Sauveur

Вряд ли Васе приятно наблюдать мое потерянное состояние античной статуи с вылупленным и пустым взглядом. Причем ему периодически приходится из этого астрала меня выводить, теребя за забинтованную руку, как он делает это сейчас, и оттого становится в два раза неуютнее. Я прекратила нервно отбивать дробь на поверхности стола, за которую на меня с ненавистью смотрела сонная половина редких посетителей и работников кафе, и перевела взгляд на Косеррина. Он, как всегда спокойный, сидел напротив, расслабленно откинувшись на спинку стула, но как-то неестественно касаясь пальцами гладкой ручки керамической чашки. —Так ты не знаешь от кого это сообщение, и о ком в нем идет речь? Задержав на лице собеседника пристальный взгляд, возобновила-таки противный стук сотовым по дереву, за что парень кинул на мою руку укоризненный взгляд, но ничего не сказал. —Проблема как раз в том, что я знаю, о ком речь в сообщении. Тот человек, который умер, —незадолго до этого я уже посвятила Васю в нашу, едва ли правда не мою, «семейную» проблему очень кратко, даже более скомкано, чем рассказала об этом Воронцовой, однако на это одноклассник тогда лишь озадаченно поджал губы, ничего не сказав. Поэтому я не совсем уверена, насколько понятно смогла объяснить ситуацию, да и в тот момент я также не смогла понять, зачем вообще рассказывала. Видимо, предостерегалась некой ситуации подобного рода, неосознанно — а быть может, и сознательно — готовясь к ее пришествию заранее. Кто ж поймет, что у меня в голове творится? Сейчас парень молча слегка склонил голову к левому плечу, намекая на то, что, кажется, тоже понял. —Твой отец? —Да. Помедлив, Косеррин произнес не слишком уверенное «мне жаль», хотя испытывал, похоже, очень смутные мысли на этот счет, на которое я зачем-то махнула рукой, будто смогла бы этим никчемным жестом отгородиться от его учтивой фразы. —Для меня он умер еще лет десять назад, —чтоб занять чем-то нервозно трясущуюся руку схватилась за чашку с полу остывшим кофе, залпом выпивая все содержимое. К своему Василий почти не притронулся, сейчас о чем-то глубоко задумавшись, поэтому за столиком ненадолго воцарилось гробовое молчание. Я не совсем уверена, что полностью безразлична к внезапной — для меня, во всяком случае — смерти отца, ведь в последний раз я видела его почти в семь лет, а из детства у меня сохранилось не так много воспоминаний, особенно чтобы в полной мере охарактеризовать родителей. Особенно хороших воспоминаний. Что за детство, когда тебя изо дня в день сажают в одну и ту же пустую комнату, устало вздыхают на все твои фразы и смотрят, как на величайшую жизненную ошибку. Вот и сейчас, вроде как родной человек умер, однако я это родство с ним совсем не признавала, ведь не будем забывать — биологическим отцом оказаться может совсем не Костровский Даниил Анатольевич, хотя желание проверять это отсутствует напрочь. Даже называть его этим словом отец как-то неприятно, потому что я никак не могу вспомнить, чтобы он хоть раз повел себя как тот, кого так можно называть по праву. Веду себя как тварь. Чувствую, кстати, соответствующе, но многим больше меня сейчас волнует тот, кто эту новость до меня донес, что произошло полнедели назад. Собственно, именно поэтому я и решила обсудить все с Васей. Не то чтобы я хочу своими проблемами грузить всех, кого не попадя, но мне сейчас реально требуется человек, которому это можно доверить. Потому что зачем, а главное нахуя было писать в сокращении, или именно писать, а не звонить, или какой ему — или ей — от этого прок? В общем, как уже можно сделать вывод, при том абсолютно верный, всего за неполную неделю я смогла сделать вид, что никакой смерти и не было. Впрочем, лично для меня ее как раз и не существовало изначально. Умерла бы я — они и вовсе об этом никогда не узнали. Это можно сравнить со смертью бездомного котенка — животное, вроде как, жалко, а на самом деле он не был нужен ни тебе, ни кому бы то ни было