Sauveur

Поговорим, ага.     Знаете, если бы была возможность спрятаться в карман полностью, я сделала бы это не задумываясь, но, увы, влезают только руки.     Мягко говоря, перспектива поговорить мне особенно не импонирует, и чем больше я следую за Громовым в удаляющийся от школы снежный ад (в полной тишине!), тем больше убеждаюсь, что моих спортивных способностей сполна бы хватило, чтобы драпать уже сейчас на полной скорости. Честно говоря, мне есть, что сказать. Много чего, только вот как это сделать?     Ртом, Поднебесная, очнись.     Наша заминка длиной в три минуты будто с небес послана для того, чтобы вдоволь собраться с мыслями. В конце концов, этот диалог был неизбежен и так или иначе произошел бы. Мой уровень недоверия к людям, конечно, не заоблачный, но если так и продолжу молчать обо всем докучном, уверена, ком недосказанности вскоре не сможет выйти из горла. В вопросе времени порой лучше рано, чем поздно. Страшно. Ну и что с того? В сущности, так ли важна реакция Громова? Он просто должен знать об этом. По-человечески. Это будет справедливо вне зависимости от того, в каком свете меня это может выставить. В конце концов, он тоже виноват. Как минимум в том, что между нами присутствует и с каждым днем лишь процветает эта ярая неопределённость. А значит, мы тем более должны быть в ответе за всю ситуацию оба. Может, я просто внушаю себе это, пытаясь свалить свой груз на других, хотя и говорю, что ни в коем случае не хочу делать этого. Я запуталась. Сейчас каждая мысль, равная аксиоме, кажется обманом. И решительно непонятно, что с этим делать и как к этому относиться. Но ответить мы должны оба, Громов. В любом случае, так как это прояснение всего абсурда нашей ситуации нужно как минимум мне.     Миг истины настал, когда мы забрели на какую-то уже совсем глухую улочку, от и до заваленную снегом. Я решительно вскинула голову до хруста в шее:     —Илья Петрович.     —Поднебесная…     Мы так и заткнулись, остолбенев и оглянувшись друг на друга. Внезапная синхронизация не всегда бывала своевременной.     —Давайте сначала Вы…     —Начинай ты…     Да блять.     Химик даже усмехнулся. Господи, я так давно избегала взглянуть на его лицо, что увидела его сегодня будто впервые за долгие годы разлуки. Смотрела в ступоре какое-то время, разглядывая. Чертов Громов. Чертов ходячий секс. Чертов бесконечно добрый человек. У меня вот сил и настроя на улыбки не было от слова «совсем». Сейчас решалось многое, и пока во мне был этот гребанный боевой запал, откладывать было опрометчиво.     —Ладно, я начну, —секунда на сглатывание и поимку вдохновения. Лектор с готовностью кивнул, придав своему лицу все внимание, которое только можно было показать. Это тоже придавало сотую долю решительности. И уверенности в том, что сейчас биолог тут, и он понимает, что происходит что-то серьезное. Да, думаю, достаточно серьезное. —Честно скажу, я не знаю, в курсе ли Вы того, что сейчас происходит в не самых узких школьных кругах, и насколько именно далеко это зашло. Но поскольку это имеет прямое к Вам отношение, я думаю, Вы в полном праве быть уведомленным и делать такие выводы на этот счет, какие посчитаете нужными, —внутренние крики затихают под моим лицом-кирпичом, и с каждым новым слогом я чувствую, как падаю в самую бездну. Вдох-выдох. Это неизбежно. Давай, женщина, просто говори. Как самые обычные слова, например, написанные под буквами в азбуке. Аист, бочка, верблюд, горох и дальше, Поднебесная, поняла? Давай. —Одно очень заинтересованное лицо пустило в оборот информацию о том, что у нас с Вами не слишком этические со стороны профессионализма отношения. И надо сказать, охват аудитории у этих историй приличный.     Выстрел и тишина.     Что я только что сморозила…     И вот я в жопе. Некомфортно даже смотреть на него, да и рядом стоять как-то тоже не ахти. Нервно сминаю в карманах свое барахло, разглядывая ботинки. Скажискажискажи что-нибудь.     Успеваю двести восемьдесят один раз разочароваться в жизни. Успеваю изгрызть всю нижнюю губу и осознать, что тут-то и конец. И больше по-прежнему не будет. Не удивлюсь, если он вообще перестанет меня даже замечать, не то что проявлять какие-то приятельские знаки внимания.     —Боюсь, так все и есть, —скрашиваю молчание своим замечанием, пытаясь уже в конце концов выразить свое искреннее сожаление о том, что вообще кто-то так думает. Хотя с чего я вообще оправдываюсь за чужие размышления?!     