Sauveur

—Ну че так долго? Пошевеливайтесь, малявки. Утро, как оказывается, начинается не с кофе. Точнее, частично, конечно же, с него, но речь не о том. Всю жизнь я думала, что живу в самой далекой российской залупе, и что школа наша — не более, чем шарашкина контора на краю мира, в которой все ограничивается ее же обшарпанными стенами. С одной стороны, довольно однообразно и скудно. С другой… Нет, для начала, все оказалось абсолютно не так, как я думала. Каким-то образом лицей в прошлом имени Гессе добился неплохого интерактива в плане знаний, и сейчас, в десять часов ледяного субботнего утра, наш многострадальный класс, бог знает каким образом показавший себя лучшим в первом полугодии, был награжден поездкой в залупень побольше нашего городка, где располагалась небольшая химическая лаборатория, видимо, настолько ненужная, что туда начали пускать даже полоумных школьников. И именно такое положение дел вызывало определенные недовольства у всех. Во-первых, ради этого добровольно-принудительного мероприятия многим пришлось встать едва ли не в половину седьмого. Во-вторых, даже без укачивания в транспорте, автобус, в коем мы тряслись около двух часов до «соседнего» населенного пункта, ну просто у всех под конец начал вызывать желание проблеваться. В-третьих, по резко вдарившей в минус пятьдесят влажности мы ковыляли от остановки до лаборатории минут тридцать. Да и Громов, как ни погляди, сам молился, чтобы этот день просто вырезали из его жизни. —Блять, я рук не чувствую. —Тут их никто не чувствует, Руденко, уймись, —упоминать, насколько бешеной от погоды стала Баронова, надеюсь, лишний раз не придется. Если честно, я не чувствовала вообще ничего. Жить за полярным кругом в все время холодном регионе и не иметь ни единой реально теплой шмотки — вот он, небезызвестный мозг отличницы. Стоило хотя бы позаботиться о покупке шапки. Так что мой, уверена, уже завтрашний отит говорит мне спасибо. Весь класс одобрительно загудел, и Петрович как-то прикрикнул, чтобы мы не пугали прохожих бабулечек. В Воронцовой, например, все матерные слова закончились в первые десять минут, как мы выползли из древнего автобуса. Теперь открывать рот она категорически боялась, так как стук зубов и без того создавал ощущение, что доброй их половины подруга уже лишилась. Теперь она только очень сердито прикладывала спрятанные в перчатки руки к термосу и каждые две минуты нервно одергивала шапку, когда чихала. Остальные максимально плотно укутались в шарфы и куртки и благодарили Бога — посчастливилось же всем надеть штаны. А я что? А я дегродка. Юбка, отсутствие шапки, шарфа, осеннее пальто и берцы, промокшие еще при выходе из подъезда. В общем, мерзла я не по-детски. Громов выглядел точь-в-точь так же, но у него-то невосприимчивость к холоду. А у меня, напротив, — излишняя мерзлявость. Вот и живи с ней и пятью айкью. —Господи, как Петрович нараспашку ходит? —Вася, пусть и стойко продолжал делать морду кирпичом, но губы у него посинели, и ресницы, неожиданно длинные, покрылись инеем. Навязчиво хотелось пошутить, что он похож на Снегурочку. —Он вообще человек-печка. Не мерзнет и плюсом не пьянеет. Счастливчик. —Он что, был бомжом в прошлой жизни?.. Ай, да за что! —Диана, едва найдя в себе силы растянуть онемевший рот в улыбке, недовольно потерла голову от моего подзатыльника. —Ну ладно, согласна, скорее уж бомжом была ты, —снова ойкнула от удара. Тем временем несчастная НИОЛПХ наконец-то показалась на горизонте. На мое указание вперед ребята радостно воскликнули, Диана от неожиданности скатилась на проезжую часть по льду, и пришлось ее возвращать на тротуар. Отношения в классе нормализовались через три дня после инцидента с фотографией. И, как ни охуительно и ни странно, но человеком, который дал толчок всему потерявшемуся в неловкости классу, стала Баронова, заговорившая со мной первая. Никогда отныне не забуду, да и уже подумываю записать в календарик и демонстрировать будущим поколениям ее ответ на мое недоумение. «Почему я должна верить сплетням этой ебанутой плоскодонки? И вообще, хватит заговаривать мне зубы, Поднебесная, дай уже списать, щас физичка прикатит». Следом за ней, как по щелчку, пришли к привычному состоянию и другие. Одноклассники поддержали меня и, вроде как, даже поверили, хотя хитрые переглядки всякий раз, когда мы с Ильей Петровичем опаздывали на его же уроки вместе или он подзывал меня к себе в лабораторку, никуда не делись. Хм, тогда даже получается, что и не верили мне вовсе. Впрочем, жаловаться на свое положение я не собиралась. Постебывали меня, без исключения, все, но даже выглядело это так безобидно и шуточно, что причин сомневаться в них не находилось. В конце концов, Норская, будем честны, вызывала неприязнь у очень и очень многих. Одноклассники по