Sauveur

       —Что, снова?   —По-моему это должен спрашивать я, —усмешкой замечает мужчина, сосредоточенно вычёркивая мои каракули под испепеляющим взглядом. Кидаю на его профиль сконфуженный взор, пока тот с шумным вздохом находит очередную ошибку и охуевше поднимает брови: —Поднебесная, напомни-ка, в тебе математические способности когда умерли смертью храбрых? Семнадцать минус два у нас девятнадцать, оказывается.   Хмуро перевешиваюсь ему через весь стол, чуть не навернув зеленую кружку с давно остывшим кофеином на дне. Осознание, что положение мое не совсем приличное, приходит только после его принятия, так что исправлять что-то уже поздно. Тот, заметив это, лукаво ухмыляется, и меня аж слепит от того, как у этого беса глаза сверкают.   Блять, верните меня в третий класс.   —Ну… оно так случайно вышло…   —Ага, и магний у нас случайно во втором периоде.   —Ну хватит, я правда косая. Если хотите, принесу вам справку от окулиста, —обиженно выуживаю из-под его рук свой рукописный позор, и, как назло, следующая работа в стопке тоже моя. Вообще не понимаю, как мы успеваем писать ему тесты так часто. Громов хихикает, комментируя мое везение, пока я пытаюсь сосредоточиться на домашнем задании по английскому. Ебучее словообразование почему-то помешано на каких-то совершенно заковыристых словах, некоторые из которых я вижу вообще впервые, да и читаю с трудом. А отдаться лингвистике рядом с химиком, к сведению, фактически невозможно. Не лишним будет записаться на курсы медитации, иначе взгляд предательски ползет все время то на свои проверяемые самостоятельные — из фатального любопытства, то на самого Илью Петровича — уже не из банального чувства эстетики. И еще этот внутренний диалог «Лена, блять, отвернись и смотри на засохший фикус» повторяется каждые три минуты. Так и до ручки недалеко.   В классе мирно и тихо. Только мы вдвоем скрежещем ручками до столешницам, едва обволакиваемые бьющим шумом из актового. То ли это так вдохновенно включают классику на колонках, то ли на кого-то очень воодушевленно кричат, вот уж непонятно.   Спустя законченное мною упражнение Громов страдальчески вздыхает и бьет себя ладонью по лицу, чуть не разбив забытые очки. Я аж рефлекторно скручиваюсь над партой в креветку от такого явного утомления напротив. Уж если кто и станет жертвой насилия из-за всеобщей неизлечимой тупости, так яро проявляемой на контрольный всей школой, то это буду я, так как другие варианты сейчас вне поля зрения и досягаемости.   —Чай будешь? —совсем тихо хрипит, прочищая горло и поднимаясь с кресла. Бедненький, мы его довели.   —Да.   Дверь лабораторки тем временем уже давно скрипит. Щелкает крышка эклектического чайника, который мы командно насилуем с лектором по три раза в неделю. Иногда вообще складывается ощущение, что вместо учебы я хожу к нему на допы чаи гонять да новую репутацию бетоном выкладывать.   —Ты когда домой собираешься?   Растерянно отнимаюсь от подражания кроту, вылезая из рюкзака. Хлопаю глазами, роняя пенал и рассыпая ручки по всему кабинету.   —Блять, —само слетает с губ прежде, чем я успеваю осознать, что сказала. Епта. Из-за косяка вылезает недовольно-насмешливая улыбочка, когда я встаю на колени. Пытаюсь реанимироваться невозмутимым: —Не знаю, мне без разницы. Вы спешите? —тот, все еще недобро посмеиваясь, приближается, на ходу поднимая мой карандаш и подавая. —Спасибо.   —Нет, но у меня к тебе просьба, —ух ты, какие мы таинственные. Петрович присаживается рядом, и мы, как туристы Калининграда, откапываем, словно кусочки янтаря в песке, мои бесконечные письменные принадлежности. Мило, но не стоило. В конце концов, одно дело ползать на коленях перед учителем, другое — ползать вместе с ним. Ей-богу, мне неловко. Повезло раскидать их по всему паркету, поэтому я, как гусыня, обшарпала половину класса, несколько раз толкнув преподавателя то коленкой, то пятой точкой. Он на это только вздохнул и сказал, что скоро начнет агрессивную борьбу. Маньяк, честное слово. Шансов против Месье у меня никак не было, так что пришлось слегка поумерить пыл своего нескоординированного тела.   Внизу кто-то нечленораздельно заорал очень высоким тембром — клянусь, это в актовый явилась Эльмира Феодосьевна. Мы даже замерли синхронно, переглянувшись.   —Сейчас коридоры понесут реки из слез и истеричных утопленников, —мрачно пробубнила я под аккомпанемент душераздирающих пиздежек Сарановой, преодолевавших три этажа и еще целое крыло. По классу раскатился смех Громова. Чайник вскипел как раз в момент того, как все свои манатки я по памяти собрала, и мой благоверный удалился нашаманивать чифирь.   И всякий раз, когда он уходил, ветер за окном начинал задувать с новой силой, будто эти порывы кто-то долго сдерживал. Становилось тоскливо, когда я окидывала взглядом темнеющий пейзаж за окнами. Белый круг северного солнца выглядывал из-за дымки совсем немного, и противоположная часть лицея уже могла наблюдать приглушенное темное небо. С крыш изредка ссыпался снег, отчего карнизы протяжно рокотали, и мимо проносились шибанутые голуби. Зимой, пожалуй, хорошее настроение появлялось реже, чем хотелось бы. Я все вспоминала, сколько всего мне нужно уже, наконец, закончить. Уже почти решен ребус Васи, не разобрана ситуация с дедушкиной лодкой, ничего не решено с Громовым и дальнейшими перспективами. Еще и ебучий бал явился слишком невовремя. Сплошь одни проблемы, хоть сейчас петлю за люстру цепляй.   