Sauveur

При мне еще никогда не плакали люди. И я, честно, не знаю, то ли я не оказывалась с ними рядом в этот момент, то ли они просто не хотели, чтобы я это видела. Признаться, я и то, как человек изо всех сил сдерживает слезы, представить, если уж могу, то с огромным трудом. Наверное, вокруг меня просто царит барьер с красной надписью «дрянь непроницательная». Да и нет, Аня не плакала вовсе. Это скорее называется навзрыд. И именно это «навзрыд» заставило меня почувствовать вину за свое здесь присутствие — видимо, я и впрямь прерывала сие вознесение горьких слез самым нежелательным образом. Увы, тихо уйти у меня вряд ли бы получилось, но я, с несвойственной мне оптимистичностью, свято поверила, что это реально возможно. Однако, так как Вселенная меня сегодня подстебать решила во всех возможных локациях, в следующую же секунду моя кривая нога сбила облокоченную о стену швабру, и та с грохотом свалилась на пол, потому Баронова тут же метнула сюда взгляд, полный ненависти. Боже, как же плохо она выглядела... Постоянный слой «штукатурки» на пару с тушью расплылся по покрасневшему лицу, а обычно красиво уложенные распущенные волосы были растрепаны, неопрятно скрывая пол лица девушки. Мне до таких было далеко — вечно вьющиеся во всех реальных и нереальных плоскостях, собранные в кое-как заплетенный хвост, над которым мне приходилось горбатиться перед зеркалом почти двадцать минут на дню, так он еще и был еще и до ужаса непрочным. А как же я ненавидела их цвет. Жаль, что теперь ее прическа была не так прекрасна, чтобы я могла отнестись к ней хоть с каплей зависти. Настороженно замерев на месте, я наблюдала за на удивление спокойной реакцией одноклассницы, — та ломаным движением руки махнула на меня, всхлипнув и попытавшись кистью растереть слезы, но лишь только больше заплакала. Блять, сказать, что я была растеряна как никогда, наверное, будет слишком мягко. Недолго поводив по трясущейся фигуре девушки глазами, я тихо вырвала из захвата пружин стаканчик, наполнив его кулеровской водой, и осторожно двинулась в ее сторону. Пару секунд, что я в ее близком радиусе пробыла живой, доказали, что кинуться и вырвать мне кишки Анна пока не собирается, или, по крайней мере, не торопится, потому я протянула руку со стаканом ей. Которую, в свою очередь, та моментально оттолкнула, из-за чего пара-тройка капель выплеснулись на пыльную штору слева, что была одарена моим грустным взглядом. —Поднебесная, чё ты тут встала?! Удивительно, насколько быстро у нее могут меняться эмоции. Пытаясь смотреть на нее как можно разборчивей, чтоб ни одним своим движением или словом не спровоцировать одноклассницу, медленно выпрямила спину, максимально внимательно и неотрывно смотря исключительно в глаза. Интересно, на людях работает тактика, применяемая к диким животным? —Я могу уйти, —примирительно спокойно проговорила, ставя стаканчик на стол гримерки, рядом с которым и осела школьная королева, показательно делая корпусом еле заметное движение назад, якобы показывая, что уже готова стартовать отсюда на всех парах. —Нет, —кашлянула она, тряхнув головой, будто своими же эмоциями подавилась. Или словами. Определенно точно словами, да. —Мне остаться? —приложила максимум усилий, чтобы скрыть нотки удивления в голосе. Она мне сейчас не уходить сказала, или послышались отголоски моей больной фантазии? —Нет. Чего, блин... Я глупо помолчала. М-да... —Что тогда мне делать? —Да заткнись ты уже! —Баронова вновь протяжно всхлипнула, злостно на меня зыркнув, и, отвлекшись на несчастный стакан, выпила его залпом. Меня все это время нещадно мучал вопрос, по силе равный разве что загадке черных дыр — что, а точнее