Sauveur

Понедельник начался более, чем по классике. Пока ленивые пуще прежнего после длительного отдыха туши школьников по трели звонка едва ли убыстряли ход, почти падая в обморок прямо в коридорах, и нехотя направлялись к своим классам, я только вбегала на территорию школы, поскальзываясь в воротах. Но тем не менее судьба рассудила, что сломавшейся молнии пуховика и незавязанных ботинок с полуоткрытым рюкзаком на одной живой болтающейся лямке с меня на сегодня хватает, потому, оставшись в вертикальном положении, продолжила нестись, уже не смотря под ноги совершенно. Блять, ну и кто такой умный поставил химию в понедельник первой? Я, конечно, не думаю, что сегодня в классе наберется и шесть человек — особенно с учетом того, что основным составом идёт лишь девять, — и все-таки это бесчеловечно. Из-за собственного громкого дыхания не сразу заметила, как за мной слышится ещё чей-то бег. Соизволила обернуться, только взобравшись на крыльцо, но меня к тому времени уже нагнали, резко закрыв обзор протянутой к двери рукой почти у самого носа, и опознать человека удалось хотя бы по прозвучавшему голосу: —Прогульщица, —еле дыша, прохрипел Громов, загоняя в открытую дверь. —А сами-то. Сипло посмеявшись, биолог огладил меня по голове, то ли просто захотев распутать мои волосы, так как я похожа на ведьму, то ли подогнать на проходе — то есть пробеге — через турникет. —Опаздываешь здесь только ты, дорогая. А у преподавателей есть привилегия задерживаться. Ага, привилегия у него есть, тоже мне. Я решила лишний раз не терять итак в обрез малый запас времени, а точнее его полное отсутствие, поэтому, просто скинув пуховик на первый попавшийся крючок и сделав то же с ботинками, даже за ними не нагибаясь, схватила в руки сменку, реактивно выбегая из раздевалки и тут же нагоняя недалеко ушедшего химика. Бежать по мокрому от растаявшей слякоти на плитке полу было не слишком приятно, но другого выбора у меня особо не оставалось. —Может, тогда еще буквально на минутку задержитесь? —в то время как мужчина критически оглядывал мои босые ноги, я уже вырвалась вперед, взбегая по лестнице, и обернулась к нему, сложив руки в молящем жесте. Вздохнув, мужчина устало махнул на меня рукой, чуть замедляя шаг. —У тебя полминуты. —Спасибо! Позже я еще помолюсь на Громова за его милость, но сейчас голова была занята только тем, как не умереть по пути на третий этаж и тем, что, так надышавшись ледяного уличного воздуха, наверняка завтра буду подыхать с опухолью в горле. Но сейчас превыше всего не упустить буквально подаренный шанс и уложиться в выделенное время. Шумящий и болтающий доселе класс, развалившийся на стульях и даже столах, поприветствовал незапланированно занесшуюся как ураган меня резким подъемом с места — вот это я понимаю, уважение к учителю, — и также озадаченно проводил мою запыханную фигуру недоуменными взорами. Тело тут же пригнулось к поверхности стола, продолжая чахнуть над ним и разжигать на нем костры своим дыханием. Рюкзак свалился с плеча, с характерным звуковым сопровождением упав на пол, и, похоже, некоторые учебники вывалились на пол, но сил посмотреть на них уже не было. Как и времени. Мужчина, как раз спустя обещанные полминуты, широкими шагами пересек класс до своего стола, с таким же, как у меня, сбитым дыханием, но более спокойный и сдержанный. И правда, было бы забавно, если бы он сейчас также сгорбился над столом, и мы напротив друг друга проводили тут какое-то отдаленно похожее на шаманский ритуал действо. Все при появлении его в кабинете выпрямились, как по струнке. И только я продолжала так распиздяйски нависать над партой в попытках скрыть красное лицо за волосами и охладить об ее поверхность лоб. Илья Петрович с пониманием отнесся ко мне и молча махнул рукой, после чего ребята культурно сели, а я прямо-таки свалилась на стул, отбив задницу. Сам химик не слишком