Петрович вскоре вернулся с двумя дымящимися чашками, одну вручив мне. Ухватилась за нее дрожащими руками, кивнув, однако первое от Громова не ускользнуло.   —Что с тобой?   —Что со мной? —сама аж поверила своему удивлению. Осторожно вдохнула воздух, чувствуя пряные нотки с чем-то горьким. Корица с… что это, апельсин?   —Нервная ты в последние дни, —лектор опустился за стол, заебанно окидывая взглядом поселившийся на нем хаос. Я усмехнулась. Еще бы я на расслабоне ходила, пока каждый мой вдох и шаг сопровождается незваным перешептыванием. А с тобой в одном помещении вообще дышать ровно невозможно. Хотя ты, наверное, об этом в курсе.   —Да как всегда. Сплю плохо. К тому же экзамен не за горами, —не сказать, что совсем уж врала — душевные мучения ЕГЭ в частности вызывало. Та что даже отмазки звучали более чем правдоподобными. Молодец, Леночка, возьми с полки пирожок.   —Насчет университета что-нибудь решила?   И это оказался удар ниже пояса. Скомканное «не знаю» прозвучит очень глупо. Я, конечно, помнила слова Ильи Петровича. В Лизин университет поступать — означало бы обесценивать мои многолетние стремления учиться и продвигаться вперед. Это также — плевать на все надежды учителей, которые всю мою школьную жизнь помогали мне, и бабушки, которая всегда искренне восхищалась такой тягой в образованию. Лужский институт мне такового дать, к сожалению, не собирался. Путь в Петербург, город мечт Воронцовой и моих в том же скромном числе, был, можно сказать, проложен довольно прочным фундаментом конференции. Все дальнейшее зависело уже от баллов за единый государственный. И вот здесь пыла и самоуверенности у меня убавлялось. Конечно, Россия огромна. Не Питер — так Новосибирск, не Новосибирск — так Йошкар-Ола, не она — так Красноярск, да хоть Пермь, хоть Тула. Выбор огромен, и мне далеко не обязательно стремиться покорять столицу, как обычную, так и северную. С хорошим результатом — в который все отчего-то безапелляционно верили — мне открыты все дороги. Совсем иное дело — уже моя вера в себя, почти отсутствующая на том контрасте между ровесниками на олимпиаде и здесь, в школе. Разница колоссальна, и мне было страшно представлять, что за бюджетное место — а ни на какое другое надежд и возможностей больше не было — мне предстоит бороться с олимпиадниками. Только вот здесь количество претендентов мне уже никто озвучить не сможет.   Даже возьми как провиденье, что меня примут в Санкт-Петербурге — уезжать из родного города мне страшно. Здесь у меня все. У меня не будет возможности увезти с собой бабушку, но и оставлять ее здесь — не позволит мне совесть. В одиночестве она успела настрадаться уже предостаточно, и я буду последней, кто ей это позволит продолжать делать. Однако и признавать ее якорем, удерживающим меня в этой глухой дыре, будет неблагодарно и эгоистично. У меня здесь и друзья, и учителя, которые стали мне куда роднее, чем просто люди, проверяющие мои тетради и выставляющие столбики пятерок. Один только Громов уже составляет отдельную категорию, ради которой хочется остаться.   А по другую сторону говорит человеческая жажда самореализации. Кто знает, быть может, оставь я все это за спиной, меня ждет гораздо лучшее будущее. Быть может, там, впереди — моя блистательная карьера, будущая семья, новые приятели и лучшая жизнь. Цепляться за старое и несбывшееся — удел слабохарактерных и трусливых. Возможно, стоит хоть раз в жизни побыть сукой, но добиться этим большего. Возможно. Но и здесь дилемма. Родительский пример у меня перед глазами. И едва ли нормальный человек захочет повторить за Даниилом. Мне претит мысль, что я могу предать близких ради карьеры, которая не принесет мне ничего, кроме материальных ресурсов на жизнь в достатке. Что я могу быть такой же, которой не будет дела до собственной семьи, до моральных устоев. Ни до родителей, ни до жены, ни до дочери. И, может, я с бабушкой с дедом — не его выбор, а оттого осуждать его поступки сложно, однако Аглая — явно инициатива личная. А поэтому все, что творилось в моей семье и творится до сих пор в разных уголках страны — ящик Пандоры, который страшно хочется открыть и уничтожить одновременно.   И у меня слишком много размышлений, чтобы решать такие вопросы. Еще не время. И емкое «не знаю» под мой задумчивый смешок и сканирующий взгляд напротив отражает все предельно ясно. Жизнь дает мне слишком много выборов. И этим шансом решать я распоряжаться предательски не умею.   На пару минут воцарилась приятная тишина, нарушаемая лишь глухим звяканьем наших чашек об стол и моим рукописанием.   Но спокойствие, увы, как всегда недолговечно:   —Илья Петрович! —дверь в кабинет далеко не тихо отворилась, да с такой силой, что ударилась о примыкающую стенку, и настолько резкие и грозные движения на пару с голосом могли принадлежать только Рузской. Я от такого напора аж рукой дернулась, и чернильная полоса резко пересекла половину тетрадного листа. Разочарованно на него пялилась, едва ли не плача от отчаяния. Заехала своим рукожопством прямо на домашний график, перечерченный восемьсот раз.    