крайней мере знали меня, и знали давно, поэтому не пытались как-то примкнуть к остальной школе. И едва ли последних можно винить, я бы на их месте, быть может, поступила так же. В конце концов, кому бы понравилось такое «привилегированное» положение? Поэтому расслабиться к концу недели хотя бы в пределах кабинета мне удалось. Около входа на станцию нас встретил мужчина лет сорока, очень дерганный и выбежавший из здания буквально в халате. Перекинулся парой фраз с биологом и загнал нас всех, наконец, в тепло. Как только все скинули куртки, провел нас по бесконечному первому этажу, с заиканиями объяснился по технике безопасности и с очень недовольным видом наконец оглянул всю нашу ораву. Верно, у нормальных людей все-таки сегодня выходной, а этот бедолага обязался перед работодателем свою субботу опустить в помойку. Хотя ему еще повезло, что мы так замерзли — активизация организма чутка подзадержалась от холода, а потому и бешенство не успело проснуться. Экскурсия экскурсией, да и сильно многого я от нее не ожидала, поэтому в ряду рассеянных в радиусе аж ста метров от несчастного работника я была самой неспешной и замыкающей. Мужчину я отчего-то даже не слушала — наверное, его мученические вздохи, несущие в себе недовольство всей нашей вселенной, слишком сильно давили мне на жалость. Ну или я просто обленилась. В общем, фу какая я бестактная. Через часок, когда все верхние этажи остались исхоженными нашими шелестящими бахилами, и когда я скормила автомату возле рабочей столовки уже третью купюру в обмен на кофе, нас загнали в не слишком просторный лифт, в котором мы спускались в подвал, где были либо пыточные камеры, либо исследовательская зона. Судя по опасливо мигающей лампочке в лифте, испачканной не пойми в чем, первый вариант. —Чайна, а ты че с кофе? Илья Петрович, Илья Петрович! А чего Поднебесная с кофе, разве в лабораторную зону так можно? —первым, кто доебался до моего остывшего американо, стал Гоша. Его брат активно поддакнул, после чего броуновское движение в лифте возобновилось, всем захотелось оглянуться — только сейчас стаканчик заметили что ли? Уставший взгляд еле как пал на нас — среди одноклассников в трех квадратных метрах я казалась еще ниже, а посмотреть нужно было аж в противоположный угол кабинки. Задумчиво оглядел, подумал и отмахнулся. —Ей можно. Что у тебя там, снова без сахара? —Ага, —немного заторможено. Химик с улыбкой сказал что-то между «сколько можно это пить?» и «что за херня продается в этих автоматах возле служебных помещений?», отвернувшись. Я потупила взгляд в полуостывший картон с чем-то, видимо, в очередной раз растворимым. Почему «снова»? У себя дома он мне заваривал немного сладкий и с молоком. Остальные разы я при нем вроде пила только чай. —Эй, а почему так? Я тоже кофе хочу. —Да понятно, почему, —хохотнула Фришина, и несколько человек невольно хихикнули. Работник лаборатории тем временем недовольно прожигал во мне дыры своими уставшими глазами. —Потому что я так сказал, —под скрип раздвигающихся дверей, —давайте-давайте, выползайте. Стой, Липкин, около двери жди, без сопровождающего не заходить! Бля, что за неугомонные, —последнее уж совсем тихо, но я-то все прекрасно слышу своими атрофированными красными ушами. Коварная улыбочка не осталась без внимания: —А ты чего похихикиваешь, кофеманка? —Да нет, нет, я ничего, —улыбка оттого никуда не спешит спрятаться. Мужская рука неожиданно заносится вверх и влепляет мне щелбан прямо в лоб. —Иди давай, —как-то слишком уж ласково, и даже не верится, что таким тоном вообще можно выталкивать кого-то из лифта столь успешно. Хотя в следующий момент выкрикивается в даль коридора ужасно громкое: —А ну стоять! Щас как по рукам дам, кому сказал не заходить?! Лаборатория самая обычная. Бесконечные белоснежные стеллажи с веществами растянулись так далеко, что их противоположные стенки даже не видно. На подоконниках все завалено какой-то полусгнившей растительностью, похоже, раньше именовавшейся кактусами, и колбами с мензурками. Штукатурка с большинства стен напрочь отвалилась, и странные засаленные желтые пятна на потолке слишком усиленно привлекали внимание. Ужасно грязная раковина, подносы, горелки, чашечки и штативы. От последних я моментально отбежала как можно дальше, внезапно ощутив, как покалывает еще не зажившую ключицу. Это как сломанная нога, которая начинает болеть только после того, как с ужасом на нее посмотришь, вместо кожи заметив выступившую кость и кровавое месиво. Фантомная боль или как его там. И очередной час протек в лаборатории. Эксперименты были, безусловно, намного интереснее того, что мы проделывали в школе, хотя едва ли я что-то видела. В первые же минуты от всей кучи одноклассников, облепивших дядечку-рабочего, Громов меня оттащил как можно дальше. «Извини, но