уж КТО смог довести БАРОНОВУ до ТАКОГО состояния? Хотя бы ради приличия я попыталась отвести взгляд от ее лица. Потому как тактика, похоже, не работала. Да и, блин, как же стрёмно было на нее сейчас смотреть. Отнюдь не из-за того, что она была, мягко говоря, не в лучшем состоянии, а попросту потому, что я ее не узнавала. И приходилось каждую минуту убеждать себя в том, что это на самом деле тот самый человек, с которым я учусь уже десять лет. Тем временем девушка, сжав в кулак опустевший пластик, что отозвался жалобным треском, глубоко вдохнула воздух, но не сдержала очередного судорожного звука, который, тем не менее, не помешал ей продолжать на меня орать: —В таких как ты хоть капля жалости есть вообще?! Не видишь, в каком состоянии перед тобой человек?! Можно было и не приходить! Или хотя б вид сделать, что тебя тут нет! Придурошная, блять! Ты вообще давно из пещеры своей вылезла? Хоть немного уважения можно было и проявить! Прикинув все свои проценты рациональности, решила все-таки промолчать. Даже мысленно. Сейчас я не могла сосредоточиться на чем-то одном. Что происходит с Аней? Ведь вряд ли она так рыдает из-за расставания с парнем или так и не полученной сумочки какой-нибудь модной фирмы. Более того, я не знала, что мне делать. Все-таки Баронова, она не та, кого я могла бы поддержать. И уж навряд ли бы она поддержала эту затею — поддержать ее. Есть ли в этом мире человек, который не знает, как сильно она меня не любит? —Извини. —Заткнись! —одноклассница сделала резкое телодвижение, и я рефлекторно сделала отшаг, за который тут же стало стыдно, —Как же ты меня достала! Извиняется она. Постоянно правильная такая, что аж тошнит от тебя! Вот что с тобой не так? —Аня натиском подалась вперед, и как бы я не пыталась сохранять покерфейс, а рядом с этой фурией мне, как это обычно и бывало, становилось страшновато и некомфортно. Особенно когда она в таком захлесте чувств. Да я в принципе не люблю непредсказуемых людей: вся эта неопределенность и неясность, каким может оказаться следующий шаг, невероятно бесит до мозга костей. Впрочем, я являюсь непосредственным козлом отпущения всех жизненных преград, и именно такие люди меня окружают. Наглядным примером является Громов — возможно, я до сих пор капелюшечку его недолюбливаю. А может, уже и нет. Что уж говорить о моих попытках разобраться в эмоциях другого человека, когда не могу в своих собственных вырыть хоть немного ясности. Тем временем я продолжала доставать одноклассницу одним только своим существованием на свете белом. —Дура! —в меня полетела первая попавшаяся Ане под руку вещь, которая оказалась миниатюрной шкатулкой цвета серебристой ржавчины, что я скорее на рефлексе поймала. Доселе она неприметно стояла на полочке совсем рядом с гримерским столиком, и, мазнув по ней мимолетным взглядом, все-таки решила не возвращать ее на привычное место. Мало ли, в следующий раз эта чудесная частица старины может прилететь мне и по лицу. А вообще я где-то недавно читала, что 0,3% населения Земли ежегодно умирает от сильного удара в кадык при несчастных, а порой и преднамеренных случаях. А зная Аню, слабым удар по мне точно не будет. Было ли поднесение моей ладони к плечу девушки признаком агрессии, это я узнаю очень навряд ли. Но рука Бароновой перехватила ее, едва не донесенную до цели, больно сжав длинными ногтями, и мое мысленное шипение перекрылось новой порцией чужих слез, стремительно скатившихся к подбородку, что тут же опустился вниз, и девушка вновь заплакала. * * * Она плакала протяжно и долго, без остановки. По мере этого мое запястье немело от оставляемых посторонними махинациями глубоких красных вмятин, и не