Sauveur

Я проснулась от странного наблюдения, что при смене позы для отлёживания боков кровать не скрипнула. Моя кровать — и не скрипнула. Откинув руку в сторону, не почувствовала, как она бьется об стену. Где моя шершавая вонючая стена, которая калечит меня каждое утро? С трудом разлепила глаза, которые по ощущениям будто валялись в детской песочнице пару секунд назад, вглядываясь в потолок, а затем переводя взгляд на люстру. Красивая люстра. Правда в моей комнате такой не было в помине. Огромных усилий мне стоило перейти из лежачего положения в сидячее, особенно если учитывать резкость, которую я была только способна к этому применить. И хочу сказать, что у меня, конечно, случаются провалы в памяти, но уж что-что, а комнату свою я забыть не могла никак. И помещение, в котором я находилась, явно было не ей. Огромная кровать в бежево-коричневых оттенков комнате, сбоку окно с распахнутыми шторами, откуда бился свет и заливал собой все стены, комод возле двери, странный встроенный в стену шкаф, возле которого был и нормальный шкаф-купе с кривой дверцей, а плюсом ко всему еще и рабочий стол в два раза больше моего. И удобное кресло. Кожаное. Откидывая одеяло в готовности вставать, замерла, охуевая со своего прикида в зеркале аккурат возле кровати. Дальтонизм я себе еще заработать не успела, поэтому стрёмная цветастая рубашка на манер гавайской точно была не очень похожа на мою вчерашнюю. А я из вчерашнего, к слову, кроме Ольги Витальевны и красной жижи в бокале ничего не помню. И к сожалению, на огромной, свисающей с плеч рубашке вся моя нормальная одежда ограничивалась. По крайней мере, глядя на свою бледную и не слишком привлекательную рожу, я была всем сердцем благодарна себе за свою неопрятность. Потому как из всех худших вариантов лишь немного смазалась тушь у левого глаза, но это умело скрылось за не поддающимися никаким законам пространственного восприятия волосами. Тихо выползая из комнаты, осторожно выглянула в коридор. Перед глазами все плыло, и едва я могла нормально стоять на ногах, при каждом шаге внутренне вздрагивая от холода пола, на который ступала на босую ногу. А шла вообще на запах чего-то не то печеного, не то жареного. И вот тут стало страшно. Потому что если вчера меня по дороге домой кто-то и украл, то вряд ли маньяки готовят завтраки перед своими жертвами. Знакомые обои темного помещения я признала не сразу. Только когда за спиной раздался голос, от которого я чуть не подпрыгнула, все запоздало встало на свои места. —Доброе утро, юная алкоголичка, —и блять, лучше б это был маньяк. Обернувшись, узрела Громова в спортивных штанах и какой-то поварёшкой в руке, хитро скалящегося и облокотившегося плечом о стену совсем рядом со мной. Слава Аллаху, он в футботке. Правда она слишком обтягивающая. Вот прямо слишком. Я вообще не знала, что он носит футболки. А что ему еще, блин, носить дома, Поднебесная? Смокинг и туфли из крокодильей кожи? Я резко отвела взгляд, чувствуя, как лицо наливается внезапным приливом крови. А химик не изменял себе в обычае до собственного онемения насмехаться над людьми: —Поднебесная, ты первый человек в моей жизни, который так рано встает с похмелья. Куда тебя вдруг потянуло так в семь утра? —он нажал на щелкнувший переключатель, и в ванной, что я только-только заметила, включился свет. —Спасибо, — ручейком со свей своей грацией утекая в проход, едва не захуярив коленом в косяк, проговорила, подходя к раковине и ныряя в нее всем лицом, над чем, вероятно, и заржал сзади мужчина в следующий же момент. Холодная вода кроме головной боли от громкого звука из крана мало чем помогла, но всё же. Помято глянула на Громова посредством зеркала, а потом обернулась, проводя рукой по-над моднявой рубашкой, —А почему на ней нет ни одного страза? Он улыбается, будто еле сдерживает смех. —У меня там остались от Лерки как раз остались стразы и пайетки. Так что еще можем устроить модный приговор. —Не надо! —бесконтрольно громко воскликнула, тут же стушевавшись в неловкий комок стеснительности и крайней, не совсем привычной мне зажатости обратно, —Лучше скажите, где моя одежда, —биолог молча указывает в сторону, и я смотрю, как мои черные влажные шмотки тяжело свисают с поручня сушки. Испуганно перевожу взгляд на Петровича, —Что с ней? —Если коротко, вчера ты упала в сугроб. Долго смотрю на Громова, пытаясь идентифицировать, не является ли это очередным подколом: —Третий этаж. —Как оказалось, тебя это не останавливает. Кто там говорил, что от вина не буянят? Кому пизды дать? Биолог сделал приглашающий жест в сторону кухни, и я со всей присущей неловкостью прошкрябала туда, чуть не сев мимо табуретки. Петрович пошел копаться где-то у плиты за моей спиной, и было даже неловко повернуться в его сторону, потому я локтями припала к поверхности стола, по-детски пряча в ладонях лицо. —И что я еще успела сделать? Сзади послышался смешок, и, видно, много чего. Лектор приземлил на стол стакан с водой и аспирин, присаживаясь на соседний стул. Долго разглядывал меня со странной улыбкой, и я только спустя полминуты того, как пялилась на граненый стакан, поняла, что он принес его для меня. —Спасибо, —эх, как жаль — а может и не очень жаль, — что у меня нет такого опыта алкоголизма, как, например, у Калиевой. Хуй знает, как эту таблетку пить, —Я-то думала, у Вас от похмелья в доме только ремень. —Так уж вышло, что я избрал тебя для конференции, и ты мне там нужна живая. Ну, или по крайней мере не избитая, —а, то есть туда можно привезти и мой жмурик? Ух ты, как удачно. Как раз планировала завтра кинуться под фуру. In another hand, — ну хоть что-то у меня имеется в качестве маленькой привилегии перед великим ремнем Ильи Петровича. Он кстати у него красивый. Кожаный и пряжечка в виде колоска. Туда бы еще серп и молот — и я бы встала под этот ремень добровольно. —Ты правда хочешь услышать все, что вчера было во время твоего алкотрипа? —я с сомнением, граничащим с вселенским страхом, глянула на лыбящегося Илью Петровича. —Если честно, вот после Вашей фразы — уже нет. Препод довольно хмыкнул, снова поднимаясь, и отдавая всё своё внимание конфоркам. И с одной стороны я так не могу — мне жизненно важно знать, чё я там всё-таки успела учудить перед несчастным химиком, и за что мне нужно будет посмертно причащаться над алтарем, а с другой — попой чую, мне это забыть не поможет даже психиатр. Вот и страшно представить, что довелось узреть Громову от своей прилежной — а уже нахрен вообще ни в коем разе не прилежной — ученицы, так еще и у которой он классный руководитель. Похоже, наступает новая эра подъебов от биолога. Так сказать, золотой век. Меня снова ослепила цветастость рубашки на мне, и вот тут уже интересно… —А… Э… Ваша рубашка. Я же… ну, в том смысле, что… —а вот и долгожданный гений мысли проснулся. —Это всё твоих рук дело, я совершенно не причем, —я с облегчением выдохнула, не скрывая радости. Не хватало еще, чтоб Петровичу вчера пришлось меня переодевать, —Ну кстати, вчера тебе эта рубашка очень даже понравилась. Я предлагал обычную белую, но, как видишь. —Быть не может, —недоверчиво обернулась, прищуриваясь к спине биолога. Он что-то замешивал в ковшике, хотя почему-то пахло кофе. —Ну, похоже, праздничный настрой в тебе пересилил классицизм, —хмыкнул мужчина, одной рукой потянувшись за легендарной пестрой чашкой из парной коллекции. У тебя же есть нормальные, дядь, ты просто хочешь надо мной поиздеваться? —Хочешь что-нибудь еще услышать из вчерашнего? Вернула руку к лицу, ребром утыкаясь в край столешницы и водружая на него локоть. —Извините. Громов снова вернулся к столу, и я одним неприкрытым краем глаза увидела, как он из ковшика переливает через ситечко кофе в кружку. Он че, кофе в кастрюле заваривает? Мужчина подвинул кружку и тарелку с подгорелым по краям омлетом ко мне, присаживаясь сам со стаканом желтой жижи. По запаху коньяк. И ведь главное спалил, как я залипла на его напиток, усмехаясь: —Ты в это дело не затягивайся, Поднебесная. В моем доме ты уж точно больше пить спиртное не будешь. Даже понюхать не дам, —ага, и это я еще алкоголичка. Я хотя бы с утра пораньше не закладываю, —Вообще-то я со вчерашнего еще не заканчивал, —черт, да когда я уже перестану неосознанно говорить вслух? И день назад я бы скептически заметила, что пить коньяк при своих же учениках непедагогично и вообще неправильно, но, что уж там, не мне это говорить. Точно не мне. Я, повторно провертев фразу в голове, удивлённо подняла на него взгляд, так и не донеся пальцев до ручки чашки, отчего замерла в алюминиевой позе на манер стоп-кадров. —Так это Ваша кровать была? —Ну а чья ж еще? Или ты думаешь, что у меня тут покомнатная сдача квартиры в аренду? —я залилась краской, ныряя носом в кружку в желании проораться на весь район. —Извините. —Поднебесная, —его рука ободрительно легла мне на плечо. Хватит меня смущать, черт тебя дери, —Вот и за что ты всё время извиняешься? —За всё, —самой становится неловко от того, как жалобно и беспомощно это звучит. Все еще не открывая глаза, слышу шорох с его стороны, а потом чувствую, как меня притягивают к себе, и как моя щека прижимается к лекторскому плечу. Какие-то недообъятья, но мне даже в них до удушья тепло и еще больше хочется умереть от стыда. Я почти всем телом завалилась на химика, и такая поза скоро приведет к сколеозу. И, вашу ж мать, это все сподвигает меня снова включить свою любимую шарманку, что это непедагогично, бесстыдно, эх, а что бы о нас подумали, ой, ну как же так, почему вообще так выходит, но… Но. Но что-то меня в этих недообъятьях все-таки удерживало. Странное чувство. Как будто мне легкие вышибли, и вроде как дышать уже нечем, а я дышу. Вот как так можно? Я ему тут на мозги неделями напролет капаю, неудобства причиняю, бессовестно опаздываю на уроки по утрам, а он обниматься лезет. Я б на его месте скорей уж из окна выпустила нерадивую Поднебесную, а пока она там в сугробе кемарит, еще и скалку в лобешник со всей своей богатырской силушкой кинула. Господи, почему ты так не сделал, ну? А в целом, по моим ощущениям и в двух словах — приятно, но пиздец стыдно. Блять, я сижу у своего преподавателя, который еще и тащит меня на олимпиаду за тридевять земель, на кухне с новогоднего похмелья, в его стрёмной рубашке, так мы еще и обнимаемся. Калиева с Воронцовой бы мне этого в жизнь не забыли. Питаю глубокие надежды, что они сейчас не наблюдают это из щели какого-нибудь буфетного шкафчика. —Давай заканчивай уже в депрессию загоняться. Ешь, пока у тебя омлет не отбили. Непроизвольно озадаченно хмурюсь. —Кто отби… —и тут мне на колени прыгает нечто серое, впиваясь мне в кожу чем-то острым, и я дергаюсь, как в предсмертной судороге, не успев даже заорать. Смотрю на пушистую кошатину, которая