Sauveur

       Следующая неделя начиналась странно. Однако же я, приободренная и уже более свежая — на свой субъективный и одинокий, как оказалось, взгляд — пришла в школу, о боги, не изменяя своим давним привычкам, которые уже плакали от моих зачастивших принципиальных походов налево и намекали на то, что шляюсь в стороне слишком долго. —Выглядишь кошмарно, —парировала девушка.   Я искоса кинула взгляд на Воронцову, давясь от возмущения, но кашлянуть себе не позволила только лишь от того, что англичанка и так выжигала во мне дыру глазами с тех самых пор, как моя запыхавшаяся бесстыдная рожа возникла в проходе спустя пятнадцать минут с начала урока. Я-то вообще не надеялась, что она меня хотя бы впустит. А так даже на горох коленями не поставила — я прям в благодарном шоке сижу. Мария Юрьевна вещала что-то из конца кабинета, в сотый раз пытаясь вбить в головы самых одаренных Conditionals и сетуя на то, что некоторые еще и собираются позорить школу своими ЕГЭ. Правда в привычной манере на русский она до последнего не переходила — единственное, за что я ее по-настоящему любила, так это за бесспорный профессионализм в своей области. Она даже пиздила учеников по-английски. —Диан, ты охерела? —Да нет, я просто говорю тебе, а то вдруг мертвецы в зеркалах не отражаются.   После того, как моя ипохондрия дала задний ход, энтузиазм Дианы радостно дал передний. В конце концов, неделя любезного не-дерганья меня давалась ей с явными усилиями. Однако я приятно удивлена, что она так прониклась, решив не отвлекать от так и не удавшейся в конце концов олимпиады.   —Прекрасная наблюдательность, Мисс Каролин.   Но, конечно, свежесть в зазорах сознания на лице и впрямь отражалась мало, с чем сложно было не согласиться. Почему-то мы всегда слышали воодушевленные рассказы о том, что любовь красит людей, а в особенности девушек. Мол, те словно оживают после долгого сна, становятся смелее, милее, красивее, развязнее и прочая ванильная хуйня. Странно, но в моем случае все действовало с точностью наоборот, с геометрической прогрессией усугубляясь. После великого момента осознания моя и без того оставлявшая желать лучшего внешность преумножила свои недостатки в разы. И если сию, без преувеличения, катастрофу на прошлой неделе легально и вполне убедительно выходило сваливать на стресс от конференции, то понедельник сполна открыл мне глаза на картину во всей её красе. Точнее, не-красе. Бледность на лице приобрела невообразимые обороты, лишь сильнее и не выигрышнее подчеркивая огромные синяки под глазами. Спать выходило на порядок меньше, как, впрочем, и есть. Всего за неделю я превратилась в еще большее чудовище, чем была до этого, и невъебически широкие свитеры по неведанной причине лишь сильнее проявляли заселяющуюся в меня худобу.   А по этому ряду причин комментарии подруги звучали ничуть не обидными. В какой-то мере даже забавными.   —И за что моя жизнь настолько отвратительна, —слишком громким выходит мой мученический вздох по окончании фразы, и Мария Юрьевна была бы не Марией Юрьевной, не расслышав его, как зеленый свет для танковой дивизии.   —Podnebesnaya, —моя изломанная английским акцентом фамилия заставляет заебанно замереть на пару с Дианой, а другую часть класса наконец обратить внимание на мою персону впервые за все то время после нашего с биологом скромного возвращения в лицейские стены, —do you have your own thoughts about our topic? I guess you want to show off the granite of knowledge or explain yourself. —она сделала агрессивно-приглашающий жест, слегка отшагнув с сторону, при том нехило испугала сидящую за близлежащей пятой партой Фришину. Женские глаза из-под линз буквально выжигали во мне дыру с явным недовольством, и стушевавшаяся миг назад Диана тихо хихикнула, игриво ущипнув меня за ляжку под партой и немного приведя в чувство. Пришлось спешно подбирать слова на иностранном.   —My apologies, it won’t happen again.   