Sauveur

Правильно говорится, женский алкоголизм — вещь неизлечимая. Бухать с женщинами — плохо. Но хуже только наблюдать за женским пьянством, будучи трезвой. Они-то забудут это уже сегодня, а вот со мной воспоминания вчерашнего дня, — вечера, точнее, — боюсь, останутся навеки. А потом еще передадутся моим бедным внучкам. Родовое проклятие, так сказать. А произносить имена моих подруг будет и вовсе запрещено до немыслимости, подобно Волан-де-Морту. Удивительно, что соседи вообще не вызвали полицию или по батарее хотя бы не стукнули! Потому что творилось здесь такое... Уж лучше бы мы трупы разделывали, по сравнению со вчерашним-сегодняшним это было бы адекватней, легальней, безобидней, а главное, приятней. Так вот, мне сейчас даже страшно вспомнить минувшие пару часов назад события, после которых мне пришлось надорваться, чтобы уложить в стельку напившихся девчонок в относительно безопасное положение на диван-кровати, поставить на пол тазик, на прикроватную тумбочку два стакана воды и еле отрытый в бездонном, и, кажись, бесстенном, кухонном шкавчике аспирин. Надеюсь, после такой щедрости они на меня помолются, при этом не выблевав остатки вчерашней Дон Хулио и своей признательности. Хотя это уже вряд ли, потому что я, перед тем как, так и не поспавшей нормально — да и вообще никак — этой бешеной ночью, тихо выйти из квартиры незамеченной, чуть приоткрыла окна, в пределах разумного, конечно, чтобы проветрить душное помещение. А поэтому вариант с двумя околевшими в минус пятнадцать жмуриками далеко не исключен. Ну, надежду на то, что хоть кто-нибудь из них по приходу в себя одумается отзвониться, я не питала изначально, — да и вообще что они очнутся — так что в этот день я буду в гордом одиночестве. Из подъезда, где в очередной раз наебнулась на льду, я вышла часов в семь утра, и улицы погрузились в абсолютную тишину. Хотя свой легендарный перочинный ножик в кармане я держала на готове. Параллельно с этим еще продумывала план, по которыму смогу грамотно и безопасно скрыть пьянку от подругиных родителей, а так же не поставить под удар отношения Воронцовой с Димой(кем бы он ни был). Не сказать, что я с ними хорошо знакома, но Диану они мне мысленно поручают, так как я в общих кругах славлюсь рациональностью — жаль, что это зачастую совсем не так. Хотя бы нож в кармане доказывает несколько обратное. Скорей уж не рациональность, а эдакая небезопасная осторожность. Преимущественно смотрела я себе под ноги, обходя ледяной покров, что выходило из ряда вон плохо, потому не сразу поняла, что без понятия, как выбраться из этого квартала, ведь по пути сюда дорогу я совсем не запоминала. Да что уж, я вовсе была в какой-то прострации, так что даже по сторонам не смотрела! Все здания были одинаковыми — серые девяти и пятиэтажки, плотно стоящие друг к другу, окружением которым служили только сухие березы и бетонные беседки-курилки, разглядеть которые во тьме было сложно. Автобусы и трамваи здесь уж точно ходить не могли, а потому я даже не представляла себе, как могу отсюда выбраться живой. А Диана, сволочь такая, со своими гугл картами, сейчас рядом не присутствует. В общем, придется довериться своей интуиции и идти куда угодно, лишь бы не стоять на месте, как потерянная псина на трассе. Поразительно, но машин в столь ранний час не было совершенно. Даже странно. Не смотря на то, что городок у нас совсем маленький, немноголюдный, и находится в самой мировой пизде, но в моем районе две три в это время на глаза, в большинстве случаев, попадались. А здесь прямо-таки вымершие улицы. Один плюс — на гололедице меня точно не собьёт, пока буду перебегать дорогу. Постепенно начал сыпаться снег, отчего по коже