с моих колен силится дотянуться своей мордой до тарелки. Чуть отстранившись, охуевши смотрю на химика, —Откуда?.. Он в ответ смотрит на меня, как на последнюю идиотку, непонятливо вскинув брови: —Поднебесная, ты меня пугаешь. Это существо обитает здесь уже года три. Ты что, ее ни разу не замечала? Почему ты меня так об этом спрашиваешь, будто я тоже живу здесь три года? Вообще впервые вижу это животное в твоей квартире. Пристально наблюдаю, как это пушистое откормленное чудо лапой подвигает мою еду к себе, и отталкиваю эту лапу своей. Кот смотрит на меня а-ля «быканула?» а затем снова возвращается к попытке отбивания омлета. Я снова бью его по лапе. —Дорогая, у меня есть ноопепт, если что. Вдруг тебе поможет... И хватит мучать животное, —Не мешай, у нас тут дуэль. Петрович поднимает это чудо с моих колен и кидает на пол, на что кот лениво мяукает и лезет под раковину. И это я еще его мучаю, ага. Я замяла омлет в один присест, пока Громов — да хранит его Всевышний, Господи, слава всему святому, это и вправду он — где-то у меня за спиной стоя курил в открытую форточку. А я, в свою очередь, думала о том, что Перова наверняка после всего — что бы там ни произошло вчера — от меня отречется. К тому же я так и не спросила у нее ничего из того, что хотела. Пока по кухне разносился запах Phillip Morris, кот решил благополучно удалиться куда-то в сторону комнат, а я поспешила подойти к раковине и хотя бы грязной посудой никого не мучать. Кстати, кофе из кастрюльки у него получается лучше, чем у меня из турки. Какая несправедливость, ведь мне пришлось полторы тысячи потратить на новую, так как старая почему-то начала расслаиваться, а оказывается, что все это время можно было с легкой душой воспользоваться обычной кастрюлей. —Илья Петрович, у вас есть балкон? —стоя спиной, я конечно же не могла видеть лица биолога, но, зная его, он сто процентов лукаво на меня оглянулся. Опережая все комментарии, добавила, —Из чистого интереса к строению и планировке квартиры. Это всё вайбы от дедушки добираются до моего разума. Нужно было закрыть ему доступ к балкону, иначе теперь эти сигареты ассоциируются у меня так или иначе с нашим балконом, где уже несколько лет живет какой-то мутировавший шмель, из-за которого я туда даже выходить боюсь. Даже зимой, когда он должен спать, у меня ощущение, что он вот-вот сядет мне своей волосатой задницей на глаз. —Нету. —Почему так? —тут же чувствую, насколько тупые вопросы спрашиваю. Божечки, ощущение, что вместо мозга у меня в голове сейчас какая-то непонятная жидкая субстанция. —Поднебесная, я не застройщик, без понятия. У вас разве есть? —Есть. Правда у нас и комнаты чуток по-другому располагаются. Несмотря на то, что их тоже три. По кухне разнесся громкий смех химика, и я, так и не донеся вымытой тарелки до сушки, с претензией обернулась к нему, согнувшемуся над подоконником, и это при том, что пепел от резкого движения упал ему на футболку, а стакан с коньяком чуть не встретился с полом. Я непроизвольно прищурилось на его манер. Чё ты ржешь, пёс? —Прости, просто… —снова подавился смехом, только на этот раз буквально. Кот испуганно выглянул из коридора, посмотреть на наш дурдом, и, встретившись взглядом со мной, опять горделиво задрал жопу с хвостом и ушел. Я ему не очень полюбилась, —Невероятный ты человек, —Петрович таки успокоился более или менее, допивая остатки коньяка и выкидывая окурок в окно. И к чему же ты это сказал?.. Затем стремительно начал приближаться ко мне, что я даже рефлекторно отступила назад, чуть не грохнув несчастную тарелку об другую, —Ну, раз уж ты все равно здесь, давай утонем в лазурных чертогах биологии. А может лучше утопимся? —Это мой подарок на Новый Год? —Именно он, —а я-то думала подарком было то, что ты меня за гаражи куда-нибудь отрезвляться в желтом от собачьей мочи сугробе не кинул. Хотя, для меня лично, перспектива, конечно, весьма заманчивая. Я последовала за учителем, внимательно за ним наблюдая. Охренеть, то есть со вчерашних «пьяных рож» он даже не отсыпался, сейчас закинулся стаканом «Трех Старейшин» — так ведь еще никто не знает, что он делал ночью, — и взяв это все вкупе, он пьет и не пьянеет. Как так? Почему меня срубает с одного винишка на дне бокала? Вывод напрашивается сам собой — либо в прошлой жизни химик был закоренелым алкоголиком, либо у него есть трио нечувствительностей: холод, голод и спиртное. Я нахожусь в одном помещении со страшным человеком. И только сейчас, взглянув на эту комнату во второй раз, я замечаю всю пиздатость расстановки мебели в ней. Кровать в середине помещения, на коей я и проснулась и которая вообще в сто раз круче моей, была широченной и занимала почти всю ширину, а поскольку вдоль стены напротив еще и шкаф стоял, то проход в другую часть комнаты с рабочим столом возле окна был настолько милипизерным, то там вряд ли бы пролезла даже Лера. А жирный кошак бы и вовсе намертво застрял. Громов прошелся прямо по матрасу, спрыгивая, и начиная искать что-то на столе, а я с сомнением пялилась на кровать. То есть ты хочешь, чтобы я, с голыми ногами, в твоей широченной, но не доходящей мне даже до середины бедра рубашке, прошлась по кровати в таком виде? Да я ж мало того, что наебнусь с нее, так еще и опозорюсь. Быстро глянув на учителя, заметила, что тот пока стоит ко мне спиной и отдает свое драгоценное внимание столу, поэтому быстренько прошлась также, но когда время дошло по спуска, биолог резко повернулся ко мне, и я едва не спрыгнула прямо на него, слава Господу, у меня подкосилась нога, и меня занесло влево, только все равно пришлось ухватиться Петровичу за плечи и настороженно замереть. Блять, сегодня точно не мой день. —Осторожнее, жертва плохой координации, —придержал меня свободной рукой, подталкивая в нормальное положение, и я стыдливо оторвала от него свои ручищи. Тот сверху чему-то глухо усмехнулся, скидывая стопку бумаг на стол. М-да, я-то думала, что у него в школе рабочий стол больно загружен, но в доме все оказалось еще хуже. Может, он работает еще и где-то на стороне? Откуда столько кипы документов-то? —Итак, Поднебесная, выбирай, чё будем делать. Как, кстати, с олимпиадниками дела? —Вы издеваетесь?.. —попыталась голосом передать все свое возмущение в отношении его вопроса, что мне, к слову, удалось даже слишком хорошо, —Да там три с половиной сотни заданий, так они еще и комплексные раз через раз попадаются. Я только десять сделать успела, и то, уверена только в трёх. —Ты знала, на что соглашалась, —химика мои речи развеселили. —Ну, вообще-то не знала… —мужчина жестом предложил мне свое шикарное кожаное кресло, что с радостью приняло меня в свои объятия. Но в кабинете у него все-таки лучше. Сам он откуда-то выкатил еще одно кресло и приземлился рядом. Ты ебаный волшебник. Колдун цыганский. —Хочешь разобрать задания? Я резко кивнула, взглядом найдя свой рюкзак возле кровати, схватила его, отрыв там прекрасную бордовую папку и протянув биологу. Он медленно переводил взгляд с меня на папку и обратно. Затем также осторожно принял в руки. —Ты что, все время её с собой носишь? —Ну, как бы да, —брось, ты еще не видел мой заваленный кучей всякого полезного и не очень полезного говна рюкзак в полной мере. Это ещё так, цветочки. —Ох уж эти отличницы, —открывая заклепки, улыбнулся он, выуживая парочку первых листов с моими заметками и малеваньем. Он анализирующе прошелся по ним взглядом, и за эту бесконечную минуту тишины я успела нервно изгрызть все заусенцы на пальцах, —Неплохо. Только в девятом ошибка. Под буквой д мембрана, —Громов красной ручкой — из какой пизды ты её вообще так быстро вытащил, демон? — подправил как раз в указанном месте. Потом, устало потерев глаза, взял с полки свои прекрасные очки, надевая. А потом посмотрел на меня, залипшую на его профиле, и лукаво хмыкнул. Я, опомнившись, решила, что постоянное неловкое молчание с моей стороны выглядит совсем уж стрёмно, поэтому изо всех сил, что только оставались в моем арсенале, постаралась не отворачиваться: —У вас зрение садится? —Ага. С тех пор, как я взял ваш класс под руководство, у меня садится не только оно. Господи, как мама вообще терпела вас почти шесть лет? Парни вообще неадекватные, на одних Айтишника с Златоумовым надежды остаются. А девочки везде одинаково странные, —Петрович подпер щеку рукой, посмотрев мне в глаза, —Вот скажи, Поднебесная, как вообще так вышло все? —Что именно? —Да всё, —эй, не повторяй за мной, —Как я вообще оказался в вашем заведении? —похоже, заебали мы его знатно. —Да, это хороший вопрос, —я ж мастер намеков, ну. Отзеркалила его позу, за что он окинул меня внимательным взглядом с ног до головы. Не притворяйся, ты прекрасно понимаешь, к чему я, даже не увиливай. —Все еще хочешь услышать историю? —А как же. Громов ухмыльнулся, придвинувшись ближе ко мне. Очень ближе. Я кожей чувствовала его размеренное дыхание и чувствовала, как мою левую руку, близко лежащую к нему, пробивает мелкая судорога. Как там Диана это называет? Сексуальное давление? Господи, помоги, я сейчас умру от приступа сексуального давления со стороны ближнего моего. Судорожно выдохнула ему в лицо, отчего волосы упали мне на глаз и закрыли виденье на половину. Мужская рука потянулась в моему лицу, и я снова задержала дыхание, боясь сделать хоть одно лишнее движение, и та заправила мне прядь волос обратно за ухо. Сука, перестань, ну пожалуйста. Вот нужен тебе этот перевозбужденный труп ученицы у себя дома? —Не торопись, —почти по слогам прошептал Илья Петрович, отпрянув. Я едва сдержалась, чтобы не схватиться за ребра и не поймать остановку сердечка прямо здесь и сейчас. Ты меня в могилу сведешь, мужик, прекращай. —Одиннадцатое задание, —почти прохрипела, привлекая веселый и внимательный взгляд этого садиста, —Я там вообще ничего не поняла, —Громова, видно, мой всё-еще-учебный настрой веселил, и он прыснул, таки попытавшись сделать хоть немного сосредоточенный вид. Все-таки странная концепция: заниматься биологией первого января с утра пораньше. Честно говоря, мне уже начинает казаться, что если я не буду заниматься биологией каждый день, то у меня случится ломка. Как от фатальной, неясно когда проявившейся, странной и сугубо зубрильской зависимости. Которую за собой я никогда раньше не замечала. —Неверно, —задумчиво выдохнул Громов, и я, уйдя в собственные мысли слишком глубоко и не вовремя, резко черкнула ручкой от неожиданности вместо того, чтобы просто остановить руку. Неуверенно подняла глаза на профиль мужчины, а после снова на лист бумаги, куда и был устремлен его взгляд, перечитывая то, что успела написать. —Почему? —Первая часть нормальная. А вот с того момента, как начались легкие, ты уж совсем ерунду писать начала. Проверься, —озадаченно пробегаясь по