боевых травм с тебя хватит, не дай боже еще раз обожжешься, а то и хуже». Уровень заботы, конечно, поразил, но зато теперь свой кофе я и впрямь допивала с чистой душой. Вася тут же переместился в пространстве ко мне. Как известно, химия его сильно никогда не захватывала, поэтому мы с ним радостно шепотом спорили насчет перевода шифра. Абсурд из абсурдов, но «Rob.» с чего-то вдруг воспринялось Косерриным как Rouge, хотя я и настаивала, что сокращение должно развертываться либо в Robeuse, либо Robin. Однако, разъяснив перевод и свою точку зрения, получила лишь закатанные глаза и утверждение, что это точно прилагательное. В итоге у нас получилось сомнительное направление. Еще минут пятнадцать мы боролись со старой дедовско-Косерринской картой под шуточные возмущения Громова и совсем не шуточные мужика в халате. Оба грозились выгнать нас на улицу за бездельничество. Хотя мой верный блондинчик был неимоверно рад нашему прогрессу. Оставалось только проверить, насколько верно мы дешифровали надпись. В какой-то момент класс активно предложил смешать оксид натрия с водой, и в то самое мгновение наш сопровождающий решил, что никогда больше не проведет ни одного старшеклассника в этом месте. Экономисты из нас, наверное, точно не получатся. В общем, утро вышло довольно бесполезное. Обратно в автобус мы заталкивались с облегчением. А дальше — очередные несколько часов хаоса. Особенно подчеркнуто это высказал автобус, в середине дороги заглохший от холода. Вся музыка переслушана, подруга спит, еда вся уже съедена. Осталась только пачка подозрительных сухариков из Дикси. Написано, что с томатом, но пахнут почему-то лососем. Мертвыми глазами смотрела в окно и завидовала умудрившейся заснуть Воронцовой. Громов по левую руку от меня, прямо через проход. В какой-то момент бьет рукой по соседнему пустому сидению и резко поднимается, уходя вглубь автобуса, где оры и маты звучали уже не меньше часа. На тот момент они уже третий раз завывали «Его же посадят». То бишь в очередной мучительнейший раз, но этот, похоже, для кого-то останется летальным. —Марченко, честное слово, я сейчас тебя высажу. За автобусом просеками побежишь, ясно? —А давайте, пусть хоть бока растрясет! Послышался смех пеликанов. —И пусть Руденко с собой захватит! —Э! Я не понял щас, ты че, оборзела? —Заткнулись все и по своим местам жопы приземлили! —рявкнул Громов, и сзади все зашелестели. Затем резкий удар и неистовый хохот. —Марченко, напросился, —агрессивные шаги приблизились. Внезапно меня покачнуло. —Откройте заднюю, пожалуйста, нужно одного спиногрыза на прогулку отправить, —на полном серьезе наклонился к водиле, одной рукой ухватившись за спинку своего сиденья, а второй… Господи, за мое. Сиденье значительно отвалилось назад под его напором, я даже жевать перестала. Водитель басисто хохотнул, выкручивая руль. —Может, пожалеем? А по виду не скажи, что водитель сам не хотел выгулять нашего бешеного. —Да ну, пусть для профилактики пробежится. Заодно физру пропускать перестанет. —Ладно, ладно, Илья Петрович, я сел! —А уже поздно, милый мой. —Твою мать, я щас умру, —снова с задних рядов, и лектор оборачивается, прибивая мою спинку с новой силой. —Сели! Очередной грохот. Ощущение, будто ад перед моими глазами. Алигьери, это шестой?.. Перепонки давно лопнули от постоянных припадочных криков и хохота одноклассников, и я почти уверена, что из моих ушей наверняка давно течет кровь. Умудрились каким-то образом достать даже нашего вечно веселого Громова. Впервые его кто-то так взбесил, и хотелось предложить ему валерьянки, хотя, помнится, у него имеется свой флакончик. Из ума за эти два с половиной часа выжили все, только Златоумов —не представляю, как ему это удавалось — читал, не отвлекаясь ни на секунду на шум и сотрясания его сидения позади, а мои дорогие друзья спали — и это лишь еще большая загадка Вселенной. Я тем временем пыталась открыть в себе чакры медитации. Сейчас, когда рука биолога лежала в нескольких сантиметрах от моих волос, и я приняла заметно более горизонтальное положение под ним, все мнимое спокойствие пошло крахом. Сердце колотилось безостановочно, в унисон тарахтящей рухляди, в которой мы тащились вдоль степей и реденьких лесов. Перед глазами что-то мелькнуло, и я задержала даже дыхание. Чужая рука зашелестела рядом с моей в гребаном пакете сухариков, вытянув несколько штук и закинув в рот. Мужчина с видом эксперта решительно прожевал. —Они с сыром что ли? —Да я теперь вообще не уверена, с чем. Громов с подозрением косится на упаковку, невесомым движением сдвигая мои пальцы с надписи на ней. Я едва не роняю шелестящий пакет на пол. —В каком месте они тут томат увидели?! Кругом один обман. В следующий раз купим тебе нормальные сухарики, —загребая новую порцию. —Буду признательна, —бубню