пробежался озноб, никуда не отступив и спустя минуты три. И как же мне до школы-то добраться... А. Сегодня ж нет уроков. Только ебаная громовская лекция в половину двенадцатого. На которую я, счастье то, или нет, пойду. Черт, какой удачный день они выбрали для тусовки с бухлом. Стратеги хуевы, воспользовались моей чистой душенькой. Отвлекшись, поскользнулась на тротуаре, съехав своей неуклюжей тушей на пустую — даже не знаю, плохо это, или нет, — проезжую часть, а затылком приложившись как раз об бордюр. И вставать из этой позы звездочки было неописуемо лень, как и отводить взгляд от неба, с которого мне в глазищи засыпались снежинки, но так щипало, будто это были крупинки соли или святая вода. —Блять, я отсюда не выберусь... * * * Я выбралась! К десяти часам правда, но хотя бы как-то, а потому решила сразу двигать в школу. Хотя внезапно словила склероз: сначала забыла где она находится, потом — зачем я вообще туда иду. А сейчас наблюдала уже как четыре минуты невероятную картину размазывания слюней друг другу по лицу. Отвратительно. Действующими лицами были Баронова и какой-то парень из параллели, вроде, из «В» класса. Боже, как это ужасно. Особенно со стороны. Ну, возможно, только с нее. К сожалению, подобные сцены появлялись в моей жизни, только выставляя меня в них исключительно в роли стороннего наблюдателя. И за все семнадцать лет жизни никто так и не решил забрать меня из этих беспантовых второплановых ролей. Мы находились в коридоре, ожидая, пока придет лектор и откроет филиал ада на долгий час. Сегодня не пришла и треть параллели, все позволили себе законно забить на эту дичь хотя бы в выходной день, но не я. Ну, Аня сюда, небось, просто по фану ходит. Сомневаюсь, что она вникает во все, что Громов нам впаривает. Удивительно, но даже мой братан-ботан Златоумов не пришел. У меня уже от жарких сцен глаза намозоливались, но, gloire au Christ, целовавшиеся, наконец-таки, оторвались друг от друга. Парень отпустил бедро светловолосой, до того закинутое его ладонью кверху, что делало позу более пикантной. И они молча разошлись, подмигнув друг другу. Я аж наморщила нос. Фу-у, бесстыжие. У всех-то на глазах... Баронова презрительно посмотрела на меня, как только заприметила мой далеко не ангельско-умилительный или завидный взор на себе. —Чего смотришь, Китаяц? —противно протянула она, нахмурившись и подходя ближе. Теперь она сильно возвышалась над сидящей на полу мной, хотя, даже встань я, все равно пришлось бы задрать голову. Блин, может, низкая самооценка идет из низкого роста? —Да так, смотрю, куда катится наш мир, —отворачиваюсь к «Фламандской доске», от которой как раз отвлеклась на недопорно в ЗD формате — да, я знаю что это, и горжусь! Сюда бы Менчу с ее коментариями. —Слышь, —она склонила голову набок, недовольно меня осмотрев, —Ты чего такой дерзкой стала, Поднебесная? Голос прорезался? А и правда, с каких пор я начала так на все реагировать? Еще ничтожные месяца три назад сидела себе тихонечко и молчала. А тут прям одичала: то на полу засыпаю, то в ментовку попадаю, то говорю что-то тем людям, которым подобное говорить, если уж не не должна, то хотя бы не осмеливалась ранее. Что со мной творится? Нерешительно опустила голову, продолжив чтение, как бы давая однокласснице понять — не питаю я желания продолжать бессмысленно точить с ней лясы. Девушка еще с пол минуты постояла надо мной, в конце концов цокнула языком, развернулась и отошла куда-то подальше, на последок бросив: —Ленинша хренова. Иронично, но в эту фразу она неосознанно — а может, и вполне себе сознательно — вложила сразу троякий смысл, так что засчитаем его ей, как остроумную унизительно-почтительную издевку над