недописанному предложению уже раз пятый, невольно нахмурилась. Прочитала шестой раз, седьмой, восьмой. На девятый уже начала пробуждаться мигрень, и я снова беспомощно скосилась на биолога. —Что там не так? Он, будто сверившись с моим выражением лица, тихо вздохнул, поправляя очки на переносице, и проводя указательным пальцем по строчкам еще не засохшей до конца ручки: —Что находятся в плевральных мешках — это правильно, а вот где ты верхнюю полую вену потеряла между ними? И три доли у них, а не две, —по макушке мне прилетело листком бумаги, и я хотела от своей тупости уже убиться об поверхность стола. Сука, я же все это знаю, что за дичь я пишу? —К тому же каждая концевая бронхиола дихотомически делится на дыхательные. Поднебесная, дорогая, ты неделю назад почти то же самое в самостоятельной писала. Просыпайся давай, —усмехнулся, откидываясь на спинку кресла, пока я исправляла свои ошибки, еще больше портя лист и нанося одни надписи на другие, —Подожди, ты что, замазкой не пользуешься? —непонятливо обернулась на удивленного лектора. —Ну, да. У меня и нет её, —его глаза недоверчиво скосились на мой распирающий пенал, который осязаемо и буквально трещит по швам от количества содержимого. Поверь, до замазки там далеко. Спички, десяток запасных ручек, скотч, карманный цитатник и даже значок с лицом Ленина — это пожалуйста. Но уж никак не эта былая жижа. Илья Петрович еле заметно поднял уголки губ. —Золотой ребенок. Прямо-таки находка для учителей. Да неужели? Я робко вернулась к черканию на бедном насилуемом мной листочке. Приятненько. Уж какой-какой, а золотой меня еще ни разу не называли. Бешеной — да. Скучной — да. Странной — снова да. А вот золотой — увы. Критически оглядела лист, все еще сомневаясь в том, не с издевкой ли были произнесены его слова. —Так непонятно же ничё, —показательно повернула к нему листочек с откровенными трехслойными каракулями, —Да и мой почерк картину делает явно не лучше. —Ты когда-нибудь проверяла тетради, у которых листы от слоев замазки становятся в шесть раз толще, так еще и за счет неровности слоев, надписи получаются не ровными, а вечно съезжающими? Так еще и буква в букву упирается, —я хохотнула, гладя на недовольное лицо химика во время рассказа. Уже раз сотый задумываюсь насчет того, а стоит ли мне при таких раскладах идти в учителя? —Двенадцатое? —воровато глянула на него, покончив со своим каляканьем на одиннадцатом. Тот, будто отвлекшись, медленно кивнул. —Раз уж у нас такой отличный шанс подготовить тебя к конференции, не станем его упускать, —расслабленно откидываясь на спинку стула, пожал плечами Петрович, хищно улыбаясь. Похоже, он таки решил отыграться на мне за сегодняшнюю бессонную ночку, —И уж поверь, отпущу я тебя нескоро. * * * Вернее было сказать, никогда. Утомила я мужчину ближе к обеду, когда мы дошли до семьдесят восьмого задания, до полного вскипания моего превратившегося в жидкость мозга и до буквального засыпания на ходу Ильи Петровича. Я уже было рвалась восвояси, но Громов поставил себе сегодняшнюю цель номер один: загрузить в меня весь свой холодильник. Поэтому, пока я препиралась и уговаривала поверить, что он и так для меня сделал очень много, тот махнул на меня рукой, отказавшись выслушивать мои речи, не собираясь «выпускать меня голодной, чтобы я потом еще и от обезвоживания по дороге в нежильца превратилась». Мне осталось лишь смириться с тем, что за всю доброту Громова я не рассчитаюсь за всю жизнь. Я медленно поплыла на кухню вслед за химиком, но едва успела появиться в проходе, как на меня налетел с атакой кот, сидевший в осаде под раковиной. Я едва успела убрать ногу, в которую он целился, и животное, не рассчитав, влетело в стенку, и с бесстрастной мордой возле нее и улеглось, будто так и надо. Не впечатляет, чувак. Тебе нужно передвигать свои жиры чуток пошустрее. Мистер Кошатник вполоборота нас оглянул, скова шаманя возле конфорок. —Ярожор, лапушка, уймись, —морда отозвалась осуждающим мяуканьем, а я, в свою очередь, в немом восторге повернулась в лектору, осторожно садясь на ближайшую табуретку. —Как Вы его назвали? Ярожор? —необычно слышать смешинку в собственном, надрывающимся смехом голосе. —Ну да, —делано серьезно кивает, приседая на корточки с целой котлетиной, и котяра тут же заинтересованно поднимается, внимательно глядя на хозяина, —Иди-ка сюда, Яся, —скотина осторожно крадётся, будто присматриваясь к еде, а потом, подойдя к Громову совсем близко, буквально вырывает мясо у того из руки, ныряя с ним в проем между холодильником и стеной. Спустя пару секунд оттуда раздается кровожадное чавканье. Наша школьная легенда — как кладезь секретов. —Неудивительно, что он у Вас такой толстяк, —делюсь я выводом с поднявшимся на ноги довольным мужчиной. —А ты ко мне почаще заходи, я и тебя откормлю. А то ходишь — одна кожа да кости, —мужик, во мне полтос, тут от костей до кожи целая прослойка жира, —К тому же на фоне твоего недосыпания и сбитого дневного распорядка, это сулит не самыми хорошими последствиями. —Говорите, как моя бабушка. Да Вы и сами не сказать, что достаточно спите. Биолог язвительно ухмыляется, чуть разворачиваясь ко мне. —Интересно, из-за кого же. —Ей-богу, согнали бы меня на пол, мне нормально бы было, —строгий взгляд Кошатника заставил и так замолчавшую меня замолчать еще больше. Вопреки всему понятию смысловой нагрузки этого мира. —Может тебя еще в сугробе нужно было оставить для профилактики? —тем не менее тон все такой же шутливый. Вообще было бы неплохо. Зачем же так смущать меня своим марафоном добрых дел? Ну правда же, мне становится неудобно оттого, что ты для меня столько всего делаешь, а я тебе, в свою очередь, ровным счетом ничего. У химика в сковородке пахло чем-то вкусным, и, заглушая свои голодные порывы, я все же решила разговорить Громова, раз уж подвернулся такой шанс. —А что за люди были вчера? Под вытяжкой что-то зашкварчало, и преподаватель лёгким движением подкрутил огонь. —Ну, помимо всех, с кем ты уже знакома, —начал он, снова открывая холодильник и доставая оттуда целлофановый пакет с какой-то зеленью, —Саня, который на лестнице задыхался, мой друг из университета. Почти каждый год друг к другу через всю страну на поездах катаемся. Наталья Геннадьевна — историк-методист еще со школы. Она правда через пару лет после моего выпуска на повышение пошла, теперь работает уже в другом месте, —да простит Аллах мои мысли, но она похожа на психолога, который все проблемы решает алкоголем. И, по-моему, примерно так и есть, —Костя — муж ее. У него в магазине самые вкусные помидоры продаются, —я хихикнула, совсем по-детски начиная качать ногами, —Ну а Боря сын их. На два года младше Жени, на одном факультете бы учились. Странный пацан, но забавный. Кстати, у тебя шампунь ведь с экстрактом алоэ-вера? Я пару секунд удивленно смотрела в спину биолога. —А как вы…? —Он вчера рядом сидел весь красный — аллергик, —улыбнулся мне, ставя на стол две тарелки с просто огромными порциями жареной картохи, будто он пожарил весь годовой урожай нашей страны и такими же огромными котлетами, одну из коих до сих пор пожирают под холодильником. Я даже испугалась немного, —Кстати, раз уж ты здесь, —опять многообещающе начал Громов, залезая в какой-то верхний шкаф, глянув на который, я просто безвозвратно ослепла. Куча каких-то разноцветных и разномастных пакетиков с чаями, из всего шкафа пахнуло сочетанием бергамота, тмина, корицы, имбиря, мяты и чем-то еще, сливаясь в причудливый сладкий и томный запах, —я просто обязан напоить тебя всем этим, —гордо кивнул Петрович, поворачиваясь ко мне. Я, конечно, любительница преимущественно кофе, но перед таким заманчивым ассортиментом сложно устоять. —Что, прям в один заход? Он фыркнул. —Нет конечно. Ты ведь это не осилишь, а отправлять тебя на тот свет в мои планы не входило, —м-да? Что-то мне так не показалось, —К тому же я же должен тебя сюда чем-то заманить в следующие разы, —я улыбаюсь в ответ. Хитрый подлец. Я все еще могу ограбить твой чайный комод в лаборантской, не забывай, —Так что выбирай. Предлагаю «нахальный фрукт» на первых парах, —это что еще за чудо света? Мне сегодня, конечно, нахальности уже хватило, но все же. —Давайте. Громов моментально бабахнул сею странную смесь чая в заварочный чайник и лишь после приземлился за стол напротив меня. —Вы сами готовите? —держа вилку наготове, воровато скосилась на него я. Вряд ли ведь в магазинах продаются такие большие котлеты. В этих покупных наггетсах больше платишь за воздух в упаковке, чем за сию пародию на мясо в целом. —Естественно, —уже во всю уминая картошку, озадаченно посмотрел на меня биолог, и все же, как же ему безумно идут очки. Не знаю, за сколько ему обошлось это золотое чудо, но оно явно стоило того, —Вот поживешь девять лет одна, не только ручку у мясорубки крутить начнешь, —холостяк. Все же не ошиблись наши девки своими женскими чуйками. Хотя это первый мужик, что мне встречался, который способен настолько восхитительно отглаживать себе рубашки без привлечения женских рук. Не то что то мятое дерьмо, что я постоянно ношу, —К тому же меня тут объедает один пухляк, —препод откуда-то достал безмятежного кота, похоже, закончившего свой прием пищи, но, увидев мою тарелку, он агрессивно расправил когти, протягивая ко мне лапы. Мужчина с пуленепробиваемым спокойствием просто дал ладонью скотинушке по морде: —Цыц. Не обделяй девочку. А ты давай быстрее ешь, Яся — котэ проворный, он тебя за еду под когти загонит. Давай-давай, меньше зевай, —а вот это уже мне. Правда хуй в меня столько влезет, но грех от такой заботы отказываться. Через минуту желтые глаза кота, глядевшие на мою тарелку все это время, начали жалобно расширяться от горечи уничтожения подчистую всего ее содержимого. А вот Петровича неприязненная враждебность Ярожора — Господи, откуда ты достал это пиздатое имя? Не даст Иисус тебе придумывать имена своим детям — ко мне явно развлекала похлеще любого горохового придворного шута. А еще ему явно импонировала перспектива меня откормить. Едва я успела с пустой тарелкой и полными щеками вскочить с табуретки, котяра вырвался, судорожно и остервенело цепляясь лапами за мою ногу, а кухня залилась смехом химика, заглушившего даже карканье какой-то неугомонной вороны за окном. Че ты ржешь, родной мой, меня щас твоя кошатина на фарш раздерёт. —Поднебесная, не мучайся, если не мазохистка, ногой его легонько пни — он отвалит. Я последовала совету наобум, изо всех сил стараясь не подавиться от собственного подступающего к горлу смеха, а животное и впрямь обиженно-злостно на меня глянуло, задрав хвост и прошелестев по коридору грязными лапами. —Фпафыба. —Сядь обратно, алкоголичка, сам все сделаю, —поднимаясь, за плечи отвел меня, уже тянувшуюся своими