под самый нос, поглядывая на Диану, которую тряхнуло на мое плечо, и та, с недовольством сонно зажевав упавшие на лицо волосы, устроилась поудобнее. Слава богу, она ничего из этого не слышит. Иначе приколов и намеков на протяжении всей недели было бы не избежать. Еще по телефону бы названивала… Свободной чистой рукой стянула с нее перекошенные очки, устроив временно у себя на макушке. Не дай Господь наш класс тут еще и стекло разобьет. —Чайна, ты там Илью Петровича подкупаешь?! —голос Руденко позади заставил нас с лектором поперхнуться, и салон разразился новыми приступами уже какого-то психического смеха. —Молчать, коррупция идет во благо отечества, —авторитетно оглянулась на одноклассников, приподняв в руке пачку так, будто держала в ней не сухари за четырнадцать рублей, а как минимум голову Людовика XVI. Диана на плече зашевелилась, приторно зевнув, с ошалелым видом вокзальной бомжихи выпрямляясь и оглядываясь на задние ряды сидений. С недовольной физиономией стянула с меня очки, буркнув, что мне не идет. Мы с Петровичем переглянулись, и тот мне подмигнул, отчего я не сдержала тяжелого вздоха. Лавочку взятничества пришлось прикрыть. * * * —Вы нормальный? —один из множества вопросов, никогда не нашедший ответов. Я не переставала устало потирать лицо руками, которое ощущалось, словно мне лепешку для хинкали прилепили на рожу, и она основательно тут засела. В старой трубке с другого конца послышался шелестящий смех. Не успела даже самостоятельно продрать глаза, как меня разбудили хер пойми когда этим отвратительным звонком на недавно обнаруженный домашний, а это химик в, как всегда, блять, уебански хорошем настроении. Я лишь сильнее раздражалась. —Вы на часы смотрели? —Вообще-то мы вроде как живем в одном часовом поясе, и сейчас, на заметку, уже два часа дня. Его голос за полторы недели с нашей последней встречи казался таким незнакомым и чарующим, что смысл фразы настиг меня спустя лишь настолько бесконечных секунд. —Ст... Что? —я ошалело метнулась с трубкой в руке на кухню — от сильного натяжения провода чуть не скинув аппарат с коридорной тумбы, — и настенные часы и впрямь показывали 14:06. Твою за ногу. То есть каждую гребаную ночь я из своей закрытой комнаты слышу тиканье стрелки на них, а тут ор кукушки не услышала? Как нахрен устроен механизм этой Вселенной? Так, а почему в квартире темно? Поворачиваю голову на окно, и тут же цепляюсь за тюль, что его зашторивает. Евпатий Коловрат, он от пылищи темнее коренного жителя Западной Либерии. Меня аж передернуло. Бабушка вернется — скалкой по башке как въебет прямо между глаз. Слава Богу, сегодня был выходной. —Ты невероятна, —усмехнулся Громов, видно, догадавшись, что тут у меня происходит, но комментарий явно звучал не в похвалу. —Я и не знал, что ты так долго спишь. —Это и Ваших рук дело, —возвращаясь в коридор, опять задела жопой аквариум с бедными рыбками, которых день-через-день забывала покормить второй раз в сутки, поэтому, едва успела договорить, зашипела в трубку. Кто-то определенно наслал порчу на мое бёдрышко. Уже в который раз. —И почему же? —Вы хоть знаете, кого нам ставили на замену? Семь часов физики в неделю, пять английских, да плюсом и культурологичка нарисовалась! —Возмущение бодрило не хуже чашки кофе или энергетика. Громов исчез больше, чем на неделю, сразу после нашего крестового похода на лабораторию, куда мы заселили отчаяние и боль от работы нашему дорогому сопровождающему. Заменять биологию и химию было, естественно, некому. Заполнили нами окна всех свободных учителей, чтобы те вели свои предметы. В итоге вместе с физиком и Марией Юрьевной мы ушли слишком вперед программы, пускай и жертвой вообще каких-либо остатков моральных сил. Отсидеть четыре часа на английском аж в два вторника — к такому не готовит ни один курс выживания. Мне даже кажется, больше ребят начали курить. Да еще и домашку задавали в два раза больше соответственно. А когда к нам подослали учительницу по культурологии, на чьих уроках мешал заснуть только ее же писклявый голос, одноклассники уже начали проектировать макет виселицы прямо в кабинете. Если в этом же духе продолжится, я вряд ли доживу до начала февраля. А Громов, судя по всему, элит-гроб с бархатной окантовкой мне покупать явно не собирается. Ходила я все эти две недели в явственно траурном облике и с неимоверно вымотанным еблом, и своего лимита шутки ребят достигли лишь к среде второй недели, когда все отчетливо поняли, что плохо без Громова не мне одной. Ну а вообще, было действительно грустно ходить по коридорам, зная, что знакомое лицо вдалеке точно не промелькнет, или относить журнал в учительскую, зная, что никто мне потом за это не даст шутливый подзатыльник. Вот так и начинаешь любить, когда тебя лупят, вероятно. Итого пропустила