Божечки, что я натворила? Если б не мои кривые руки, не пролитая кислота, не его услужливо одолженный пиджак, той фотографии и последующих слухов вообще бы не было. Что я наделала…     Молчит. Сука такая, позвал на разговор, а сам заткнулся, ну вы гляньте!     Мужчина посылает мне, кажется, самый выразительный и напряженный взгляд из своего арсенала, а я, в свою очередь, думаю, остаться на месте, или начать продумывать, куда можно будет бежать? Странно, но за трехметровыми сугробами я отходных путей как-то не нашла. Стрёмненькое мы, конечно, место для разговоров подобрали. Говорю ж, он маньяк. Скоро будем красоваться в передаче у Каневского. И гнетущая атмосферка в принципе подгоняет меня как раз вверх по сугробам.     Говорят, число убийств в заброшенных местечках парковок и гаражей составляет около 14% от общего числа… Есть шансы проверить подлинность статистики.     —Я твой учитель, Поднебесная… —проговорил после долгой молчаливой паузы. Не сильно-то беспокойным голосом. Сухая констатация факта, брошенная в никуда, настолько очевидная, что приравнивается характером воздействия к сорванной чеке. Внутри, на стенках сосудов, накипает злоба.     Да ты что, блять! Какая неожиданная информация! Не припомню правда, чтобы другие преподаватели ко мне обниматься и целоваться лезли, но раз уж ты сказал!     На деле только едко усмехаюсь, снова отводя взор.     Вот и поговорили.     —Вы им это объясните. У меня с пониманием этого проблем нет, если хотите знать.     —Я не о том, —что?     Глазные яблоки уже устали бегать туда-сюда, но пропустить это безмятежное выражение на его лице просто преступно.     Все мое существо аж опешило от его полуулыбки.     Чего?..     —Мне существенно неважно, о чем беседуют школьники, если это не наркотики и не буллинг. Если тебе это не причиняет никаких неудобств, то переживать и вовсе не стоит, думаю. Вот если причиняет — другое дело, —биолог по-отцовски загреб меня под плечо, доверительно заглядывая в глаза. Мой охуерометр взорвался вдребезги. Я ничего не понимаю. Ни этот резкий переход от былой строгости к нынешнему спокойствию, ни то, что творится у него в голове. Выдавливаю из себя только лживое покачивание головой. Я бы не прочь рассказать, но подставлять Норскую отчего-то нет никакого желания. Трусость то или нежелание быть такой же. Про столовую, с которой все и стало так очевидно враждебно между мной и Настей, Громов уже наслышан. Какой резон мне еще больше грузить его этими женскими всплесками бешенста.     Что важнее, его самого это неужто никак не трогает? Этот покровительственный взор напрочь путает мое сознание.     —Как это давно? —по мере неспешного шага изредка дергаюсь от его близкого дыхания, приправленного каким-то весьма беспокойным темпом.     Не без задержки на вспомнить бубню:     —Где-то с момента, как вернулись с конференции.     —Это же почти два месяца назад, Поднебесная! Чего так долго молчала?     Это просто не то, о чем можно сказать в любой день, ввалившись к тебе в кабинет на переменке, а-ля «а Вы, кстати, знали, мы с Вами уже достояние общественности по мере своих интимных отношений! Спрашивают, когда поженимся. Что мне им передать, дорогой?».     Его вопрос так и остался безответным.     Пару секунд он пристально оглядывал мою лицо и шею, получая волны недопонимания в ответ. Теплая ладонь выудила мою руку из кармана, захватив за запястье и медленно оттягивая рукав пальто. Я не сразу сообразила, что руку он выбрал верную. Чертов ясновидец. Серьезно посмотрел на посиневшие следы от ногтей, пока я мысленно материла свою недогадливость.     —Неудобств не причиняет, значит, —незнакомые глаза остановились на моих, пронзая легкие, будто лезвиями. Выпустив запястье из своей хватки, допытываться до меня не стал, и все же я почувствовала себя кошмарно виноватой. Не могу рассказать. Это ведь уже не его дело, а мое. Туда его вмешивать я не имею права. Да и это сущий пустяк. Пусть приходит, когда меня в подворотне по стеночке размажут — вот там все действительно будет серьезно. А случай в женском туалете — больше придурковатая шалость, чем нечто опасное.     Химик глубоко о чем-то задумался и умолк, так и не отпуская мое плечо и продолжая брести меж заснеженных полос вдоль дороги. Отвлекать его не осмелилась, разве что скашивала взгляд, чтобы заметить непривычно скупое на эмоции выражение. Выглядел так, словно все важнее даже, чем представляю себе я, и вот это не на шутку пугало.     