еще. Подумаешь, кто-то умирает каждый день, кто-то каждый день рождается, пропадает, сходит с ума, плачет, находит счастье. Только здесь ситуация относительно отличается: у Даниила, на сколько это знаю я, конечно, были немалые деньги, плюс престижная работа, а с имуществом кто-то все же будет иметь дело. Хотя это меня уже вовсе не касается. —А ты пыталась звонить на тот номер? —через пять минут прозвучал, наконец, голос парня. —Я конечно дурная, но не настолько же. Звонила раз десять: абонент вне зоны действия. Я даже сверилась, что это не номер Аглаи. Да и если мы его пробьем, то вряд ли это чем-то поможет. Говоря об Аглае, она, наверное, не сильно огорчилась кончине мужа. Да и огорчился ли кто-либо? Что жить, что умирать ему пришлось в лицемерии, которое он сам себе и выбрал. Наверное, даже организовал. Косеррин с интересом поднял глаза. —Так... Что тогда требуется от меня? —прозвучало едва ли раздраженно, и я не смогла понять, с какой целью и каким намереньем он интересовался. Пожала плечами, поворачиваясь к грязному незашторенному окну, откуда в мое любимое теперь из-за своей нелюдной и мрачной атмосферы кафе падал почти белый уличный свет, отражаясь от лакированных столиков. Людей, за исключением нас и рабочего персонала, было пара-тройка человек, тихо ковыряющихся в своих чизкейках и хмуро на меня поглядывающих. Вообще все смотрели на меня сердито, так как я почти уже нарочно долбила углом телефона по столу и ездила им по ушам, хотя никаких особых намерений у меня не было. Просто нервы сдавали весьма стремительно, а это, наверняка, была лишь начальная стадия. Только мой любимый официант, которому я в прошлый раз заботливо отвалила больше чаевых, чем был даже счет, после чего чувствовала себя теткой на лимузине, по вечерам курящей кальян со своим альфонсом, если и посматривал на меня, то скорей уж как-то заботливо, чем подбешивал, похоже, некоторых своих коллег. —Я не знаю, чего от тебя хочу. Вася одарил мою фигуру, уже почти полностью отвлеченную от развернувшейся недодрамы, печально-сонным взглядом, промолчав. Хотя внутренне он наверное хотел послать меня. И я бы в этой идее полностью его поддержала. Впрочем, я начала изучение того зверского шифра, пыталась переводить сокращения во все известные мне французские слова и даже пыталась обратиться к нескольким позаимствованным из центральной библиотеки книгам по дешифровке на иностранном, поэтому ебашить мне камнем по голове пока не за что. Более того, продвижение шло короткими, но успешными шагами. Только после того, как мы еще более подробно перемололи это, пытаясь найти новые, плавающие на поверхности выводы, мы вышли из-за стола, оплатив маленький счет на две чашки кофе (так как его опять брал тот паренек, я вновь отвалила ему жалования), и вышли на улицу. Благодаря таким фортелям моя самооценка просто взлетает до вершины Эвереста, однако для моего худого кошелька это ущербно. Уже неделя, как наступил декабрь, наши славные каникулы потихоньку хромали в закат, вовсю началась подготовка к грядущему Новому Году, поэтому первый столб, в который я врезалась, покинув кафе, был обтянут желтой гирляндой. Мигрень, кстати, выбрала верную жертву своего влияния, потому что в моем организме она развивается даже слишком быстро, а все именно благодаря этим постоянным поцелуям с разного рода бетонными поверхностями. Говоря о сезоне, город в принципе мало-помалу становится ярче из-за этих украшений, что меня не слишком радует из-за никтофилии, к тому же такие праздники, как Новый год или Рождество, все же оставляют меня равнодушными. Да в общем-то все существующие празднества от Дня рождения до Яблочного Спаса мне, как и всей моей семье — кроме бабули, ведь Яблочный спас, Пасха и Рождество, как никак, — дела святого разряда, и являются единственными исключениями, — не нравятся. К этому меня, скорее всего, в большей степени приучил дед, потому как он всегда считал эту предпраздничную суету излишней и