Sauveur

Этот путь похож на поход. Мучительный поход бомжа по свету, средь сомнительных захолустьев, носящих гордое наименование «районы», расположенных на самой окраине города, прямо около железнодорожных путей и степи, конца которой давно не видно от пронзающей почву ночной — вернее, почти утренней — мглы, такой прочной, что она сумела окутать колкими, холодными, незримыми пальцами даже душу. Что усугубляет ситуацию, так это то, что в этой абсолютной тишине каждое место похоже на отличную локацию для безнаказанного убийства. Одинокие, мигающие, словно пытаются послать сигнал о спасении, фонари вдоль рельс, стоят, по-моему, непозволительно далеко друг от друга, но хотя бы глаза выцарапать себе хочется не так сильно. Ненавижу походы. Если б знала, что до дедовской могилы придется добираться такими изощренными, а тем более добровольными, хотя мне уже начинает казаться, что чуть принудительными к практике на собственной шкуре, экзекуциями, то лучше бы и правда дала его праху быть под слоем песка на холме около пляжа, как он хотел, чем за километры оттуда, на общем месте захоронения. Еще и лай собак где-то неподалеку только прибавляет стремноты атмосфере, что здесь витает. Благо, судя по виднеющимся за верхушками деревьев, плотником прилегающих ветвями друг к другу, куполам, я почти добралась до кладбища, и пока, вопреки своей «удачливости», даже не наткнулась ни на одного странного типа, а уж тем более маньяка-насильника. Впрочем, касательно насильника можно сильно не волноваться, с моим-то ебалом пандовой совы. Даже обходчик в кабинке около путей заснул, не заметив мою плавно проскользнувшую тень. Старые домики, что стоят почти вдоль дороги поездов, и, уверена, встречают не один клуб въедающийся в прохладный воздух пыли, уютные и не совсем, вскоре остались позади. Их сменил лес, откуда доносились причудливые звуки, принадлежащие, наверняка, какой-нибудь птице. К счастью, он тоже продлился недолго, потому высокие стальные ворота, перетекающие с двух сторон в узкие изящные прутья облезлого забора, не заставили себя ждать. Одинокая женщина-охранник с усталым видом молча проводила мою фигуру, как только та преодолела жестяные ворота, еле сдвинув их с места, протиснулась на территорию. Никого наверное, не волнует, но я со своим нездоровым видом вполне могла сойти за сумасшедшую, которая приперлась на кладбище в темень. Вот сейчас прямо могу расставить тут свечи и начать призывать Сатану. Sic dedo me и так далее… Хотя «оборудование» для подобных ритуалов я, к сожалению, не взяла, но, не смотря на это, свечи легко можно заменить лампадками, а кровь юной девы, если пригодится, добыть несложно. Перочинный ножик у меня всегда с собой. Солнце потихоньку поднималось и начинало освещать пространство, просачиваясь редкими лучами меж опадшей почти полностью листвой и неизменно зеленой хвоей сосен и елей. При входе немного пахло смолой, хотя удивительно, как этот запах еще не выветрился. Минуя отчетливо видные теперь неровные ряды старых, поросших мхом и плесенью, могил, я по старой привычке вчитывалась в выгравированные на мраморе еще не вывороченных имена, не запоминая ни одного. Дорожки были намочены от дождей, и движение по ним невольно замедлялось, всякий раз, когда я вспоминала, на каком повороте мне нужно изменить направление, или нога соскальзывала с камней. Спустя пятнадцать минут моих скитаний, ориентир, в виде церкви, наконец-таки показался, и уже более уверенным шагом я прошла ближе к нему, ступив на узкую тропинку, петляющую среди десятков, а может, и сотен, могил. Взгляд заранее зацепился за нужную, и ноги сами понесли меня к ней. Знакомое известняковое надгробие, ровное, без излишеств, было покрыто недурным слоем сырых листьев и роем муравьев, что благодаря легкому движению руки свалились на землю. «Костровский Анатолий Сергеевич» бесстрастно и сонно устремил взгляд вперед, холодный и пронзительный, в обыкновенной своей манере, так и был запечатлен ловкой рукой мастера на каменном покрытии, а морщины на лбу и переносице лишь прибавляли статности. Из земли