Женщина вихрем занеслась в класс, озадаченно приостановившись, лишь когда заметила занявшую коронную первую парту меня, но, довольно быстро положив на это хуй, снова повернулась к столу напротив. Я еле сдержала улыбку, увидев, как пригнулся ближе к поверхности стола Петрович, похоже, надеясь, что за такими стопищами макулатуры коллега его не заметит. Потому что в руке у нее тоже были какие-то документы. Однако подобный маневр не увенчался успехом, так как Мария Юрьевна подошла к рабочему месту мужчины значительно ближе.   —Добрый день, Мария Юрьевна, —ты говоришь это далеко не голосом человека, считающим этот день добрым. Ну, давай, побольше театральности! Иначе я начну орать станиславское «не верю!»   Громов лениво стянул свои неотразимые очки, поднимая глаза на гостью. Та, в свою очередь, сжала челюсти, с его, пускай всего лишь формальным, но высказыванием явно не соглашаясь, и выдавила кивок.   —Прошу прощения, но ваш класс совсем разбушевался. Четыре докладных за последние две недели, —она гордо вручила ему бумажки, которые учитель, с задержкой потирая глаза, принял, изучая. Женщина продолжала. —При всем уважении, Илья Петрович! Я уже не знаю, как с ними общаться! И ведь с докладных-то посыпались не все. Пожалуйста, постарайтесь вернуть их в чувство! Все-таки в такой обстановке готовить их к экзаменам просто невозможно, вы и сами прекрасно понимаете. Одни только Воронцова, Косеррин, Златоумов да вон, Поднебесная, —она как-то брезгливо, не глядя, махнула рукой в мою сторону, —мозги не разморозили еще. Да еще и с уроков их сегодня дернули, как будто мне нужен их ЕГЭ.   —Не то слово, сам в шоке, Мария Юрьевна. Вы уж извините, я разберусь, —заверительно покивал, молча передавая мне только что полученные бумажки. Без лишних команд поднялась, потащив их в лабораторную. Прям как личный секретарь, ей-богу, мне вон даже платить не нужно.  —И да, мне Вам тоже нужно кое-что передать. Ухин дымит уже и на уроках, —мужчина протянул учительнице ашку, на что та возмущенно открыла рот, но так и закрыла сердито, ворча что-то типа «уже четвертый раз» и забирая пластиковый корпус. Рузская снова глянула на меня непонимающе, остановив голосом в самых дверях:   —Поднебесная, а ты чего не на репетиции? Вы же к балу готовиться должны.   Ох, Господи, об этом уже семьдесят человек спросить успело. Будто алфавит тараторю:   —Я с Руденко в напарниках, —Громов поймал мой взгляд в сети сочувствия и одновременно с этим крайнего осуждения. На секунду забыв, что стоит пояснить чуть лучше, все же вернула взор к сморщившейся англичанке. Ого, неужто меня все поддерживают в этом разочаровании в жизни? —А ему это все, как оказывается, извините, «нафиг надо», поэтому Игорь ушел домой. Танцевать мне больше не с кем.   Да, уже полшколы услышало, что партнер по вальсу, которому я и так радоваться особо не могла, вообще отказался танцевать. И я даже не знаю, стоило мне этому до потолка от счастья чечетку выпрыгивать или плакать, однако никого на замену у нас не было.   —Бедная, —неожиданно виновато нахмурила брови женщина, и я, немного растерянно, осторожно скользнула в лаборантскую, быстренько закинув жалобы благоверному на уже проломившийся под скопом бессмысленных бумаг рабочий стол. —А ты ведь в девятом тоже с ним была, да?   Бог ты мой, Рузская меня пугает. Даже это запомнила, охренеть просто.   —Должно же кому-то в этой жизни везти, —усмехаюсь, снова гремя ключами, запирая уютную биологическую коморочку и роняя методичку, которую пыталась читать на ходу. С кряхтением нагибаюсь за ней, в попытках поднять наебывая еще раз, и со стороны Месье слышится слишком очевидный смешок, утонувший в кулаке.   —М-да, обозлился на тебя Матвей что ли.   —Вообще мне сказали, что, может, нас с Руденко с бала уберут. С него воспитательные беседы, а с меня — не мешаться во время уроков в коридорах. В принципе, довольно выгодное предложение.   Женщина задумчиво опустилась на мой стул, поэтому я, в небольшом замешательстве, остановилась около Громова, не решаясь ее сдвинуть. Пусть посидит, что уж там. Пока ноги держат, могу и постоять, не старая.   —Ну а десятиклассника какого найти? —как мама родная о моем выпускном заботится, я прям сейчас расплачусь. И вправду неожиданное сочувствие со стороны вечно furious Марии Юрьевны.   —Матвей... э-э Игоревич сказал, у них всех своих дел полно. Ну оно, в принципе, и понятно, —пришлось слегка потупить взгляд в мыски своих берц, смутившись такой болтливости. Обычно с Рузской более, чем несколькими фразами, за пределами урочного времени мы не пересекались.   Неожиданно мне на кисть что-то легло.   Боже, что он творит?   Возмущенно стрельнула глазами в невозмутимого биолога, который предельно обыкновенно смотрел на англичанку, а рука его прочнее зацепилась за мою ладонь. Панически замерла, оглянув учительницу. Она, конечно, за такими окопами из тетрадей видеть ничего не могла, но ситуация была не без подгорелой корки. Чужие пальцы скользнули до ладьевидной кости, цепляясь за запястье. Че за херня, дорогой, мы так не договаривались.   —М-да, бывают же люди…   —А я давно говорю, пороть его надо, Игорька, —смеется Громов настолько заразительно, что даже пуленепробиваемая англичанка расплывается в милейшей улыбке. Поразительный все-таки человек. Если подумать, я не видела ни одного индивида, которому бы не нравился Илья Петрович — помимо себя самой в начале года, конечно же. Сейчас стыдно за ту Поднебесную в сентябре, потому что в нынешний момент попробуй выищи в нем недостатки! Да это же ходячий слиток золота. А поскольку моя крыша не без колес, пришлось поддаться такому напору обаятельности с мужской стороны. Интересно, он сам знает об этой своей особенности?   —И вправду. Был у него особо отличительный год, я даже завидую, что ты этого не застал, —неожиданно перешла на «ты», я хуею.   Ради приличия отвела недовольный взгляд от женщины, чтобы не доносить до нее миндалинами свою настороженность в этот момент. Она же, куда ни глянь, всегда со всеми официозничала. Я, конечно, все понимаю, Громов из коллектива, по-моему, вообще один из наиболее молодых, да и с Рузской у них разница в приличный десяток лет жизни и опыта, да и остальные коллеги ему вряд ли выкают… Боже, это ведь обычное дело. Поводов для волнения минимум, но внутри довольно неприязненно кольнуло. Можно же было не при мне с ним так неофициально общаться, ну.   —Ну, родители воспитывать должны, не мы, даже в законодательстве прописано. Ему ведь хуже по жизни будет, да только, сколько не говори, а до Руденко не долетает. Самое обидное, что это влияет на его окружение в том числе, —Петрович вздохнул, незамысловато покрутив мою руку. Внимательно вгляделся в лицо, мыкнув на то, что взглядом я пыталась прожечь задние шкафы, и переплел пальцы, говоря что-то Марии Юрьевне. Я уже не слышала ничего от гула сердца. Физически, это, наверное, не совсем осуществимо, но сокращения четырехкамерного стали слышны, как взрыв фейерверков.   Он смерти моей хочет?   Сильно смутившись, чуть дернула рукой, и лишь сделала хуже. Мужчина сильнее прирос к моей ладони, начав другой рукой мять фаланги, и при том спокойно общаться с англичанкой. На два фронта работает, вы только гляньте!   Рузская ничего не видела и спасать меня, похоже, желанием не горела.   Думай еще теперь, зачем он это делает. У меня, по-моему, скоро взорвется голова. Так что, пожалуй, нахуй все это.   —...да в принципе пора бы уже все это… —он аж охнул. Посмотрел на меня подозрительно, еле заметно вскинув брови. После — на мою царапнувшую его руку. Посмотрели на наши переглядки крайне непонимающе. О Боже, он мне сейчас руку сломает, я прям вижу, как из глаз искры плещут. Громов реанимировался: —в нормальное русло пустить. Хотя с учетом, какая у нас замечательная администрация, что даже своевременно педагогов о мероприятиях важных уведомить не могут, говорить о школе не приходится.   —Именно. Ну ладно, мне бы пора уже, а то так и до дома добраться не успею перед курсом, —устало поднялась женщина, и мы, наконец, спохватились, расцепившись.   —Ладно, Мария Юрьевна, хорошо Вам добраться. Будьте осторожны по пути.   —До завтрашних уроков бы не скончаться в электричке, но спасибо, —мой мир перевернулся, Рузская умеет шутить? —Вам тоже, пока.   —До свидания, —дождался хлопка двери, прежде чем ехидно сверкнуть в меня глазами. Сделала взгляд крайне скептическим, прищурившись. Гляньте на него, задушевно тут со всеми пообщался, а теперь еще и пиздеть меня будет за ответный удар? —Милая, что это происходит?   —Илья Петрович, то, что вы делаете, похоже на абъюз.   Непритворно удивился, нависнув надо мной. Господи, я все никак не перестану с ужасом осознавать нашу разницу в росте. С каждым разом слышать, что я похожа на восьмиклашку все менее обидно, потому что теория кажется до боли оправданной.   —Ниче се, меня так еще в жизни никто не оскорблял, —ох уж эти театральные прикладывания руки к сердцу, ну как не влюбиться в этого актера погорелого театра? —Ну что, погнали?   Не особо понятно, куда, но… —Ага.      * * * Таинственной и мега конфиденциальной просьбой оказалось то, чего ожидать я уж никак не могла.   В этот вечер я таки настояла на том, чтобы Громов катился к чертям собачьим — или куда там его направил весь наш «золотой» совет школы на пару с Рузской, Хромосовым и еще некой русичкой, что вела у младшей параллели, не предупредив заранее, — и на том, чтобы я присмотрела за Ярожором и, в первую очередь, Лерой вместо него. Ему было, на самом деле, очень неловко меня просить о таком, поэтому, озвучив информацию, он, видно, уже пожалев о такой своей резвости, начал отговаривать меня от этой затеи. Ей-богу, странный человек. Ну а я не могла отказать. Оправдала этот порыв первым, что пришло мне в голову — заняться нечем, бабушка снова навещает эти пару дней Варвару, а отблагодарить семью Громовых мне чем-то все же хочется, да и в принципе мне несложно. В конце концов, нужно было проявить должное уважение Батону и Ярославе, что взяли ночные смены, и Ольге Витальевне, что довольно не вовремя простудилась. Да и Громов на меня молился, и его неловкость так нагружать меня под вечер, конечно, имела место быть на пару с просьбами помочь.   Однако на симпозиум не каждый день зовут все-таки. А потому я, как единственный отдыхающий нянь из всех существующих вариантов, радушно поддержала мысль Громова, поручившегося присмотреть за ангелочком до того печального известия о поездке куда-то-там от лица школы, оставить девочку мне. Впрочем, справляться с ребенком оказалось даже легче, чем с неутомимым в своих попытках разодрать меня в клочья котэ. Ну, так казалось поначалу.   