Что у тебя на уме?     Вот чего я никогда не понимала. И, как и всегда, мне и сейчас требуется помощь извне, но вот у кого конкретно ее искать и получится ли найти?     Тяжкий вздох вместо мата (потому что мы не на той стадии (где никогда и не будем), когда можно ругаться беззастенчиво) и нос в воротник. Еще многое нам следовало бы прояснить. Хотя бы то роковое воскресенье, из-за которого я едва ли могу теперь абстрагироваться хоть на секунду от его прикосновения через толщу одежды. Спросить хотя бы: «Что это было?». Что. Это. Блять. Было.     Подойти и спросить. Невелика задача.     А мне чего-то не хватает внутри. Уже на вздохе вся по крупицам собранная смелость тут же меня покидает. Ее сжирает непонятный мне страх, притаившийся в грудной клетке, до ноющей боли сжимающий в тисках сердце, будто в нем скопилось слишком много крови. Я не готова спрашивать. Не готова отвечать, почему не оттолкнула его. Я боюсь, что он просто ошибся. Будь то опьянение или что-то еще (потому что он не пьянеет, я помню это удивительно хорошо). Может, на моем месте он тогда представил кого-то другого, и ситуация просто вышла из-под контроля. Конечно, все бывает, ничего страшного, я все пойму. И от этого на душе пустеет. В конце концов все, чего мне хочется, не рассматривается в реальности. Ближе меня подпустить нельзя, ведь я уже обладаю отношением и сведениями, не совсем соответствующими роли ученицы Громова. Я не пойми кто, да и после выпуска меня забудут быстрее, чем кого бы то ни было.     Знаешь, встреться мы раньше, могли бы и впрямь стать отличными друзьями.     За период всех мои переживаний и сомнений успела выучить эту фразу наизусть. Она никак не покидала разум и уж точно не признавалась брошенной невзначай. Я до сих пор не осознавала ее смысл, который биолог так стремился донести. Я бы предпочла одну четкую фразу вместо сотни намеков и завуалированных предложений.     Каждым своим действием ты меня путаешь.     Раньшераньшераньше. А что сейчас?     Расстаться мы решили возле подъезда. Я с готовностью расслабленно улыбнуться и сказать заезженное «до свидания» обернулась, но так и поперхнулась словами. Мне встретился тот самый взгляд, оставшийся отпечатком в сомнительный воскресный вечер. Неясный и задумчивый. Веющий опасностью, поджидающей с кирпичом в руке за поворотом.     —До завтра, Поднебесная, —теплая ладонь взлохматила мои волосы в привычном жесте, забавно зацепившись в конце за одну из курчавых прядей, отчего лектору пришлось ювелирными движениями распутывать свою узницу. Я смущенно замерла, подставляя макушку, когда Илья Петрович вновь усмехнулся: —И прекращай прятаться за учебниками, любовь моя. Не дети малые, —саркастичное выражение дало напоследок понять четко и надолго одну единственную вещь, ужасом ударившую в голову.     Он ничего не забывал.     По лестнице я плелась, едва не падая. Уже не давили тугой шарф и недостаток воздуха на копченых пролетах. Только мысли бешено перемещались в голове, оставляя за собой слабые, тут же стирающиеся шлейфы смысла, и я совсем не успевала уследить даже за одной из них. Из прострации меня вывела дверь, чуть не приплюснувшая мою морду. Отшатнулась с резким выдохом и вывалившимся сердцем, еле успев ухватиться за перила. Из-за дешевой обивки неуверенно показалась рыжая копна, а затем и удивленные глаза.     —Батюшки, Ленка!     Женя.     Ответ нашел меня сам. Точнее, меня нашел ответчик. Господи, и как я раньше не додумалась? Все это время ключ ко всем загадкам был у меня под боком, то есть под полом, квартирой ниже.     —Как мы давно не виделись, майн гот, —хохотнула девушка, притягивая меня в крепкие объятия. И я действительно была рада ее видеть. Чувство триумфа полностью перекрыло ощущение горечи и грусти после нашего недодиалога с биологом. —Зайдешь на чашечку чая? Если не занята, конечно! —та спешно поправила только что кинутый на площадку коврик ногой, и я наконец смогла оглядеть Бесстужеву в полный рост. Она что, в пиджаке?..     —Конечно, с радостью…     Моргнуть не успела, как перед носом уже вздымался пар от огромной чаши, наполненной хозяйкой с щедротой — чуть ли не до краев. Что-то изменилось. Во внешнем убранстве квартиры. В самой Жене. Я до конца пока не понимала, что. Вроде просто пиджак. Вроде просто брюки. Разве что ни разу не видела в таком виде Евгению. Она расположилась напротив, отставляя подальше со стола закрытый ноутбук и пододвигая ко мне всякие разные сладости — эта особенность что у нее, что у Петровича, что у Ольги Витальевны была дана им на троих.     Прекрасный вечер, чтобы провести его за болтовней. Подруга явно считала так же и приветливо улыбалась.     —Мне кажется, или что-то поменялось?     Глаза напротив просияли необычайной гордостью и удовлетворением, будто я задала именно тот вопрос, что она желала услышать.     —Короче, я бросила всю эту грязную работу и вернулась в университет, —глаза готовы вылететь из орбит, и я закашлялась, даже не успев сделать глоток чая. —Ну как вернулась, уже в другой универ и по другой специальности, но не суть. Так даже лучше. Нынче я на факультете отечественной филологии, —смакуя на языке, произнесла, радостно разглядывая узоры на посуде.     Теперь ясно, что было непривычным. Я впервые видела Евгению столь счастливой, совсем не усталой и не одинокой. И была безмерно за нее рада.     —А как давно?     —Около недели назад. Я еще, конечно, не учусь, там уже только с сентября. Но разрешили заведомо подать документы и съездить на консультацию. В общем, разрешили даже поприсутствовать на некоторых занятиях. У меня там прямо вип ложа. Смотрю на рабский труд первокурсников и злорадствую, ха-ха.     —Поздравляю, —этот вечер у меня очень тактильный. Мы снова вцепились друг в друга так, что даже жалко отпускать. Отчего-то я настолько расчувствовалась, что зажмурила глаза и шмыгнула носом, головой лежа на плече у девушки. Похоже, хоть у кого-то в жизни все начало налаживаться.     —Ездить до универа, конечно, полтора часа, но это явно лучше, чем наша шарага на проспекте Красной звезды. Я официально запрещаю тебе даже думать подавать туда документы, поняла? Аудитории воняют протухшей сельдью, столовка не работает, а преподы и инязам едва ли знают свои языки. Так что тебе, девочка, нужен вариант получше. Пока работаю на трех подработках, но и это неплохо. Зато какая у меня будет объемистая трудовая книжка! Отучусь, а потом устроюсь в какой-нибудь журнальчик статьи редактировать, ваще класс. Ремонт сделаю заодно, а то живу, как в подвале, —мечтательно тянула, оглядывая серые ободранные стены, отодранные полоски ламината и заменяющий кровать матрас. Смотрела на свою бедную квартиру с такой нежностью и теплом, с какой я смотрела обычно на памятные вещи и фотографии. Затем с решительностью повернулась на меня, пронзительно прищурившись, и от этого чуткого взгляда тут же захотелось спрятаться. Просто рефлекторно. —Ну-с, что у тебя случилось?     Пытаюсь нормализовать дыхание, считая до трех, затем неловко опускаю глаза, вперивая их в рукава свитера. Решаю спросить «с чего ты взяла?», но в итоге язык сам, заплетаясь, произносит:     —Настолько заметно?     —Даже слишком. Это насчет Ильи, да? —получив утвердительный кивок в качестве ответа, она даже уселась поудобнее, хохотнув своей проникновенности и подпирая голову. Видимо, вообще не сомневалась. Что, все мои проблемы со стороны связаны только с ним? А изнутри? —Ну давай, рассказывай, мне даже интересно.     Не зная, как лучше начать, раз уж к этой теме внезапно подвела сама Женя, поглядела пару секунд в потолок, сжимая губы в бледную полоску. В принципе, даже удачно. Несколько минут позора и самоедства, однако я многое проясню. Отчего-то это даже не подвергалось сомнению. Да и мне правда о Громове, которую он держал под вечной занавесой шуток и лишь непонятных намеков, была по-настоящему важна. Просто хотелось понять. Будь то привычка вечной отличницы или чувства непонятно-безответно-или-нет влюбленной девушки. И давно я в мыслях начала называть себя девушкой?     —Все… довольно сложно стало. Чем больше времени я провожу рядом с ним, тем меньше могу различить, что у него творится в голове. И ведет он себя… странно. Хотя, может, мне просто кажется, но, —подняла глаза и тут же сконфуженно опустила, встретив невероятное внимание напротив, —все равно не канает. Где-то два месяца назад произошла очень нелепая ситуация, из-за которой вся школа начала приписывать нашим взаимоотношениям… блять, как сказать-то… постельный характер? —вот так, с места в карьер. Умею я слова подобрать, знаю. Выражение лица собеседницы явно согласилось бы.     —Ой-ой-ой-ой-ой, —Бесстужева чуть не выпустила из рук чашку, благо, близкое расстояние от поверхности стола спасло ситуацию. Слабый лязг. Она ломано разогнула пальцы, моргнув с огромным напряжением. —А он в курсе?     —С сегодняшнего дня.     Ну вот, снова. Чувствую себя еще более виноватой за то, что не сказала раньше.     —И что он?     —Спокоен как удав. Даже слишком. Такое ощущение, словно я ему о правилах игры в шахматы рассказывала, а не о слухах, которые его напрямую касаются. «Мне существенно неважно». Разве так вообще должно быть?     —Блять.     Подруга резко встала на ноги, растерянно посмотрела на них и тут же опустилась обратно. Вдох-выдох мы сделали абсолютно синхронно.     —Опять он что-то затеял? —вроде похоже на риторический вопрос.     —Опять?     Она с озадаченностью оглянула меня, отставив чай.     —Возможно, пришло время поведать о наболевшем, так сказать. Про университет. Неужели он ничего тебе не говорил?     —«Обязательно расскажу позже», —выдавить из себя усмешку пыталась, но никак не вышло. Вроде бы и забавно, но обида гложила сильнее. Выходит, этот ход перешел в руки Жене. Вдруг он вообще даже не собирался рассказывать? Судя по ее выражению, было, о чем.     —Все понятно. Тебе же интересно, почему он ушел из университета к вам в школу? Ну, ясное дело. Тут любому было бы интересно. Он, кхм, он поступил так из-за меня, —осторожно делаю глоток, раздирающий горло жарой. Она, явно заметившая, как я притихла, продолжает. —Это, конечно, не прям глобально так, но… Там тоже было… тяжело. Дело в том, что он всегда хорошо относился в принципе ко всем студентам, да и к ученикам, ты это сама прекрасно знаешь. Илья вообще большой популярностью пользовался сначала на нашем факультете, а потом и на всех остальных. Девчонкам он нравился, и… ну Боже, ебана, в школе это и то похлеще, чего я тебе тут буду о этом. Ну мы с ним довольно сдружились. Мне сложно было общаться с ровесниками, а он в принципе легко сходится со всеми. Низкосортные шутки в нашу сторону тоже были, но на таком малом уровне, что всерьез никем и не воспринимались в начале года. А потом у меня, —она резко замолчала, посерьезнев, мелкой дрожью пальцев отстучала по столу какой-то странный ритм и выдохнула, —а потом у меня умерла тетя, с которой я жила всю жизнь здесь, в нашем городе. У меня, кроме нее, никого и не было, да и я воспринимала ее как мать. А, мать кстати села, когда мне года три или четыре было, я ее больше не видела. И с тех пор, как ее не стало, у меня все осложнилось. На учебе сконцентрироваться не получалось, найти работу для пропитания тоже, меня никуда не брали, а я ничего и не умела. И потихоньку… я оказалась там, где оказалась. В универе об этом знал только Громов, я сама ему рассказала. У него вот всегда была скверная привычка тащить все домой. Что бездомных животных — и Ярожор тому пример, — что проблемы, в особенности чужие. Вот и мою потащил зачем-то. Он начал возиться со мной еще больше, вот тогда-то едкость однокурсников вышла на совершенно иной уровень. И это не укрылось ни от Ильи, ни от остального пед. состава, а там и до комиссии недалеко.     Я слушала с замиранием сердца, словно глядела на соревнование по фигурному катанию, считая секунды до того, как фигуриста подведут ноги. Я уже знала, что сейчас услышу, и от этого становилось лишь страшнее. Я снова чего-то боялась. Снова, снова и снова. Я боялась себя и того, что я с ним сделала. Из-за меня он проживает похожую ситуацию во второй раз. Если бы я провела между нами черту еще в начале года, все могло сложиться совершенно иначе. Если бы я не позволила ему перейти эту черту и не перешла бы сама.     Я хотела услышать это от самого химика. Наверное, он просто не доверял. Это не та информация, которую расскажешь кому угодно. И, несмотря на обещание, мне ее он не рассказал. Наверное, я и не заслужила.     —И он, опережая вполне предсказуемые действия комиссии, написал заявление по собственному. За пару дней до того, как я ушла из университета. Но по правде между нами действительно ничего не было кроме дружбы, да и по-другому и быть не могло. Комон, где я и где Илья? Он очень добрый, а с ним поступили просто отвратительно. Кому только ума хватило тогда все это начать? У нас с ним было по-другому, не как у вас — проще. Господи, если б не я, преподавал бы себе нормально, а по итогу, —она безнадежно махнула рукой, кажется, совсем потерявшись в словах. Да и не нужно было больше никаких слов.     —Он… —запнулась на первом же слове, но нашла в себе силы продолжить, —ты не виновата в этом. Виноваты слухи и те, кто их пустил, и если Илья Петрович ушел сам, то сам и считал это нужным. Это, —мой поминальный голос звучал явно неубедительно, но хотелось закончить свою мысль, —даже слишком хороший поступок, и раз, несмотря на все произошедшее, он продолжил дружбу с тобой, то действительно никогда не считал тебя виноватой.     Как не посчитал и меня. Странный, ужасно добрый человек этот долбанный Громов. Таким нельзя быть. Это слишком.     У нас с ним было по-другому, не как у вас — проще.     —У нас с ним все сложно?     —Очень, —с улыбкой кивнула девушка, стирая выступившую слезу. —Но мне иногда кажется, ему сложнее, чем тебе.     У них в универе отдельный лекционный блок по загадочности или что? Почему все не говорят напрямую?     —А мне начинает казаться, что все точь-в-точь так же. Хотя нет, совсем не так. Я вообще не понимаю, что между нами происходит. Это не отношение учителя и ученицы. Но и не дружба, он сам так говорил. Какая-то мешанина.     —Лена, ты совсем дурехонькая? —удивленно встретила взором порозовевшее от не вырвавшегося смеха лицо девушки. —Ты что, не видишь, как он на тебя смотрит? Все вокруг видят, а ты нет?     Как он на меня смотрит?     А ведь правда, как? Он смотрит постоянно и в упор, но я ни разу не задумывалась по-настоящему, что у него во взгляде. Что там, в этих темных глазах, куда мне всегда неловко глянуть даже на долю секунды. Под оболочкой задумчивости я ничего в них не видела. Неужели стоило заглядывать глубже?     И заметив, как я, категорично сложив руки на груди, открываю рот, Бесстужева хитро ухмыльнулась, перебивая мой вдох:     —А на этот вопрос ты ответишь уже сама, ясно? Давай, Ленок, нужно набираться опыта самостоятельно. Илья у нас оказался в этих делах затянутым, словно тамада, как я вижу, так что подтолкните друг друга оба.     Я так и закрыла рот, усмехнувшись. Толкать мы можем друг друга только с обрыва.     Поняв, что ничего не понимаешь, сложно не впасть в расстроенное состояние. Евгения оказалась той самой соломинкой, благодаря которой я смогла удержаться наплаву.     —Спасибо, Жень. Клянусь, в этот раз я этому самоотверженному уволиться не дам, пусть только попробует. Нашелся Данко.     Подруга одобрительно растянула губы шире.     —Дерзай, мать.   * * *     Меня всегда обманывали ощущения. Когда думаешь, что на улице тепло, а выходишь в ужасный мороз. Когда думаешь, что тебя не спросят на неподготовленный вопрос, ведь вероятность кромешно мала, а тебя спрашивают. Когда думаешь, что будет легко, но легко не будет. Это фальшь. Тупое самоубеждение, о чем догадываешься, только по нос уткнувшись в дерьмо. Легко не стало. Я думала, что смотреть в глаза Громову после разговоров — легко. Как всегда ошиблась. Он смотрит приветливо, заходя в класс. Не бежит взором по партам, сразу врезаясь в мою. Всегда знает, что я там. Всегда знает, что смотрю на дверь, до секунд рассчитав, когда он войдет. Считать нетрудно. Аккурат в звонок ты врываешься в двери на обгон опаздывающим и хохочешь над ними.     —Вас обогнал старик, Липкины, как не стыдно!     —Ну Илья Петрович, ну мы уже дряхлые! —с паровозной отдышкой из-за косяка показываются два брата-акробата. Вонючий парильный запах долетает от дверей аж до моей парты, и приходится задержать дыхание, чтоб не закашляться.     —Вейп делает свое дело.     —Да Вы ж сами бегаете в курилку каждую перемену!     —Никуда я не бегаю, я курю в классе.     Начало дня всегда начинается с веселья, когда химия и биология в расписании первые. После твоего блудного возвращения из школьных ссылок, каждый наш день — сплошная биология-химия-лекция. И не то чтобы я жаловалась. Просто мне не весело. Я вглядываюсь в твой неуловимо живой, быстрый взгляд, пытаясь понять.     Как ты на меня смотришь?     Я ни черта не догоняю твои глаза. Вечно бежишь впереди, обгоняя меня, как этих Липкиных в коридоре. И так же над этим смеешься. По-своему непонятно. По-громовски. Мне кажется, в толковый словарь нужно включить новое понятие. Пусть хоть он мне все разъяснит.     —Ну что? —оттряхивая руки от меловой пыльцы, учитель поворачивается к нашему немногочисленному сонному классу. —Есть желающие решить задачу? Ух ты, лес рук, все понятно.     