вся наша параллель шесть лекций, десять уроков биологии и восемь химии, уйдя в сильный минус, из которого мы вряд ли сможем с легкостью выкарабкаться. А все из-за чего? Да из-за того, что руководство школы опять сослало нашего любимого биолога в ссылку на какие-то курсы или хуй его знает что. Поэтому классруку приходилось сочувствовать не меньше, чем нам самим. —Если вы не объявитесь в понедельник, то так и знайте, застрелюсь прямо перед вашим подъездом! —Не надо, меня освобождают, и как раз в понедельник я приду, так что тебе еще рано. Что важнее, голубушка, какое сегодня число? —опасливо спрашивает Петрович, пока я снова тру глаза. Левый опять отключился. —Какое число? На линии тянется молчание, а после, когда я уже дохожу до календаря, слышится обреченный вздох. Двадцать восьмое… —Вот никак не возьму в толк, что с тобой не так? —риторически изрекает химик. Я с полуулыбкой облокачиваюсь о стену, которая холодом отдает по моим голым ногам. Нет, все-таки схожу купить себе нормальную пижаму, дедовская слишком хуево греет. Откровенно никак. —Очевидно, все. А че за число такое? —Уговор наш помнишь? Я аж испугалась, чувствуя, как печет прислоненный к обоям затылок. Господи, о чем он? —Какой уговор?.. Отчетливо просквозило растянутое «блять». Ему, похоже, уже не до шуток боязно за мой мозг. —Ну, по крайней мере ты уже точно начала его выполнять. Это у тебя из-за моего отсутствия думалка так изжилась? Прости меня, пожалуйста, я больше тебя не брошу, иначе мы потеряем нашу медалистку. —Помилуйте, о чем речь? —Не думать и не курить, милая моя, —не хватает только понятливого «а-а-а» от меня, чтобы придать всему нашему диалогу ту самую окраску тупости, которой и не хватает. —Ты там одна дома что ли? —я непонятливо поднимаю брови, проверяя, нет ли у нас на стенах камер. —Чего молчим? —Вы откуда... —Ну, во-первых, обычно у вас гремит посуда, когда я звоню, —вот это эхолокация, с учетом-то, что звонки я принимаю из своей запертой комнаты, —а во-вторых, мне твоя подружка все разболтала. Диана, говнюшка хитрая. Уже и собственной подруге не скажешь, что собираешься в одиночестве просиживать выходные на кровати за просмотром «Парфюмера». Что б я еще хоть раз в жизни ей что-нибудь рассказала раньше времени. Надо было говорить, что я уезжаю с бабушкой вместе к Варваре, которая отчего-то стала часто с родственницей видеться и периодически звать погостить. —Ладно, мое ты горюшко, сильно не офигевай. Давай там, просыпайся уже, и не смей думать, —спалил, как я зеваю в трубку и тут же отключился. Я тяжело опустила красный пластик, отозвавшийся глухим цоканьем, глянув на шторы. И че это только что было? * * * —Нет. —Да. —Да нет. —Да Лен, ну да же. —Да ну нет, что за херня. Чужой палец с хрустом врезался в желтую бумагу, показательно перед носом, на что удалось лишь сдавленно фыркнуть. —Да никакой долбоеб так не построит, это ошибка. Давай попробуем перевести по-другому. —Лен, ну там серьезно есть здание, ну не веришь, давай хоть проверим, —уже минут десять Косеррин настойчиво пытался убедить меня в праведности существования выведенного нами адреса. Оказавшийся в отдалении от города на полкилометра в море. В море, сука. —Да до туда не добраться, это идиотизм, Вася. Парень взвыл, и тут же активизировался вновь, чуть не проехавшись прямо по моему лицу дряхлой картой города. —Мы доберемся, —Василий замахнулся, и от удара под нами завибрировало ржавое железо, —иначе зачем еще эта бандура под нами? Мы сидели в дедушкиной лодке, которую я совсем недавно нашла под корягами скрипучих сосен на самом высоком склоне ближайшего холма, выходившего видом на морской унылый горизонт. Из этого заваленного снегом и свалившейся промерзлой землей убежища вытащить лодку я смогла лишь при помощи верного одноклассника, сильно впечатлившегося от факта моего пиратского наследия. С зеленоватой облезлой покраской, ржавым левым бортиком, покосыми скамейками и еле видной надписью на бортовой обшивке: «Бакай». Рядом на лавочку приземлилась чайка, тощая и облезлая, что так и норовила запрыгнуть мне на колени. Она пригибалась за борт от ветра, шедшего со стороны воды, и от крика собратьев, разившего на сером небосводе. —По-моему, мы утонем, —я недоверительно оглянула дно, пусть и не заметив никаких дыр. —Да ладно, как начнем тонуть, так и всплывем. —Ага, спустя четыре дня где-нибудь в открытом океане. —Не че ты такая пессимистичная, —ебанул дружески в плечо своей лапой, аж бедную птицу чуть со страху не раздавила. Та сдавленно гаркнула, растерянно махнув крыльями. Лениво посмотрела на море, на еле видную верхушку холма вдоль по берегу, на наше корыто, а после, в конце концов, снова на карту. Тяжко вздохнула. Господи, за что все время эти авантюры, на которые я каким-то образом все время подписываюсь? —Ладно. Но