Еще несколько секунд она упорно вгрызается в так нелюбимую ею меня разъяренными глазами, но все же отрывается от сего прелестного занятия, и продолжает наговаривать что-то классу, покручивая в руках корешок ветхого американского словарика, позволяя отвернуться обратно в парту с чистой душой. Я выдыхаю. —А если серьезно, где твои прекрасные формы? —Диана вдруг категорично смотрит на мою ногу, только что подвергнувшуюся ее щипательной издевке. —Неужели наука настолько удручает людей? —У меня серебро, —безынтересно кручу в ладони ручку, пытаясь не уснуть. —Да я в курсе, не зря ж всю неделю «мел» с Димой мониторила. Под партой мне демонстрируется тускло горящий экран телефона с той самой фотографией, на которой я стою в по-настоящему траурном облике на трибуне. И так же быстро под мой фырк мобильник реактивно ретируется в карман подруги, как только Рузская бесшумно огибает наш ряд, задержав на мне и Воронцовой особенно категоричный взгляд. А мы, как ни в чем не бывало, крайне заинтересованно якобы продолжаем светскую беседу насчет текста в учебнике. Похоже, нас скоро выгонят в коридор. Но Диана, непробиваемая, ничему у жизни не учится: —И че ты такая грустная? Это я тут себя на фоне такого гения ущербной чувствовать должна. —Да уж лучше б я туда вообще не поехала. —Да ты офигела. Петрович тут ради тебя хрен знает сколько времени и капиталов отвалил, да причем не зря, а она «лучше б вообще не поехала». —Ну так тем более, еще и Громова разорила, —смешки смешками, а на самом деле неудобно из-за этого. Прям плечи заламывает от чувства, какая я бесполезная тварь. —Ого, —Диана отвлеченно уставилась на мои уши, потянувшись пальцами к ним, —у тебя что, новые сережки? Какой шик, —обрамленные железкой кристаллики дернулись. —Поднебесная! —все присутствующие аж об парты коленями ударились от громогласного ора англичанки. Я с заложенным ухом испуганно на нее глянула, и та, совсем вышедшая из себя, еще громче ударила кулаком по столу. —Я сейчас тебя с Воронцовой к завучу спроважу, там пообсуждаете свои брильянты в ушах. Господи Боже, да она на русский перешла! Мама, дорогая, поминай как звали. —We are very sorry... —еле проговорила Воронцова от смеха, подкатывающего к горлу, и я отчаянно попыталась оттянуть губы пониже, иначе мы рискуем стать распятыми при входе в корпус, и мне к грудь почти молнией вонзился разъяренный взор учительницы. Нас не просто выгонят, но еще и палками предварительно изобьют. Прямо Христовы страсти. * * *   На возобновлении диалога мы уже идем по коридору второго этажа за спиной Васи спустя несколько уроков, который завис в телефоне с не слишком довольным выражением. Приходится говорить шепотом, но Диане это понятие мало знакомо, и она не очень-то тихо бубнит мне в висок. Ей, не такой уж, впрочем, высокой, таки приходится слегка нагибаться к низкой мне, чтобы что-то сказать.   —Ну что, не было у вас в номере отеля жарких сцен? —играет бровями, и я излишне долго заглядываюсь в зеркало, которое мы минуем. Господи, ужаснее выглядеть не дано ну просто никому.   —Не было.   —Ты хотела сказать, к сожалению.   Да, хотела.   —Не было. —идиотски повторяю, но, стоит мне только мрачно опустить взгляд в ноги, как мой неопределенной породы радар моментально срабатывает, и, судорожно обернувшись, замираю на месте, помешав пройти какому-то девятикласснику, врезавшемуся в меня сзади с недовольным бурчанием. Воронцова останавливается рядом скорее на автомате, недоуменно взглянув.   —Что? —запоздало прослеживает мой взгляд, и её лицо сначала озаряет хитрая улыбка. —А-а-а… —многозначительно тянет, но, стоит только толпе младших классов ввалиться в один из кабинетов, и немного рассеять весь хаос протянувшегося помещения, как лицо подруги пренебрежительно искажается.   Громов стоит где-то недалеко от окон, а рядом с ним так и вьется доска-Настя, то и дело покачивая тощими бедрами, не многозначно и слишком очевидно оправляя юбку, приглаживая красивые волосы. Рядом с ней еще парочка завсегдатаях фрейлин, которых я отчего-то совсем не помню поименно. Вот её рука будто непроизвольно касается его предплечья. Мое лицо аж сводит оттого, насколько сильно сжалась челюсть. Норская слишком сильно жестикулирует, словно канарейка, биолог слушает её с каким-то неясным выражением лица, пару раз с улыбкой что-то ответив.   Дева Мария, да как она смеет осквернять своим присутствием его легендарную бордовую рубашку.   