Все оборачиваются друг на друга, шурша куртками — сегодня удивительно холодно в здании, и почти все даже не снимали верхнюю одежду. А я сижу неподвижно, так ничего и не поняв. То ли я тупая, то ли ситуация настолько ужасно неразрешимая. Совсем не для меня. Прямо как ты. И это невероятно раздражает.     Последний шанс опозориться по своему желанию никто особо не оценил. Даже сам химик, как видно.     —Нет? Ну, тогда, Поднебесная, звезда моя, прошу на сцену, —по кабинету проносится заискивающее хихиканье, и я, смущенно опустив голову, поднимаюсь из-за парты, занимая прежнюю позицию мужчины. Тот падает в свое кресло, довольно скрещивая ноги и руки, впиваясь взглядом в мою бедную спинку. С тех пор, как узнал о том, что вся школа ходит нас шипперит, начал лишь больше кидаться в меня своими странными фразочками. Лови гранату, Поднебесная! Ответных припасов у меня нет.     —Да ладно, мы Чайну каждый день у доски видим, так неинтересно! —кричит с задних мест Фришина, чуть не рухнув со стула от своего напора. Ребята подтверждающе хитро улюлюкают.     —Ну, знаете ли, шанс я давал всем. Раз добровольцев не оказалось, довольствуйтесь моим вкусом.     И вновь надрывный хохот разливается по помещению, едва не эхом ударяясь о стены.     Знаете одну крутую фразу? Любовь подчиняется обстоятельствам. Латинская. А, как известно, все латинские фразы мудрые хотя бы на слух. У нас было много обстоятельств. Хотя нет, не у нас. У меня. Самым большим обстоятельством был Громов. Вот уж кто мог подчинять мои эмоции и чувства себе. Из раза в раз все больше и больше. Он сам-то знает об этом?     Дни проходили в невероятно быстром темпе с нашим ужасным пробегом по моим любимым предметам. Не успевали мы покинуть лекционную и разойтись по домам, как уже начинался новый учебный день. Остальные так еще и на репетиции оставались до глубокого вечера, и, пусть меня эта участь обходила стороной, было жалко всю нашу параллель. К концу первой такой недели мы выглядели, как нежильцы, в конце второй походили на нечто подгнивающее. Наступал апрель, и счет времени до экзаменов стал вестись не по месяцам, а по неделям, подогревая и так приличный уровень стресса в наших кругах. В один из дней даже я перестала себя узнавать как минимум в зеркало.     —Ебен-бобен, Чайна, что с тобой?     Увидеть меня в футболке и джинсах Диане оказалось немыслимым. Она полдня кружила надо мной, аки сорока, сетуя на то, что из-за Матвеевых закидонов и репетиций, где все эти закидоны отлично проявлялись, ей приходилось ходить в юбках и платьях. Честно говоря, я удивляла нарядом и саму себя. Уж что-что, я джинсы увидеть на себе как-то слишком непривычно оказалось. Начнем с того, что стоило того уже их наличие. Особенно сильно Воронцовой нравилась надпись на футболке, как и Васе, не оставившему мой вид без внимания, ровно как все, кого я только знала, и кто знал меня (а таких после конференции стало очень много):     —А тебе даже колхоз идет.     —Да отстаньте вы от меня, джинсы никогда не видели?     —На тебе нет. А что вообще произошло? Кто поломал наш ходячий кусок винтажа?     —Эй, фуль ултеравайленц, иди сюда, —со спины ужасный английский прекрасным голосом, заставляющий друзей хихикнуть и, нашептав мне на два уха сразу всякую ерундень, убежать в актовый, а меня только беспокойно обернуться и последовать команде. Он не стеснялся звать меня через весь коридор, наполненный учениками. Если в мире и существовала полная оторванность от общественного мнения, то всю ее вобрал в себя Петрович. Наклоняется к моему лицу, говоря уже тише. —Ай вант ту иат ю, —на мой охуевший взгляд мужчина растерянно приподнял брови. —Не так разве? Вант ю ту иат?.. Митинг-шмитинг? Дринк не дринк?     —На каком языке Вы со мной общаетесь? —не выдержав даже прелюдии в виде фырканья или хихиканья, беззастенчиво ржу, хватаясь за стенку. Громов ржет вместе со мной — если не надо мной — и в лопатки подталкивает в сторону своего кабинета.     Дринк не дринк предлагал услугу бесплатного истребления их семейных чайных запасов, так что отказываться я бы и не посмела, даже под тонной чужих взглядов. Входя в лабораторку первой, я с любопытством оглянулась на биолога, и с удивлением отметила, что он и впрямь закрывал за нами дверь. Таким механическим, обыденным движением, видимо, давно приевшимся. И почему я раньше этого не заметила?     