дрожащими культяпками к чайнику, в сторону от плиты. Сам же, после трех секунд колдовства, когда с таким размахом плеснул в кружку кипятка, что мне показалось, мне сейчас все это мимо бортиков чашки плеснется на ноги, вручил мне чей-то странный на название опыт. Я недоверчиво разглядывала пару секунд что-то плавающее на дне. Изюм? Что за хуесос будет делать чай с изюмом? Медленно отпила, силясь не разлить ни капли — слишком щедрый Месье Кошатник налил почти под край. Изумленно приподняла брови. Оказалось на удивление вкусно. А то я уж начала бояться, что будет что-то ядерное на вкус. —Одобряю, —экспертно изрекла я, опустошая кружку настолько быстро, что даже прижгло язык. Только потом мысленно покарала себя за эту необдуманность. Мужчина усмехнулся, определенно удовлетворенный моей реакцией. Дальше он согнал меня с раковины под предлогом, что «гостей припахивать грешно», и я, недолго подумав над своей фактической бесполезностью здесь в виде «гостя», отправилась в ванную проверять состояние своих прекрасных вещей. Те, наконец, высохли, и я быстренько облачилась в них, вновь становясь вдовой — как говорит мне бабушка, всяких раз приводя это в аргумент к тому, что лучше б я надела что-нибудь повеселее. Кому что, а Воронцова называет меня готкой. Критично окинула себя взглядом через зеркало, подсчитывая недостатки, но, в целом, одежда даже почти не помялась, и выглядела я вполне прилично. Как мышь, осторожно юркнула на кухню, которая уже опустела, и перенаправилась в комнату, идя уже чисто на звук, как идут ничему не наученные горьким опытом люди в американских фильмах к убийце. Довольно странно вообще, что в моем сознании биолог всегда фигурирует либо маньяком, либо серийным убийцей, каждую неделю мочившем кого-нибудь за гаражами или в лесу. Ну, что ж, немудрено, что о самых опасных криминальных личностях в газетах не распространяются. И да, я до сих пор читаю газеты. Не просто же так их в почтовые ящики кладут постоянно. На звук я пришла снова в спальню, где за столом, даже не занимая кресло, Громов что-то быстро напечатал на ноутбуке, выпрямляясь и бегающим взглядом спотыкаясь о переметнувшуюся через кровать на его сторону меня с гавайским дизайнерских маразмом в руках. Он молча принял предварительно сложенную в квадратик — всё как в лучших магазинах мужской одежды — рубашку с моим неловким очередным «спасибо», слегка улыбнувшись. Как у него еще лицо от вечных улыбок не порвалось — загадка. Однако же, когда я, закинув свой драгоценный рюкзак на плечи, направилась в коридор, снова запутавшись в расположении комнат и поначалу свернув в гостиную, Илья Петрович направился за мной. Когда я недоуменно оглянулась на него, на ходу накидывающего куртку, учитель пояснил: —Я тебя провожу. Неловко кивнула, натягивая ботинки с заедающей молнией. Я бы, конечно, в любой другой ситуации так или иначе, даже не надеясь на успех фразы, сказала, что и сама могу дойти, но как-то стыдно прерывать марафон доброты от Петровича, который, ощущение, что закончится еще нескоро. К тому же, повторюсь, в этом убогом квартале я, в отличие от химика, маловероятно, что сориентируюсь на собственный дом. Пушистый ревнивец напоследок выглянул из-за косяка, смерив нас обоих презрительным взглядом перед тем, как входная дверь за нами успешно захлопнулась от ветродуя на лестничной площадке. Улицы были почти пустыми, несмотря на то, что было уже три часа дня. Из-за одной из пятиэтажек раздавался детский гам и скрежетание по льду. Похоже, у нас во дворах есть каток — а я и не знала. Ветра почти не было. Только холодный воздух и мелкие нечастые хлопья снега били в лицо, а я в какой-то момент даже начала ощущать снежинки у себя на ресницах. Наконец-то мой наспех сплетенный над громовскими биологическими фолиантами и методичками хвост остался в покое, иначе у меня скоро не останется денег, чтобы покупать новые резинки на замену вечно рвущимся. Маленькие, промерзлые воровью скакали под ногами, с притоптанного снега собирая мелкие зернышки пшена. Впрочем, всю недолгую дорогу до моего подъезда — а после Громов настоял и до квартиры — я панически расспрашивала его по поводу возможной дополнительной литературы, которая возможно хоть как-нибудь поможет мне на предстоящей конференции. И с каждым новым вопросом а-ля «Лекционная литература поможет? У меня остались от деда книги для поступающих в вузы, может их? Какие даты? Какой формат? Все задания делать? У Вас есть еще что-нибудь для подготовки? Я выживу вообще там?» биолог все же не выдержал молчать: —Поднебесная, ты вообще отдыхать собираешься? Я удивленно сморгнула, прерывая все потоки мыслей в голове, и смотря на Петровича, будто впервые его вижу. —Где отдыхать?.. —Перед конференцией, —на мой не совсем догоняющий до его слов вид химик лишь устало вздохнул, —Поднебесная, дорогая моя, ты же понимаешь, что эта олимпиада не подразумевает под собой, что за неделю до нее нужно вспороть себе вены книжными страницами. Поверь, тех трех сотен заданий… —Трех с половиной, —на автомате исправила я, тут же заливаясь краской. И откуда у меня эта идиотская привычка? —Трех с половиной, —умиротворенно согласился Петрович, —вполне хватит для подготовки. Написать на балл меньше среднего там будет возможно разве что заходя с той стороны, что начиная с пятого класса ты не сходила ни на один урок биологии и ни разу не открыла учебник, —на слове учебник от поморщился, чуть не закатив глаза, и я, заметив это, невольно улыбнулась, вспоминая наше с Евстигнеевым недавнее упоминание неприязни Ильи Петровича к нашему школьному учебнику, —Хотя, безусловно, такой тяги я от тебя не ожидал, и это похвально. Конечно ты можешь читать и решать что-то дополнительно, тут ограничений нет, —я почти с замиранием молча внимала каждому его слову, что это, наверное, выглядело даже смешно, —Просто позволь дать тебе неоригинальный совет. Главное — не суетись. Будет достаточно твоей уверенности в себе, чтобы хорошо написать задания там, на самом мероприятии. Не обязательно загонять себя настолько, чтобы в день конференции не найти в себе сил встать на ноги, проверяющие с жюри это все равно не оценят, там уже оценку станет давать веселый патологоанатом, —я улыбнулась в воротник: а что, бывают веселые люди, которые ежедневно режут трупы? —К тому же ты девочка неглупая, не нужно так спешить, будто тебе за неделю нужно пройти все открытия биологии и химии, которые только случались за существование человечества. Просто успокойся и верь в себя. Дело, безусловно, ответственное, но убиваться от него не нужно. Я даже не заметила, как он вывел меня в моему подъезду, и, постояв в загрузке пару секунд, тупо пялясь на домофон, я только потом нездорово дернулась, начиная вбиваться цифры кода, который уже успела забыть за то время, как у нерадивых работников не доходили руки починить нам доводчик. —А много там народу будет? —Ну, —он поднял глаза вверху, словно подсчитывая, пока я распахнула подъездную дверь, что он тут же перехватил и придержал, заходя внутрь лишь вслед за мной, —точно не скажу, но, думаю, население нашего города, помноженное втрое. А может и вчетверо, —я напряженно сглотнула, чувствуя очередной, преждевременный приступ мизантропии. Биолог, заметив это, лишь улыбнулся, поднимаясь рядом по лестнице. —Не волнуйся, тебе с этой толпой не двадцать четыре на семь находиться придется. Да какая нахрен разница, если я только от одного вида этой толпы в царство небесное отойду? Кожаная обивка двери моей квартиры вскоре показалась, и в один пролет я почти преодолела расстояние до нее, оступившись на предпоследней ступеньке, и, право, не знаю, откуда у Громова такая сверхскоростная реакция, но на лестнице он спасает меня уже далеко не первый раз. Я, пару-тройку первых секунд, зажмурившись, не понимала, когда уже произойдет долгожданная встреча с кафелем, но, лишь после запоздало почувствовав его непроизвольно подхватившую меня до неприличного низко руку, открыла глаза, чуть не словив инсульт. Его лицо оказалось неожиданно слишком близко к моему, и на мгновение я буквально, а не метафорически, забыла, как дышать. Сам он ни капли не выглядел смущенным. Разве что немножечко не ожидавшим моего падения. У бедняги скоро войдет в привычку сохранять мне жизнь. И только теперь я чувствую, как моя правая рука вцепилась в теплую шею Петровича, едва не придушивая его, а другая повисла где-то снизу, даже страшно додумывать, в близости от чего. —Извините, —почти пищу я, ногой ища спасительную ступеньку позади, и мужчина услужливо меняет положение рук, чуть подталкивая меня в вертикальное положение. Затем ехидно ухмыляется, но ничего не говорит, и я, резво отвернувшись, рассуждаю над вероятностью того, что прямо сейчас именно подо мной провалится лестничная клетка, а я, полетев вниз, сдохну прямо на чьем-нибудь коврике с четвертого этажа. Но увы, Бог давно перестал прислушиваться к мыслям такой неверной еретички, как я. Поэтому Земля, продолжай крутиться, все в норме. Глубокий вдох. Глубокий выдох. На удивление быстро прицелившись ключом в скважину, я отворила дверь очень вскоре, разворачиваясь, наконец, обратно к Громову, расслабленно опершегося на перила и смотрящего на меня из-под упавших на лоб волос. Я, задумавшись о нашей общей неопрятности, еле подавила в себе улыбку. —Спасибо вам за все, —душой тянулась сделать относительно Громова какой-нибудь теплый жест, подтверждающий мою признательность ему, но своим максимально неловким мозгом поняла, что обняв его, могу запутать и напрячь — да и чего греха таить, мне самой бы было стыдно до паники, — потому все, до чего я додумалась в внезапном порыве нежности, было пожатием рук. Поднебесная, блять… Ебаное рукопожатие. А че не поклон в пояс своему многоуважаемому сенсею, а? Господи, что со мной не так? А его жест не то напугал, не то позабавил, потому в целом биолог посмотрел на меня очень странно, но ответно, по-джентельменски принимая мои странности в симбиозе с убогой дебильностью, сжал мою маленькую ручонку в своей, ничего едкого не сказав. И это было тем, за что я готова благодарить его даже после смерти. У него рука теплая и сухая. Моя же холодная и… я даже не чувствую, какая еще. Но явно не слишком приятная на ощупь. Удивительно, что он еще не одернулся. А мне снова маниакально хотелось сменить эту тишину хоть чем-то, за что я хочу себя убить собственноручно и быстро. —Кстати, предложение помыть вам пол все еще актуально. Мужчина, явно и так не ожидавший от меня никакой адекватной фразы, громко рассмеялся, чуть не упав со ступеньки. —Возьму на заметку, —я аж охуевши посмотрела на тут же охуевшего химика. На заметку?.. Я паранойчески рассмеялась в ответ, снова перепугав учителя, хотя он и попытался это скрыть, но у меня уже подкожная чуйка