил: — Тебе мало одного моего уха? — Мы испортим твою новую вещь, — покачал Дилюк головой, хотя причина его медлительности была абсолютно другой. Кэйа снял с плеч блузу и принял прежнее положение уже наполовину оголённый. Дилюк снова нагрел иглу. Важно, чтобы ранка не получилась рваной, иначе остановить кровь будет труднее. Нужно сделать всё настолько осторожно, чтобы её количество стремилось к нулю. Одной рукой он чуть оттянул мочку, второй же прижал острие иглы плотно к коже, отчего шея Кэйи невольно подалась вперёд. — Не дёргайся, — Дилюк непроизвольно отвёл её назад, дотрагиваясь горячей ладонью до выраженного выступа кадыка. В ответ ему лишь сдавленно вздохнули, закрыв глаза. Кэйе остаётся только сетовать на собственную глупость и непристойные мысли, заполонившие голову до краёв. Что бы чувствовал он, если бы эти же руки касались его неспокойной груди, крепко обхватывали ребра и, исполнившись горячим томлением, спускались всё ниже и ниже, нетерпеливо оглаживая дрожащие в волнении бёдра? Если бы прижимались к его приоткрытым губам в попытке остановить льющие непрерывным потоком стенания и мольбы? Он зажмурился, когда игла прошла сквозь кожу, а боль вернула в реальность. Когда всё было окончено, он растерянно посмотрел на Дилюка, протирающего руки от пары случайно упавших гранатовых капель. Тот ответно перевёл на него чуть сверкнувшие опалы и, всмотревшись, свёл брови: — У тебя жар? — раскрасневшиеся щеки могли сказать ему лишь об этом. Кэйа не сразу понял, о чём идёт речь и опустил глаза на складки тёмных брюк. Как и ожидалось, из-за недавнего состояния складок этих стало вдвое больше, что не могло не смутить наблюдателя рядом. — Нет, спасибо за помощь, — он с поддельной спокойностью улыбнулся, скрывая причину неподдельной растерянности, — А теперь прошу оставить меня одного ненадолго. Дилюк недоверчиво взглянул на его плотно сжатые ладони, и, чуть замешкавшись, вышел из ванной. Кэйа, заслышав звуки отдаляющихся шагов, прерывисто вздохнул, медленно сползая на холодный пол. — Какая же мерзость, — он закрыл лицо руками, всё также мучаясь от непереносимого жара в пахе. «Мне же уже далеко не 15, так что за чёрт?!» — крутилось в голове и отдавалось ноющей болью в ушной мочке, пока рука брезгливо и второпях расстёгивала привередливую прореху брюк. Он мог бы простить себе любую дерзость, любое бездумно брошенное слово, но свои грязные мысли с его присутствием он не забудет и не простит ни при каких обстоятельствах. Потому что это неправильно. Это абсолютный верх его бесчеловечности. До того, как отдалиться от Дилюка, Альберих был спокоен о том, что второй что-либо узнает. Их отношения были предельно тёплыми и близкими. А вблизи, как правило, фокус всегда менее чёткий. И сейчас, стоило им обоим сделать пару шагов назад и обернуться, общая картинка стала детальнее. И в один момент Дилюк всё равно увидит её. Потому что Кэйа больше не может лгать. Он дал слово: и Дилюку, и самому себе, уставшему от притворства. — Зачем же ты, бестолковый, назвал меня «братом»?«Зачем?»
Последующие действия не вызывали у него ничего кроме безмерно растущего чувства вины, проедающего кожу и скатывающегося по шее вместе с каплями липкого пота. И чувство это дошло до наивысшей точки, стоило ему податься вперёд, сжимая ладонью грязную плоть. Да, Кэйа не верен богам. Но в то, что грешен, он верит без всяких сомнений. И, подходя к раковине, подставляя руки под струю, он смывает лишь малую часть своего греха. Смотря в зеркало и подмечая, что уголки губ поднимаются рефлекторно, не подчиняясь ему, он сжимает запястья. Сводит брови, возвращаясь к нейтральному выражению лица. Быстрым шагом выходит из ванной, и, заметив краем глаза багряное пятно в комнате напротив, идёт прочь.Он не должен это узнать. Все что угодно, но только не это.