спешно снял верхнюю одежду, поместив ту в шкаф в конце класса, дав мне паузу на достать учебники и долю секунды позволить облегченно выдохнуть. Пофиг, что подумает бурный мозг одноклассников на тему такого странноватого, так еще и обоюдного опоздания, зато я успела. Прокашлявшись, лектор тут же начал урок, прямо из конца класса, предпочтя не тратить время урока на лишние действия: —Рад видеть вашу большую часть класса пришедшими сегодня, но вынужден огорчить прямо сейчас, —Громов медленно проходил вдоль рядов, как раз в этот момент задерживаясь рядом с еще более согнувшейся, чтобы наконец обуться, мной, и, упершись лбом в край парты, я начала тихонько ржать с комичности ситуации. Я схожу с ума. Потому что еще месяц назад мне было бы за это неимоверно стыдно, я сейчас я ржу, как психованная. И уж не знаю, как на меня смотрел Илья Петрович, но наверное думая, что за период каникул мой мозг превратился в цисту. —Завтра по биологии будет проведена контрольная по шестому модулю учебника, а также в одном-двух заданиях будут присутствовать темы лекций, —класс недовольно загудел, а кто-то, по-моему, даже шуточно заплакал. Первым возмущение высказал Руденко, выкрикивая с задней парты: —За что? Мы ж после каникул ничё не вспомним, Илья Петрович! Помилуйте! —Особенно лекционный материал, —неожиданно добавил Златоумов, поправляя очки. Ну ты-то у нас конечно не вспомнишь. Кинул меня на последней лекции, что я аж заснула там от горя и одиночества. Это я всё, конечно же, шучу, но было правда немного одиноко — до этого задротили в учёбку мы всегда вместе, а тут я осталась одна, да еще и при том неудачном раскладе событий. Ну, вот единственными спокойными выглядели только Вася и Аня. Если Косеррин такой по жизни, то Аня скорее больше разъяренная, но на оценки ей, видимо, до какой-то определенной степени этого слова, насрать. А я скорее боялась не оценки, а того, что все усилия подтянуться в учебе пошли насмарку. Да и перспектива контрольных меня никогда не пугала. Я бы даже не побоялась сказать, что люблю контрольные и тесты. А неприязнь имею только если к лабам. —Ну-ну-ну, вы же сами выбрали себе подобную участь, —утихомирил мужчина учеников, по обыкновению присаживаясь на край стола и складывая на груди руки. Ребята тут же замолкли, взглянув на химика, а у меня такой возможности не было, так как застегнуть застежку у этих туфель всегда не получается. Зачем я вообще снова их взяла с собой, если клялась, что никогда в жизни им больше на моих ногах не бывать? Петрович, между тем, продолжал: —Что вы так на меня смотрите? В четверг на восьмом уроке я спрашивал, когда вы хотите писать контрольную — в тот день, или во вторник после каникул? На что вы все мне дружно ответили, мол, естественно лучше во вторник. Было такое? —осмотрев стушевавшийся класс, биолог сам себе кивнул, улыбнувшись, —Поэтому вы сами же себе могилу и вырыли, пеньки, —готова поспорить, это общественное прозвище пеньки пошло у него именно с вида на мое выступление на День Учителя. Потому что выглядела я откровенно дебильно. Лично я что-то такого голосования не припомню, однако с учетом, сколько информации на меня за неделю навалилось, я сейчас и имя собственное с трудом назову. На языке у меня всегда только круги ада по Данте. И по-моему я на шестом. —В общем у вас есть сегодняшний день, чтобы подготовиться, —да уж, похоже вместо ужина у меня сегодня анатомический атлас. Класс, мечтала о такой жизни, —А также есть один важный организационный вопрос, —взгляд лектора на секунду скользнул по мне и заметно помрачнел. Только сейчас я полностью выпрямилась, напряженно оглянув учителя. Если он говорит о чем-то с таким грустным выражением лица, то это явно что-то плохое, причем не только для него одного, —Насколько вы могли заметить, все эти пять недель Ольга Витальевна не появлялась в школе. С сегодняшнего дня она официально уходит