Стоит моей одеревенелой ноге не без усилия, наконец, передвинуться, как рядом с их компанией из ниоткуда образуется девчонка, на вид, класса из седьмого. Скромно спрашивает что-то у него, демонстрируя толстую тетрадь, заставляя распинавшуюся до того Анастасию в ожидании злобно умолкнуть, и мне становится совсем уж неприятно. Прям ауч.   —Да прибудет со мной сила, —усмехаюсь, утаскивая Диану на лестницу. Блевать от себя тянет. Я ревную этого злополучного Петровича к каждому столбу.   —Козел! —вдохновенно делится подруга со всей лестницей, лишь после слегка утихнув. —Сначала на меня обязанности старосты скинул, теперь с этой штукатуркой щебечет, как воробьи в кустах, —ох-х, ну вот это сравнение про кусты удручает меня еще больше. —Кстати, —голос девушки вмиг становится куда серьезней, и она, воровато оглядевшись по сторонам, когда мы выползаем на пустующем третьем этаже, утягивает меня к кабинету, за чем я недоуменно наблюдаю, —эта сука совсем одичала, пока тебя не было. Опрокинутый поднос, конечно, был заебенным, от меня вообще пожизненное уважение, но-о… —снова ее глаза из-под очков активно бегают по холодным стенам, будто она сейчас посвятит меня в государственную тайну, —она обещала тебя уничтожить.   Удивленно поднимаю бровь. Не понимаю.   —В каком смысле?   —Это уже у неё спрашивать надо. Хер знает. Она как налетела на меня во вторник. Где эта тварь, где эта тварь?! —забавно скривилась, удивительно похоже изображая Норскую. —В общем, я бы на твоем месте поводов ей не давала. Мало ли чё она удумает. У неё целая армия напомаженных. Ну, не армия конечно, но взвод уж точно наберется.   Не выдерживаю, усмехаясь.   —Бред. Она меня четыре года игнорировала, кому я вообще сдалась. Блузочку постирала и пошла дальше задом вертеть.   —Да она это дело с рук сто процентов не спустит с рук! Особенно с тех, которые всегда принижали ее интеллект амёбы. Это закон номер один среди шл…   —О, дамы уже здесь, —мужской голос сбоку заставляет подпрыгнуть не только меня, но и мигом захлопнувшую рот Диану, которая тут же опасливо посмотрела на вылезшего буквально из воздушной оболочки Громова. Интересно, он давно тут маячит? —А где моя основная развлекательная программа? —отпирает дверь кабинета, звеня ключами, после чего открывает, позволяя нам юркнуть внутрь. Воронцова это и делает, а я, как последняя идиотка, припаяна к полу, стою и гляжу на учителя. Он в ответ озадаченно поднимает глаза на меня, будто только сейчас узнает во мне ту самую Поднебесную. Ту самую неприметную папочку в самом дальнем углу монитора.   Ох, как же мне плохо.   —В том цирке еще программу доделывают. —усмехается очкастая, абстрактно поводив рукой в воздухе, уже обустраивая свое рабочее место. Я все же дергаюсь, словно пораженная током, опускаю взгляд в пол под пристальным взглядом, плетясь к своей парте.   Ох, Боже, какой кошмар. Я становлюсь все глупее и глупее с каждым разом, как нахожусь рядом с ним. Мозг — моя последняя надежда и опора — атрофируется с немыслимой успешностью.   Громов тихо проходит следом, останавливаясь возле своего стола. Диана в кои-то веке самостоятельно села ближе, чем за четвертую парту. Однако урок химии у меня все же обещает пройти в гордом одиночестве.   —Поднебесная, послужи народу, оформи журнальчик, —протягивает мне тощую книжку, и я киваю, забирая её и напрягая память. Так, из нас одиннадцати сегодня едва наберется пять человек. Похоже, все же прознали про лабораторную, потому что только она способна вызвать такое перекати-поле. Фришина даже не поскупилась на театральные боли в голове и свинтила к медпункт. Воронцова снова жалуется Петровичу на его негуманные отмщения за прогулы, и клянется отныне никогда не оставаться в школе в период моего отсутствия, чем явно доставляет ему садистское удовольствие. Ему нужно работать в концлагере, а не в учебных заведениях.   Безынтересно рисую «энки», косо поглядывая на подготовленное оборудование на его столе со всем тем несчастием, которое только можно проявлять. Гребаные лабы уродуют мою жизнь на каждом шагу. Ломают мне мозг с той же завидной частотой, с какой у меня со штатива слетает муфта вместе с колбой. Я порядком разоряю школу на пробирки и посуду из столовой.   