на вселенский страх перед моей перепаднической фигурой. И это даже чуть-чуть забавно. —Ладно, пойду штудировать сборники, —все еще не отсмеявшись, мягко забрала свою ладонь обратно, ногой открывая себе дверь сзади. —Иди. Только умоляю тебя, не перетруждайся. Чтоб вечером позвонила и отчиталась о том, что все еще жива, —даже удивительно, что все так часто говорят о том, что я в шаге о том, чтобы подохнуть за своим пыльным столом и методичкой по химии. В том числе и я сама. —Поняла. До свидания? —До свидания, —уж не знаю, чем снова ему не угодили мои волосы, потому что Петрович снова растрепал их ладонью на последок, подталкивая меня в квартиру. Дверь за мной захлопнулась в момент с тем, как лектор сделал шаг в сторону лестницы, и я, опершись спиной о кожаную обивку, медленно сползла вдоль неё, весьма неудобно усаживаясь в юбке на холодный пол. Бессмертные голодные рыбки безмолвно прилипли к стеклу, завидев мое движение в помещении, а одна из них запуталась в искусственных водорослях. Часы снова несносно громко тикали, а ебнутая деревянная кукушка как обычно застряла в своих парадных дверцах дубовой головой. Но что-то в ушах гулко и непривычно отбивало скерцо. И я чувствовала только одно. Наступил полный кабздец, господа присяжные. * * * И вот здесь мне стало страшно. С самого начала моя жизнь — четкая константа, фундаментальная ублюдошная ко всему миру помешанность исключительно на образовании и работе. Это не предпочтения. Это стиль жизни. Я всегда самовозвышала себя над ровесниками лишь в одном — во мне не было ни капли инфантильности, присущей всем подросткам, не было безумия и азарта. Во мне был вполне рациональный взгляд на происходящее и трезвые размышления. Взгляд переставшего верить в чувства и эмоции зрителя сопливой и совсем уж наигранной дешевой мелодрамы, где дувушка постоянно слезно принимает ванну, говоря с паршивым британским акцентом. Собачий кайф приводит только к собачьей жизни. Поэтому я не ходила на классные тусовки и не прогуливала уроки. Моя «унылая» жизнь «неправильной старшеклассницы» заключалась в том, чтобы бегать за учителями, и молиться на них как на божества, чтобы стирать зрение о выцветшие страницы в темных библиотеках и спать на обложках от учебников по четыре часа в день, чтобы выпивать кофе литрами и ограничивать весь свой мир на одном: учеба. Потому что я не была умной от природы. Просто слепо стремилась всю жизнь этот ум в себе развивать. Это как чертов комплекс отличника. Я старалась быть скупой на эмоции исходя из цепочки причин; я любила учиться. Учеба требует усилий и сосредоточенности исключительно на, непосредственно, самой учебе. Сосредоточенность — как холодный расчет. Холодный расчет подразумевает отсутствие эмоций. Таким образом, я почему-то решила, что отсутствие эмоций неоспоримо ведет к успеху. Пара книг по человеческой психологии — и для меня влюбленность — просто ударная доза из сочетания норадреналина, серотонина и допамина. Просто ударная доза. И я всегда это знала. Чертов секс — обычный животный инстинкт, желание разрядки, от которого мы, как изначально обыкновенные животные, естественно не может отказаться. Научно доказано, что он способствует выработке антител иммуноглобулина А, а, то есть, укрепляет иммунную систему и, соответственно, помогает жить в здоровье припеваючи. Я относилась к нему ни холодно, ни жарко. Все, что доказано наукой, принято мной. За это я и любила биологию. Она всё объясняла с исключительно научной точки зрения. Именно поэтому пока мои одноклассницы целовались с парнями, я до смерти уцеловывалась с книгами. Именно поэтому, пока мои подруги прогуливали в туалете, я сидела на уроках, впитывая в себя все дословно, впитывала каждый лишний вздох учителя, жадно пыталась вобрать в себя всё, как можно больше. Именно поэтому каждый мой день — четко выверенная последовательность. Так было. Этот год стал переломным. Роковым. Резко, неожиданно, без всякого намека на предупреждения толкнул меня в самый обрыв с кровоточащей от ножа в спине раной и лишь язвительно помахал ручкой на прощание. Долбаный Громов в моей жизни появился также. Внезапно, бесконтрольно, с ноги, и не снимая при том ботинок. И как это произошло, я совсем не понимаю. Всё, что он вызвал у меня с самого начала — исключительную нелюбовь и скептичность. И немного уважения — свои предметы он знал отменно, тяжело отрицать очевидное. Чего не скажешь о том, насколько он осознавал, где вообще находится. Панибратское отношения к ученикам, прозвища, язвительные шуточки, ни капли той суровой озлобленности в учителях, которая присуща в целом всей профессии и которую с излишней щедростью до самых краев залили в ту же Рузскую. Мне казалось, я истощаюсь от передоза его эмоций и ехидства каждый раз, что находилась с ним рядом. Меня злила одна лишь мысль о том, что у моей любимейшей Ольги Витальевны появилась такая неудачная замена, так еще и по совместительству её сын. Естественно, её никто не смог бы заменить в моих глазах. Потому все мое существо попросту отвергало его, как нечто инородное и неправильное. На деле, так было только с самого начала. Но осознавала я изменения в своем отношении к нему — да и в себе самой — слишком замедленно. Я в этом просто не ас. С какого-то момента я поняла, к чему так рьяно, бесповоротно и фатально все шло. Поняла все резко, в одну секунду, мне даже не поставили дисклеймер. Стыдливо и обреченно пряча в руках лицо, надеясь пропасть раз и навсегда вот так просто, чтобы меня нахрен проткнуло по всем существующим органам этой промерзлой заваленной снегом ржавой скамейкой, поняла, что это… —Пиздец. Диана восхищенно смотрела на меня, силящуюся превратиться в маленький комочек и стать всем этим миром незаметной. Сейчас, сидя со мной на пустой и темной автобусной обстановке в пятнадцать минут седьмого утра, она вполне компенсировала нашу раннюю встречу осенью, принесшую весть о появлении в жизни подруги такого персонажа, как Димочка. Хоть один плюс этим кошмарным утром десятого января. —Мягко сказано, —уныло выдыхаю я, отрывая от щек ладони, и смотря на свои ботинки. Мимо остановки проезжает лишь пара-тройка машин, так же быстро удаляясь за первым же поворотом. —Моя девочка влюбилась, —умилённо растягивает слова Воронцова, непрерывно смотря на меня восторженными глазами. —Я такого не говорила! —протестующе вскидываю вверх указательный палец, грозно глянув на ту, за что глаза резкой болью сводит, а одно веко начинает дергаться, и мне приходится ненадолго их закрыть. Господи, надо было слушать биолога и побольше спать. Подруга закатывает глаза, громко цокая языком. —Да какая к черту разница, сказала ты или нет. Тут же и так все ясно по тому, что ты растянула на два бессмысленных предложения. А ведь я тебе почти месяц над ушами жужжала: нельзя же так долго и просто игнорировать тот факт, что между вами лопаются светодиодные лампочки! —Скорей уж бактерицидные, —бурчу я, но подругу, кажется, унесло настолько, что она меня и не слышит. —О Пресвятая Бэндзайтэн, я щас завизжу… —на последних словах она почти пищит, пряча ну о-о-очень радостное лицо в ворот куртки. Я только понуро пинаю самым мыском ботинка воробья, что с земли следит за нами с слишком близкого расстояния, мелко и суетливо прыгая то туда, то сюда. Вот именно этого мне для полного счастья и не хватало — влюбиться в ебаного Громова. Судьба ко мне настолько не благосклонна?.. —Эй, ну ты чего такая несчастная сидишь? —тронула меня локтем Диана, призывая наладить долгожданный зрительный контакт. Затем критически осмотрела, особое внимание уделяя лицу, —Что не так? —Да буквально всё, —усмехнулась я, вновь отвлекаясь на проезжую машину, —Это ну совершенно не вовремя. —Да тебя послушать — жить как нормальные люди в принципе не вовремя. —Я серьезно. Вот случись всё это хоть на недельку позже… —Ты из-за конференции так что ли? —я так в принципе из-за кандидатуры в возлюбленные Громова. В ответ угрюмо кивнула. Ну право, мы проведём вместе, считай, четыре дня 24/7. Вне школы. Хер пойми на каком расстоянии отсюда. И все, на чем мне нужно будет сосредоточиться — олимпиада. А это, знаете ли, превратилось в задачу под звездочкой. Потому что мне и раньше не сказать, что просто было сконцентрировать весь свой разум на учебе, пребывая рядом с химиком, у коего весьма сдвинутые понятия личных границ и пространств, а теперь это становится совершенно невыполнимой задачей. —М-да, это и вправду неудобно, —соглашается со мной девушка, потирая друг о друга ладони в серых перчатках, порванных на указательном пальце, —И все же, когда и как ты это осознала? Вероятно, когда согрешила в прошлой жизни и тем самым изрядно нагадила себе в карму. Ну да, сейчас как раз самое время снова пойти по пятам моей недоношенной памяти. —Ну-у… Вообще-то, в какой-то мере я как раз обязана твоему трёхнедельному жужжанию, —Воронцова едва заметно вскидывает брови, заинтересованно меня рассматривая. После чего, отвлекаясь на протирание запотевших очков и бурча что-то типа «от прямого ответа увиливаешь, овца», задумчиво мычит: —Странно всё это, —она, оставив стёклышки в покое, строго сцепляет руки в замок, уходя в свои мысли, и тут же их озвучивая, —Еще неделю с лишним назад ты закатывала глаза на мои слова о том, что Громов бесспорно самый пурпурный мужик, которого вообще нам доводилось встречать в этой жизни, а тут ты приходишь, говоря о том, что у тебя к нему появились чувства. Ты вообще точно Чайна? Где заунывные лекции о том, что учеба и образование превыше эмоций? —Несмотря ни на что, я все еще придерживаюсь тех же аспектов. —Каким таким образом ты это совмещаешь? —скептически вопрошает Диана, явно заинтересованная строением моей мысли. Я бы, честно говоря, тоже не прочь спросить себя об этом. —Может это и не влюбленность вовсе? Откуда мне знать, если я без понятия, как это вообще, чисто теоретически, может проявляться, —в очередной раз тяжело вздыхаю, замечая, как небо уже начинает потихоньку светлеть. Светящаяся желтовато-серая полоска света появляется на горизонте, будто на глазах растягиваясь в тонкую причудливую полосу, немного припорошенная утренним недотуманом. —Так! —подруга, словно оживая и возвращаясь к своему обычному импульсивно-задорному образу, ударяет меня по плечу, вскакивая с лавки на отмерзшие ноги, —Ты мыслишь неверно, —уверенно заявляет она, все-таки снова садясь рядом, а после опять вскакивая, за чем я настороженно наблюдаю с особым… ожиданием что ли? —Любовь... то есть влюблённость в твоем случае, —моментально исправляется, осекаясь, —мозгами не понять. Оставь все свои теории, факты и учебники по психологии. Чувства не поддаются всем этим твоим формулам и науке. Тут не голову включать нужно, а сердце, как бы банально это ни звучало… Эй, глаза не закатывай мне тут! Я о серьезных вещах говорю. Понятия любовь и серьезность несопоставимы, дорогая. —Отключи уже в кои-то веке свой всемогущий мозг. Не стану спорить; может, и не влюбленность. Но ведь это еще не доказано, —девушка прищуривается, и я едва удерживаюсь, чтобы не фыркнуть. Ну совсем не импонируют мне все эти темы на повод отношений, любви и т.