на пенсию. Я бесконечно медленно отводила глаза от мужчины, вперив их в поверхность его стола, заваленного стопками документов и тетрадей. Да, стол теперь уже именно его. Я была вполне готова к такому повороту событий — все-таки Перова полноправно может, в соответствии с возрастом, на нее уйти — но я не думала, что это произойдет так внезапно. Впрочем, в лицее она и правда не появлялась на протяжении более чем месяца, хотя я решила, что это по болезни. Да и сам Громов вскользь упоминал именно болезнь, а не окончательный уход. Какие-то драматичные недели пошли. Уходит на пенсию... Мне искренне жалко, что ни одного ее урока я больше не посещу, что она больше не будет подпитывать кабинет улыбкой. Да блин, даже несчастный горшок с цветком на подоконнике напротив моей парты, который она самолично выращивала в позапрошлом году, уже начал вянуть. Это слишком большой ущерб, даже не смотря на то, что к ее сыну я не только привыкла, но и пропиталась симпатией, может не до конца, но все же. И на выпускном я ее теперь не смогу увидеть. Как она когда-то не смогла увидеть мою бабушку. Остальной класс, который я заметила, лишь мельком обернувшись, неловко опустил глаза, над чем-то думая. Все-таки Перова для каждого из нас, еще начиная с пятого класса, была не только уважаемым и общелюбимым учителем, знающим как и с кем работать, профессионалом в своей области, но и неким примером для подражания, женщиной, которая почти наравне с родителями воспитывавшая в нас исключительно положительные качества. Даже Вася, прознавший ее не так уж долго, едва заметно поджал губы, перехватив со мной зрительный контакт. Посомневавшись, но не найдясь с достойным жестом, я чуть повела плечом, как бы говоря, что это должно было вскоре случиться. Он кивнул, переведя взор на Громова, после чего я последовала его примеру, найдя зрительный контакт теперь и с ним. Мы долго друг на друга смотрели, почти замерев, но только до тех пор, пока время этого молчания не затянулось на слишком долгий и неуместный срок, и химик счел нелишним начать, наконец, урок. В конце концов, перехватила себя на мысли, это не отменяет того, что мы с Ольгой Витальевной, возможно, все-таки продолжим где-нибудь видеться. Мне хватит и встреч на пять минут, а то и меньше. Главное знать, что с ней все в порядке. Целый урок Громов никого не дёргал, спокойно рассказывая материал и иногда записывая на доске формулы, даже немного развеял напряженную атмосферу в классе и дал расслабиться, по-моему, впервые за все то время, что вел у нас, будь то уроки, или же лекции. Лишь после звонка, когда разрешил всем собираться, окликнул меня и попросил задержаться. Но напряг меня не этим, а скорее тем, что выждал, пока все наверняка покинут кабинет. —Я тебя около информатики подожду, —обернувшись, сообщила Воронцова, и, выйдя в коридор, даже закрыла за собой дверь. Вот это я понимаю уровень тактичности. —Пойдем, —биолог, поднявшись, направился в сторону лабораторной, отпирая дверь ключом. Меня по-джентельменски пропустили вперед — это, походу, новый тренд, — и запылившаяся за неделю комнатка встретила бьющимся сквозь жалюзи утренним солнцем и запахом медицинского спирта. Громов сразу открыл окно, чтобы проветрить, и около него я заметила все еще стоящий на своем месте стол Перовой. Единственное, что сразу бросилось в глаза — он почти опустел, и доселе стоявший на нем органайзер и кипы бумаг сейчас не присутствовало, только классический черный стаканчик с письменными принадлежностями, которым женщина никогда не пользовалась, и рабочий ноутбук остались на своих местах. —А стол так и будет здесь стоять? Биолог, озадаченно на него посмотрев, пожал плечами: —Честно сказать, не знаю. Может, они наймут еще одного учителя. А может и нет, —он внимательно пронаблюдал, как я медленно подошла к рабочему месту, проводя рукой по шершавой доске. Замеченный шкафчик из