оставалось ничего, кроме как, сев на пол рядом, отдать конечность на растерзание. В какой-то момент я даже перестала считать время, что мы так провели. А если подумать, был ли факт того, что Анна ревела в одиночестве, столь странным? Ведь, вспоминая чуть получше, я не назову ни одной девчонки, с которой королева бы таскалась хоть иногда. А королева ли?.. Смотря на нее такую, я не вижу разукрашенной ветреной стервы с биполярным расстройством и полной предвзятостью в обращенном ко всему миру взоре. Ну ладно, стервозность у человека отнимать не будем. А вот, кстати, и голос непроницательной твари прорезается. Но оставим шутки. Вдруг по правой ладони пробежал холодок, и, очнувшись и взглянув на онемевшую кисть, я поняла, что девушка ее отпустила. Она, сделав по возможности глубокий вздох, молча вытерла глаза рукавом своей белоснежной кофты, и так же, похоже, успокоившись, поднялась на ноги, уходя вдоль кулис к выходу на сцену, но, дойдя до конца бесконечной бордовой шторины, остановилась, едва слышно произнеся «спасибо». Когда я только успела встать, дверь в актовый уже громко захлопнулась. Итог дня: я так ничего и не поняла. Но вот тихое спасибо издалека, надеюсь, лишь привиделось мне от недосыпа. В продолжение всего этого времени левая рука удерживала шкатулку, а пальцы непроизвольно водили по ребристому узору на ней в виде каких-то завитков и змей, обвивающихся вокруг стеблей — да прибудут со мной знания в сфере ботаники — гиацинтов. Недолго поразглядывав ее, я поняла, что внутри явно что-то должно быть — судя по тому, как, во время верчения сего предмета, в нем что-то съезжало с одной стороны на другую, ударяясь о стенки. С первого и второго раза крышка не поддалась, и лишь с третьего, когда такая умная я догадалась подцепить пальцем некую застежку между ней и основанием, коробочка открылась. В ней валялся стеклянный прозрачный шарик с синим волнистым узором — такие обычно кладут рыбкам в аквариумы, — маленький игрушечный солдатик из коричневой пластмассы, чуть разъевшейся по краям фигурки, а под ними несколько черно-белых фотографий, которые и привлекли мое внимание всецело. Я осторожно выудила их со дна шкатулки, отставляя ту на столик. Изображения на них довольно заметно выцвели, а края сильно погнулись, готовые оторваться в любой момент. На первой из них был, видимо, класс старшеклассников на фоне старого школьного здания, расставленных в три ряда, а совсем близко стояла молодая женщина в сером костюме — в любом случае, здесь все было частично серым, — в коей я разглядела что-то знакомое. Это была бабушка. Еще совсем молодая, лет двадцать пять. Мне такой видеть ее еще ни разу не доводилось. У всех бабушек обычно находится по шесть трехтонных фотоальбомов с компроматом на каждого их родственника, начиная с рождения их родителей и дедов, заканчивая взрослением внуков и правнуков — мне частенько говорила об этом Диана, сокрушаясь о том, что ее постоянно кто-то фотографировал, как правило, в самые неподходящие моменты — то Воронцова почешется, то зевнет, то забудет причесаться. А вот у моей бабули нет ни одного такого. Честно говоря, у нас и фотографий нет почти, имеющиеся же сосчитать можно по пальцам. Одна хранится у меня в тайне от бабушки, там они с дедушкой лет, эдак, в сорок; есть одна со мной и ими, которая сделана за полтора года до смерти деда; третья — с ним, держащим в руке какого-то окуня — видно, улов после рыбалки; и, вроде бы, на этом все. Вот так. Три фотографии. Всего три запечатленных фрагмента за всю жизнь. И ни одной с моими родителями. Скорее всего, когда дед брал меня посмотреть на то, как горят сорняки в бочке, он на манер Николая Васильевича