если вдруг что, последний раз плавала я лет в 11 с бабками в бассейне. Так что моя смерть на твоей совести, хакер. —Тебя спасет сила знаний, —обрадованно подскочил паренек, на радостях чуть ли не на плечо собравшись закинуть эту лодочку. Где-то поодаль в дымке виднелся свет маяка, где работает Ярослава. Южный мыс. Кто так назвал эту улицу неизвестно, однако точно могу сказать, что этот человек не учил географию. Мысом здесь и не пахло, уж тем более южным. Особенно в это название не вписывалась отдельная точка на карте, куда мы только что выгребли, кое-как не сломав ноги на каменистом побережье. —Ебучий туман, я ебала, честное слово. Мой верный товарищ слышал это предложение уже восьмой раз за последние минут двадцать. Хотя и оправдать это можно. Кому понравится в треклятом осеннем пальто шататься в лодке под ужасно холодным ветром, от которого волосы буквально начинали топорщиться вверх, да еще и когда этот освежающий ветерок по ощущениям тянет на минус сорок. И в надбавку ничего не видно! Вася до поры до времени пытался тактично молчать, причиной тому мое обладание тяжелой женской рукой или же лодкой, а может, просто из снисхождения к такой амебе. Оттащим кусок железа подальше от воды — кстати, пробоина в транспорте все же имелась, — чтобы было на чем возвращаться на родные берега, мы наконец подняли глаза на массивную тень здания, скрытого серым туманом. Внушительное строение показалось получше на подходе. Облупившиеся коричневато-бордовые бетонные стены, совершенно посеревшие колонны, над ними — полуразрушенный фронтон (правая его часть как будто попросту исчезла, оставив лишь обломанную верхушку треугольника) с еле виднеющимся орнаментом на фризе. Присмотревшись, можно различить лица литераторов. Из них еле как видны с земли Ломоносов, Пушкин, Чехов, Мандельштам, Брюсов. Огромные окна с двумя стеклами, первое из которых почти у всех выбито. Странно чистая веранда, атрибутом которой является плесень на каменных ступенях. Выглядело… восхитительно, полагаю. Косеррин отмер первый, и вслед за ним по ступенькам взбежала и я. Дернув на себя массивную деревянную дверь, результата не добились. —Отойди-ка, —как профессиональный вор размяла замерзшие руки, присаживаясь на корточки перед дверью и залезая в один из своих бездонных карманом. Немного копаний, и в моих руках шпилька. Два щелчка, и дверь сама открывается прямо мне по носу, снесенная внутренним сквозняком. —Елена, я чего-то не знаю о твоем криминальном прошлом?.. —друг недоверительно оглядел мои запястья, видимо, ища наколки, и опять вернул взгляд к дверям. —Теперь я знаю, кого точно возьму с собой на ограбление. Ты, я гляжу, бывалая. Пойдем со мной на банкоматы, а? —Господи, да у меня просто дома дверь в комнату не открывается. —Угу-угу, охотно верю. Темные холодные коридоры, словно лабиринты, окутали все помещение изнутри. Высокие потолки, второй этаж галереи, уходящие будто в само небо стеллажи. Разбросанные по узорчатой плитке на полу старые корешки, выпотрошенные и запылившиеся. Гулкое эхо от стука наших подошв и шум прибоя. Витражное круглое окно в противоположном конце коридора, на нем — грязное от ветхости стеклянное изображение ивы. Невероятно далекие, под самым потолком, деревянные леса, до которых хочется дотянуться рукой. Здание в виде трехлистного клевера (ну или, как увидел бы художественный лик Воронцовой, в виде члена — тут дело вкуса): слева и справа та же восхитительная картина, что и впереди. —Шестая полка… —хрипло оповестила я о продолжении шифра замершего одноклассника. Он не отводил взгляда от витража и смотрел на него с каким-то неожиданным… шоком? —Вась? —тот как от удара током дернулся и кивнул. —Ты случайно не в курсе, а какая именно шестая полка? А то их тут чуточку дохуя. Вась, это все какая-то дичь, давай не будем. Попробуем перевести еще разок. Тот спешно помотал головой, оглянувшись, закрыл и так же быстро закрыл рот. —Что с тобой? —Проверим все шестые. Серьезно? —Ты серь..? Но тот, блин, действительно серьезно. Парня уже и след простыл, он унесся в левый коридор в направлении самых дальних полок. Немного постояв, снова окинула глазами помещение, которое за эти несколько секунд будто увеличилось в несколько раз так точно. —Зашибись… * * * Я как будто с засранном архиве невероятной красоты. Приглушенный свет из больших окон, груды книг в ужасном состоянии, в каких только положениях не находящиеся где попало, разбитые старинные светильники, сгнившие деревянные лестницы на колёсиках возле полупустых стеллажей. Эстетическое удовольствие я получала только в первые минуты, когда осознала, какая dark academy меня нашла на этом странном сюрреалистичном островке. То есть до того, как раз десять не споткнулась об эти сваленные на кафель в кучу корешки, пока пару раз