темного дерева, прямо за спиной сидевшей здесь некогда Перовой, вызвал у меня лукавую улыбку. Свою коллекцию фарфоровых чашек-то она все-таки оставила здесь. И если это такой грамотный тончайший намек, то она теперь абсолютно точно лучшая учительница на свете. —Она здорова? Громов хохотнул. —Как бык. —Почему же тогда она ушла? —биолог посмотрел на меня, как на пятилетнего, ничего не понимающего в своем же вопросе ребенка, подбирая слова. У них этот взгляд, похоже, передается по наследству. Снисходительный что ли. —Знаешь, учителя обычно раньше других уходят на пенсию, просто потому, что психика не всегда и не всё выдерживает. Особенно когда речь идет о детях и подростках, —я непонятливо приподняла брови: —Но почему в середине года? Мужчина только тепло улыбнулся: —Это тебе лучше стоит спросить у самой Ольги Витальевны. Кстати, да, —мужчина перегнулся через всю ширину стола к тумбочке под ним, что стояла почти у моих ног, и пришлось немного отойти в сторону, чтобы он не сломал мне голени ящиком, —то, зачем я тебя позвал, —выпрямившись, Илья Петрович протянул ко мне ладонь, в которой лежала элегантная золотистая брошь, переливающиеся на свету красные камушки в виде длинных лучистых лепестков которой образовали ликорис с отходящим вниз золотым железным стеблем, образующим круг, обводящий весь цветок. Ее любимая брошь, которая носилась только по исключительным поводам и праздникам. Я в ступоре посмотрела на лектора. —Она решила, что подарить ее тебе будет лучшим решением, —поясняя, вовремя заметил, как я открываю рот, чтобы запротестовать, и опередил, —И настрого запретила отказываться, —хитро улыбнулся, зная, что я не могу принять такой дорогой подарок. Боже, почему их семья устраивает мне столько испытаний? —Давай, Поднебесная, не ломайся. Странно, когда я пропустила момент, с которого он перестал называть меня прозвищем? По фамилии, конечно, не мечта, но по сравнению с тем, что остальные также зовут меня далеко не по имени, я не знаю, то ли он в отношении меня стал более взрослым, то ли это еще что-то, что я сейчас не то что не сформулирую — не пойму. Но если честно теперь мне стало полегче — не могла я понять, с чего вдруг именно «Принцесса». Больше бы подошло «Бомжиха» или там «Амёба-5-айкью». Тогда бы было более чем логично. —Мне правда... неловко, —это слово не совсем подходило ситуации, но зато отражало правду — она однажды сказала, что ей самой эта брошь досталась не то от матери, не то от сестры. Это семейная реликвия, иметь которую конкретно я права никакого не имею. И вряд ли когда-нибудь буду. И тем не менее кое-чьи красивые руки уже вложили в мои это сокровище, показательно не давая мне никакой возможности не принимать ее. Хотя, от такой отказаться невозможно. Разглядывая украшение, я не могла подобрать даже самого банального слова, чтобы выразить весь шквал бушующих внутри эмоций. —Спасибо, —в этот момент прямо замучила жажда кого-нибудь из них обнять, но доступ к Перовой, относительно которой это было бы хоть немного приемлемо, был отрезан, а подобный жест относительно Петровича был бы и вовсе в меру скандальным — хотя вряд ли меня останавливало именно это, — поэтому я лишь позволила себе бонус в виде задержки своей ладони на его. Да и то не длительной, потому как к дверь постучались. Ебать, ну почему прямо сейчас? —Илья Петрович, —всегда раздраженный голос из-за двери, и, едва я успела отодвинуться от выдохнувшего тихое «ё-моё» биолога, в распахнувшейся двери появилась фигура англичанки, что тут же притормозила в проходе, свирепо взглянув на мою персону. Если я сейчас же оперативно не свалю, то она точно сожжет меня взглядом за недавнее забытое слово на ее уроке — она это прям ненавидит и считает неуважением к предмету. Поэтому я снова повернулась к почти натянуто улыбнувшемуся коллеге Громову, по-цыгански ныкая свое сокровище в темные дебри кармана пиджака. —Тогда