кидал их в костер. Не спроста же таскал меня с собой всегда в такие действа. Тем временем я нашла еще одно лицо, уж совсем юное, похоже, шестнадцатилетнее, виднеющееся рядом с педагогом — Ольги Витальевны. Она равносильно отдаленно стоит как от остального класса, так и от моей бабушки, но сразу видно, как они чувствуют друг друга совсем рядом. На обратной стороне смазанная дата и, насколько не обманывает меня зрение, 1969 год. На второй фотке, датированной тремя годами ранее, преподавательский состав, где из знакомых я увидела только бабулю, похоже, еще только пришедшую сюда работать, и рядом стоящего, еще совсем не старого, но уже такого же строгого Валерия Вячеславовича. Недолго думая, разглядываемые вещицы сложила обратно в коробочку, а ее — к себе в рюкзак. Да блять, я просто вор первого уровня, а жертвой моей оказывается в иной раз лицей. Но уж слишком жаль было оставлять эту драгоценную — для меня, во всяком случае — вещь продолжать пылиться в никому не нужном порядке за кулисами. * * * Когда я вышла в светлый коридор, мимо меня пронеслась толпа орущих девятиклашек, удивленно проводив которых взглядом, я уставилась на стрелки часов возле холла. Охренеть, мы с Бароновой там почти два часа проторчали? В душном классе, как только я вошла, сразу стала заметна чрезмерная оживленность. Братья Липкины по очереди носились от одной парты к другой, за которыми сидели хмуро зубрящие что-то из тетрадей и учебников одноклассники. Удивительно, но, похоже, набралось больше половины класса. И я никогда бы не подумала, что абсолютно все здесь учащиеся будут так усиленно пытаться что-то повторить перед обычной контрольной. А какой движ ожидает нас перед сдачей ЕГЭ — и представить страшно. —Мы все умрем, —с порога поприветствовала то ли флегматичная, то ли взволнованная Настя, заправляя прядь синих волос за ухо. Девушка с сомнением меня осмотрела с ног до головы: —Хотя ты, может, и не умрешь... И только попробуй еще сказать, что не готовилась, —она остерегающе подняла на меня палец. —Готовилась, —свято ее заверила, проходя к своему месту. —Еще бы, —вздохнула одноклассница, —Кстати, —она почему-то перешла на шепот, и пришлось наклониться поближе, чтобы в этом балагане расслышать хоть что-то, —Баронову видела? —Настя аккуратно повела бровями назад, и через ее плечо я глянула на указываемое место. —Твою мать.. —непроизвольно вырвалось, и я быстро скрылась обратно за плечо удивленной Мальвинки. —Ты чё, Чайн? —Да не, —господи, да она ведь из всей косметики только пудру и тушь восстановила! По сравнению с тем, что полчаса назад по ее лицу растеклось, это было раз в двенадцать меньше! Хотя в целом она не выглядит, будто что-либо случилось. Ужас, как быстро она умеет меняться. На первой прозвучавшей ноте звонка, которая тут же была заглушена, воем, плачем и обращениями к Господу Богу на задних партах, в кабинете появился и Громов, заметив коего, Фришина ретировалась за пятые парты. —Всем здрасьте, —водрузив свой огромный чемодан на стол, наша заботливая мамочка достала оттуда целую гору листочков, которые оказались еще и двойными, —Девочки, раздайте пожалуйста, —он обратился к тем, что со второй парты съехали аж на четвертую, и, похоже, на первых осталась только я одна-одинешенька. Подруги неуверенно переглянулись, но все-таки поднялись со своих мест, принявшись раскладывать по столам варианты. И пока все с замиранием сердца неотрывно за этим наблюдали, попутно наслаждаясь нервной трели заканчивающегося звонка, биолог обратился к классу, —Итак, специально для вас я постарался аж на шесть вариантов, так что за ваше списывание можно вообще не переживать, также рассаживать никого не