глупой. Мало вообще найдешь вещей, которые глупыми он не считал. Однако солидарность с его мнением никуда не девается с годами, и все эти события у нас и вовсе никак не отмечаются, кроме, разве что, красного крестика в календаре. Наверное деду просто было лень запоминать, в какой день я родилась. Мастер криптографии оттащил меня за плечо в сторону от столба, ближайшие десять метров ведя почти за руку. —Кстати, —на мой зачин тот лишь повел подбородком, продолжая довольно уныло созерцать украшенную главную улицу, —по поводу этого пароля, —доставая из кармана пальто блокнотик со всеми своими адскими расследованиями, заметила, как парень все-таки заинтересовался в нынешней теме. Я пару секунд задумчиво осмотрела то, что получилось с горем пополам перевести и составить из сокращений, и только потом вновь заговорила, —как ты думаешь, вот просто субъективное мнение, твой дед мог эту надпись на русском еще каким-нибудь ЗИГЗАГОМ закодировать, а потом перевести и закодировать еще? Немного облупленный взгляд парня обратился ко мне, типа «ты ебанашка?», однако через пять секунд недоумение на его лице сменилось неопределенным поднятием уголков губ, ничего особого не означающим, чем Косеррин запутал меня еще больше. —Ну, в общем-то да, он был на это способен... Ты, блять, стебёшься. —А что? Несостыковки с буквами? —Я так сильно нахмурилась, убирая нос в шарф, что, наверное, выглядела, как бабайка, поэтому после вопроса Василию пришлось встряхнуть меня за плечо, отчего наполненные всяких хламом, в том числе и моими руками, карманы пальто чуть не опустошились, и содержимое в виде не внушающего доверия ножа и еще десятка неоднозначных вещей еле спаслось от падения на хрустящий под ногами снег. —Да нет, просто интересуюсь, —на самом деле я этого кровожадного дедулю давно уже подозреваю в подобном. Помолчав, добавила. —За что он так с тобой? Неужели обычным текстом нельзя было написать? Или вы от полиции так скрываетесь? —Он просто любит всякие, —запнулся, подбирая подходящее слово, —загадки. Но не думаю, что дед прям настолько... —бросил на меня короткий, но сомнительный взгляд, однако фразу предпочел не заканчивать. Хотя да, подпорол Васю он еще на незнании французского, а если еще и украсил русскую надпись, то вряд ли надеялся, что внук решит эту «загадку» ебаную. Я таки соизволила на днях порыскать во всех шкафах и теперь могу как нормальный человек не отмораживать дома синие пальцы об батарею, а ходить в зимних ботинках, потому что морозец уже под минус тридцать не жаловал. Потому сейчас я не так сильно проваливалась в сугробы на нерасчищенной улице, а если и проваливалась, то гордая собой и тем, что все же одела эти ужасные столетние фиолетовые бабушкины сапоги, которые, я уверена, она мне отдала из-за того, что сама от них инфаркт перфекционизма ловила. Кстати о ней. Похоже, аноним решил довольно рискованно, но тайно проинформировать о смерти Даниила только меня. Потому что, как ни крути, а за всю неделю, что я ни разу не выходила из дома, занятая внимательным изучением настроения родственницы, она вела себя как всегда бодро и весело, так что скорее всего она и не подозревает. И это хорошо, но лишь до каких-то пор. Все-таки не сможет же она не узнать об этом до конца жизни. Это произойдет, и, боюсь, не знаю, насколько лучше поздно, нежели рано. Все плохо одинаково. И я не могу даже предположить, как отнесется к этому бабушка, но уж вряд ли так же флегматично, как я. Не хочу вообще никого грузить всем этим дерьмом. В том числе и себя саму. На какое-то время я совсем перестала обращать внимания на дорогу, слишком завлеченная страхом перед единственной своей родственницей. Точнее будет сказать, перед ее реакцией. Кто же знает, какие чувства к сыну она несла с собой все это время, от того момента, когда он наплевал на них, и вплоть до сегодняшнего дня, несмотря на его кончину. Кончина... Интересно, во мне хватит сил отставить свою гордость и посетить могилу? Очнулась