я пойду, —биолог кивнул, пару секунд сосредоточенно глядя мне в глаза, —Еще раз спасибо, —спину начало подпаливать, так что я побыстрее откланялась понимающему химику, проходя мимо, кивнув Рузской, которая, несколько секунд выждав, пока я выйду, взорвалась пред бедным мужиком злостной тирадой о нашем запойном трудовике. Ментально ему посочувствовала, и, нащупав и сжав в кармане драгоценный подарок, поправила рюкзак на плече, отправляясь к кабинету информатики. Туфли как всегда натирали, но я не обращала внимания, занятая прочими мыслями. От рассуждений о семье Перовой перешла к Валерию Вячеславовичу, который все эти дни на пару с Дианой пытали мой мозг поселившейся там довольно основательно неопределенностью. Я ни разу не говорила об этом с Дианой, и тем не менее в присутствии информатика с момента того «Дианочка» перед Рузской девушка вела себя не то что тихо, даже зажато. Более того, в сторону его старалась не смотреть, хотя за ней такое заметить доселе было совершенно не возможно. Я совсем не понимаю, что это начало происходить. И если с ее Димочкой — кстати, на, мой скромный взгляд, вполне обязанным быть к этому если не причастным, то хотя бы уведомлённым об их тёрках — я была способна потерпеть недосказанность, то на счет Хромосова этого делать совсем не собираюсь. Не смотря на вышесказанную внутреннюю тираду, увидев заинтересованно повернувшуюся только что к подоспевшей мне Диану, я моментально остыла. Девушка, подцепив пальцем очки на переносице, растянула губы ухмылке, делая шаг ближе: —Ну, —поиграв бровями, чуть ко мне нагнулась, продолжая заговорчески шептать, —что там? Что вы делали? С половину десятка секунд смерив ее сомнительно-задумчивым взором, полезла в пиджак, перед лицом скромно демонстрируя ей брошь. Диана, ошалело раскрыв рот, потянула к ней руку, но тут же одернулась и распахнутыми глазами посмотрела на меня. —Да ладно?! Откуда? Прям как в Обещанном Неверленде, —она почти с гордостью выпрямилась, покачивая головой, хотя ее последнее сравнение я все равно не поняла из-за своей отсталости, —Блин, нереально просто. Это он тебе передал? —Да, —пряча аксессуар и свою руку обратно, я решила быстрее перевести тему, приобретая теперь должную серьезность и за это перед ней мысленно извиняясь, —Прости, но что происходит с Валерием Вячеславовичем? Мы говорили на заметно пониженных тонах, но это не остановило подругу перед тем, как, ошарашенно взглянув на меня, обернуться в поиске возможных нежелательных слушателей нашего диалога. —О чем ты? —Диан, —нервная улыбка блеснула на лице девушки, и она выжидающе смотрела мне в глаза, —я не говорю о чем-то определенном в плане отношений, но невозможно не заметить было то, что происходит после того, как он назвал тебя уменьшительно-ласкательным, —нет, правда. Я ни в чем ее не подозревала, не обвиняла и не пыталась доказать что-то. Просто мне немного обидно. Я не всегда могу нащупать тот самый уровень взаимного полного откровения во всем, и да, я иногда могу им пренебрегать, как, например, то, что о смерти отца я пока Воронцовой не говорила, однако сейчас с ее стороны это было абсолютное молчание, даже не недосказанность. А мне хотелось узнать правду из, каких-никаких, но довольно дружеских и этических намерений — порой их с инкогнито-Дмитрием, надежду на встречу с которым я все еще не теряю, отношения волнуют меня сильнее, чем следовало бы со стороны третьего лица. И эти отношения я хочу для них сохранить. А, судя по мрачноватому и рассеянному в последнее время настроению подруги, в них у этих двоих начался нескладный период, и я, как, уверена, и сама Диана, хотела «сложить» их обратно, пускай и лезла не в свое дело, полностью это осознавая и принимая. А также я полностью уверена в том, что причиной этой натяжке служит именно информатик. Но сейчас, думаю, она ничего рассказывать мне не станет. И, если судить по