собираюсь. Все, кто получит неуд или кто сегодня по той или иной причине отсутствует, все равно обречены на пересдачу, Поднебесная, передай подруге. Если двойка будет и во второй раз, то я ее поставлю. Работа до конца урока, на вопросы не отвечаю. Кто получил работы, можете приступать. —Илья Петрович, —взметнул руку вверх Руденко, привлекая всеобщее внимание, —а что со списыванием? Лектор пожал плечами, мол, и так очевидно: —Работа изымается без права на пересдачу. —А если не заметите? —Игорь, че ты бля творишь? —Не пойман — не вор, —усмехнулся учитель, склоняя голову, и чуть позже добавил, —Но после этих слов, за твоей партой, Арлекино, я наблюдаю особо тщательно. Кто-то сзади ржанул над мигом опечалившимся Руденко, а остальные уже вовсю корпели над листочками, коего на моей парте так и не оказалось, но, едва я успела поднять на биолога глаза, он уже начал на опережение: —Поднебесная, хочешь vip-вариант? —я напряженно изогнула бровь, —Да, в нем в два раза больше заданий, —а критерий оценивания, небось, тот же. Я обреченно выдохнула не менее измученное «давайте», заслышав которое, химик сразу же перегнулся через стол, протягивая мне, в отличие от счастливых обладателей одного листка, аж два. Ну, в конце концов, я сама себя на все это обрекла. С другой же стороны, хочется поглядеть, сильно ли улучшились мои результаты по сравнению с прошлым трояком, после которого я положила хуй на дополнительные занятия. Однако, неожиданно для самой себя, только взглянув на первый номер, невольно расплылась в улыбке. Он был о шейных мышцах. Посмотрела на уже занявшегося своими бумажками Громова, словно на архангела, спустившегося прямиком с небес. Господи, храни вас Бог, я вас люблю. * * * Уроки уже давно закончились, а я все никак не уходила из школы. В поисках прибежища напросилась к лектору занять почетное пространство в кабинете вместе с ним, тем более, Илья Петрович сам сегодня явно не спешил домой, уступая главенствующую и наиболее приоритетную позицию проверке наших тестов, которые ему с горем пополам кровью накалякала вся наша параллель, и еще пятиклашки сдали какие-то свои презентации. Меня же усадили на пыточный стул, а после того, как я сделала всю домашку на неделю вперед и вынесла себе самой мозг, пытаясь внести вклад в наше с Васей общее дело, предоставили доступ ко всем шкафам, после чего, недолго поразглядывав пустые на наличие какой-либо литературы, я решила навести порядок в сервизном. Устало терший глаза каждые пять минут Громов этому не препятствовал, однако я решила воздержаться-таки от излишнего стука посудой и делала все тихонько. И пока я пыталась красиво и компактно расположить чашечки на блюдцах, учитель, кажется, нашел в себе силы на разговор. —Слушай, твои одноклассники вообще хоть немного адекватные? Ну вот как у рыбы могут быть легкие? Она чё, по суше бегает? —боковым зрением увидела, насколько много разочарования было в глазах мужчины, которыми он смотрел на работу этого калеки. —Кистеперая бегала, —пожала я плечами, только вот уж навряд ли мои одноклассники знают о давнем существовании таковой, —хотя она сдохла черт знает сколько миллионов лет назад. —И легких у нее не было, —согласился он, —Господи, одиннадцатый класс, а тесты за шестой решить не можете, —вот после этих слов я чёт как-то напряглась, потому что, не сказав на счет моей ничего, биолог, вероятно, до нее еще не дошел. А то мало ли, какая я деградантка. Когда все чашки были идеально уложены на полки без единой жертвы, так еще и очищенные от пыли, я, задвинув стекло, вернулась обратно, вот только теперь на подоконник. На улице уже с обеда не видно откровенно ничего, спасают только фонари, да