от размышлений как раз в тот момент, когда глаза зацепились за знакомый рельефный забор с погнутыми железными завитками и ржавыми прутьями. Окруженный им сквер был нелюдим в силу погоды и времени, так как вообще-то был разгар рабочего дня. Последний раз я была здесь осенью, когда мы с Воронцовой возвращались из этого же кафе, и сейчас изменилось многое. В то время оранжевые гнилые деревья сейчас изменились, сменив листья на тяжелые сугробы на черных голых ветках. Здание храма сейчас обтянули легкой бирюзовой тканью, а возле стен возвышалась аппаратура с рабочими колясками, пошатывающимися из стороны в сторону от порывов ветра. Похоже, люди в нашем городе наконец научились пользоваться красками и гениальным образом пришли к решению побелить облезлые стены церкви. Как раз из нее только что вышел священник, окутанный в черное, и направился за здание, оставляя на заснеженной плитке следы. Отвернувшись, я все размышляла, куда же мы можем направляться, ведь от остановки и стороны моего микрорайона мы значительно отдалялись. Василий шел настолько уверенно и четко выверенной дорогой, что мне на секунду показалось, что с таким стремлением идут только если убивать. —С шифром что-нибудь выходит? Помедлив, я, предпочтя не отвечать, сразу полезла за блокнотом, что несколько минут назад чуть не погиб в сугробе, и протянула его, открытый на нужной странице, парню, что тут же принял мое творение в руки. —Там всего половина общего текста. И на обратной стороне несколько полезных «запасных» вариантов, —Боже, чувствую себя тайным агентом. Мы прям люди в черном. Косеррин внимательно окинул страничку взглядом, перевернув, дабы изучить прочие варианты, и снова вернулся на нужную сторону. Потом негромко заметил: —Похоже на адрес. —Да, я тоже так подумала. Похоже, твой дед хочет, чтобы ты куда-то пошёл. —Не удивлюсь, если в этом месте будет поджидать очередной квест, —не сдержав усмешки, проговорил Косеррин, и мне, полностью с ним солидарной в этом мнении, захотелось повеситься. Впрочем, возможно, мой вариант перевода и впрямь становится непосредственно верным. Это прельщает. —Спасибо, —внезапно проговорил парень после недолгой паузы, и я удивленно перевела на него взор, отчего чуть не столкнулась с идущей напротив грузной женщиной, на что она из-за спины цокнула языком, невнятно проворчав. —За что спасибо? —Что согласилась помогать, —передав мне обратно блокнот, Вася сунул руки в карманы куртки, чуть прибавив шагу. Еще раз глянув на эти записки сумасшедшего, поспешила за ним, убирая книжку в пальто, а вместе с ним и замерзшие руки. Вздохнув и опустив глаза, все-таки тихо ответила на его реплику: —В конце концов, я еще не перевела всю фразу. На это Василий, помедлив, усмехнулся, в полнейшем молчании все еще куда-то направляясь. Мы только что миновали сады, пройдя в узком проходе меж заборов, и вышли к полям за железной дорогой, вдалеке которых виднелись электро-вышки, три семнадцатиэтажки и спуск к озеру. —Куда мы? —следуя за с легкостью перешагивающим рельсы Васей, напряженно оборачивалась по сторонам в поисках возможного поезда. Сколько ходила вдоль железнодорожных путей, а здесь еще ни разу не бывала. Вопрос остался без ответа, и пришлось смириться, ожидая скорого более очевидного и понятного без слов собственного вывода. Да, наверное это самая глупая особенность моего характера — ожидать от себя чего-то, при том даже не предполагая, чего конкретно. Из-под снежного покрова подчас проглядывала ссохшаяся высокая трава желтоватого оттенка, что я наблюдала, идя рядом с Косерриным по неширокой тропинке, явно кем-то регулярно проходимой. Тянулась она довольно далеко, и постоянно начинало казаться, что эти несчастные дома еще больше отдалялись, а сама я скоро упаду в сугроб и в нем же умру. Лишний и тысячный уже раз за этот год пожалела, что не приобрела шапку, потому что история прошлой была драматична, а голова мерзла, но особенно бесили волосы, которые при каждом