чуть не лишилась жизни на тех самых передвижных ступеньках — по-другому я до шестой полки не то что не доставала, я в принципе ее и не видела даже, — и пока вся пыль с полок вперемешку с пауками и прочей живностью не оказалась в моих волосах. Парочку мертвых голубей даже нашла. Те, видимо, залетели через разбитые форточки, но так и не смогли вылететь. Устало оглядывая очередное пространство между досок, скучающе и уже почти безнадежно повторяя про себя «Лево. Красная. Обложка», вдруг заметила по левую руку, в самом углу, нечто яркое. Это красный. Едва не разорвала себе широчайшую мышцу спины, пока тянулась за ней. Сдула двухсантиметровый слой пыли. Красный! —Красный! Вася, она! На радостях спрыгнула с метровой высоты и тут же пожалела. Мое старческое тело уже было не способно на такие физические нагрузки. Однако я уже слышала шаги на чугунной лестнице, и спустя пару секунд передо мной появилось запыхавшееся лицо. Косеррин принял книжку подрагивающими руками, осторожно открыл с мрачным выражением. Я настороженно следила за ним, недоумевая, почему он так медленно листает страницы. Парень вдруг остановился на одной, задержав на ней руку. Василий удивленно вскинул глаза на меня. —Что? В его пальцах что-то странно зашелестело и развернулось по линиям сгиба. Семейное древо. Мы такие в началке делали. Но это старое, на давно пожухлой, по краям рваной, но довольно плотной бумаге с аккуратными подписями. И что это значит? А значение парень уже вложил в мои руки. Большого размера фотография с девятнадцатью людьми. Похоже на семейное фото. Повертела в руках недоуменно, на обратной стороне подпись — 1981 год, снова повернула в анфас, вглядевшись в лица. И одно показалось смутно знакомым. А затем и другое. Спасительно-выискивающий взгляд на древо, и все не то чтобы встало на свои места, а запуталось еще сильнее. В недалеких друг от друга кружочках рисовались вычурные имена. «Поднебесная Алевтина Игорева» и «Поднебесная Варвара Сергеевна». Два знакомых лица — бабушкино и то, что я видела в бордовой комнате у Косеррина в доме. —Что за жесть? Друг ткнул пальцем в кружок, соединенный линией с Варварой. Георгий Александрович. —Мой дед, —моментально пояснил смеющимся голосом. —Ты мне, походу, сестра, Поднебесная. Сказать, что моему культурнейшему удивлению нет предела — не сказать ничего, ибо ни на какой мат в первую минуту не хватает духу. Я снова и снова вглядываюсь в древо, как будто там могло что-то измениться. Косеррина уже прорвало на нервный смех, и он подпирает стену, чтобы не свалиться на пол. Вскоре это веселье будто разрядом тока нападает на меня. Кому, блин, придет в голов хранить семейный альбом в долбанной библиотеке? Кому придет в голову его скрывать от внука? И, в конце концов, кто додумается написать ему посмертный шифр, на который тому придется потратить полтора года? —Ну теперь-то я точно тебе энергетики пить не дам. Насмешливая, уже, выходит, родная рожа напротив тут же меняется на растерянную. —Да блин… * * * И все же, быть может, зима — не столь плохой сезон. Тупую счастливую улыбку можно прятать в воротник под предлогом мороза, хотя мне впервые так тепло на улице. Почти что жарко, хотя я и сижу, не двигаясь. Теперь я понимаю, за что дед так любил море. Точнее, не один мой дед, но и Васин. А Васин, получается, теперь и мой. Можно смотреть на эти незамерзающие ленивые волны, неспешно приливающие к серому песку, перемешанному со снегом. Они заунывно двигаются, будто под ужасно медленный темп метронома, расплескивая тощую полосу пены. Небо уже полностью потемнело, и я далеко не уверена, который час. Абсолютная тишина со стороны кварталов, еле доходящий до побережной зоны свет уличных фонарей. Смотришь на этот обесцвеченный горизонт и ни о чем не думаешь. А мне сегодня и не надо. Интересно, Громов действительно не курил? —Ждешь красные паруса, Ассоль? Лодка подо мной покачивается от водружения на ее исхудалый борт еще одного тела, приземляющегося рядом. Я, конечно, знала, что как помянешь дьявола, так он и появится, но чтоб настолько… —Здрасьте, —максимально убого кивнула, совершенно забыв, что он только что сказал. Меня сейчас гораздо больше волнует ощущение, что Громов меня преследует. В руках у того фляга, на голове не слишком творческий бардак, а выглядит в целом так, будто дня четыре подряд работал без перерыва на сон. У нас с ним что, один стилист? —Чего такая радостная? Лотерею выиграла? —Ага, небесную, —или скорее Поднебесную. Отчего-то безумно хочется поделиться своим «достижением» со всем светом. —У меня, оказывается, родственники есть. Мужчина посмотрел на меня, как на слабоумную. —А до этого не было? —Брат нарисовался. Не угадаете, кто. Химик задумчиво прищурился к ботинкам. Прыснул со смеху. —Игорек? —Боже упаси. —Златоумов? —Я бы наложила