отсутствие снега. Из приоткрытой форточки немного дуло, но менять местоположение я не решилась — вдруг выбешу его своими похождениями. После очередного страдальческого вздоха я от погоды за окном внимание вернула к Петровичу. Он, откинувшись на спинку кресла, пальцами потирал переносицу, другой рукой откладывая в сторону очки в золотистой оправой и черными дужками. Стоп, он разве все это время в очках был?.. Заметив, что я на него смотрю, мужчина улыбнулся, поправляя ворот рубашки. —Лучшая твоя работа. —Там тройка, да? —усмехнулась я, на что химик покачал головой. —Удивительно, но пятерка. Одна из двух на всю параллель, —потянулся к огромной стопке листочков, перебирая и ища мою фамилию. —А вторая у кого? —между делом спросила, но не то чтобы меня это серьезно интересовало. Хотя, черт, я могу собой гордиться. Вот только как-то не выходит. —Евстигнеева. Знаешь такого? —помедлив, я кивнула, невольно приподняв угол рта. Такого знаю, —Вы, кстати, одни будете биологию сдавать из всей школы. Хотя Евстигнеев этот, —учитель поднял брови и покачал головой, —тот еще ученик. Половину тем он и в универе смело бы сдавать мог, а остальные хромают, как безногие инвалиды... О! —найдя нужную контрольную, мужчина выудил ее из кипы бумажек, чуть съехавший теперь в бок, поднимаясь и обходя стол. Я даже нашла силы тоже подняться на ноги, —Поднебесная, сколько, говоришь, костей относится к черепу? —Двадцать шесть. Мне дали легкий щелбан, который легким совсем не казался. —Это в позвоночном столбе. А в черепе двадцать девять, —ааааа... —Но это единственная ошибка из сорока девяти подпунктов, поэтому пятерка более чем заслуженная. И не надо как после химии за мной потом бегать и умолять переписать, —красноречиво на меня глянул, и я засмеялась. Правда, я тогда еще пол месяца с кислотной рукой за ним бегала, упрашивая оценить по-настоящему, но мужчина дал понять, что ту четверку он исправлять не станет, говоря, что я себя накручиваю, —В общем, молодец, —меня погладили по волосам и я теперь уж прям собой загордилась. В хорошем смысле. —Спасибо вам за вопрос про мышцы, —мужик шутливо отмахнулся от меня, отходя к столу, и начал, видно, собираться. И все же я добавила немного тише, —Я серьезно. А вообще, блять, он всегда в такие моменты начинает складывать в кучку манатки. И либо у него такая привычка, либо я его каким-то образом поторапливаю. Наверное, пора усмирить вечно дергающийся глаз. А пока Громов заботливо укладывал тетрадочки и листочки в плоский портфель, я позволила себе сесть обратно на подоконник. Часы на его запястье вроде показывали половину восьмого. —Вы всегда так поздно уходите? —напряженно изогнула бровь. —Только когда вы все пишете мне контрольные. То есть ориентировочно раз в месяц. В этот раз даже ничего еще. Мужчина застегнул портфель и взял в руку, я направилась на выход вслед за ним. Он продолжил: —А ты-то чего так поздно уходишь? Остальные старосты и то часам к пяти уже выбегают. Или меня такого красивого сторожила? —Господи, помилуй, хватит так пошло улыбаться. —Домой не хочу. —Чего так? —тон биолога изменился весьма быстро. Я почувствовала неудобство, пожав плечами. Для этого может как-нибудь не быть конкретной причины? Просто я реально её не знаю, тем более не знаю как ответить... —Мне неловко, —заметила, как мужчина непонятливо приподнял бровь, и постаралась поскорее исправиться, —В том смысле что... ну.. Вы бабушку мою знали? —Лично никогда не видел, —мужчина тепло улыбнулся, что в этот раз я посмотрела на него уже не искоса, как делала это обычно, —Мама много мне всего из жизни рассказывала, в частности много об Алевтине Игоревне. И может лично я и впрямь