д., и т.п. —Короче, главное — не накручивайся. Отдайся эмоциям, —она широко взмахивает руками, и я чувствую себя сорокалетней безнадежной женщиной, будто сижу на бизнес-тренинге, за который отдала всю свою полугодовую зарплату. Вот я и нашла прекрасную работу в будущем для Дианы с её-то превосходной риторикой и ораторскими навыками. Коучер из нее выйдет превосходнейший. —Ты еще попытайся меня убедить, что Скарлетт и сын плантатора — наши великие предшественники, и все любовные интриги идут по их легендарным стопам. —Кто гово… Оу, неплохое сравнение кстати, семнадцать лет разницы, —задумчиво смотрит на меня с гордостью и уважением, но тут же вспоминает, что хотела сказать, и на чем я ее так бессовестно сбила, —Так, короче! Кто говорит, что отношения в жизни сопоставимы с тем, что нам преподносят в фильмах? Верить в экранную любовь — все равно что ждать прихода берсерков или Мозга из мира Изнанки. А ты не будь алекситимиком, —я аж невольно вскидываю брови, смотря на Диану, как на неизведанное, только что ожившее чудо света. Она это несомненно замечает, —Да, я знаю кто это. Видишь, даже я в неизвестных сферах еще не совсем потеряна этим миром! —она горделиво кривит улыбку, и я тоже непроизвольно поднимаю уголки губ. Моя подруга удивительно забавный человечек, —А ты тут ноешь о любви! Даже у меня а-ля экскурс в твою любимую психологию. Так что поверь, включать несуществующий мозг куда сложнее, чем оживлять сердце от сна. Не ной, я в тебя верю в любом случае. И Воронцова, едва только успев договорить фразу, моментально умолкнув, внимательно вгляделась куда-то за мою спину и расплылась в лукавой улыбке. А вот я могла туда даже не поворачиваться, чтобы понять, кто грядет по мою душу. Поэтому быстро пролепетала Воронцовой, что она даже не сразу, похоже, поняла, что я вообще что-то говорю: —Родная ты моя женщина, как особо доверительный мой человек, молю, похорони меня рядом с дедом на городском кладбище недалеко от той церквушки прямо под большой липой возле зеленого ржавого забора под метр высотой. Мою домашнюю библиотеку продай к херам и треть выручки потрать в поддержку краеведческому музею в районе Рембрандта, Вася тебя проведёт. Ему передай из моей комнаты блокнот в серой обложке, найдешь в тумбе под столом, там код. Бабушке передай благодарность за все, что она для меня сделала и скажи, что она найдет все мои сбережения у меня в комнате. Ольге Витальевне отдашь ту брошь из «Обещанного Неверленда», или как оно там называется. Тебе завещаю свои механические часы и кольца, я помню, они тебе нравились. И пожалуйста, плюнь Хромосову в лицо на выпускном за меня. Лизе передай мои ретро-туфли. За мою душу не молись, я всё равно не верующая. Всё, прощай. —Э, э, э, совсем крыша поехала!? —девушка, очнувшись от моего тараторенья, перехватила мою руку, порывавшуюся уже схватить рюкзак с вещами, —Чего блять? И какая нахер липа вообще? У меня на нее аллергия, если ты не забыла. Кто там твою могилу навещать будет, если не я? Да и почему сразу похороны?! Ебанашка ты двинутая, че так резко-т… Здра-а-а-асьте, Илья Петро-о-ович! Уже забираете мою китаянку? —я даже дернулась от того, как внезапно голос Воронцовой превратился лилейный, и она растянула рот в широкой приветственной улыбке. Я же медленно и затравленно обернулась, кивком приветствуя неудивительно бодрого химика. Что там выступает в признаках любви? Бабочки, конечно. Мои же бабочки в животе скорее представляют собой бражников, крыльями скребущих плоть под ребрами. Навоз и слезы — как известно всем юным любителям биологии, — привычное меню. —Пока не отбираю, общайтесь на здоровье. Пока твоя подруга жива, —добавил он, и я показательно снова посмотрела на совунью, пожимая плечами: —А ты еще спрашиваешь, причем тут завещание. Помедлив, Диана молча покривилась, перекрестив меня. Я даже слабо улыбнулась впервые за последние несколько дней. —Поднебесная, по поводу Алевтины Игоревны, —кто о чём, а биолог как всегда на своей волне, —я ей всё сообщил, можешь не волноваться. И как она тебя только отпустила? Такая активная с утра пораньше! Я давлю отчасти угнетённую улыбку. —Чуть не придушила в объятиях в коридоре. —Оно и видно, —усмехается он, запуская руку в карман, но оттого не менее встревоженно продолжая глядеть на меня, —Чего хрипим? —Вам уши, похоже, продуло. Я не хриплю, —Воронцова, завороженно наблюдавшая до того сбоку, тихо усмехается, бормоча «ну-ну», и я, позволяю себе смотреть на преподавателя уже более уверенно. Диана будто всем своим естеством излучает сейчас поддержку, и что-то во мне от этого тает, как лед под апрельским солнцем. Громов смотрит на меня пару секунд недоверчиво, а затем лишь что-то буровит себе под нос о том, что откуда это я такая язвительная вылезла, и залезает в телефон, при том лениво кидая свой рюкзак из кожзаменителя прямо в снег. Почему у него все кожаное? Не удивлюсь, если у него и трусы такие же, так еще и с шиповыми вставками, сами знаем из какого веселого магазинчика. —Наш автобус через три минуты, —кратко сообщает, —Так что ты, —смотрит на Диану, —обнимай подругу до удушья, а ты, —переводит взгляд на меня, —молись Боженьке, да погромче. Кстати, Воронцова, рад сообщить тебе грандиозную новость, —та разглядывает Петровича с осторожностью, будто он сейчас скажет, что она тоже едет с нами, и даже я заинтересованно замираю, поднимая глаза, —эти четыре дня будешь заменять нашу прекрасную старосту, —показательно кладет ладонь мне на голову, а Воронцова искривляет лицо настолько, что кажется, оно сейчас треснет. —Ну Илья Петрови-и-ич, ну нет, ну пожалуйста, можно не надо?.. Там же за всеми учителями носиться круглый день, так еще и завтра на этом собрании задницу отсиживать, —взвывает она, едва не припадая на колени перед химиком, —Только не я, я же ну совсем безответственная, ну за что? Давайте лучше Рому назначим, а? Он за Ленку и журнал отнесёт, и сборы отсидит, и еще бонусом на дежурство останется! Вернетесь — ослепнете от того, как доска сиять будет на пару с учениками! —Не ерничай, Букля, —шутливо щурится он, наконец-таки отнимая руку от моих волос, и я чувствую команду, что снова можно дышать, —И задницу свою прекрасную отсидишь, и журнал заполнишь. А то подозрительно много учителей в последнее время жалуются на твои прогулы в медкабинете. Девушка открывает рот, порываясь чем-то оправдать свои шесть пропущенных уроков на предпоследней неделе, но так и закрывает, обиженно надувая губы, и смотрит на меня с мольбой. Одними губами шепчу ей «живи», поднимая «кулачок поддержки», хотя больше похоже, что я над ней издеваюсь. А я и издеваюсь. Рядом с остановкой тормозит нечто серое от налетевшей грязи с дороги, что даже не видно толком табличку с номером, и открывает свои двери, приглашая внутрь. Химик поднимает с земли свой рюкзак, а я одновременно с подругой встаю с лавочки, заключая ту в совсем короткие объятия. Она устало вздыхает мне над ухом, легонько поправляя на плечах свой школьный портфель: —Удачи тебе там. Я хохочу в ответ, спиной чувствуя, как услужливо ожидает меня учитель. —Тебе она тоже пригодится. Про моё завещание не забывай, —и, отпрянув, быстро запрыгиваю в автобус, чьи двери тут же закрываются за мной, и лишь через грязное дверное стекло вижу, как она с улыбкой говорит мне «пошла нахуй». Биолог, в свою очередь, сегодня на удивление менее разговорчив. Мы заняли места в самом конце салона, несмотря на то, что весь автобус в принципе был совершенно пуст. Только какой-то одинокий дедулечка стоял у первых дверей, потрясывая рукой, которой держался за поручень. Я, заняв сиденье, понимаю, почему он отвел меня именно в конец. Задний блок за пластмассовой стеной приятно согревает, делая воздух душнее, нежели возле водительской кабинки, где я полминуты назад рассыпала монеты, когда расплачивалась за проезд. Что сказать, очередные фейлы. Однако же, честно говоря, мне уже морально плохо оттого, что я пропускаю школу. Даже делая вклад в свое куда большее будущее, нежели сотое за год повторение чередующихся корней и квадратных уравнений. —Что такое? —усмехается сбоку биолог, кивая на мою руку, нервно ковыряющую и так порванную везде, где только можно, лямку портфеля, —Уже в школу захотелось? Тебя привязать к сиденью на всякий пожарный? В ответ улыбаюсь, ослабляя хватку на бедном, буквально кричащем от боли рюкзаке. —Было бы неплохо. Мужчина же неустанно разглядывает мое лицо, начав говорить, лишь когда я, не выдерживая, повернулась к нему, вопросительно склоняя голову влево. —Поднебесная, ты вообще спала на этой неделе? —Ну… в принципе, да. Даже ела, —вот это достижение, конечно, Лен. Хоть сейчас почетную грамоту выдавай. —Незаметно, честно говоря, —неловко опускаю взгляд. Ну да, сижу тут, видите ли, и вру тебе в наглую. А что поделать? Не надо было искушать меня этими тремя с половиной сотнями заданий. Между прочим, молодой человек, вы имеете дело со старшеклассником, у которого за всю жизнь не было ни единого недоделанного задания, данного учителем, и ни единой задолжности, которую пытаешься спехом занести в крайний срок. Плюсом ко всему, во мне с рождением зародилось невиданное женское упрямство. Так что это все мои истинно ботанские инстинкты, —Ну ничего. Перелёт нам лежит не близкий. Вырубишься в самолете, как миленькая. Изумленно гляжу на химика, и он, спустя паузу, понимает природу моего выражения и недоверчиво косится на меня: —Только не говори, что у тебя аэрофобия. Я, замявшись, легонько пожимаю плечами, делая самый непроницаемый вид из всех, что могла. —Без понятия, если честно. Я ни разу в жизни в самолете не была, —а будет забавно, если сегодня откроется моя новая фобия. Очень здорово. Особенно Петровичу понравится, когда я в приступе паники начну его душить и бить. —Надо будет тебя валерьянкой накачать. Она как раз у меня всегда с собой, —явно гордый своим ежедневным дедовским набором под названием «валерьянка-сижки-фляга», биолог показательно хлопнул по одному из карманов рюкзака, и я с улыбкой воровато на него посмотрела. —Незаменимая вещь в профессии? Мужчина шутливо фыркает. —А ты как думала? Ну ничего. Через десять лет точно меня поймешь, как никто другой. Я опускаю голову, боковым зрением замечая, как тот самый дедулечка вываливается на следующей остановке, неторопливо передвигаясь далее вдоль пустой проезжей части. По крайней мере, этот дедушка своим ходом доберется уж явно куда быстрее, чем