на себя руки. —А зря, вы достаточно похожи. Нет-нет-нет, не внешне, ни в коем случае. Иначе бы я с тебя ржал каждый раз, как видел. Да ты и так ухахатываешься. —Матя? —Ого, было бы неплохо. —Батон что ли? Я чуть не съехала со скамейки, мою тушу пришлось хватать за локоть. —Вася вообще, но я бы не против иметь в племянницах Леру, —я усмехнулась, только потом поняв, каким углом могла встать эта фраза. —Косеррин?! —я киваю, пытаясь не порвать рот от своего счастья. Ей-богу, как будто до этого делила коробку под мостом с плешивыми котами и не знала, что такое семья. —Так вы ж вообще ни капли не похожи, —химик охренел даже сильнее, чем я. В ответ смогла лишь многозначительно пожать плечами. Тот заторможено оглядел мое лицо, повел бровями, отвернулся и расхохотался. У Петровича немного потрясывались руки. Сначала я подумала, что это от холода, но потом поняла, что дело не в этом. —Тогда сегодня и вправду хороший день! Не зря я его выбрал для уговора. —А почему именно сегодня? Стало виднее, что мужчине отчаянно хочется закурить. Мне даже стало стыдно за свое выставленное условие. Все же мне труда выполнять свое обещание не составляло, а вот Громов, обычно выкуривавший за день при мне одной сигареты по три, явно мучился от недостатка никотина. И мне хотелось махнуть ему рукой, дескать, бог с вами, лишь бы он не выглядел таким дерганным. —М-м-м-м, ну, у меня сегодня день рождения. Что? —Сегодня? —Ага. Мученический вздох. Я заставляю его так выглядеть даже в его собственный день рождения, Дева Мария. Нырнула в руки лицом, упершись локтями в колени. —Почему Вы раньше не сказали? —Да ну. Я вообще не думал, что мы встретимся, не волнуйся, —он ободряюще положил мне ладонь на спину, проехавшись вдоль позвоночника. —Ну что ты, дорогая, не унывай. Я все равно не отмечаю. Для меня день не слишком радостный. —Почему? —Отец умер в день, когда мне исполнилось двенадцать. Блять, чтоб я сдохла. Кто все время тянет меня за язык?.. —Ну, ну, ну, Поднебесная, я начинаю чувствовать себя виноватым. Не расстраивайся, шестнадцать лет прошло, думаешь, я до сих пор мучаюсь? Ну-ка обратно улыбку нацепила. Посмотри на меня, —за подбородок поднял мое лицо, и я измученно настроила зрительный контакт, — видишь, со мной все нормально. Чего лишний раз загоняться, м? Иди сюда, —ути, боже, он решил меня довести. Носом врезалась в мужскую ключицу, а чужие руки тем временем скрестились на спине. От Громова вкусно пахло уже привычным парфюмом и чем-то пряным, похожим на корицу, немного перебиваемым запахом спирта. Его дыхание чувствовалось где-то в волосах, и я молилась, как бы он там не задохнулся. Это все казалось чем-то ненастоящим. Может, и правда мы на Бакае уплыли в другую реальность? Ответно оплела руками плечи биолога со всей робостью, которой за мной не наблюдалось и в помине. Теплые объятия дарили умиротворение, но терять связь с миром окончательно было нельзя. —Так Вам уже двадцать восемь… —пробубнила ему в плечо, прикладываясь виском к появившейся за период отсутствия лектора в школе колючей щетине. Наверху воспроизвелось какое-то движение. Видимо, кивок. —И как оно, ощущается? —Честно говоря, я до сих пор ощущаю себя лет на восемнадцать, —хохотнул, начал перебирать мои запутанные пряди. В принципе, по нему и видно. По-моему, я была в шаге от того, чтобы уснуть. —А я чувствую себя прожившей жизнь старухой. —Потому что ты слишком много на себя взваливаешь, —его голос приятно хрипит где-то совсем близко, и мне хочется визжать от восторга. Кто бы мог подумать в начале года, что мы будем вот так сидеть на берегу и говорить о том, почему я похожа на старую клячу. —Правда, Поднебесная, слишком много. Ты слишком спешишь, как будто можешь ничего не успеть. Не перетруждайся, оно того не стоит. Ну глянь на меня, я раздолбай, каких поискать, но закончил московский универ и сейчас абсолютно счастлив. И я никогда так много не думал, на заметку. —Вы действительно счастливы? —А ты как думаешь? —ехидством на ехидство отнимаюсь от чужой куртки, пытаясь немного повернуть голову к его лицу, но в итоге только непозволительно близко оказываюсь к нему. Четырехкамерное бухает куда-то вниз. —А мне сегодня запрещено. Он с полминуты задумчиво молчит, и я встречаю в темном взгляде напротив, слегка подернутом алкогольной дымкой, настороженность. В ожидании замираю под пристальным взором, смаргивая, потому что уже появилось чувство, будто Громов мне привиделся. Но нет, он здесь. Я даже слишком отчетливо ощущаю то, как он в одно мгновение загадочно ухмыляется. —Тогда иди с этим до конца. Не успеваю ничего понять, когда ветреный холод на лице сменяется теплом чужого дыхания, а вместо чужой куртки чувствую на своих губах привкус коньяка от его горячих губ и то, как мое сердце отчаянно пытается вырваться из груди.