Со звонком класс наполняется парнями. Из них всего-навсего Вася и Руденко. Последний, завидев пугающие склянки, моментально спешит подбиться ко мне в пару, Диана завербовывает Косеррина, а самой последней заплывшая в кабинет Аня презрительно молчит из конца класса. Однако, когда мои попытки отвязаться от Игоря помягче обретают свою определенную бессмысленность, мой благоверный вырывает меня в одиночество, подсылая парня к мигом скуксившейся Бароновой.   И снова все по заезженному кругу. Тетрадь, практическая работа, техника выполнения, склянки. Горелка, колба, стакан, вода. Снова колба. Банка, вода. Наблюдения, склянка, переливания.   Монотонные движения рук настолько утомляют, что хочется зевнуть покрепче. Резинка крайне хреново держит мои волосы, рассыпая передние пряди по лицу. Приходится то и дело их сдувать. Взгляд предательски не следит за веществами, натыкаясь на вальяжно прохаживающегося химика, который пристально следит за работами четырех парт, но ко мне не подходит. Даже немного обидно.   Снова переливание, наблюдение. Штатив странно поскрипывает, не собираясь остановиться в возмущениях, что ему приходится держать мои приборы слишком долго.   Я все не могу отвязаться от слов Дианы, совершенно не понимая их. Да, отношения с Норской у меня никогда не складывались во что-то благоприятное, но мало ли испорченный блузок у нее было в жизни. В конце концов, пол школы уж наверняка подкрепилось и вдоволь насытилось жестом кривых рук Поднебесной, ведь глупо утверждать, что весь лицей стал бы ее боготворить. Да и шмотки у нее вроде не такие уж брендовые, не из цума — и хорошо.   И все-таки, я константно — серая фигурка на общем снимке класса, серая строчка в школьном рейтинге, своего рода лишняя пылинка на поверхности общеобразовательной столешницы. Пылинка случайно осела на чернильное пятно потекшей ручки, пропитавшее древесину. И вроде бы пятно высохло достаточно, чтобы не губить бедную маленькую пылинку своими вязкими руками. А может, это лишь моя попытка оправдаться.   Иногда биолог притормаживает возле Анны, подходя ближе и что-то указывая в тетради, та кривит ярко накрашенные губы в полуулыбке. Пальцы сжимают ручку едва ли не до трещин, заставляя отвернуться в тетрадь, не забыв хмуро пробежать по его спине. И все же предательски глаза снова плывут наверх, а челюсти до предельного скрипят. Лезвия на крыльях дерут органы в ошметки с отзвуками хлюпающей крови.   Вжик.   Все оборачиваются на звон разбившегося стекла. Сучий штатив. Мудацкая отвалившаяся муфта. Мой прекрасный белый свитер, до сего не оскверненный ни единой лишней молекулой воздуха, расцветает живописным пятном возле горла, капает на тетрадку.   Вот блять.   Чужие руки подхватывают меня за предплечья сзади, молча отводя в лаборантскую. Одноклассники, после небольшой заминки, снова скромно оживают, с большей осторожностью берут в руки колбы. Из-за закрытой двери вновь слышатся лёгкие соприкасания стёкол. Холодная вода затекает под свитер, пытаясь хоть как-то спасти многострадальную шею. Громов сзади премило придерживает мои волосы.   И где же очередное «бестолочь»?   Тяжелый вздох сзади.   —Ох, Поднебесная, —кран под напором мужской ладони затихает, и я только мысленно усмехаюсь своему невезению. Прямо дежавю, —ты с кислотой совсем не дружишь, да? —отводит меня ближе к столу, залезая в ящики тумбы и доставая вату. Внимательно наблюдаю за его действиями, не обращая внимания на жжение, ровно до того момента, как он не останавливается совсем рядом. Снова вздох. Глаза напротив опускаются в пол, рука заносится за голову. —Снимай свитер.   Я остолбенела.   —Зачем?   Господи, Поднебесная, что за тупые вопросы? Конечно чтобы трахаться.   —Он пропитался кислотой. —усмехается без задней мысли. Как-то даже обычно. Не такая фурия, как в прошлый раз, когда он чуть не придушил меня возле этого же стола.   Черт бы побрал твои гребаные уроки химии.   