на этом медлительном автобусе. Где та самая водительская жилка, повинуясь которой, маршрутки обычно взлетают на каждой кочке, как с трамплина? В нашем же городе водители общественного транспорта самые сонные мухи, которых Господь был только способен создать, не пропускают ни одного из немногочисленных светофоров и пешеходов. С такой скоростью только если в Почту России идти работать. Салон окончательно пустеет, и я, вновь уйдя в мысли о лицее, озадаченно хмурюсь: —Но если вы уезжаете, то кто будет вести биологию и химию? Там же еще лекции… —а я, кстати, пропущу две контрольных по алгебре с геометрией, обещанный диктант по физике, эссе по культурологии, запугавший Диану диктант по английскому и сочинение по литературе… Дева Мария, верните меня в школу, срочно! —Ну, кому-то на этой неделе несказанно повезло — за отсутствием замены, не будет ни химии, ни твоей горячо любимой биологии. Своим прекрасным присутствием я почитаю только тебя, Поднебесная, —улыбается Громов, наблюдая за дорогой через окно, и я отчего-то чувствую, как краснею. Блять, что со мной не так? —Хотя, —добавляет он, а я уже неловко заламываю пальцы, пытаясь сосредоточиться хоть на чем-то, —не так уж им повезло. Если пеньки решили, что им не придется после это частично отрабатывать, то они о-очень ошибаются. Ну, что ж, даже не знаю, радоваться мне такой удаче, или нет. Вроде как трио Громов-биология-олимпиада и в радость, и в горесть одновременно. Где мне найти столько новых нервных клеток? —Кстати, —начинаю я, заприметив за окном табличку, оповещающую о том, что город мы покинули, —я, конечно, понимаю, что куда логичнее было бы поинтересоваться этим раньше, но как-то руки не доходили… Илья Петрович, в чем всё-таки основная суть конференции? Крайне заинтересованно наблюдаю за преподавателем, что иронично смотрит на меня с ноткой озадаченности. —Подожди, разве я тебе не говорил уже? —отзеркалила его поднятую бровь, медленно качая головой. Биолог хмурится, отводя взгляд куда-то в пространство, и я едва сдерживаю подкатывающий ворох смеха в горле. М-да, подбил маразм старичка. Химик удивлённо молчит ещё пару секунд, после чего грустно вздыхает, —Вот она, старость… —божечки, только не заплачь, —Ну ладно. Если вкратце, то при подаче заявления идет небольшой отбор по нескольким лёгоньким вопросикам. —Но я их не писала, —хмурюсь, чему тут же улыбается Петрович. —А ты думаешь, откуда у тебя столько интересных заданий в эксклюзивных вариантах? Ну, естественно, какие-то придумывал я, но часть как раз из пробника, —вот же долбаный хакер. Взломал всю систему, —Ну, меня можно понять, это было сюрпризом, —вовремя вспоминаются слова Воронцовой об экранизации любви. Вот в фильмах мужчины дарят своим девушкам какие-то букеты, машины, устраивают в качестве сюрприза романтические ужины на усыпанных лепестками роз столах в идеально белых скатертях, катают их на мерседесе по ночному городу, а потом пьют шампанское на крыше, встречая рассвет и говоря, что эти девушки лучшее, что только могла подарить им Мадам Судьба… Брехня. Вот мой благоверный в качестве сюрприза тащит меня в другой город на научную конференцию с подтекстом соперничества с несколькими тысячами таких же помешанных на учебе школьников, как я. Вот это я понимаю, настоящий мужик. Мы с ним определенно нашли друг друга, —Так вот, дальше там уже особо никаких препятствий нету, вся остальная трёпка мозга на олимпиаде. Смысл её заключается в том, что, если я не ошибаюсь, три ученика, набравших высшие баллы — ну, типичное бронза-серебро-золото — могут поступить в любой вуз города на любой биологический или химический факультет с ответвлениями, где, собственно, организована олимпиада, без некоторых обязательных для абитуриентов критериев. Допустим, золото: проходишь без каких-то там дополнительных испытаний, дают шесть дополнительных баллов к вашему любимому ЕГЭ, плюсом при первой удовлетворительной по окончанию сессии тебя не лишат стипендии. Кстати, она изначально идет повышенная. Я восторженно поджимаю губы, склонив голову еще больше: —Хорошее условие. Я б даже сказала охуенное, но социальные рамки меня премного благодарно сдерживают. —Вот именно, —теперь в голове ещё сложнее укладывается, насколько огромного добра желает мне Громов, мало того, что «сюрпризом» зарегистрировав на эту олимпиаду, так еще и собачившись со мной лично с этими заданиями целую неделю. Ещё и на этой названивал с той успешностью, которой ранее владела только лишь Воронцова. Илья Петрович даже был удостоен моим склерозным мозгом обрести наименование в контактах моего доисторического сотового. А то каждый раз пересиралась, видя, что звонят с незнакомого номера, —А вот серебро: три дополнительных балла и опять же стипендиаты довольствуются повышенной. У бронзовых просто пять дополнительных. —А у несчастных остатков привилегии есть, или для них плюс только в осознании того, что есть ещё, к чему стремиться? —Ну, после первой тройки на вершине иерархии, следующие десять человек получают неплохие рекомендации. Очень неплохие. Всё ясно, я уеду просто убитая массой умников сверху с одним единственным утешением — в кои-то веке повидаю Петропавловскую крепость. Из предполагаемых трех с хвостиков тысяч человек вряд ли я имею шанс оказаться хотя бы в десятке рекомендованных. —Ну, чего пригорюнилась, Поднебесная? —плавно протянул руку к моей щеке, и я даже сперва испуганно дернулась от неожиданности, не сразу распознав намеренье сего жеста. Чую, после стычки с Норской, я буду испуганно шарахаться каждого подозрительного шороха и каждой фигуры в тёмной подворотне. Кстати о ней, сейчас я в полной мере осознаю, насколько вовремя мои бесконтрольные руки решили опрокинуть на неё поднос. Эти четыре дня я могу с чистой душой наслаждаться отсутствием какой-либо вероятности, что мне вот-вот прилетит по печени из-за угла. Слава Маргарет, мой личный агент СМИ заверилась меня оповещать о каких-либо заговорах по мою скромную, благородно угощающую всех ржавой подливой душу. А я всё также пиздато умею забывать чужие, может и риторические, конечно, но всё-таки вопросы: —И когда начало конференции? Мужчина устало разминает руку, отчего что-то в ней тихо похрустывает. —Сегодня в час дня по Московскому времени. Олимпиада продлиться почти как ОГЭ — три с половиной часа. Ненадолго задумываюсь, в конец замокая, и становится слышно, как что-то в стенке с подогревом сзади нас едва заметно трещит. В окнах то и дело уныло мелькают серые от дорожной грязи сугробы, а совсем далеко простилаются легкие очертания, в которых я даже не со второго раза признаю дома. —А остальные дни? —быстрее, чем успеваю осознать, озвучиваю, и, кажется, от греха подальше, мне стоит начинать лечить мозги. Громов всё с тем же спокойствием, и, кажется, даже с охотой, отвечает на мои бесконечные расспросы: —Ну, сама понимаешь, проверить работы даже с помощью специальных приборов — тоже какое-никакое время. Поэтому на третий день ближе к вечеру что-то по типу застолья, а затем оглашение результатов. А вторым этапом практическое задание завтра, за него тоже результаты третьим днем. Неуверенно кошусь на преподавателя. Я уже в предвкушении того, как он будет справляться с моими очередными паническими атаками во время этой самой проверки. —Что за задание? —Я тебя умоляю, милая, ты это знаешь. Главное не волнуйся, что бы там ни было, как бы ты ни написала, все будет в полном порядке. Зачем-то киваю, после чего когда-то успевший набрать долгожданную скорость и пассажиров в виде какой-то парочки, милующейся возле окон, трех бабулечек и женщины с коляской, откуда периодически верещал ребенок, водитель тормозит возле довольно непримечательного столба, видимо, служившего транспортной остановкой. Петрович тянет меня с места, почти как куклу ставя возле этого самого столбика, а затем покидая салон следом. Автобус снова трогается, непривычно быстро уносясь далее по дороге, на последок дыхнув в меня вонючими токсичными парами. Дальше я следую уже за биологом, истинно веруя в его завсегдатаю крайнюю ориентированность в пространстве. И — Господи, что за нечеловеческой натуры святое, не иначе, существо идёт рядом со мной? — буквально через несколько минут мы выходим к огромному зданию аэропорта, отсвечивающего пластинами стекла свет уже взошедшего невысоко над горизонтом по-зимнему холодного солнца. Я даже в ступоре остановилась, разглядывая здание внимательнее. Собиравшийся идти дальше химик также в ожидании встал на месте, оборачиваясь ко мне с лукавой улыбкой. Как пережить все эти испытания, когда рядом будет настоящий дьявол? * * * На удивление, не случилось того долгожданного восьмичасового тремора и захлебывающихся нервных вздохов. В самолете я тупо, как по пророчеству из автобуса, заснула на плече Громова как раз в середине разговора о том, нахера я вообще пошла в специализированный лицей, который, вообще-то, весьма и весьма далек от традиционного понятия «специализации», поэтому после полёта мне было максимально стыдно за то, что меня вырубило так не к месту. Хотя в аэропорту энохлофобия меня немного подкосила, но не настолько, чтобы я начала истерить как недорезанная свинья. Так, ерунда — руки судорогой свело и сердцебиение участилось пиздец. Зато биолог был явно счастлив тем, что я заснула. Одно из двух: либо я его утомила настолько, что ему было уже больно меня слушать, либо он счастлив, что у меня успокоились нервы, и глаза стали моргать одновременно, а не по очереди. Во-первых, климат разнился значительно. В отличие от нашего сухого промерзлого городка с температурой под минус пятьдесят, здесь было влажно и тепло. Наверное, градусов пятнадцать под отрицательное. И то, если повезет. Бедного Громова сморило этой «жарищей» в конец, и он шел по улице в одной рубашке, питающий силы от удивленных взглядов прохожих, а я даже пуховик расстегнула, так как такая термосмена и мою мерзлявость переборола. Похоже было чем-то на наш поздний октябрь. Петербург — город, безусловно, безумно красивый и изысканный, но оттого своим большим размером — а, соответственно, и большим количеством проживающих и приезжих — лично для меня немного некомфортный. Поэтому маленькая гостиница двухэтажного размера где-то в одном из дворов, в которую нас заселили в два соседних номера, была отдушиной для социофобки вроде меня. Впрочем, как ни хотелось мне по прибытии завалиться на кровать и никогда больше с нее не вставать, жить в симбиозе, и вся эта прочая романтика с теплой и мягкой подушкой, однако такой роскоши мне никто предоставить, к великому моему огорчению, не мог. Едва я только успела скинуть вещи в своём номерке, который не успела даже толком рассмотреть, так как окно в нем было наглухо зашторено, как биолог тут же возник в не успевшей даже