К сожалению, учителя вряд ли бы по праву оценили оправдание к отсутствию домашнего задания типа «понимаете, у нас тут с вашим прекрасных сычом Громовым стремные мутки, поэтому я вчера сидела с его племянницей и котом до поздней ночи». Да и мое маниакальное нежелание бросать домашку жаждало умственной нагрузки, потому я параллельно решала задачи по алгебре и присматривала за порученными мне существами. К слову, совершенно неугомонными существами. Ярожор, к величайшему моему счастью, сполна пустив крови и моих ножек на пол, пока я пыталась разобраться с громовской новомодной микроволновкой и накормить ребенка еще в первые часы, успокоился, и сейчас просто гордо слонялся по квартире, противно скрежетал об когтеточку. А вот справляться с киборгом приходилось напрямую параллельно с подношением окровавленных листов дитю Сатаны — Ланиной. Хотя я не сомневаюсь, что она может сойти и за самого Властителя Ада.   —Теть Лен, а что ты делаешь? —девочка отвлеклась от рисования цветными карандашами — Господи, клянусь, такие красивые цветы я научилась рисовать только к третьему классу, и они не ограничивались дуэтом «палка-кружочек» — и осторожно подошла ко мне, заглядывая в размалеванный уравнениями клетчатый лист. Я даже победно отдернула ручку, решив нескончаемый логорифм.   —Домашнюю работу, —на смену алгебре моей нехитрой манипуляцией пришла тетрадь по химии.   —А что такое домашняя лабота?   Счастливый ты ребенок, еще не омраченный тяготой школьной рутины!   —Ученический долг перед учителями, —разглядывая вложенную распечатку с задачами на кетон, которую биолог предложил мне в качестве дополнительного задания на закрытие моих «удовлетворительно», мученически вздохнула в потолок. —Твой дядя совсем меня не жалеет… Вот он, кстати, пламенно расскажет тебе все прелести домашки, —глядя на рисунок в руках задумавшейся девочки, откладываю ручку в сторону. —Где ты научилась так красиво рисовать?   Валерия оживляется, переворачивая свое творение лицевой стороной ко мне, и широко улыбается. Затем своими ладошками хватает мою и тянет из-за стола.   Боже, она что, у отца мускулы позаимствовала? Откуда столько силы?   Приведенная — поправочка, буквально притащенная — в маленькую комнату, становлюсь, повёрнутая к боковой стене. Она вся завешана кучей офигительно красивых рисунков, с которых на меня глядят рыбки, домики с солнышками, лицо женщины, смутно напоминающей Ярославу, и даже жирножопый котяра, являющийся мне в кошмарах. Маленькая Громова отрывает от мотка скотча маленький кусок, торжественно прилепив на стену свое очередное чудо. Рисунками увешана, без малого, вся стена маленькой комнаты.   —Наталья Геннадьевна в плошлом году подалила мне во-о-от такой набол каландашей, —начинает девочка, на протягивании слова раскидывая руки, пытаясь показать размер, очевидно, какой-то речной щуки, —и мама научила меня холошо лисовать. Плавда дома мне некуда складывать лисунки, поэтому дядя Илья лазлешил оставлять их здесь.   Взгляд скользит дальше по комнатке, в которой из мебели всего-навсего одна детская кровать с розовым постельным бельем с какими-то принцессами в пышных платьях, да миниатюрный комод с небольшим телевизором.   —Часто остаешься у дяди?   —Несколько лаз в месяц, —Лера быстро пожимает плечами, уже вовсю увлекшись включением китайского телевизора, —лодители много лаботают, часто бывает ночью. Поэтому дядя Илья белёт меня к себе.   Невпопад зачем-то киваю, присаживаясь на кровать возле девочки и глядя в включающийся трещащий экран, на котором тут же загорается какой-то мультфильм. Ох, да помилует меня современный кинематограф.   Через неизвестное количество времени я пришла к выводу, что ни одно даже самое развратное порно не способно так испортить психику человека, как мультики, которые сейчас снимают и продвигают. Такое болото неоригинальных и слишком сложных сюжетов я забуду еще не скоро.   Лера поистине была гиперактивным ребенком. Ее не выматывало ничто, и я с горечью вспоминала, как в детстве единственным развлечением находила очень редкие выходы на улицу, слонения по комнате и игры в шашки с какими-то людьми, которых не помню. А вот предела сил Леры, видимо, в нашей Вселенной не существовало. Интересно, Илья Петрович таким же был в детстве?   В заключение этого дня девочка таки согнула мою несломимую волю и упросила рассказать сказку. Выбор из тех, что сохранились в памяти с детства, пал на «Барбаик Лохо и домовой», которую когда-то давно рассказывала мне бабушка. Разве что, рассказывала она мне сказку на французском, но, рассудив, что ломать мозг дитю я еще не достойна, остановилась на родном языке. И, признаться, это сработало. Веки Леры по мере говора все сильнее прикрывались, и я чувствовала себя героиней дня.   —«…из-за проклятия домового, которого она обидела, она в тридцать лет превратилась в сгорбленную старуху», —я глянула на полуспящую девочку, улыбнувшись. Та сонно перевела на меня взгляд, перевернувшись на бок и утонув в перьевой подушке.   —Теть Лен, а можно спросить? —я с любопытством кивнула. —А почему ты сейчас не дома? Лазве у тебя его нет?   Сморгнула, удивленная слегка неожиданным вопросом.   —Почему же, у каждого есть дом. У меня тоже он есть.   —И лодители тебя не ищут? —светлые глаза испуганно расширились.   Спешно подбирая более подходящие слова, огладила ее по волосам, перебирая запутанные пряди.   —Я живу с бабушкой и предупредила ее о своем отсутствии. Твой дядя попросил меня о помощи, так что ничего страшного в этом нет. Не волнуйся.   —А твои мама и папа? —она озадаченно чутко нахмурилась, явно пытаясь понять, как вообще такое может происходить. Я улыбнулась шире. Мама и папа. Не помню, когда вообще произносила эти слова в своей жизни.   —Они очень-очень далеко отсюда. Еще дальше, чем… граница нашего моря, допустим. Маленькая Громова едва не подскочила, разинув рот.   —Еще дальше?!   —Да. Очень далеко. Может, однажды тебе покажется малым это расстояние. Наш мир в принципе огромен и многогранен. Да и страна у нас огромна на самом деле.   Вах, чувствую себя философом. Хотя бы ради этого ощущения стоит идти в пед.   Девочка завороженно захлопала ресничками, притянув мою ладонь и уткнувшись в нее лицом. Сколько теплоты и нежности во мне вызывал этот ребенок. Еще никогда я не смотрела на подрастающее поколение с таким трепетом, с каким наблюдала за племянницей Громова. Она была забавной и смышлёной не по годам, и в какой-то мере я ей завидовала. Мне хотелось такое же радостное детство, полное общения. Я поправила ей одеяло, и девчонка улыбнулась, проявив ямочки на мягких румяных щеках.   —Вот бы ты оставалась почаще. Но только если твоя бабушка не плотив! —строго добавила она, вызывая во мне волну смеха, и сама улыбаясь во весь рот.   —Я останусь.   Она загадочно повела бровями, закапываясь с носом в одеяло, и оттуда протягивая:   —Еще-е-е сказку.   В общем, когда в скважине учительской квартиры провернулся ключ, я, убедившаяся, что мои часовые попытки уложить Леру увенчались-таки долгожданным успехом, тенью вынырнула в коридор, где часы уже отмерили второй час ночи.   —Здрасьте, —опершись об косяк, кивнула в приветствии химику, который выглядел чуть лучше свежего трупа, пролежавшего с биркой на ноге пока что всего пару часов. Он как-то совсем вымотано поднял на меня взгляд, будто поначалу и не признав вовсе. Зрелище пугающее, надеюсь, на пути никто из прохожих от такого в обморок не завалился. Но он, блин, даже сейчас красавчик.   —Здрасьте, —передразнил, едва найдя силы выпрямиться после того, как скинул ботинки, побелевшие от налипшего снега. Я, как верная собачка, проследовала за удалившимся на кухне биологом, что уже выуживал бутылку с чем-то мутно-розовым из серванта. Сама же уселась на табуретку, что вечно мне предоставлял хозяин этой обители, напаивая чаем. Однако в этот раз для любимой чайной церемонии было уже поздновато. Поэтому Петровичу досталась та самая мутная жижа, пахнувшая спиртом, когда он откупорил бутыль, а мне — паршивый кофе из кастрюльки, который у меня отчего-то не получился, но истреблялся вот уже третьей чашкой за сегодня, —Киборг заснул? —поинтересовался биолог, падая на соседний стул с наполовину полным граненым стаканом в руке.   —С горем пополам. Она заставила меня посмотреть вместе с ней пять серий какого-то странного мультика про супергероев в латексных костюмах, якобы это помогает ей лучше спать, —делая паузу на многозначительный глоток горечи, обжигающей полость рта, скорчила отвращенную гримасу. —До чего дошла Франция. Хотя любовные многоугольники у них не уступают романам моей бабушки, так что я еще дня два, наверное, спокойно спать из-за них не смогу.   Илья Петрович фыркнул, мягко улыбнувшись.   —Знакомые уловки.   —Не сомневаюсь, —хохотнула я в ответ. —В итоге ее еще потянуло на рисование, после мы искали ее кролика по всей квартире, а потом я учила ее заплетать косички. Короче, уснула она лишь под мое пламенное чтиво про расщепление ядер плутония.   Взгляд темных глаз с десяток тягучих секунд остановился на мне, буквально крича «Лена, ты в конец ебанулась». Готова поклясться, я даже слышала это собственными ушами, ловящими отлетающую эхом от стен очевидность.   —Ты хочешь, чтобы этот юный гений создал атомную бомбу в пять лет?   —Она просто была слушателем моего доклада по физике о всех этих изотопах и тротиловых зарядах, —он понимающе закивал, все не отрывая от меня насмешливого взора. —А вообще-то она очень быстро под это уснула, так что могу Вам одолжить парочку своих проектов. Все равно у меня их даже принимать отказались. Поэтому не смотрите на меня так осуждающе.   В конце концов, я не прочь вырастить для деда Василия достойного маленького приспешника и верного последователя.   —Даже не знаю, как тебя благодарить, Поднебесная, —тихо выдохнул лектор, отставляя пригубленный стакан в сторону и сонно потирая глаза. Я возмущенно дернулась:   —Еще чего не хватало! Это я вас благодарю, и моя благодарность в ответной благодарности не нуждается, —мастерство формулировок и обширный словарный запас — моя неотъемлемая характеристика, да. —Так что даже не смейте, —мое угрожающе-предупреждающее выражение способно разве что его рассмешить. И заставить опровергнуть мои слова.   —Но я не нанимал тебя ни в няньки, ни в домработницы, а все несущественные малости, что я для тебя сделал, тоже не нуждались в твоей совестности.   Ах так, пес. Пошел моими козырями, падла.   —Тогда я готова наняться, —сама охуеваю от того, что сказала, спешно дополняя фразу под заинтересованным взором преподавателя, —а взамен вы позволите мне помогать вам с проверкой работ. Хотя бы пятой параллели, м?   —Так. Ты же минус на минус лепишь, —возмутился непреклонный Громов. Лыблюсь, как не в себя, снова глотая кофеин.   —Так минус на минус дает плюс. Считайте, нет для меня большего счастья, чем то, что я работаю на Вас.   Надеюсь, когда-нибудь у нас будет развратная сцена господина и служанки, как в лучших эротических фильмах восьмидесятых.   —Хрен тебе, Поднебесная, —качает головой, допивая свой мутный напиток, и опуская стакан в раковину. Затем забирает и мое пустое, легкой волшебной манипуляцией превращая грязное «секси утро» в чистое. Оглядел меня критически, снова приземляясь рядом. —Ты вообще спишь когда-нибудь?   —На Ваших лекциях обычно, —я осмотрела гарнитуру, пытаясь спрятать глаза куда поглубже.   Биолог громко хохотнул, отвесив мне щелбан.   —Бесстыжие нынче дети.   Я улыбнулась, зацепившись глазами за полку сбоку от самого левого навесного шкафчика. Та отмерила сантиметров тридцать от его стенки до самого угла, полузакрытая тканью штор. На ней виднелся уголок темной деревянной рамки, но чтобы осмотреть ее содержимое, пришлось подойти ближе. Полка пиздец как высоко, поэтому, встав на мысочки, я и так еле что рассмотрела. Компания веселых молодых людей на фоне зелени. А значит, город точно не наш. Из зеленого здесь встретишь от силы плесень на потолках да водоросли во время отлива, из-за которых желание прогуляться босичком по берегу моря резко отпадает. Человек восемь замерло в каком-то интенсивном движении, а в камеру неуместно мелькнуло солнце, однако увидеть на фотографии молодого еще Громова это не помешало. Даже костюм не делал его хоть капельку серьезнее. С фиолетовыми кругами под глазами, но от того не менее лучезарный, лыбился в камеру рьянее всех остальных.   —Это по окончании аспирантуры, —дергаюсь от неожиданно близко раздавшегося голоса, но мою голову ловит чужая рука. Господи, прекрати подкрадываться уже, мне же так и смерть недолго встретить.   Задумчиво окинула его взглядом, уязвленно отметив нашу внезапную близость, но все же вновь посмотрела на фотографию.   —Значит, Вам тут… —активизация мозга, —двадцать пять?   —Двадцать три.   Нахмурилась, чувствуя, как меня чуть подвинули, чтобы снять фотографию с полки и вручить. Уместно, иначе у меня сейчас явно вылетит седьмой позвонок от таких нагрузок.   —Подождите, так ведь… —я же не просчиталась?   —Меня в школу в шесть лет отправили, плюсом экстерном закончил десятый и один курс перепрыгнул на бакалавре. Там своя история, пришлось вообще поспешить, пока меня из школы не выперли, —по хитрому лицу видно, что эффект от его речей даже лучше, чем он ожидал. Пиздец, что? Двадцать три на конец аспирантуры? Да он тогда по-хорошему только поступить туда должен был.   Пару минут слов не находилось, и я тупо вглядывалась в человека на фотографии.   —А Вы со скольки лет работаете? —с таким подозрением, будто он мне сейчас рассказал, что у него в подвале шесть трупов и камера пыток.   —Жесть у тебя между бровей складка, —кто о чем, а этот мне пальцем в переносицу тычет. —Не хмурься, —я аж смутилась, моля волосы, чтобы они мое лицо скрыли поплотнее, а не этими тремя бесполезными соплями, мешающими видеть. —По специальности с двадцати одного. Не по специальности с четырнадцати, —ебать, он еще и трудоголик?   —А я с тринадцати, —зачем-то пробормотала, тут же поджав губы.   —Че? Где? Ты как без паспорта устроилась?   —Как-как, нелегально конечно.   Мне показалось, или в его глазах мелькнуло уважение?   —Еле-е-ена, да Вы, оказывается, нам всем фору еще дадите. Надеюсь, не баливийские наклонности распространяла?   —Расскажу, если поможете мне с одним телом, —подмиг-подмиг. Громов просиял, склонившись надо мной, как коршун.   —Руденко что ли? За все хорошее?   А он, как ни погляди, профессионал. Заказ на убийство понимает с полуслова.   —Ну что, когда выдвигаемся? Предлагаю двадцать первое марта в семь утра, чтоб по канону.   Лектор пополам складывается от смеха, хватаясь за мои и так трясущиеся плечи, и ну очень очаровательно бьется лбом мне в ключицу.   —Господи, у тебя уже галюны пошли. Пойдем, уложим тебя в кроватку, —раскрасневшись, киваю, хвостиком следуя за Петровичем, отчего тот немного притормаживает на повороте коридора, изумленно оборачиваясь. А вот я благополучно врезаюсь в его плечо, чувствуя, как печет нос. —И что, даже не отнекиваешься?   Не сперва поняв, что он сказал, запоздало жму плечами, делая от него шажок в сторону, чтобы возродить хоть какое-то свободное пространство между нами:   —Как я уже поняла, открещиваться — перспектива хоть и заманчивая, но бесполезная.   Химик довольно улыбается, воздушным движением руки оглаживая по голове.   —Как хорошо, что ты это понимаешь.   А затем возобновляет шаг в гостиную. Там, в полутьме, нас величаво встречает Ярожор, отлёживающий бока под закрытой дверью, ведущей в Лерину комнату, но, заприметив мое появление, резко вскакивает и несется навстречу явно не об ножки ласково потереться. И я, как чистокровная горная козочка, запрыгиваю на диван, который только что собирался раздвинуть Громов. Благо, сюда эта жирная задница запрыгнуть не в силах.   