Лениво тянусь пальцами к концу кофты, лектор помогает осторожно стянуть промокшую горловину, не касаясь лица. Вот и за что я такая криворукая? Надеюсь, мою красноту можно свести на непроветренность кабинета и уж больно хорошее отопление. Иначе мне слишком релевантно неловко стоять перед ним в одном лифчике. Да и вообще, окажись на его месте любой другой мужик, было бы, наверное, ничуть не лучше. Хотя мне не так часто приходилось прилюдно раздеваться, чтобы судить о таком.   Вата опускается на ключицу, и я, честно, продала бы все свои сокровища и нажитые деньги, лишь бы он так внимательно не разглядывал красное пятно на моей коже. Вата мокрая и холодная. Но вздрагиваю я едва ли из-за этого.   —Я и сама могу, —еле слышным шепотом.   Громов лишь кивает, отдавая её мне, и отходит на пару шагов в сторону. Слава Богу, учтиво отворачивается. На несколько минут пропадает в классе, оставляя меня в душной коморке одну. Облегченно вздыхаю. Становится за себя крайне неловко. Мало того, что уже во второй раз все пролитое моими клешнями убирать приходится ему, так еще и возиться с моими ожогами, и вдобавок приходится смотреть на полуголых учениц. Аж стыдно. Конечно, у него техника безопасности, инструкции и куча прочей херни.   Интересно, а самоличная обработка боевых ранений обязательна?    Когда Илья Петрович возвращается, из-за стен слышится гул перемены. Я пытаюсь хоть немного скрасить — лишь ради себя самой — напряженное молчание.   —Надеюсь, хоть после этого вы отстраните меня от лаб, —Громов улыбается, аккуратно поддевая мою руку и отводя в сторону, глядя на покраснение.   —Складывается ощущение, что ради этого ты готова выпуститься уже с ожогами по всему телу. —снова ему приходится отводить в сторону мои надоедливые волосы, подальше от следов моих искренних стараний. —Тебе есть во что переодеться?   —Я не ношу с собой в школу шкаф одежды.   Стеснение свое всеми силами запихиваю в самые дальние углы, стараясь выглядеть как можно более естественной. Неосознанно подражаю в этом ему. Ей-богу, с таким еблом стоит, будто каждый день принимает здесь тяжелораненых барышень без одежды.   Сама себя колю. Может, и принимает. Вот только это уже не мое дело.   Мужчина задумчиво трёт переносицу, оглядывая мой внешний вид. Стою смирно, как солдат. Можно подумать, не первый раз прохожу кастинг на подбор сутенёра. Наверное, выгляжу в его глазах довольно уморительно.   —Надо бы тебя с уроков отпросить. Что у тебя осталось?   —Физкультура и информатика, —кивает, озадаченно обводя взглядом лабораторную. А они меня наверняка прибьют при первой же встрече, потому наживать себе еще кучу врагов среди учительского состава не особо улыбается. —Да я отсижу.   —В таком-то виде? —вновь улыбка. Ха-ха, не смешно, блять. Ты даже не представляешь, как я себя чувствую. —Ладно, не хмурься, —фалангой касается между моих бровей, смущая в разы больше прежнего. —Дам тебе свой пиджак и пойдешь домой, ладно? —приятно улыбается, и грешно такому отказать. Но я не забываю удивленно вскинуть бровь.   —У вас есть пиджак?   Странно, что меня смущает куда больше наличие у Громова такого элементарного текстильного выродка, как пиджак, чем то, насколько до абсурдного смешно выглядит эта сцена из дешевых бульварных романов. Он, видно, того же мнения.   —Тебя это так сильно пугает? Представляешь, у меня даже галстуки есть.   Ну, хватит.   Перенеся путешествие из дебрей шкафа в углу, синяя плотная ткань опускается на мои колени, а затем спешно перекидывается на плечи. Господи, да я даже в его рубашке не так глубоко тонула. Застегнув все пуговицы, любуюсь невпечатляющими результатами. Едва ли из этого огромного разреза ничего не видно. Громов спешно маячит от двери лабораторной к двери класса, перекидывая скопления бумаг с одного стола на другой. Я бы даже помогла ему сейчас убрать весь злосчастный инвентарь, если бы при каждом моем движении это запылившееся чудо руки портного не ездило по коже, как волчок по полу, все время подчеркивая мои не слишком привлекательные оголенные участки. Петрович в мою сторону почти не смотрел, поглядывая на часы и пытаясь что-то найти в ящике стола. Не знаю даже, радовало это, или же огорчало.   —Домой я не пойду, —мой хриплый голос наконец привлекает чужое внимание, и темные глаза моментально оказываются на моем лице. С прицельной точностью, —сейчас. —с запозданием добавляю.   