моей персоной. Я же, блять, самая, что ни на есть, пиздатая судья мирового юмора, чтобы ее шутки оценивать! Илья Петрович пришел на кафедру за пару минут до начала занятия, во время открытия Врат Ада окидывая взглядом наши скудные остатки выживших. —М-да. Не слишком-то вы к знаниям тянитесь, пеньки с глазками. —А чё мы-то? Это вы тем, кто не пришел скажите лучше! —воскликнул какой-то парень, но не обидчиво, а скорей уж довольно. Чё он веселый постоянно? Чё вообще все веселые вокруг? —Они же товарищи ваши, Силачов, —покачал головой мужчина, запуская всех внутрь. Нифига не так, Месье, товарищи — понятие размытое. Хотя, может, в советские времена было и по-другому, однако во всех поколениях, во всех странах и во всех обществах есть презираемые, отшельники, преспешники и покровители — ну, читала какую-то философскую хрень классе в седьмом. Это неизменно, как бы не хотелось доказать обратное. Без зазрения совести я опустилась на первые парты, законные «наседники» которых сегодня прогуливают. Ну не рвать же мне, как всегда, перепонки на задней, когда можно без всяких усилий слушать биолога с передней. Правда я не слушала. Заснула минуте на десятой с начала лекции, прямо на передней парте, с ручкой в ладони и на тетрадке. Господи, ну невозможно было под спокойный и хрипловатый голос учителя не отключиться после тридцати двух часов на ногах. Проснулась я от щедрого такого титанического хлопка по своей парте, пришедшегося прямо рядом с правым ухом, отчего пришлось незамедлительно подскочить на месте, разом забыв про сон и ноющие кости. Аня с ухмылкой процокала дальше к выходу, даже не обернувшись, а я послала ей парочку проклятий. Дурная, я чуть слуха не лишилась. Стоять, как к выходу? Ошалело обернулась на присутствующих в аудитории, которых здесь уже не присутствовало. Только биолог лениво стирал с доски записанное. Измученный стон сам по себе вырвался, как и голова самопроизвольно стукнулась об парту. Если завтра мой лоб от этого удара не станет размером с живот Путина, я уверую в Одина. Да-а, на этой неделе я просто отжигаю. —Принцесса, я конечно понимаю, биологии у вас за неделю и правда много, но сегодня можно было и не прийти, как большинство. За массовый прогул я бы, правда, зла не держал. Господь, ответь, каким местом ты меня создавал?! Пустила жалобный взгляд на учителя. Точнее на его спину, потому что тот не оборачивался, продолжая оттирать доску от своих рукописей. На нем была та же бордовая рубашка, что и в первый день, с засученными по локоть рукавами. На плечах была пыль от мелка. Быстренько скинув вещи в рюкзак, прошла вниз по ступеням, на удивление, не отозвавшимся скрипом или провалом пола в преисподнию. Беззвучно даже. Я нерешительно остановилась, прежде, чем ступить на трибуну, сама не знаю, почему она останавливала меня. Это не была какая-то граница, я бы ничего не потеряла, ничего не получила. Но зачем остановилась? Я сама устанавливала себе какие-то барьеры, или это тараканы все же добрались до мозга? Понятие это пришло так же решительно внезапно, как и я поднялась на трибуну, встав где-то не то за спиной, не то у плеча мужчины. —Простите. Лектор, похоже, не ожидал моего беззвучного появления, потому как-то резко подался назад, из-за чего я сама пошатнулась, полетев вперед. Химик захотел спасти меня от встречи с милым полом, в то время как я вцепилась ему в локоть, невольно потянув в рандомную сторону. Мы завалились в бок, приимущественно, из-за моих медвежьих лапищ, вывернувшихся, будто там нет ни костей, ни суставов, и мое бедро больно врезалось в стол. Громова эта участь обошла стороной, и он остановился с шаге от кровожадной деревянной поверхности, придерживая меня за