торчали ссохшиеся и выгоревшие на солнце искусственные цветы, некоторые из таких букетиков просто валялись у основания плиты. Стоявшая там же красная лампадка разбилась, и отколовшийся кусок улетел в неизвестном направлении. При, уже хорошем освещении, я смогла различить содержимое пакета, прошедшего весь этот изматывающий путь со мной. Взяв в руки бутылку воды и тряпку, я с колоссальной задержкой осознала, что забыла долбанные перчатки. В моем дегродском репертуаре! Ладно, пофиг, надеюсь, вся эта грязища хоть чуть-чуть смоется с рук, иначе стану похожей на закоренелого челябинца. Включив музыку в наушниках на полную громкость, начала миссию по приведению этого места в порядок. Спустя полчаса полировки плиты и выдергивания пластмассовых сорняков из не менее грязной земли, чем они сами, когда топанье груды муравьев под пальто стало ощутимым, я закончила нелегкий труд прораба. Солнце в полной мере взошло над горизонтом, на удивление, его не перекрывали даже тучи, тактично обходя стороной. Теперь открыто можно было рассмотреть, как зияет ржавчиной ободранный купол с давно покошенным крестом, и как облепил своими вьющимися и приставучими ветвями церковное здание клематис. Невольно засмотрелась на сложившуюся картину. Мысли, как ни странно, не витали вокруг воспоминаний и размышлений об усопшем дедушке, что происходило обычно, стоило мне переступить порог кладбища или увидеть место, где он похоронен. Казалось, в голове был ветер. Буквально. Не было ни одной мысли, навязчиво лезущей в голову. Даже саспенса, ставшего неотъемлемой частью меня, не чувствовалось. Разве что приятное ощущение уединения. Руки отмыть, кстати, стало непосильной задачей. Странно, я думала, что сырую землю отшкрябывать и отмывать легче, но на сегодняшний день, похоже, физические и химические законы не распространяются. Иначе как объяснить еще и то, что я еще ни разу не поцеловалась с полом? Загадка! В общем, пока сидела перед дедом на коленях и пыталась сделать свои ладони не похожими на нигерийские, еще и колготки засрала. У меня аккуратно стаскивают один наушник из уха и, наклонившись, замечают: —А знаешь, всегда подозревал, что ты погостник, —отскакиваю на приличный метр, рывком наставляя на кого-то перочинное лезвие, —Ну, или маньяк, —поразмыслив добавляет тот, примирительно поднимая ладони вверх. Я, видно, сейчас похожа на сову вдвойне. Мать твою, я-то думала, откуда ж эти странные звуки из леса? Птица, не птица? А меня тут поджидал один дятел. В принципе, даже не ошиблась почти. —Что вы здесь делаете? —медленно опуская холодное оружие, прифигевши смотрю в глаза химику. —Уж точно не покушаюсь на людей, как ты, —усмехается мужчина, втыкая в почву лопату, аки самый пиздатый садовник. Раскапывал там кого-то что ль? —Могилу навещаю, как видишь, —ого, я думала, у меня одной мозгов хватает на кладбище в ноябре заявляться. Однако теперь его присутствие в столь неестественном месте стало очевидным — тут, вероятно, его отец. И, судя по вялому виду шатена, все, что хотел — он уже сделал. Как и я, в общем-то. Илья Петрович сделал несущественный шаг в сторону, под звук чего-то расколовшегося. А вот и часть лампадки нашлась! Чертыхнувшись, он выдрал-таки стекло из подошвы ботинок. Мужчина мельком скосился на объект моих трудов, отчего мое лицо вдруг стало непроницаемым. Просто ноль эмоций. То ли не хотелось показать слабость перед посторонним человеком, то ли не хотелось, чтобы кто-то догадался о личности родителей по прецизионному «Анатолий Костровский». Не только ведь из неприязни к родителям я брала бабушкину фамилию. А сопоставить отчество и звучавшую какое-то время фамилию с очевидным именем не так уж сложно. Хотя Громов к этому отнесся весьма безразлично. По крайней мере, так это выглядело. Скажу больше, даже не спросил — пока что — кто это! Высший пофигизм, но даже не обидно. Напротив, греет душу тот факт, что лектор свой нос не сует во все на свете, и эта ненавязчивость, в той или иной мере, служит ему плюсом в моих глазах. Друг у друга мы, можно сказать, мысли читать умеем — он мои точно — потому, молча собравшись, неспешно двинулись к главной дорожке, а после по ней самой. И, не так, чтобы это сильно меня волновало, но надгробие его родственника я так и не приметила. Видно, на другой линии. —Почему с утра пораньше на кладбища ходишь, Принцесса? Или ты живешь тут? —не будь ты моим учителем — оплеуху бы хватанул. —Таким остроумием и вены вскрыть недолго, —съязвила в ответ, оглядывая своих уродов с забившейся под ногти грязью. М-да, не эстетика. Биолог на мою реплику хмыкнул, закинув лопату на плечо. И хер поймешь ведь, что это его «хм» означает! Хотя сегодня Громов выглядел отлично от своего повседневного лица: очень вымотанным и каким-то… потерянным? Он привычно закурил, и наполнивший легкие терпкий аромат — если в случае табачного дыма уместно использовать это слово — напомнил о прожитых мною моментах, когда дед еще был рядом. Исключительные, наверно, моменты. Он был скуп на эмоции и довольно холоден, поэтому все его, даже мимолетные полуулыбки, намертво отпечатались у меня в памяти, прочно засев в главных ассоциациях при упоминании его положительных и лицеприятных черт. Дедушка вечно пропадал на работе, а приходил очень уставшим и немногословным. Бабушка тоже работала тогда на одном заводе, так что я, можно сказать, лет, эдак, с восьми почти предоставлена самой себе. И это не расстраивает. Самостоятельность, рано или поздно приходит к каждому, главное — смиренно ее принять, не противясь переменам. Нечто похожее он сказал мне однажды. Странно, но я даже не помню, чтобы убивалась после его смерти. Была скорбь и неприятное ощущение на душе, но так, чтобы реветь днями и ночами — такого не было. Больше становилось жаль бабушку, ведь ее это подкосило намного больше, чем меня, что, в принципе, логично. Вот кто убивался по нему, так это она. Может, я не успела достаточно привыкнуть и проникнуться за те пять лет, что жила с ними, и тем не менее, по сей день чувствую себя тварью из-за этого. Почти такой же тварью, как отец, не соизволивший даже явиться на похороны. Да и вообще хоть когда-либо. Я любила деда, но если и слезы над его гробом не уронила, то чем отличаюсь от своих эгоцентричных родителей? Когда громоздкие ворота оказались позади, в лицо подул холодный и сильный ветер, заставив поежиться, спрятав пол лица в шарф. При свете район, вдоль которого мы двигались, на притон или подобие Белуджистана был уже не так сильно похож. Хотя, многого ожидать от места возле главного кладбища в округе не стоило. По витринам некоторых забегаловок пошли трещины, а кто-то самый экономный и вовсе решил не стеклить, обтянув раму скотчем. Креативно, мне нравится. Учитель, скурив первую сигарету, начал вторую. Думаю, у него уже все легкие беспросветно черные, от такого-то регулярного принятия никотина. Впрочем, это не мое дело. А вообще, раз машины у биолога нет — я так понимаю, иначе бы он, как умный человек, прикатил бы в эту жопу мира именно на ней — то и вовсе не понимаю такую резкую общественную тягу прийти в темень на кладбище. Ладно я, совсем без мозгов, но химик, вроде, должен соображать хоть немножечко. Хотя, кто не так давно утверждал, что он дубина? Сама себе противоречить начинаю. Когда мы свернули во дворы, точнее, Громов свернул, а я, фыркнув, побрела следом, мимо неспешно протекали деревенские коттеджи, хотя назвать их так язык не поворачивается. Порой неаккуратные, старые и бедные домики, отдаленно друг от друга стоящие, но многие были по возможности ухоженными, вселяли тревогу. Сейчас свет в них еще не горел, но из некоторых дворов доносились куриные крики, и я вздрагивала от запаха свежего хлеба, стоявшего на улицах. Некогда каменистые дорожки сейчас были скрыты за сорняками и земляным слоем, а под ногами хлюпала пожухлая трава. Биолог шел уверенно, будто наизусть знал дорогу. Предположительно, это его место жительства. По крайней мере, такой расклад послужил бы неплохим и достаточно адекватным объяснением его маньячным повадкам, по типу постоянного появления и пыхтения за спиной. В таком районе, думаю, сложно стать кем-то другим. Мужчина резво свернул