***
Он стал вести себя тише. Куда-то подевалась его излишне напускная праздность, остались же только улыбки при каждом разговоре. Дилюк не воспринимал их всерьёз, впрочем, как и всегда. Но в то же время именно это его и настораживало. — Мне нужно вернуться в город, — Кэйа задумчиво перебирал бумаги в рабочем кабинете, складывая их в 2 ровные стопки. Дилюк же изредка наблюдал за его аккуратными движениями, отвлекаясь от работы. А после этой фразы и вовсе отложил перо. — Тогда я с тобой, — смотрел он тому прямо в глаза. — Не стоит, — Кэйа улыбнулся, — ты и так теряешь со мной много времени, а тут ещё и такой пустяк. Мне нужно проверить, всё ли в порядке в Ордо, уладить некоторые незаконченные дела. Это не займёт много времени, поверь. Дилюк свёл брови, уже открыв рот для возражений, но его сжатую ладонь накрыли в просьбе успокоиться: — Я напишу тебе. Тот вздохнул, увидев, с какой напористостью тот рвётся назад: — Только давай договоримся, что ты не будешь лукавить, если случится что-то неприятное. «Уже случилось, Дилюк». — Ну конечно же, — расплылся он в улыбке. Ему не убежать от лжи. Даже спустя несколько дней, в серых стенах рыцарских казарм ему всё чудятся его тёплые руки. В каждом новом рассвете — багряные опалы. Ещё в юности он твердил самому себе, что это ничто иное как восхищение, утихнувшее с годами, но почему же… Почему же оно вернулось, стоило ему на мгновение расслабиться? В здании Штаба его встретили, мягко говоря, с волнением. «Точно ли всё в порядке, господин Альберих?», «Капитан, не стоит так напрягаться!», «Ох, наш милый капитан кавалерии снова в строю?»… Если честно, эти заботливые речи лишь вновь и вновь заставляли его вспоминать про своё паршивое состояние. Да, его больше не мучал глаз, он не захлёбывался в собственной крови. Его терзала безысходность от собственных чувств: нельзя было давать им цвести подобно маковым цветкам, но и искоренить не выйдет. Что ж, на этот случай у него всегда есть незаменимый товарищ. — Бармен, один стакан чего покрепче! Алкоголь, разумеется. Кошачьи ушки пугливо дёрнулись вверх: — А ты тут чего забыл? — Диона в недоумении распахнула сосредоточенные прежде глаза и отложила начищенные бокалы в сторону. Кэйа из вежливости улыбнулся, отвечая: — Отдыхаю после рабочего дня, мисс. Девушка презрительно поморщила вздёрнутый нос, но заказ — есть заказ, и его нужно было выполнить. — В этом городе есть хоть один адекватный трезвенник? — грубо приговаривала она, смешивая ингредиенты и разливая содержимое по сосудам. — Да есть один… — Кэйа устало упёрся ладонью в подбородок, будто задумавшись. — Можно было и не отвечать, не тебя спрашивали, — несмотря на своё открыто презрительное отношение, Диона никогда ни у кого не вызывала отторжения — слишком уж безобидно выглядели её выговоры. Да и сама она сейчас на рабочем месте и выглядит по-прежнему мило. Далее капитан просто молчал. Диона — явно не тот человек, что принимает на себя роль утешителя. Да и ему самому не хотелось, чтобы кто-либо узнал. Слишком рискованно. Девушка удивилась подобному его поведению, так как прекрасно знала, каким порой Кэйа бывает шумным. Особенно после выпивки. — Всё настолько плохо? — с долей заинтересованности начала она. — ... Незаменимый ответ. И самое главное — как никогда подходящий. — Оказывается, даже у капитана кавалерии есть больные места, — рассуждала она, расставляя бутыли по полкам, — и ты никому не расскажешь о том, что болит? Он поднял глаза и взглянул на тускнеющее небо в окне, поднося стакан к губам: — Не болит. Просто мешает. Глоток. — Обычно, если людям что-то мешает, они оставляют груз позади, разве не так? — Если бы… Это не то, о чем я могу забыть. Диона задумалась, пытаясь понять, что же имеет ввиду её посетитель. Ушки резко поднимаются вверх: — Ты что, влюбился? Стакан с дрожью ставится на стол. Кэйа, до этого пребывающий словно в трансе, округляет бегающие из стороны в сторону глаза. Диона не успевает сказать и слова, как мора оказывается лежать около полупустого стакана, а её одинокого посетителя словно сносит ветром. Неужели её шутки и вправду настолько плохи? Это полный вздор, лишённый здравого смысла. Этого не должно было существовать вовсе.«Да ты и сам не должен был существовать».