предплечья. Чуть не сдохла. —Простите, —руки отпустили бедную учительскую рубашку, а спина разогнулась в адекватное состояние. Химик с полуулыбкой потрепал меня по голове, мягко намекнув, что извиняюсь слишком много. Ольга Витальевна тоже постоянно сетовала на это. Левую мою кисть осторожно перехватили, начали разматывать бинт. Ой, мне самой страшно представить, что за кадр из триллеров там может появиться. —Болит рука? —в отличие от того, как он назвал меня бестолочью буквально день назад, сейчас биолог говорил расслабленно и спокойно, возможно, даже немного заботливо. Совсем чуть-чуть. —Нет, —рана еще не покрылась нормальной корочкой, немного вздулась и сильно покраснела. От моего грациозного спуска с лестницы библиотеки стала еле заметно стёсана, но не глобально. Он еще немного покрутил мою руку, разглядывая ожог. —Ну, думаю, ничего столь ужасного, —вздохнул биолог, но тут же пытливо и пристально взглянул мне в глаза, —Шрам останется. В руках появился свежий бинтик, только выуженный из его сумки. Видимо, разумные люди всегда носят с собой аптечку. У меня вот с собой из полезного только спички. Не спрашивайте... Лишний раз прониклась признательностью Громову, потому что обматывать рану самому было вовсе необязательным. И как раз собралась спросить то, что вчера не удалось: —Но почему четыре? Он, не смотря, улыбнулся шире, завязывая бантик из белой материи. —Поднебесная, знаешь, почему ты не понимаешь химию? —ответом послужило отрицательное качание головой, а реакцией на него снисходительно-задолбавшийся взгляд, —Ты смышленая. Формулы хорошо запоминаешь, знаешь, что с какими реактивами делать можно, а что нет. Хотя... —он выразительно глянул на итог моих блестящих знаний, заставив неловко поджать губы, —Ну, в целом теорию понимаешь, и это хорошо. Это то, во что большинство, как раз напротив, не могут ни вникнуть, ни погрузиться. А вот практика... Наглядна, Поднебесная, —биолог расслабленно откнинулся назад, оперевшись о стол-убийцу-моей-жопы, сложив руки на груди и отведя глаза в окну. Мужчина еще некоторое время молчал, в то время как я непроизвольно глядела на его белое от мела плечо и хотела отряхнуть. —То есть это подачка такая? —на мой недоверительный тон Дятел почему-то рассмеялся, лукаво посмотрев. —У тебя просто занижена самооценка. Сложно тебе с этим будет в жизни, —он неспеша засобирал свои методички, перебирая кучи листочков в разные папки, —А четверка вполне заслуженная, —на секунду замер, будто вспомнив о чем-то, —Почему на дополнительные, кстати, не ходите? —Не ходите? —не поняла. —С тех пор, как даже ты, величайшая отличница, готовая здесь чуть ли не жить, перестала их посещать, то и остальные забили. Там только Золотце ваше осталось. Хотя он, похоже, тоже скоро меня покинет. Это типа я теперь виновата, или все просто не решились туда возвращаться? Впрочем, по крайней мере в голосе учителя обвинений и претензий не звучало. —Извините, я как-то не думала, что кто-то за счет меня на допы приходил. —Да хватит уже извиняться, тебе так в суде, если что, за повинную срок точно срежут. А я вас и не заставляю так-то. Вот вымрут ряды окончательно, глядишь, и домой на час раньше уходить начну. Бля, опять ты мне про свое место жительства напоминаешь, чел, ну я только перестала об этом думать. Я вроде хотела, даже порывалась, сказать еще что-то, даже не продуманное еще в голове, но передумала, когда химик взял кожаный портфель за ручки, в ожидании встав напротив. И я, таки не сдержавшись, стряхнула с громовского плеча бесячее белое пятно, за что моя персона была одарена хитрым взором и едва ли не ржачем. Ну уж простите! Не моя вина, что кто-то об доску тут юлозится! —Пойдем-пойдем, не