в очень узкий проход между двумя двухэтажками, и мне пришлось почти наступать на пятки учителю, чтобы не потеряться в этом лабиринте. Тут воняло серой. Настолько, что невозможно было брезгливо не зажать нос, сожмурив глаза. Как здесь люди живут? И живы ли они вообще? —Принцесса, чего застряла? —сама не заметила, как остановилась в проходе, отстав от шатена. Он, обернувшись, не стал все же возвращаться за мной в эти парфюмерные Тартарары, —Ароматы понравились? Быстро ретировалась к нему, разжимая, наконец, ноздри, и облегченно замечая, что он все еще на месте, где снова пахнет хлебом. Чуть не блеванула. Лектор направился на территорию одного домика. Небольшой, но вполне приличный. Синие ставни особенно выделялись на фоне некрашеного дубового дерева, доски из которого плотно лежали друг на друге. Территория была ограждена темно-зелеными колышками забора, неуверенно выглянув через который, я чуть было не схватила инфаркт. За железной сеткой, не сияющей особой прочностью, на привязи была огроменная мохнатая собака, что, увидев меня, поднялась с земли, став в пугающую боевую позу. Так я и застряла в проходе, в надежде, что псина примет меня, если не за своего сородича, то хотя бы за часть этого прелестного забора. На крыльце, куда успел забраться биолог, были красивые миниатюрные розы в горшках. Их стебли целеустремленно вперили верхушки в небо, перекрытое крышей веранды. Мужчина, как в родной дом, с ноги открыл дверь зайдя внутрь. Тет-а-тет меня с рычащим чудищем оставил, падло! Лелея надежду, что он вскоре выйдет, я в ожидании уставилась на вход. А он, как назло, делать этого даже не собирался. Через пять минут, в том момент, когда меня чуть не одолел психический срыв, мой мучитель выглянул из-за двери. Забери меня отсюда. —Ну-ка двигай сюда, —ну не туда же забери! Прыжком, которому позавидовал бы самый крутой атлет с шестом, преодолела и расстояние от дома до ворот, и ступеньки, и… упала. Но фейл замялся со скоростью моего воистину молниеносного поднятия. В дом меня втащили уже руки Ильи Петровича. Здесь было уютно, но стрёмно. Подранные, в углах пожелтевшие со временем, обои в цветочек, деревянная мебель, единицы черно-белых фотографий на стенах, хлам на старом холодильнике и зашторенные тюлью окошки. Приятная атмосфера развеялась, когда в проходе показался огромный где-то трехметровый по пояс голый… мужлан! Попятиться назад мне не позволило тело преподавателя, в торс которого я уперлась спиной, испугано сглотнув. —Оденься, Батон, девочку пугаешь, —засмеялся шатен, хлопнув мне по плечу. Мужлан недобро посмотрел на меня, а когда начал подходить, то я и вовсе чуть опять не достала нож. Он нагнулся, потянувшись ко мне ручищей. Вот сейчас точно прихлопнут. —Здаров, Принцесска, —его ладонь опустилась мне на другое плечо, мы с биологом удивленно уставились на «Батона». —Вы… сговорились что ли? —не знаю, к кому обратилась, но увидев охуевшее лицо учителя, охуела вдвойне. Теперь озадачился и полуголый мужчина: —Что не так?.. Да что вообще происходит??! Месье Дятел усмехнулся, пятерней зачесав назад волосы, отчего стал немного похожим на дедушку, потому я немедля отвернулась, однако этот жест, к счастью, остался без внимания. —Ты просто Принцессу Принцесской назвал, а она у нас особа впечатлительная. Еще немного, и в экстрасенсорику такими темпами уверует. Мужчина с сомнительной улыбкой окинул меня изучающим взглядом, который привел меня, наконец, в чувства, и, взяв себя в руки, я отлипла от злосчастного громовского тела, делая пару шагов вперед, ближе к приятелю учителя. —Ученица твоя? —ненадолго скрываясь за углом комнаты, крикнул Батон, я, в свою очередь, глянув на, давно снявшего верхнюю одежду, учителя, тоже решила долго не телиться в махровом пальто и шарфе. Химик по-хозяйски прошел в следующее помещение, и пришлось поспеть за ним. Это оказалась чистая и светлая кухня, с… розовыми шторками? —Да-а. К нам на кухню мужчина вышел уже в полосатой майке, хотя мало что она скрывала, но как минимум дышать стало легче. Меня буквально грохнули за плечи на стул, и с