Снаружи и вовсе стало темно, да ещё и прилично похолодало. Но Кэйю это не волновало. Он бесцельно бродил по опустелым переулкам, пытаясь отыскать хоть толику здравого смысла в своих терзаниях. Он же его брат. Конечно же, своих братьев нужно любить и уважать. «Но не так же!» Братьев нужно ценить. Дарить им тёплые вещи на Рождество… или декоративную посуду, просто так, без повода. Неужели Кэйа этого не делал? Делал, безусловно. «Да кто же ты мне, кто?» Стоило капитану выйти из очередного закоулка, как до его ушей донёсся взволнованный девичий голос: — Ну что ты, перестань, — девушка со смущением хихикнула и, кажется, прикрыла румяное лицо руками. Видно, он дошёл прямо до соборского фонтана, того, что является первым местом для вечерних свиданий. Кэйа поднял глаза в небо: неужели боги и правда решили, что жизнь ему — малина? «Звёзды, почему именно сегодня?» — пронеслось в усталой от долгих раздумий голове. Тем не менее, уходить он не решился и просто наблюдал за происходящим — любопытство взяло вверх, даже в столь взвинченном состоянии. — Да как же перестать, раз ты прекрасней здешних звёзд? — самого юношу не было видно за водным шлейфом, однако речи были настолько сладки, что будь они ароматом, притупили бы нюх своей приторностью. Кэйа приподнял бровь, боком оперевшись на каменную стену и ожидающий продолжения пьесы. «Сравнили бы меня с звездой, я б был очень огорчен…» Девушка заворожённо смотрела на своего спутника, пока тот, исполнимый решимости, гладил приоткрытые лёгким ветром плечи, касался спутавшихся пшеничных волос… — Ветер мой, — чуть прерывисто разорвала она тишину. — Ветер? — руки опустились к изгибам талии и замерли, ожидая ответа. «Ты — мой ветер». Миг — и стан её припадает к юноше, скрываясь за серебристыми струями. Даже не хотелось и думать о том, что может случиться с этими юными душами через пару лет. Для Кэйи, видевшим лишь только миг, это казалось чем-то бессмысленным и алогичным. Но бесконечно манящим и бьющим по сердцу. Желал бы он точно также, без зазрений совести касаться его? Желал. Желал бы он говорить ему что-то подобное? Желал, хоть и не настолько лиричное. Желал бы он слышать от него что-то подобное? Желал ведь? Правда? Страшно и представить. Это ведь будет уже совсем не он. Но Кэйа желал и этого. Он и не заметил, как стемнело, а пара спустилась с площади в ожидании скорой разлуки. Кэйа подошёл впритык к непрестанно льющейся воде. Её вид успокаивал, отчего он ненадолго прикрыл глаза, доставая из кармана мору. Раздался глухой звон. «Вроде привык, а всё также теряю равновесие», — вглядывался он в небо, небрежно бросив монетку в воздух. И на обратном пути его пальцы её, увы, не встретили. Бульк. Кэйа вздохнул. Уж что-что, а загадывать желания в этих фонтанах было совсем не принято, да и сам капитан скептично относился к подобному действию. Поэтому нагнулся к воде, пытаясь отыскать пропажу. Аметист болезненно взглянул с водной глади, приводя человека на поверхности в замешательство. Что-то точно поменялось. Когда отражение стало чётче, он стал понимать ещё меньше. В его внешности абсолютно ничего не поменялось (за исключением пары седых прядок), но почему же это лицо кажется ему не своим? Кэйа посмотрел на сверкнувший аметист и тут же отвёл взгляд, нервно сглотнув. Он точно уверен, что оно ему не принадлежит.Это не он.