отравляй мою жизнь чрезмерным присутствием на работе, милая, —осторожно подтолкнули за лопатки в выходу, загремев ключами. У нас, оказывается, здесь даже кладовка есть. Странно, что я за все время, что мне тут проедали мозг, ее не замечала. Открыла для себя это только сейчас, когда увидела оттуда щель света. Кто-то там есть? Биолог тут же остановился возле, и мы одновременно и очень слаженно вылупились на дверь. Нет-нет-нет, только не говорите, что только что двинувшийся в ее направлении Громов сейчас откроет кладовку, а там будет какая-то глупая парочка пошлых старшеклассников, которым наскучила кровать, а жопу потянуло к более интересным местам! Это ведь ну слишком каноничная дребядень! Тем более, жарких сцен за сегодня мне хватило. Но, да здравствует здравый смысл, это так разбушевалась моя фантазия. Лектор просто заглянув внутрь и, видимо, не обнаружив там ничего особенного, вырубил в помещении свет через старый выключатель, который еще одну секунду коротал током. —Ну, школу никто не любит, —решила ответить все же хоть что-нибудь на его последнюю фразу. Лектор, закрывая огромные двери, через которые мы только что вышли, кинул на меня взгляд через плечо. Оказалось, все то время, что мы разговариваем, я беспрерывно сверлила его глазами. Блин, я деградирую: перестала уже управлять своим телом. —А ты разве не любишь учиться? —а хули должна? —Я люблю читать. А учеба... —скривила лицо, —знаете, может, само по себе учение и интересное, но вот факт, что для получения каких-либо знаний придется в школу идти, мне не очень нравится. Формулировка в стрессовых ситуациях обычно дается мне непросто (или вообще не дается), однако сейчас она вышла даже хуже, чем предполагалось. Из разряда «не очень, ну потому что ну не очень, а это есть, ну, так, не очень короче». И это я-то медалистка, ага. Впрочем, по биологии и химии в триместре у меня таки вышли эти дебильные четверки. Со мной даже психолог поговорить приходила, и, Боже, даже я так не волнуюсь по поводу этих оценок, как они все. Правда уже стоит начинать: все так ополоумели, когда увидели, что пятерки, неизменно стоящие по этим предметам еще с начала восьмого класса ровным столбиком, сменились на балл ниже. Это я еще не видела реакции Перовой. Начинаю волноваться на ее счет, потому что Ольга Витальевна не приходит на протяжении почти месяца, как один раз упомянул Громов, из-за здоровья, вроде как. А спрашивать у него напрямую будет слишком бестактно. Я же не Садальский. —Да, я тоже сами эти коллективы не любил, хотя по мне, наверное, не скажешь, —еще как не скажешь. Мужчина прищурился, хитро приподняв уголки губ. —Ты сейчас подумала, что я скорее похож на человека, который в шестнадцать делал самодельные ядерные мини-взрывчатки и бомбил ими толчки, да? Пожала плечами, сделав самое непроницаемое лицо: —Скорее просто ногами пинали, —он рассмеялся, чуть не навернувшись с лестницы. Но я уверена, на досуге он занимается именно этими ядерными бомбами, только уже далеко не детских габаритов. На пару с Васиным дедом как раз. У нас северный город. Сложно застать тут знойное лето, да и вообще что-либо кроме лютых морозов или слякоти. Не так, чтобы я жаловалась, потому что в другом климате и не жила особо, но самые жаркие дни тут положительные градусов одиннадцать, и то, это в начале августа. И то, если повезет. С неба постоянно падает какая-то хуита, улицы вообще не видно за сугробами, выращиваемые на собственных грядках огурцы здесь лучше не есть. Жесть, а не климат, а море вообще не спасает ситуацию ни капли. Поэтому я просто охренела, когда конец ноября, за окном под минус двадцать, а Громов просто натянул на плечи кожаную куртку и пошел в выходу. Тут