молчанию с ее стороны, я оказалась блядски права. Я, конечно, и до этого вполне знала, что на диалог выводить людей не умею, но этот раз был прямо провалом, потому что не слишком-то обдуманные фразы, кажется, еще больше отвратили Воронцову от без того нежелательного повествования. Это было моей собственной ошибкой, и неприятней от нее становилось опять же мне. В силу того, сколько времени я провела с Громовым, перемена закончилась тут же, громким противным звонков заставляя всех недовольно встать с пола на ноги, как только дед вынырнул из кабинета, зазывая нас в свою обитель зла. Он, не задерживая на Диане взгляда, но тем не менее без особых чувств скользнув им по ее и моей фигурам, скрылся за косяком, после чего в класс ввалилась вся толпа. Перед тем как зайти, мы с подругой переглянулись, помедлив. —Извини. Не сейчас, —и девушка скрылась в проеме, оставив меня лишь догонять. Нет, такой действие с ее стороны не было каким-то оскорбительным или горделивым. Оно было совершенно обычным, не несущего в себе особенного смысла. И тем не менее я от него почувствовала между ребрами гнетущую пустоту, что аж самой от себя стало неимоверно противно. Потому что она не не хотела рассказывать. Скорее просто не решалась. —Поднебесная! —послышалось из помещения от информатика его немного скрипучим, возмущенным голосом, —Вам требуется особое приглашение? Нехотя сделала пару шагов, оказываясь в одном из самых своих нелюбимых еще с давних пор мест, захлопывая дверь за спиной. * * * Я редко ходила на физкультуру. Отнюдь не из-за того, что не любила ее или непосредственно учителя. Просто моя физическая форма от отметки «хорошо» была отделена четкими, но бесконечно большими границами, начиная с натянутого «удовлетворительно». Бегать я, конечно, за годы постоянных опозданий наловчилась, хотя это и высасывало, казалось, не только энергию, но и саму душу. Физрук и прочие учителя, да даже директор, относились к этому не слишком ревностно — все-таки абсолютно во всех остальных предметах я была на высоком балле, и сбивать эту статистику никому не хотелось. Даже сам Крюков Вадим Николаевич — преподаватель физры — весьма поверхностно это оценивал, и ему не было жалко, что занятия я предпочитаю посещать максимум четыре раза в месяц — хотя бы для аттестации. Поэтому урок физры сегодня мне, в качестве особого исключения, позволили проебывать не в ветреном зале среди трясущихся тушек освобожденных, а там, где я пожелаю. Естественно, в пределах школьной территории, потому выбор пал на самое безлюдное и любимое мной место, о котором, по-моему, знали только директор, я и Косеррин, так как никогда никто больше там не появлялся. Василий, кстати, поведал, что от полученного и зажившего ахиллова сухожилия пускай и зависела его сломанная в спорте судьба, но все же заниматься такими общими и легкими физическими нагрузками ему не противопоказано. Так что в чердачной библиотеке я сидела, как изначально и было задумано, лишь в компании старого советского учебника по анатомии, чудом здесь отрытого в груде книг на полке одного из стеллажей, и ворона, пролезшего в помещение через открытую форточку и получившего от меня имя Семён. Зачитывалась мышцами шейного отдела я не с интересом, а скорей уж с каким-то особым отчаянием. Единственное полезное, что я вычитала — так это то, с какой силой нужно давить на сонную артерию, чтобы умереть перед завтрашней контрольной по биологии. И мне кажется, что оставлять здесь эту книгу в таком быстром для меня доступе было чьей-то грубейшей ошибкой. Замерзший и хромой Семён взлетел и пристроился на шкафу, как шизофреник на меня вылупившись. —Ну что ты на меня смотришь, будто кишки выклевать хочешь? —вспоминая религиозные картины периода Возрождения, обратилась к товарищу, смотревшему на меня, во всех смыслах этого слова, свысока. Птица поурчала каким-то странным гортанным звуком, повернувшись