каждым мгновеньем казалось, что из спины вылетит позвонок. С таким же грохотом пред мной и биологом поставили чашки с, видимо, чаем, а сам Батон опустился со своей в руке. —И как там все? Скажи честно, хреновый из него учитель, да? —склонился над столом ко мне, спрашивая полушепотом, намеренно игнорируя присутствие здесь Громова, что, сидя напротив меня, забавно выдохнул. Я была не особо готова к подобному, потому неопределенно помедлила. —Нет, Илья Петрович очень хорошо преподает. И ученикам он, вроде как, нравится, —промолчим, что ученицам, и промолчим, что мне не особо. Хотя, сложно не согласиться, но его галантность очень приятно удивляет. Да и надо ж как-то задобрить классрука, а то он нас на химии так лабами валит, что я сама уже скоро скачусь до четверки в триместре. Лысый наигранно откинулся на спинку стула, расширив глаза. —Илья, твою восьмиклассницу лечить надо. Ей твои уроки нравятся! Какую восьмиклассницу?.. —Во-первых, я всегда говорил, что как препод, просто на божественном уровне, —можно мне такую же самооценку? —А во-вторых, она в одиннадцатом, —указал на меня, отчего глаза Батона приобрели еще большие габариты. —Выглядит на пятнадцать… Господи, походу он чай для похудения вместо нормального заварил. Поджав губы, незаметно отставила чашку подальше, поднимая глаза на мужчин. Они заговорили о чем-то своем, и это, как ни странно, позволило мне, наконец, расслабиться, просто продолжить разглядывать обстановку. Сложно подумать, но в таком отпугивающем и неуютном — для меня, во всяком случае — районе, могут быть такие приятные люди. Даже воздух в этом доме был по-своему… особенным. Здесь — если не с самого начала, то теперь уж наверняка — находиться было в своей мере легко. Я даже невольно прониклась этой — деревенской, что ли? — атмосферой. Правда, розовые шторки меня по-прежнему слегка смущали. * * * —Что с тобой? —нагнулась ко мне сбоку Диана, казалось, будто я чем-то перед ней провинилась, побудив недоуменно поднять бровь. —Я ем?.. —Да я и так вижу, что ты ешь. В целом что с тобой? —еще больше пригнулась к поверхности стола шатенка. Я еле заставила себя не оглянуться, вдруг она от снайпера так скрывается? —Э-э-э… Так, что ей вообще от меня надо? Неужели моя жующая булочку в столовой туша вызывает столько внимания и подозрений? Мы с подругой секунд пять пялили друг на друга в неком ожидании, но, так как нормальной постановки вопроса я так от нее и не добилась, девушка, не услышав ответа, приложила ладонь ко лбу. —Че у тебя земля на коленях? Исповедовалась что ли? —А, это, —пренебрежительно махнула рукой, впихивая в рот как можно больше еды, — На кладбище ходила, —на стол чуть не выкатились чьи-то глаза. —Чего? Она как будто узнала только что, что я там, мало того, что поселилась, так еще и расчленила пару-тройку человек. Хотя, будем честны, сегодня я была к этому близка. А все почему? Потому что Лена любит в лесу слушать музыку на полной громкости, а один биолог — подкрадываться со спины и доводить людей, если не до статуса убийцы, то до ручки уж точно. Закатив глаза, я продолжила уплетать столовскую отраву. Может, не вкусно, но хотя бы съедобно. К тому же бесплатно, а от халявы грешно отказываться. Воронцова, отодвинувшись на стуле, молча меня перекрестила. Захотелось пульнуть ей изюмом в глаз. А он такой твердый, что реально можно вырубить человека. Наверно, потому-то драки в школьных пищеблоках, как правило, ничем хорошим не заканчиваются. —Упс, валим, —глянув на настенные часы, шепнула шатенка, хватая меня под локоть, что я еле успела захватить свой рюкзак. Сама мельком глянула на циферблат. Вовремя она среагировала, а то я свою пунктуальность, похоже, не так давно погребла под землей. Пока мы по лестнице бежали на третий этаж, а затем в противоположное крыло корпуса, я чуть не блеванула. Второй раз уже это говорю сегодня. Но отдам должное, добрались до злосчастной химии мы аж за минуту до звонка. Учитель уже шнырял по классу, заставляя расставлять на своих партах инвентарь, для, сука, лабораторной работы. Этот пес их проводит почти каждую