Биолог выпрямляется. Строго прищуриваясь.   —На урок ты так не пойдешь.   —На урок не пойду, —с кивком соглашаюсь.   —Поднебесная, —вздох. Такое ощущение, что моя фамилия для него уже звучит, как что-то фатальное и непоправимо утомляющее, —два урока пропустишь — не умрешь. —огибает стол, опять оказываясь возле меня. Приходится запрокинуть голову, чтобы отвлечься от пуговиц его рубашки, почти касающихся моей кожи. —Бога ради, иди домой. Я тебя отпрошу. Давай, это мой приказ, как классного руководителя.   Волосы уже в который раз проминаются под мужской ладонью, готовые стать запутаннее любого любовного многоугольника, но все же остаются в покое, лишь под тяжестью чужой руки.   —Бабушка меня убьет, если узнает. А она узнает, если я приду на пару часов раньше нужного.   Устало смотрит, и мне даже становится от себя тошно. Да, мешаю я тебе работать. Да, проливаю вещества на твоих уроках. Да, из-за меня тебе приходится дергаться на всякие конференции, а потом выслушивать нытье о том, что мне страшно и что я мизантропическая катастрофа. И да, мне за это стыдно. Но что поделать, если я глобально настолько невезучая во всех сферах своей жизнедеятельности, а тебе все время не лень помочь такому человеческому мусору.   —Ох, Поднебесная, —поправляет лацканы своего допотопного пиджака на мне, как матери приглаживают их на своих сыновьях, идущих на свою первую сентябрьскую линейку. И почему-то именно сейчас я непроизвольно краснею, вовсю смотря в глаза напротив, —какая же ты бестолочь. —улыбаюсь, продолжая пилить его неотрывным взглядом. Кажется, даже не моргаю. Трель звонка едко оглушает, заставляет испуганно дернуться и покоситься в сторону полуоткрытой двери, откуда уже слышится шум толпящегося возле кабинета табуна школьников. Доносятся какие-то нечленораздельные звонкие обрывки разговоров. А вот мой драгоценный любитель бордового на это внимание особо не обращает, как и на то, что начался урок, и входную дверь его класса сейчас выдернут к чертям. Доверительно смотрит, настолько пристально, что я сперва теряюсь, не сразу понимая, чем заслужила такой взор. —Ладно. Два урока лаборантская в твоем распоряжении, —ключи заговорчески бренчат, опускаясь в мою ладонь, —чтобы не было прецедентов, лучше закрой дверь на замок. И запомни: для всех остальных ты у меня отрабатываешь за невыполненные лабораторные нормативы. Прямо-таки покрывательство в чистом виде, мой господин.   —Спасибо.   Мужские пальцы в последний раз теряются в кудрях, и дверь за ним закрывается, оставляя меня в душной коморке тет-а-тет со вселенским смущением и идиотской улыбкой. По моей прихоти замочная скважина крайне противно щелкает, и пустота за стеной тут же наполняется теперь уже куда более различимым шумом не сконцентрировавшихся еще учеников. Воровато осматриваю его стол, вычленяя из свеженьких стопок пятую и шестую параллели, сдавшие корявыми буквами выцарапанные тесты из ничтожных пятнадцати вопросов. Перетаскиваю к себе, мну в руках прекрасную учительскую ручку. Хоть разгружу ему рабочий день, а заодно наработаю подделывание подписей чуть лучше. * * *   До забавного странное имел день и продолжение. На информатику с физкультурой я так и не явилась, в течении мучительных сорока пяти минут последней красочно представляя, так Хромосов с наслаждением ломает мне шею, скручивая до болезненного хруста. Но, стоило урокам закончиться, выходить из своего убежища я не торопилась. И вот мы с Громовым уже битый час сидели за его столом. Он — проверяя тетради для практик, я — выменивая свои неудачные лабораторные на тестовые задания. Уличный ветер то и дело пробирался сквозь довольно узкую щель рамы, откинутой на зимнее проветривание, и это значительно способствовало моей все более выявляющейся сгорбленности и шмыганью носом. Сосредоточенный и активно вглядывающийся сквозь линзы биолог, устало вздохнув, все же поднял взгляд на меня, неожиданно выдав:     —Закрыть окно?   Я так удивленно на него посмотрела, что, похоже, зеркально испугала.   —Да нет, нормально, —для пущей показательности безразлично махнула рукой, вгрызаясь в несчастный карандаш и глядя на задание с составлением электронно-графических конфигураций. Высчитывание электронов мне давалось с непреодолимым трудом, а их проскоки и вовсе ломали превратившийся к концу дня в кашу мозг. И все-таки преподаватель, привстав, сурово захлопнул окно, прокрутив скрипящую ручку.   Ну блять, зачем спрашивал, если все равно готов задыхаться тут с душной мной, ну?   Неловко поджала губы, снова сбившись со счета, и с закатыванием глаз вернулась к начало строчки. Химик, выровняв стопки, на колесиках кресла подъехал ближе, цепляясь глазами за каракули на листах.   —Снова ошибка, —его старанием на листе появилась черта от грифеля карандаша. Он, привычно до неприличного близко оказавшись, начал проводить линии. Я аж отпряла от тестов, чтобы не смущать саму же себя нахождением громовской головы излишне близко к его же огромному пиджаку. Еле пересиливала себя смотреть исключительно непосредственно на текст. —Поднебесная, дорогая, у меня складывается ощущение, что ты специально делаешь эти ошибки, —пытливо и хитро заглянул в глаза, вызвав искреннее возмущение.   —Ну конечно! Мало-то мне троек в журнале!   —Ну а как иначе объяснить, что у тебя одна и та же ошибка четвертый раз подряд? Вот он, электрончик, —сверкнул очками в холоде солнечного света, обводя карандашом часть формулы, —и вот он из 4s мигрирует в 3d, чтобы она чувствовала себя полноценной и счастливой, —нагибаюсь ближе, прищуриваюсь к правкам.   —А-а... Господи, точно… Это же медь.   —Ну вот, видишь. Ты же все знаешь.   Да знать-то я знаю, только не помню нихуя, это да.   —Спасибо, —спешно подчищаю свидетельства своей тупости, за чем с иронией наблюдает мужчина. Победно ставлю точку ни к месту под издевательские аплодисменты сбоку. Но тот, тут же замерев, опять поглядывает в одно из заданий.   —Стоп-стоп-стоп, —мой породнившийся уже тестик плавно ускользает в прекрасные руки биолога, и уж слишком он ужасающе восторженно смотрит в него, чтобы я не дернулась пугливо, во все глаза наблюдая за его ехиной улыбкой. —Сколько-сколько у тебя нуклонов у серы? Пятнадцать?   —Ой-ой-ой, —прикладываю пальцы к виску, хотя желательнее приложить дуло, и нервно смеюсь в ладонь.   —Поднебесная, я щас тебя ударю, —и он ударяет невесомым листком по голове, а я спешно исправляю на единичку цифры.   Сплошной абьюз. Кошмар просто.   Становится так приятно от этого «удара», что хочется покрутить у виска и посмотреть на себя, как на умалишенную, и все же еще раз почувствовать то же самое.   —Только не говорите Ланиной, она и так меня не любит.   —Я лучше тебя во второй класс отправлю, чтобы получше выучила правила сложения.   —Классно, там как раз нет химии и информатики, —завершив тест, торжественно отдаю его Громову, напущено обиженно на меня посмотревшему. Улыбка лишь шире растянулась. —Ну а что, не дается мне она, —ко всему сразу отношу эти слова. И обрываю их, смотря, как мужчина выводит красным гелем четверку, хотя им же исправлений вроде не найдено. —Э-эй, да там же все правильно! Ну вы чего, люблю химию всей душой, клянусь! Только поставьте пять.   —Да щас, —щелчок по носу и вовсе выбивает из колеи, —считала-то неправильно, медалистка.   Вот ты говнюк, я же на химии, а не на математике, come on, dude.   —Ладно! —в готовности хрущу пальцами, треща «казненным» стулом по полу, придвигаясь ближе к столу, отчего моего колено случайно врезается в громовское. С вызовом заявляю, —Давайте еще тест.   —Изыди, Поднебесная, помилуй! —вскидывает руки в мировом жесте, высоко подняв брови. —Ты же не хочешь, чтобы твой любимый учитель умер от переработки.   Ещё как хочу.   Но выдыхаю-таки смиренно, оглядываясь на циферблат настенных часов. Почти пять. Телефон все неустанно вибрирует в кармане, по швам расходясь от настойчивости Воронцовой. Мне даже как-то неловко, что не отвечаю, но как я отвечу, когда рядом со мной сидит это божественное изваяние.   —Ладно, пора сваливать, —заключает Петрович, проследив мой взгляд, заставляя вслед за ним подняться из-за стола. Пока он собирал вещи в лабораторной, я все в ожидании мялась около дверей основного класса, то и дело нервно скашивая взгляд на злосчастный пиджак, желая убедиться, что выгляжу нормально. И знаете, что, нихрена я нормально не выгляжу. Стоит лишь молиться, чтобы мне, в таком-то виде, никто не встретился на пересечении трех этажей. Иначе выглядеть мы будем, будто меня только что так вдохновенно выебывали на столе, что порвали одежду. И это бы, возможно, радовало, но не при данных обстоятельствах. —Поднебесная, —материализовался за спиной как всегда неожиданно, отчего пальцы рук намертво вцепились в холодные пуговицы пиджака, и я неуверенно отошла с прохода, пропускаемая биологом на волю. Коридор в ожидании пронаблюдал за моими нервозными оглядками на поиск кого-либо еще, и, к счастью, ожидания оказались неоправданными. —Ты после конференции подавленная.   Тебе стоит поговорить с Ильей Петровичем.   Но почему мне совершенно нечего ему сказать?   —Не люблю вторые места, —выдавливаю из себя неумелую улыбку.   О чем нам нужно поговорить? О моем комплексе отличницы? О конференции в целом? Обо мне? О нем?   Огромным упущением было не уточнить этого у бабушки вчера. Какого черта она имела в виду?   —Именно вторые? —Громов заметно удивился. Мы спускались по лестнице, говоря очень тихо, но эхо передавало фразы ощутимо громко, что начинало меня беспокоить, как настоящего параноика. Мрачно киваю.   Подавленная.   Странно, мне казалось, усилия казаться такой же, как обычно, себя оправдывали.   —Мне куда предпочтительнее было бы занять третье или четвертое, —тихо поясняю, трясущимися пальцами поправляя полы учительского гардероба на мне так, чтобы в достаточной степени переместить разрез как-нибудь на местечко поприличнее. Илья Петрович наблюдает за этим особенно внимательно, но не ехидничает как обычно. Просто наблюдает. И у меня от этого почему-то пересыхает в горле. —Тот москвич будто специально приперся на конференцию, чтобы вконец меня добить.   Первый этаж, к счастью, настолько же пуст. Оживление в школе, видно, закончилось с концом восьмого урока, когда лицей сопроводил стремительно несущихся к выходу учеников. Путь нам лежал почти через все здание, и шаг непроизвольно становился все ленивее.   —Третье или четвертое… —задумчиво смакует он на языке. —А я думал, тебе обиден тот факт, что не первое.   Я усмехаюсь, чувствуя, как брызгает желчь из подкорки грудной клетки, как скребутся там непонятные, давно забытые насекомые, сменяя болезненных «мертвецов».   —Может, из-за родителей. Они же всегда воспринимали меня вторым делом.   Пристального взгляда справа я намеренно пыталась не замечать, спешно натягивая тяжелое промозглое пальто и заматываясь шарфом. Но словила себя на мимолетном желании поделиться с ним более подробной историей своего кочевания из Москвы в наш город. Однако очень вовремя себя одернула.   —Да вы не волнуйтесь, у меня впереди единый государственный и еще куча контрольных по химии и математике. Я с таким графиком не то что отойду через пару дней, так еще успею раз десять вскрыться на депрессивной почве.   —Прекращай так шутить, Поднебесная, —строгий прищур заставляет улыбнуться, с детской смирностью пристыженно замолчать. А вот развязная мужская рука, напротив, легко заправляя выбившиеся волосы за ухо, заставляет сердце пробивать слабые ребра, оживляя аквариум бабочек. Охранник, как по велению самой Госпожи Фортуны, сейчас не на посте, видимо, отошел за новый порцией кофеина к сериальчику, и это лишь сильнее заставляет подойти эйфорию вплотную. Громов свои панибратские жесты словно просчитывает с геометрической точностью. —Иначе я сам тебя вскрою и на лекциях твои засушенные органы демонстрировать параллели буду.   —Обычно такое прижизненно оплачивается за подписание контракта, —язвлю, собираясь еще добавить, что ему могу и не за деньги такое подписать, но, скользнув по холодному коридору взором, застываю, чувствуя в глотке неприятный колючий ком. В конце, возле стендов напротив дверей столовой, замерла Норская. Замерла, смотря никуда больше, как на нас. На руку химика, запутавшуюся в моих волосах. На мое бледное выражение. Я замечаю ее кривую, хитрую ухмылку настоящей победительницы.   Тогда я даже не понимала, насколько это был полным провалом.