ко мне задницей и перепрыгивая на соседний шкаф. Как павлин ебаный, —Ну и вали, дебил пернатый. Внезапно раздавшиеся где-то неподалеку шаги заставили меня затихнуть, как можно быстрее опустив ноги в приличное положение с одной из полок и напряженно прислушаться к раздавшемуся щелчку. Щелчок? Осторожно отодвинув пальцами книгу на уровне глаз так, чтобы между ней и остальными образовалась достаточная для обзора щель, я взглянула на нежданного и не слишком порядочного гостя библиотеки. Ах ты падла такая, Громов. То-то я думаю, чего это тут пепельница на комоде постоянно полная? Хотя ладно, сам факт того, что здесь вообще делала сама стеклянная емкость озадачивал меня многим больше. Биолог задумчиво сделал затяжку, отчего по помещению тут же разнесся характерный запах сигарет. Облокотившись о стену, безынтересно оглядел стеллаж напротив, пятерней проведя по волосам. Он, кстати, видимо подстригся, хотя волосы так и остались достаточно длинными. Пепел с сигареты упал ему на левую руку, рукав черной водолазки на которой был предварительно подогнут ровно до локтя. Химик тряхнул рукой в сторону рядом стоящей пепельницы, что снова наполнилась очередной порцией сора. Я перестала разглядывать мужчину, найдя занятое этим время уже неприлично большим, и подала признаки жизни: —Верно я думала, что эту библиотеку оскверняют даже учителя, —Петрович немного удивленно, но при том не теряя лица, нагнулся на мой уровень, и теперь наши лица разделяли только стоящие на полке книжки, —Здрасьте. —Ты чего не на уроке, Поднебесная? —улыбнулся, захватывая с собой пепельницу и обходя шкаф. Теперь мы были по одну сторону и смотрели друг на друга уже не через несчастную щелочку. Чуть погодя, любитель подъебать присел рядом со мной на широкий подоконник, из-за чего наши плечи стали друг друга касаться, —Тебя что, из кабинета выгнали? О-о, или нет, ты у нас прогуливаешь, —хитро прищурился он, что аж глаза закатились. —Меня отпустили. А вы почему не с классом? —Потому что у меня окно, —ишь, какой довольный, окно у него. Тебе еще четыре часа здесь торчать, милый, не обольщайся, —Что читаешь? —легко подцепляя мои руки, дабы посмотреть обложку, поинтересовался Месье, зажимая сигу в зубах, —Ты ж моя золотая, неужели кто-то и правда собрался готовиться к завтрашнему? Похвально, —мужчины потрепал мне по и так сильно запутанным волосам, отчего стало немного неловко. Что-то ты сегодня больно нежный, не нужно меня так пугать. Ненадолго мы обоюдно затихли, и я вернулась к чтению, хотя рядом с Громовым сосредоточиться на книге было почти нереально. Господи, когда он стал таким горячим в этой водолазке? Серьезно, эта одежда — моя слабость. Теперь уже хочется не задушиться, а чтобы меня задушил он. От частых падений, оказывается, развивается не только злоебучая мигрень, которая мучает меня уже вторую неделю подряд, но и мазохизм. —Илья Петрович, —биолог, затушив о стенки пепельницы окурок и там его и оставив, отреагировал на мое обращение легким кивком головы, не спеша повернуться, —А вы в каком университете учились? —Громов хитро на меня посмотрел, приподняв бровь, —Я просто собираю информацию. Общественный опрос. —Ну в московском. Да ладно. У меня аж дар речи на секунду потерялся в дебрях организма. Но вместо так и рвущегося наружу «охуеть, мужик, ты чё, терминатор» я выдавила лишь сдержанное: —Правда? —Я всегда с тобой честен, Поднебесная, —прозвучало спокойно, но оттого не менее саркастично. —Но отсюда до Москвы... Почти как до Америки пешком. Зачем же вы тогда вернулись оттуда? —нет, правда, ты как вообще до туда добрался, чел. Это ж просто кощунство — отучиться в самой столице на преподавателя и в конце концов вернуться в такую, блять, реальную деревню. Хотя это не мне говорить. Изначально я вообще там жила, хотя причины уехать у меня были совсем другие. Да и здесь мне прямо очень нравится этой древней