закрыться двери. —Пора, дорогая ты моя любительница биологии. Я выпрямилась над рюкзаком, недоверчиво озираясь на Громова и приподнимая брови: —Как? Уже? Невольно поглядела на стрелку его наручных часов, еле видную в этой полутьме. Все никак не могу сообразить, сколько сейчас времени. Эти часовые пояса изрядно ломают мне мозг. —Ну, понимаешь ли, пока мы туда доберемся, пока нас туда пропустят, так еще и лучше без всей этой толпы пройти, —как мило, что он предусматривает обходные пути в отношении сборищ людей, —короче, не знаю я, за сколько времени можно управиться с этим, но часок-другой точно пройдет, —я все это время неотрывно разглядывала его «сасную» черную рубашку, чувствуя, как параллельно с этим краснею. Похоже, сегодня у нас костюмы а-ля «Принц и Нищий», потому что моя винтажная блуза заметно уступает, —К тому же мне нужно тебя накормить, —и только после этого добавления я подняла глаза выше, налаживая зрительный контакт и всем своим взглядом пытаясь передать фразу «блин, а может ну нахуй, а?..» —Не нужно на меня так смотреть, —прищурился мужчина, угрожающе поднимая указательный палец на мои даже ментальные препирательства, —Я о тебе забочусь вообще-то. Восемь часов и так почти ничего не ела, так еще неизвестно, когда это все закончится сегодня. —Вы меня в самолете шоколадкой пичкали и бутербродами, так что я достаточно поела. Петровича мои протесты мало радовали. —Так, ну-ка, отставить проявления своего воинственного духа, я тебя накормлю так или иначе, —я вздыхаю, мысленно восхищаясь, насколько много в нем сил меня вот так каждый раз уговаривать пожрать, ей-богу, вытреплю ему так скоро все мозги, —А если понадобится — даже силой, —прозвучало угрожающе, но я почему-то засмеялась, поднимая руки в примирительном жесте. Так и быть, ничего не имею против бабушкинских склонностей откормить ребенка до размеров бегемота. Химик кивнул, явно довольный результатами своей чудеснейшей давки, —Так что давай, бери с собой самую нужную книжечку и потопали. Как он хорошо понял, весь мой тощий рюкзак больше был завален тетрадками и томами из серии «для поступающих в вузы», нежели одеждой или какими-то еще походными принадлежностями. Удивительно, как хорошо он узнал меня за какое-то ничтожное время, что мы знакомы. Хотя не скажи — четыре месяца цифра далеко не ничтожная. Я, невольно хмурясь от размышлений на тему, что я вообще знаю о нем, а он, соответственно, обо мне, взяла самую нужную книгу и пуховик, идя Громову навстречу, а то бишь, в коридор. Закрыла номер на ключ, поворачиваясь к нему. Похоже, Илья Петрович решил и вовсе идти без куртки. О Господи, что за сумасшедший человек? * * * По прибытии в университет, которым, собственно, и организовывалось само мероприятие, я заметила, что, несмотря на то, что до громогласного начала оставалось еще почти полчаса, главное фойе при центральном вхоже уже было вовсю переполнено людьми. Здание казалось мне до безумия красивым: мраморные колонны на манер античных амфитеатров, потолок был расписан фрагментально не то замысловатыми узорами, не то украшен лепниной. Огромные трехметровые двери, ведущие в аудитории, от одной единственной в нашей школе значительно выделялись резьбой. В целом здание выглядело и старым, и новым одновременно. Но я точно осознала с первого взгляда: я продам душу, чтобы учиться в этих стенах. Однако же, мое восхищение архитектурой и дизайном оборвалось в момент, как взгляд упал на море людей. Меня тут же охватил страх потеряться, испытываемый обычно мной в школьном актовом зале, когда я смотрела на нескончаемые ряды учеников. Сейчас же этот страх приумножился в разы. Глаза панически забегали в поисках Громова, все это время идущего чуть впереди, и тот, довольно вовремя на меня оглянувшись, чуть замедлился, услужливо положив руку мне на плечо и пробираясь через толпу уже нога в ногу со мной, за что я едва ли не вслух за него молилась. Вскоре мы пробрались к стенке, еще более-менее скупой на наличие людей, и я спокойно прикрыла веки, заставляя себя вдыхать на «раз» и выдыхать на «два». Будто это способно было придать мне спокойствия. Среди общего шума я только сейчас могла различить нотки волнения и у остальных. Подростки в основном держались вместе, образовывая островки нетихих восклицаний то на какие-то абстрактные темы, то на тему непосредственно конференции. Некоторые преподаватели тоже сбились в кучу, отпустив своих чад в свободное плаванье по фойе, которому не было видно ни конца, ни края. Кто-то, также, как и мы с Ильей Петровичем, остался в стороне. Вот только я, прислушиваясь к разговорам обосновавшейся недалеко от нас компании учеников, непроизвольно вычленяла информацию. И если они боялись самой олимпиады, то я не боялась ее ни капли. Сейчас я четко осознавала: если что-то здесь и пугает меня по-настоящему, так это толпа и перспектива полного провала. А когда я боялась, мое лицо становилось высокомерным и презрительным, как у последней школьной сучки. Губы сжимались в тонкую полоску, изредка подрагивающую от напряжения, а глаза медленно проскальзывали по всем окружающим с непривычным мне обозлением. И я была на себя совсем не похожа. К слову, биолог научился удивительно быстро подмечать во мне изменения, будто сутками напролёт следил за тем, как одни эмоции на моем лице сменяют другие. —Поднебесная, признаться честно, даже мне сейчас страшно от твоего взгляда, —привычно насмехаясь. Сейчас Громов на фоне всех дедулечек, бабулечек и редких преподавателей среднего, а уж еще реже молодого возраста не ощущался мной должным образом. То ли из-за того, что нервы во мне бушевали с неведомой силой, выдавая что-то недействительное, то ли со мной сейчас и вправду стоял кто угодно, но только не преподаватель. И я уже откровенно побаивалась за свое психическое здоровье. —А если я завалю всё? Мой тихий вопрос утонул в гаме островка рядом с нами, разразившегося ни с того ни с сего громким хохотом, но лектор каким-то волшебнейшим образов услышал. И весело закатил глаза. —А ты думаешь, что абсолютно всё завалишь? Я горько усмехнулась по себя. Отвечаешь вопросом на вопрос, пёс? —Именно. Он как-то непривычно окинул меня долгим взглядом, а я, глупо пряча глаза, начала разглядывать плитку под ногами, которую то и дело рассекали ноги проходящих мимо людей, бесцельно снующих то туда, то сюда. —Уж не знаю, Поднебесная, почему ты всё время так занижаешь себя абсолютно во всем, но, даже если ты и впрямь считаешь себя настолько бездарной, —я нервно усмехаюсь, понимая, насколько иронично-верно его слова описывали мое состояние, —то что ты в принципе делаешь здесь сейчас? Мимо проходит женщина на высоких каблуках, и, показательно отвлекаясь на нее, звонко цокающую к лестнице на своеобразный «балкон», молчу, анализируя вовсе не его слова, а интонацию. Удивительно, но без доли шутки, сарказма и насмешки. Только серьезность, проявляемая будто не передо мной, будто не Громовым. И я понимаю, что говорит он не про конференцию напрямую, она здесь фигурирует косвенно и крайне второстепенно, а мне хочется прикинуться, что речь именно о ней. Потому что ответ на вопрос заседает комом в глотке, не желая идти далее. Ровно как не желаю того я. Биолог, замечая мою явно длительную заминку, смиренно вздыхает, не принуждая меня уже отвечать: —Знаешь, я очень долго думал насчёт того, почему ты решила идти именно в этом направлении, —ох, хочется верить, что ты не спишь ночами, размышляя об этом, — пусть я и знаю, что сейчас для шуток не время, мозг в некоторой степени мне мало повинуется, —Я считаю, рассматривая себя как стороннего зрителя с чисто субъективными взглядами, что ты на роль учителя совершенно не подходишь. Резко заинтересованно впериваю в него свой взгляд, не замечая, как высокомерная маска постепенно спадает. —Что, боитесь, что сломаю психику детишкам? Он смеется, и на секунду мне кажется, что фойе резко пустеет, оставляя нас наедине, без надоедливой подростковой компании, начавшей все более громко восклицать что-то несуразное, без унылых лиц явно не слишком счастливых чужих преподавателей, без громко цокающих каблуков и прочего. —Боюсь, вы сломаете друг другу психику обоюдно. Но в самом деле, Поднебесная, почему педагогика? Тяжело вздыхаю, начиная пальцами отбивать какой-то ритм на стене за спиной. Уж к чему к чему, а к таким откровениям прямо перед началом олимпиады я готова совсем не была. —Я Вас удивлю, если скажу, что сама не до конца знаю? Петрович делает показательно серьёзное лицо, категорично складывая руки на груди. —Ты меня этим буквально застрелишь, —я прыскаю в кулак, все же находя в себе силы на попытку собраться. —Ну-у, понимаете, всё как-то непонятно сложилось с этим всем, —нервно поправляю хвост на голове, отчего виски отзываются привычной тянущей болью, —Бабушка вроде как учитель. Да и, сколько себя помню, никто не проводил со мной столько времени, сколько его тратили на меня педагоги. И я росла в их окружении, и училась, так как компании ровесников меня не слишком жаловали. В какой-то момент мне захотелось также помогать людям, вбивать в детей образование и становиться чьей-то доверительной компанией, —химик почти замер, привычно слушая меня, не перебивая, и, иногда казалось, даже не дыша. А мне все никак не верилось, что ему всерьёз интересно слушать моральные терзания ебанутенькой старшеклассницы, —Я тогда подумала, что тоже хочу быть педагогом и неплохо подхожу на эту роль. К тому же, уж что-что, а о граните знания языком молоть я умею. —А сейчас? —неожиданно говорит Громов, и я, не с первого раза поняв, недоумённо поднимаю бровь: —Что сейчас? —Всё ещё считаешь также? Пребывая еще с полминуты в легком ступоре, не замечаю, как пальцы будто деревенеют, прекращая мучать и молекулярно избивать стенку. Я не успеваю и раскрыть рот, как динамики шуршат, привлекая всеобщее внимание, и выходит та самая цокающая женщина с микрофоном в руках, озираясь на нас с того самого «балкона». Что-то говорит, и я, совсем пропуская её слова мимо ушей, воровато поглядываю исподлобья на Илью Петровича, невыразительно наблюдающего за ней вместе с остальными. Голос из динамиков умолкает, и, под всеобщие овации, все юные лица одной единой кучей двигаются в неизвестную мне сторону. Слава Богу, Громов, заметив мое замешательство, премило подталкивает меня в эту толпу, провожая взглядом. А я все порываюсь сказать, что запуталась в собственной жизни. Что сейчас многие мои прошлые мысли, желания, суждения кажутся наивными и блуждающими. Что я ни в чём уже не уверена, и ещё меньше уверена в себе. Но его вопрос так и остается без ответа окончательно, когда меня, дежурно-монотонно спрашивая «имя-фамилия-город-школа» возле огромных дверей аудитории, ни заталкивают внутрь, вслед говоря номер предлагаемого места.