малейшем дуновении воздуха лезли в лицо. Женя была права, их надо срезать. А говоря о шапке, то прошлую мою, любимую и единственную, черную, пока я преспокойно ехала в Лизин университет в соседний город на трамвае год назад, читая книгу, какой-то урод сдернул у меня с головы и выбежал из транспорта, захватив еще и выдранную прядь волос в придачу. С тех пор я заклялась никогда больше не ослаблять бдительность и купить новую шапку. Хотя ни то, ни другое еще не начала исполнять. Когда мы приблизились к спуску, ведущему к замерзшему озеру, наивно не ограждённому забором от моей тупой туши, которая наверняка скатится на этот лед и расшибется в лепешку, Вася заботливо протянул ко мне руки, помогая осторожно спуститься. Как мило. Парень провел меня к домам, возле одного из которых находилось красивое бежевого цвета здание, огражденное белым забором, на котором в этот сезон увядали ветви климатиса. Массивные деревянные двери, трехметровые, как у школьной аудитории, только вместо обычной рельефной рубки на этих присутствовали стеклянные вставки в виде цветных витражей, к которой вела мощеная дорожка, переходящая в лестницу, вдоль которой тянулись клумбы с вымершими растениями. Будь сейчас лето, наверняка все выглядело бы еще более восхитительно. Обособляли вход две колонны, крепкими столбами уходящие в своеобразную крышу-арку, где черные буквы на золотой табличке гласили: «Краеведческий музей». Сзади него промелькнуло еще вытянутая верхушка какого-то здания, но я не успела разглядеть, так как и музей тоже скрылся за отгородившей меня от них стеной дома. Оглядывая панельки, я лишь еще раз поразилась их высоте — как ни смешно, но на моей памяти это здание было самым высоким и пугающим, — между тем заприметив в открытых балконных окнах несколько струй дыма от сигарет. Возле одного из подъездов уныло восседала старушка, опустив подбородок, чтобы разглядеть нас из под оправы очков, когда Василий набирал код на домофоне. Подъезд и изнутри оказался больше, чем те, к коим я привыкла, парень же сразу, обойдя проход на лестницу, отправился к серым железным дверям, попутно нажимая тут же загоревшуюся красным кнопку. Офигеть, это ж лифт! Да еще и целых два. Охеревши разглядывая его изнутри, когда мы ввалились в открывшиеся двери, и Косеррин нажал кнопку двенадцатого этажа, словила себя на мысли, что мне хочется отпраздновать свою первую в жизни поездку на этом волшебном агрегате и покататься по этажам, как ребенок-аутист. Одноклассник еле сдерживал смех, наблюдая за мной боковым зрением. Тут мой слух уловил легкую мелодию, в которой я узнала Хабанеру из «Кармен», и захотелось просто припасть пред лифтом на колени. Многого для счастья мне и не нужно. Выходить оттуда при очередном открытии дверей было по меньшей мере жаль, но интерес к тому, куда ведет меня парень, переборол-таки любовь к железяке. Однако я четко для себя решила, что если снова захочу ночевать вне дома, то припрусь сюда и захвачу лифт. А то больно хорошо устроились. Открыв ключами дверь, Вася пропустил меня в помещение первую, зайдя и захлопнув ее лишь после того, как я неуверенно заползла туда и схватила инсульт. Это помещение еще из бесконечно просторного коридора казалось просто невероятно огромным. Да блять, тут в одних только проходах можно было поселиться. Фишка в том, что квартира — я бы назвала это скорее особняком — была не вылизано изысканной, а довольно старой: потертые бирюзовые обои, чуть поехавший орнамент деревянного пола, не ограниченного ламинатом, белый, немного грязный натяжной потолок, мебель, что я приметила еще при входе — а то есть высокие комоды с зеркалом — была красиво вырезана: классические ножки им заменяли античные фигуры девушек-фениксов, подобно мраморным атлантам, стеклянным взглядом осматривая окружающую обстановку. Парень, успев снять свою куртку и ботинки, уместив их на гардеробной вешалке, прошёл вглубь комнат, попутно включая мягкий оранжевый свет. Немного отойдя