долбаную неделю. Это мания какая-то, или он просек всеобщую слабость именно к этому действу? —Воронцова, быстрее, —обернулся к нам, оторвавшись от тетрадки, —И ты, Поднебесная, волосы убери, не хватало еще спалить их тут и лысой тебя сделать. —Конечно, Илья Петрович, —быстро закалывая выпадающие из хвоста пряди розовыми заколками, будто стыбзила их у какой-нибудь пятилетки, проговорила, кинув рюкзак на пол около парты, когда мужчина снова ушел в лаборантскую. Диана вылупилась на меня, даже замерев на пару секунд, —Что? —скосив на нее взгляд, взметнула бровь вверх. —Тебя щас подъебал Громов, а на твоем лице даже мускул не дрогнул? —она, пусть и говорила шепотом, но интонацию намеренно повысила, при этом округлив глаза до максимума. До меня долго доходило, что она хотела сказать. Неужто я реально хмурюсь всякий раз, когда Дятел что-то мне высказывает? Мне казалось, у меня тогда разве что глаз дергаться начинает, а тут ситуация похуже, оказывается. Я расслаблено пожала плечами, но от этого мои раскоординированные руки подкосились-таки, заколка отлетела в стену, а волосы рассыпались по плечам. Еле сдержав стон нескончаемых страданий, начала вновь собирать патлы во что-то более приемлемое, чем фирменный хвост с петухами. Настолько невыполнимой задачей было нормально расчесать волосы с утра. Подруга кинула на последок подозрительный взгляд, но когда химик материализовался в классе опять, унеслась за свою парту, на ходу натягивая халат. И началась жопа. Под конец урока — точнее спустя минут тридцать со звонка, однако для меня это считалось почти как конец не только химического времени, но почти как конец жизни в целом — все настолько валилось из рук, что даже мозг в голове начал ходить ходуном. Так я еще и постоянно зависала в каком-то астрале, поэтому запоздало заметила, как запястье начало жечь. —Ой… —взгляд нерешительно замер на результате моих трудов. По левой руке растекалась прозрачная стойкая жидкость, прямиком из больше нужного наклоненного горлышка колбы, медленно стекающей на пол и оставляющей еле заметные отметины на коже. Над ухом кто-то громко цыкнул, вырвав из пальцев правой ладони колбу, что звучно и небрежно опустилась на парту, и в мгновенье ока потащили за плечо в лаборантскую под несколько опешивших взглядов из класса. Руку подставили под сильный ток холодной мыльной воды, и я буквально не дышала, чувствуя пыхтение прямо шеей. Надо ж было так облажаться, Поднебесная. В твоем пиздецовом духе, даже очень. — Бестолочь! —зашипели вновь на ухо, и сердце ушло в пятки. Я уже морально готовилась, что вот-вот прилетит по башке. Ему же не сильно улыбается получить выговор за мое несоблюдение норм безопасности, так еще и в начале года. Если открутится, то за такие ебланюшки валить меня будет вплоть до экзаменов. Но ничего подобного не произошло, и я даже чуть-чуть удивленно повела головой в сторону учителя, едва не впечатав нос ему в щеку. Шатен напряженно и хмуро наблюдал за не очень большим, но очень красным пятном, которое расползлось по всему моему запястью. Я завороженно загляделась тоже на него. В стекляхе, видимо, была кислота. М-да, молодец я, ничего не скажешь. Кран, наконец, под напором биолога был выключен, а я развернута на сто восемьдесят градусов. Не знаю почему, но боль я не чувствовала вообще, хотя, глядя на вздувающийся шрам мне самой верилось в это с трудом. Впрочем, Громова я подвела знатно. Даже стыдненько как-то. Он, наверное, сейчас очень и очень жалеет, что вывел меня утром из того адского райончика и не позволил собаке сожрать меня в воротах. Потому что выглядел он настолько хмуро, что я даже сама начинала жалеть, что оттуда вышла. Идиотские внутренние монологи! Надо будет сходить к психиатру провериться, вдруг еще не все потеряно. А то такими темпами я лишусь рук, ног, и, скорее всего, мозгов тоже окончательно не станет. Учитель перевел на меня строгий взгляд, помассировав переносицу, и тяжело, я бы даже сказала, измученно, вздохнул. —Бестолочь, —тихо констатировал он вновь, размеренным шагом скрываясь в классе, оставляя меня так и стоять