с ней совсем не знаком, но уже более чем уверен, что человек она прекрасный. —Прекрасный, —тихо повторила, кивнув. А после улыбнулась, —Она в вашей прекрасности, поверьте, уверена ни чуть не меньше, —тот самый разговор первого сентября, когда бабуля меня уговаривала угостить Громова чуть ли не годовым запасом еды, —В общем, когда дедушка умер, а умер он не то от переработки, не то от инсульта, не то от туберкулеза, не то от истощения — он мало ел в последние годы жизни, тогда еще был дефицит на многие продукты, — мне стало казаться, что, если бы не я, ему бы не приходилось так мучить себя на работе. Бабушка после его смерти носила траур: по-христиански, сорок дней. И за те сорок дней я поняла, что, как бы хорошо я не училась, а к жизни деда это уже не вернет, —по коридору разносились только наши единственные шаги, и химик, слушая, попутно на каждом повороте выключал за нами главный свет, оставалась лишь тусклая одинокая лампочка в середине прохода, еле-еле называемая хоть каким-то светом. —Чувствуешь за это вину? —Не знаю, —я правда понятия не имела. С одной стороны, не будь меня здесь, быть может, дед был бы еще не только жив, но и здоров. А с другой — сколько лет бабуля говорит мне о том, что у дедушки никогда не было чувства грани, —Спасибо что выслушали. Мужчина покачал головой: —Это не то, за что меня стоит благодарить, дорогая. —Ошибаетесь. Мужчина недолго задумчиво помолчал. —Туберкулез, говоришь? —Что? —я не сразу поняла, о чем он, —А. Да. Он курил, —в его оправдание пожала плечами: —Работа нервная. Мужчина — возможно, мне лишь показалось, — но хотел было что-то сказать, однако так и не произнес ничего, для себя чему-то кивнув. А сколько в мире неожиданностей! Кто мог подумать, что этот разговор состоится между мной и Ильей Петровичем? Таким откровениям от меня позавидовала бы сама Воронцова, которую, кстати, нужно будет сегодня вызвонить и огорчить, что её побег с контрольной официально объявлен неудачным, я бы даже сказала, провальным. Решила долго химика в стенах школы не задерживать, поэтому пуховик натягивала на плечи уже в проходе, когда мне мило придержали дверь, простившись с охранником. Этот утренний мучитель немного дольше нужного задержал на мне взгляд, и пришлось машинально быстрее ретироваться на улицу. Снега не было. На небе серели бледные тучи, выделяясь на иссиня-черном полотне. Кстати, давненько я не видела звезд. Холодный воздух закладывал нос и хотелось чихнуть. Если бы не фонари и белый снег, ни единого предмета не было бы видно. Остановившись на крыльце, я тяжко выдохнула. —Божечки, —прокомментировал он этот самый гипопотамовский вздох умирающей коровы. —Да как не выйдешь — постоянно ночь на улице, —успешно поддержала статус бабки, коим меня наградила собственная подруга — точнее, сразу две подруги, — но лектор, кажется, не сильно акцентировал внимание на самом факте моего ворчания и морального раннего старения. —А я думал тебе ночь больше нравится, —поделился он своими домыслами, останавливаясь почти рядом, однако все-таки чуть позади, как, впрочем, и всегда. Я послала ему недоуменный взгляд. —Чего это?.. Тот лишь с улыбкой расслабленно ухмыльнулся, пожал плечами, возобновив шаг, но, чую я, жест этот совсем не означал незнание, а биолог, видимо, предпочел просто промолчать и не изъясняться. Дело его, как говорится. Спустя пару минут молчания, когда мы, обогнув школу, вышли за калитку, мужчина ехидно усмехнулся, отчего я непроизвольно бросила на него чуть напряженный взор. —А знаешь что, Поднебесная, —Громов задорно повернулся ко мне, подхватывая под локоть, и я мельком испуганно оглянулась по сторонам, —Есть у меня к тебе предложение.