от шока, тоже сняла верхнюю одежду, неловко подобрав ей место на той же вешалке, и последовала за Косерриным. Он обнаружился в комнате, похожей на гостиную, с множеством старых, даже антикварных, вещиц. На заваленном множеством книг столе располагался граммофон, на котором лежала виниловая пластинка. Василий как раз отпирал следующую дверь, противно скрипящую даже при одном лишь прикосновении к ней. Не знаю, сколько тут комнат, но по-моему, с такой-то площадью, на одном этаже может уместиться максимум две квартиры. Вот так жизнь... Царская. Отворив дверь, парень на секунду обернулся, видно, боясь, что я тут уже заблудилась, после чего вошёл в не слишком большую комнату, приглашающим жестом подзывая к себе. —Извини, тут немного не прибрано, —подбородком кивнув на письменный стол, наверно прошлого столетия, с отломанной задней ножкой, заваленный множеством пожелтевших от времени справочников, листов с записями, рисунков и кожаным пеналом СССР-овских времен. Тут, в отличие от общей атмосферы жилища, было темно за счет темной мебели и бардовых обоев, заметно расходящихся на собственных стыках. Пол был скрыт за старым выцветшим ковром, а шкаф, якобы стоящий возле стены, занимал четверть всей комнатки. Над застеленной и покрывшейся легким слоем пыли кроватью висела черно-белая фотография старого мужчины. Эх, красавчик. —Здесь жил твой дедушка? —Да. Мы, собственно, тут как раз за этим, —сказал Вася, потянувшись за некой папкой с твердой обложкой, между тем включая красивый абажур. Внимательно вглядываясь в листаемые страницы, Косеррин изредка кидал взгляд на меня, пока я, в свою очередь, более подробно оглядывала обстановку. Тут все такое старое и красивое, что руки тянутся к чему-нибудь притронуться. И мне в моей пустой комнате просто необходимо это кресло-качалка с подранным сиденьем и розоватый кружевной тюль. Самое атмосферное помещение, что я только видела. —Вы давно тут живете? —не особо задумываясь, о ком конкретно говорила, используя местоимение вы, спросила у все еще занятого одноклассника. —Лично я всю жизнь. А так, дом, наверное, годов девяностых. —Круто, —вглядываясь в портрет на стене, промямлила, пытаясь определить характер Коссерина-деда. Весьма строгий и сдержанный. Тут Вася как раз нашел нужную бумагу, за локоть подтягивая меня к свету. Пред нами расстелилась большая старая карта. —Это зачем? —Если дед закодировал адрес, то я уверен, что он делал это по старым названиям улиц, —задумчиво рассудил он, выравнивая помятые хлипкие края пальцем. У нас в городе что, меняли названия улиц? —Вообще-то меняли, —с упреком заметил Косеррин на мою, похоже, сказанную вслух реплику. М-да, я, конечно, та еще долбанашка: учусь по истории вроде на отлично, а историю собственного города не знаю. Это моя вторая лажа за этот год. Продолжил, проводя пальцем по белой линии: —Как видишь, главная улица не изменилась, как и твоя кстати. Что там получилось в переводе? —Южный мыс. —Южный мыс... —глазами ища нужную белую полосу, изображающую улицу, сосредоточенно повторил, тяжело вздохнув, —Вот она. Рядом с берегом. А сейчас, получается... —Академическая, —не смотри на меня так, я ночевать там люблю просто. Знаешь, ветер, под которым околеть и сдохнуть — раз плюнуть, шум моря... Лепота, чувак, ты тоже попробуй. Быстренько записала себе и снова глянула на карту. Может первые два слова и правильные, но я еще не совсем понимаю, о чём там речь. И Косеррин, видимо, тоже. Внезапно откуда-то мне померещился знакомый голос, и, напрягшись, стала внимательно прислушиваться. Твою ма-ать. Продолжительно смотря в потолок, аж рот приоткрыла, а когда опять посмотрела на одноклассника, он уже вовсю наблюдал за моим лицом. —Это... —Он самый. Ебучий случай... Еще раз оглядев потолок, сжала губы, покачав головой. А информатик не промах — жить в такой хате. И еще из нечеткой речи я не раз слышала одно и то же имя, повторяющееся между активно произносимыми для кого-то фразами. Диана.