у раковины наедине с чувством вины. * * * До дома я топала в сопровождении целой гвардии. Даже начинало казаться, будто меня скрутили и ведут на лобное место, дабы казнить, причем по лицам своих конвоев начинала думать, что казнить меня будут очень долго и мучительно. —Если что, я сама дорогу до дома помню, —флегматично откинула голову, наблюдая за прохожими по сторонам. Воронцова злобно дернула мое плечо, принудив остановиться и взглянуть ей в глаза. —Если что, мы видели, как ты уже побыла сегодня самостоятельной. Как вообще можно было пролить себе кислоту на руки и не почувствовать?! —взревела шатенка, поднимая мою перебинтованную кисть выше, отчего немного засаднило, но виду я не подала. Сбоку кто-то ущипнул мою шею, заставив возмущенно зашипеть и обернуться. Вася стоял с самым кирпичным лицом, сжимая второе мое плечо, которое, похоже, уже онемело. —Анальгии у тебя нет, —сам себе кивнул парень и потянул нас вперед для продолжения пути, что никак не хотел оканчиваться. А обязательно было пытаться мне кусок кожи отщипать, чтобы это проверить? Мы с подругой на миг недоуменно переглянулись, по ее лицу было заметно, что слово анальгия вызвало в ней немало затруднений с пониманием этого эксперимента. Некоторые люди скашивали на нас взгляд, наблюдая пару секунд за перепалкой, но быстро забывали об этом, продолжая куда-то спешить. —Так говорите, будто я не себе, а вам на руки ее вылила. —Мы, вообще-то, волнуемся, —было бы за кого, —А что было бы, если Петрович бы вовремя не спохватился? Да тебе б до кости руку прожгло, а на следующий день — ампутация? Вроде медалистка, а элементарного не понимаешь! —невольно закатила глаза, отвернув голову. Я ему, безусловно, благодарна, и Диана, может, вполне права. Жить без руки, думаю, было бы не айс. Потому язвительное «буду теперь на него молиться за это» пришлось молча проглотить и похоронить где-то далеко под ребрами. Дальнейшую дорогу вплоть до моего подъезда была тишина, и нарушать ее, если честно, совсем не хотелось. Воронцова вроде как остыла, а Косеррин и вовсе не закипал, хотя помимо его напряженного выражения, когда я, уже забинтованная, выходила из медкабинета, особо проявления эмоций я и не припомню. Но, как ни странно, этот холодный пацан мне с каждым днем приходился по душе, нас уже можно вполне назвать неплохими приятелями. Так меня и довели за ручку от школы до самой пятиэтажки, даже шатенка предпочла для достоверности, не вляпаюсь ли я еще в какую-нибудь ерунду по дороге, пропустить свой автобус, упорно обходя остановку. Этот жест меня максимально пробил на искреннюю немую благодарность. Все-таки у нас в городе общественный транспорт — хотя по народу в этих корытах сложно назвать его так — ходит, если уж реально по расписанию, то примерно раз в полчаса, а то и реже. —На лестнице не навернись, —в манере мамки дала наставление Диана, на последок приобняв меня и начав параллельно звонить кому-то. По ее голосу стало понятно, что Димочке, с которым мне так и не довелось еще пересечься, к сожалению. Блондин мне просто твердо кивнул, да с такой мордой, что я еле сдержалась, чтоб не отдать ему честь. Косеррин, с секунду понаблюдав за моим метанием, протянул сложенную вдвое бумажку и вложил мне в не покалеченную ладонь, бросив короткое прощание. Я непонятливо приподняла бровь, недолго проследив за удаляющимися фигурами, начала вбивать в домофон код, и дверь с противным пиликаньем отворилась. Задумавшись, быстро преодолела три этажа, однако, когда миновала пролет четвертого, громкий щелчок двери остановил меня, чудом предотвратив попадание кожаной обивки прямо мне по носу. Этот день явно не мой. Из квартиры кто-то вышел, что я определила по звонким шагам, и, ловя себя на мысли, что это та самая дверь, вызывавшая у меня немало вопросов и подозрений на протяжении нескольких недель. Проход неспешно начал закрываться, я в оцепенении уставилась на ярко рыжие волосы вынырнувшей оттуда с ключами в руке девушки. Быть не может… Она также изумленно остановилась, так и не донеся металл до щеколды, уставилась на меня. О-ху-еть.