варианта два: либо у этого мужика не хватает денег даже на зимний пуховик с блошиного рынка, либо он просто нелюдь. Больше ко второму склоняюсь, так как даже мне на зимнее пальто денег хватило, а у меня, на секундочку, как раз всего два пальто из верхней одежды. —Илья Петрович, вы разве не мерзнете? —догоняя в турнекетах, параллельно с этим на ходу натягивая рюкзак, спросила у биолога, только что распрощавшегося с охранником. —Нет, у меня чувства холода и голода с детства притуплены, —улыбнулся он, и, не особо спеша выходить на улицу, достал из кармана штанов пачку сигарет. Почему-то именно на этом моменте вспомнила, что: ах, черт, надо будет попробовать дозвониться до Дианкиных родителей и до нее самой. Если за Калиеву — двадцатилетнюю девушку, судя по арсеналу пустых стеклянных бутылок под кроватью, что я сегодня обнаружила, не раз уже бухавшую, волноваться и вовсе не стоило, то про состояние Воронцовой следовало хотя бы поинтересоваться. Химик расстроенно-раздраженно потряс пустой пачкой и протяжно взвыл не самым литературным выражением, тут же рассеяно скосившись на меня. —Чёрт, теперь еще и в табачку тащиться. Ниче, ниче, я с вами хоть в табачку, хоть в алкашку. После сегодняшней ночи готова на все. Ой, а он меня вообще-то и не приглашал... Ну и пох. Все равно ж пойду, не отделается. —А вы бросить не пробовали? Прозвучала усмешка: —Пробовал, —ненадолго замолк, как всегда смотря вперед, и я не особо ждала чего-либо более развернутого, —Но, как в итоге оказалось, бросать курить после того, как делаешь это уже лет двенадцать — дело гиблое, —я мысленно попробовала подсчитать, до этого еще долго обдумывая его слова. Двенадцать лет... Ну, даже если взять, что сейчас ему двадцать семь... С пятнадцати, что ли? Нормально он так отрывался, будучи подростком. Он, вероятно, был типичным хулиганьем... Я следовала за свернувшим за угол учителем. Судя по направлению, шли мы в ближайшую кирпичную пристройку к Дикси с вечно тухлыми яблоками и засахарившимся медом. Ах, еще там часто мигал свет, и бабушка обычно называла это свето-музыкой, однако мне казалось, атмосфера становилась не как в клубах, а скорей уж как в морге. Здесь сугробы не расчищали и вовсе, потому ноги провалилсь на добрые полметра в снежные дебри. Капец моим колготкам. И надо уже поскорее добраться до коробки с зимними сапогами в шкафу, иначе идея, что я до сих пор хожу по улице в берцах, в такую-то погоду, не особо кажется адекватной. Не, дядь, дальше ты сам. А я буду пробовать хотя б поднять ногу. И далеко не гимнастическая растяжка вряд ли мне с этим поможет. Мужчина же без проблем прошел по этим сугробищам, не побрезговав штанинами собственных джинс, поэтому обернулся, только стоя уже на ступенях. И с насмешливой улыбкой уставился на меня. А я с неловкой на него. —Вы за мной не возвращайтесь, идите, —махнула рукой в сторону двери табачного, как бабка выпроваживает раздражающего внучка на площадку, чтобы тот поскорее свалил из дома, —Не будете же вы при мне сигареты покупать, —приложив исполинские усилия, чтоб сделать еще один шаг в, как оказалось, намного более глубокий сугроб, промямлила. Блять. Вот я ногожопая. Вздохнув, химик прыжком погрузился обратно в снег, легко пройдя ко мне, и, возвышаясь, взял меня за ребра, чуть выше талии, потянув вверх. Поставил рядом с собой, правда, по-прежнему в снег, но на этот раз я хотя бы не провалилась в Геенну. Я подняла глаза, готовая уже поблагодарить улыбающегося биолога, как вдруг со стороны послышался хлопок той самой двери, до которой еще минуту назад так и не дошел Громов. И мы синхронно повернулись к стоящей на лестнице Евгении, что в этот же момент остановила взгляд на нас.