А потому что меньше жрать надо.   Громов снова угорает, и похоже, неприятельское отношение полоумного кота ко мне становится для него уже чем-то обыденным. Животное злобно смотрит на мою рожу, светящуюся под самым потолком, и хищно шастает туда-сюда возле подлокотника.   —Поднебесная, ну-ка слазь, мне твой ночлег нужно делать комфортабельнее.   —Если я слезу, Ваш кот позаботится о том, чтобы этот комфортабельный ночлег уже никому не пригодился.   Руки-в-боки с полминуты задумчиво смотрит то на меня, то на диван, и, вздохнув, эта падла раздвигает мебель прямо под моими ногами, отчего, неожиданно пошатнувшись, встречаю не самые мягкие объятия жопы и обивки, глупо ойкая. А лицо биолога так и трещит по швам от ехидства. Навис надо мной, как великий Римский мост над Селлой. Непроизвольно задерживаю дыхание, до последнего пытаясь держать корпус на дрожащих локтях. Вот Дятел, измывается надо мной, да еще и так приятно. И уж куда больше снующего вокруг дивана охеревающего от происходящего наверху Ярожора меня пугает слишком близкое лицо химика. Между нами едва ли наберется семь сантиметров. Дыхание уже давно сбито донельзя, и остается лишь молить Бога, чтобы Громов этого не заметил. Кажется, от такого по-настоящему паровозного пыхтения, ангел в соседней комнате вот-вот проснется. Шаловливая ладонь соскальзывает на мою голую коленку, подтягивая меня под мужчину, и я готова утверждать на полном серьезе, что мое лицо горело буквально. О Ктулх, сделай со мной что угодно, только забери отсюда к чертям, иначе я сейчас стану жертвой банальной нехватки кислорода.   —Одеяло, —моему кряхтению позавидует любая бабка, а способностям громовских бровей приобретать все более интересные формы — любой профессиональный мим. Не знаю, каких усилий Илье Петровичу стоит не засмеяться, но я сильно благодарна ему за эти усилия.   —Прямо под тобой, —томно шепчет почти в самое ухо, и я, сглотнув ком, осторожно перекатываюсь на живот — о боже, не хуже проститутки в фильме это изобразила ведь, — стараясь не коснуться биолога ни единой частью своего бренного тела. В ящике под недвижимой частью мебели и впрямь куча подушек и прочего кроватного убранства, которое моими ручищами достается на белый свет, а, то есть, под глухо горящую одну единственную лампочку на люстре, которая, кажется, вот-вот издохнет.   В итоге, чтобы нормально раскинуть простынь по кровати, мне пришлось применить всю свою способность к балансу и держаться на подлокотнике. Громов, увильнувший куда-то в комнату, а после вернувшийся вновь уже в домашнем, завидел мои слезные попытки расправить эту тряпку, вероломно мнущуюся и загибающуюся из раза в раз, и помог привести ее в адекватное состояние, а затем заправить несчастное одеяло в маленькую убогую дырку пододеяльника. Где мой удобнейший ромб посередине, в котором можно совершенно неожиданно обнаружить себя утром, эй?   —Спасибо, —в завершение отчаянных попыток сделать себе ночлежку кинула огромную подушку в угол, наблюдая, как сдавшийся Ярожор удаляется к обитель своего хозяина. Как вредная дотошная свекровь, ей-богу.   —Тебе спасибо, Поднебесная.   Мужчина даже нагибается ко все еще не решающейся слезть с матраса или встать на ноги мне, обнимая. Рвано охаю от неожиданности, замерев восковой фигурой на откинутом в ноги одеяле. Блять, это, конечно, безумно мило, но у меня сердце и так на последнем дыхании существует, ты его скоро доведешь, демон. Кладу свою лапу ему на лопатку, стесняясь нормально обнять в ответ, и, наверное, это очередной повод позабавиться моей по-детски невинной натуре в такого рода делах.   —Как родную дочь прямо, —усмехаюсь ему в ворот серой футболки, вдыхая запах приевшегося парфюма. Ебать, какой же он теплый.   —А что, вдруг меня не зря считают твоим папочкой? —почти на касательном уровне ощущаю его ухмылку, затерявшуюся где-то в моих нечёсаных кудрях. Блять, своим папочкой я предпочту видеть тебя разве что в глупейшей ролевой игре. По-моему, нам и далеко не-прилюдного статуса учитель-ученица хватает для аморальности даже таких детских нежностей. Совершенно непонятных и необъяснимых. Его пальцы тянут резинку, надрывно сдерживавшую мои колтуны в по-петушиному неопрятном хвосте, и те, окончательно высвобождаясь, щекочут плечи и позвонки. Боюсь представить, насколько кошмарно выгляжу. Еще и этот желтый свет из люстры... Весь мир идет против того, чтобы я хоть раз выглядела привлекательной в глазах своего благоверного. Поэтому лишь сильнее прижимаюсь, стремясь к теплу его дыхания, такого перманентно горячего по сравнению с закаленной комнатой.   Все же оторвавшись от моего лба, на что я едва сдерживаю разочарованный вздох, последний раз мимолетно дотрагивается до моих патл, которые и волосами назвать стыдно, заглядывая в глаза.   —Пускай тебе приснится литий, —воодушевлённо выдыхает он, уже подходя к двери и уже точно завершающе взглянув на мой недвижимый силуэт в комнатном полумраке.   —А Вам фтор.   Улыбка Громова тонет в темноте выключаемого света, и, слыша закрытие двери, последний раз мученически вздыхаю, падая лицом в мягкую подушку.   Надеюсь, Ярожор не станет там соблазнять моего биолога в отместку за шлюшистое пребывание в доме его хозяина. Иначе я в силах проиграть даже этому жирному ленивому животному.