и далеко не элегантной атмосфере вечно депрессии и простоты. Даже климат ради этого душевного состояния я готова перенести. К тому же здесь можно получить от деда скилл беспалевно хранить «шарпс», что с недавних пор с пыльной полки перешёл на новое место обитания — в мой бездонный карман. Хорошо у нас в городе нет денег на магнитные арочки, чтобы проверять, не принесла ли девочка Лена с собой в школу пистолетик. Хотя ладно, он настолько ржавый, что я уж не знаю, пиликнула бы на него эта чудо-арочка. —В Москве скука смертная. К тому же, сама знаешь, тому, кто вырос в таком месте, как это, там делать совершенно нечего, —спокойно резюмировал он, отставляя стеклянную пепельницу на ближайшую полку. Сама знаю?.. —В каком смысле сама знаю? —не догоняя, о чем он вообще говорит, нахмурилась, пытаясь до максимума напрячь извилину. К слову, это не навело меня даже на самый логичный вывод, который биологу пришлось озвучить: —Мать рассказывала, —он сказал это так просто, будто ему поведали о том, как пельмени варить, а не чью-то семейную дилемму. Хотя ладно, странно, что я сама до этого не дошла. Зато теперь ясно, что в тот день на кладбище он уже знал, к кому я на упокой решила заявиться в такое, не слишком подходящее адекватным людям время. Ну, мы с Громовым и правда не в достаточной степени нормальные. И если для него этот выбор является, похоже, осознанным, то я страдаю от него лишь из-за принуждения — так, к сожалению, распорядился Бог — из всех неверных его экзекуционные намеренья пали именно на меня. —Отец умер недавно, —невзначай бросила я, на что химик сдержанно кивнул, наконец посмотрев в мою сторону. —Это показывали по новостям не так уж давно. Я сожалею. —По новостям? —черт, и как я могла не додуматься, —Там сказали, от чего? —Сказали, от проблем со здоровьем: печень и сердце. Мы беседовали об этом так спокойно и сдержанно, только сейчас установив зрительный контакт, как английские дамы девятнадцатого века обсуждали погоду, сидя на террасе, со всеми манерами отпивая черный чай из чашек и нарочито оттягивая мизинец. Только вот мы сидели на пропахшем гарью холодном темном чердаке и обсуждали смерть человека, моего родственника. Впрочем, со стыдом за себя признаю, что атмосфера для меня была идентичной. Но мы же, в конце концов, не работники морга, для которых это повседневность. И если для Ильи Петровича Даниил и был абсолютно далеким и незнакомым человеком, то из моего поведения читалось только одно — таковым я старалась сделать его и для себя. И, судя по всему, это удалось так же успешно, как и им с Аглаей удалось от меня отвязаться — без титанических усилий. Вообще без усилий. Я снова впала во что-то сродни депрессии от своих же внутренних размышлений, отчего с моей стороны диалог уже наверняка свёлся на «нет». Только с неподдельной грустью посмотрела в глаза учителю, не находясь со словами. Это какой-то ебучий пиздец в последний месяц, который просто нога в ногу преследует меня своей идиотской манерой ставить в тупики еще заведомо, до сделанного шага. А сам ужас в том, что вариативность инкогнито-шагов своим огромнейшим числом далеко не радует. Я хотела сказать Громову что-то — я не определилась, что именно, но его темные глаза так понимающе и добро смотрели в мои, явно располагая к, даже такому дегродскому как у меня, но все же общению, — однако не успела. По лицу со звучным шелестом дали чем-то жестким, но гладким, и в нос ударили скопления принесшейся потоком воздуха пыли. Мы синхронно запоздало перевели ошарашенные взгляды на приземлившегося на мое плечо скукожившегося ворона. —К беде... —тихо сказал Громов, добавив голосу контрастно напряженно-легкой интонации. Да куда уж больше-то?.. Помилуй, Семён. —Поднебесная, —привлекая взгляд, размеренным тоном обратился химик, да так, что даже ворон на него взглянул с интересом, а я долго изучала радужки глаз, —дай руку.