Зато заметили другие девчонки, да. Иногда я правда кажусь себе неисправимо тупой. Не знаю, изменилось ли что-то существенно после того, как он узнал почти что всю правду о школьных историях. Кажется, его действительно никак это не трогало, ребят он, как и прежде, не одергивал от вечно лукавых взглядов, направленных в нашу сторону, да и прямым текстом никто ничего не говорил. Наверное, Илья Петрович поступал с этим весьма правильно. Если, конечно, не продумывал в эти моменты план увольнения. Вот на эту тему стоило бы побеседовать нам двоим, очень стоило бы.     —А что стало с твоей одеждой? Где мои любимые юбки?     Раскраснелась я знатно, осуждающе глянув на лектора.     —И Вы туда же?     Я остановилась у подоконника, куда периодически перетаскивала полумертвый цветок Ольги Витальевной в попытке хоть немного растормошить его и оживить. Получалось так себе, но он по крайней мере еще не до конца загнулся. За окном на город уже вовсю ложилась вечерняя темень, солнце скрывалось из виду, и квартал девятиэтажек напротив школы уже совсем был поглощен чернильными красками. Скоро дни станут длиннее. Да и скоро я буду наблюдать улицу вовсе не отсюда.     —Илья Петрович, Вы навсегда пришли в эту школу?     О как. Самой себе удивилась, начав настолько издалека.     Сзади с заминкой щелкнули электрическим чайником, и вода надрывно забурлила с треском из розетки.     —Пока не знаю. Ну, помирать-то за этим столом я точно не планирую. Изначально я пришел сюда по просьбе мамы. Она предполагала, что вскоре покинет стены школы, и не хотела, чтобы учреждение осталось без каких-никаких кадров. А ваш класс без руководства, —рядом открылся ящик, и химик зашуршал упаковками с чаем совсем близко к моим ногам. Испуганно замерла, глядя ему в затылок.     —Только из-за этого? —удивленность в моем тоне была сопоставима с вызовом. Вторую, случайную его составляющую Громов мастерски проигнорировал.     —Ну, она заботится о вас, как о родных детях.     Я опять отвернулась к стеклу, вставая на мысочки, и, едва дотянувшись, открыла форточку, что Громов сопроводил изумленным хмыканьем.     —Не замерзнешь? Ты вроде не любишь холодный воздух, —ласковый голос с хрипотцой охуенен, но я кое-как пытаюсь себя настроить на серьезность, не забывая конечной цели.     —Мне не холодно. Работа преподавателем непостоянна, да? —ха, не ты один умеешь переводить темы.     —Я поработал уже в пяти заведениях, и, надо сказать, на каждом месте свои сюрпризы.     —Вам не кажется, что два одинаковых сюрприза уже повторяются подряд?     Резкий взгляд ощутимо кольнул позвоночник, но бежать было уже некуда. Вот так, Громов, гляди, как я горазда портить милую атмосферу. Секундная пауза размером в вечность. Мужчина скрипнул деревянной дверцей, с шелестом опустив что-то на свой стол, и, судя по звуку, оперся об него, как делал это обычно на уроке. В тишине помещения я прямо слышала, как он вот-вот вздохнет с усталым «ну вот куда ты вечно лезешь, дура?». Пристальный взор чувствовался подкожно, залезая в каждый закоулок душонки.     Поворачиваться лицом я категорически себе запретила. Потому что знала, что как только увижу его лицо, второе полушарие мозга беззастенчиво откажет в работе. Куда проще было вот так спиной, чтобы эмоции сочились только через голос, так как на лице у меня и так все написано. Настолько предательски, что даже стыдно.     Болтовня с Поднебесной, м-м-м… Чуешь, дорогой, как горит у Вселенной, раз тебе так свезло в жизни?     —Я бы не сказал, что одинаковых, —спокойно произносит и замолкает, как будто ждет, когда я уже соизволю развернуться, как нормальный человек. Опрометчиво, ведь силы мне еще нужны.     —А я бы не сказала, что должна была услышать это от Жени. Вы сами обещали рассказать, а в итоге мне пришлось искать других людей, что свет прольют, косвенно и ее втягивая в происходящее.     Я пытаюсь не наезжать — не моя специальность, да и вряд ли у меня есть на такое право. Я просто хочу узнать, понять, почему в итоге он мне ничего не рассказал. Говорю тихим голосом, констатирую факты, а сама виновато бегаю глазами от одного угла оконной рамы к другому. Жалкая, но что поделать?     —Не думаю, что это что-либо изменило бы. Да, я признаю, что услышать все ты должна была от меня, прости за это, но ты слишком поторопила события, Поднебесная.     Лишний раз поражаюсь тому, как размеренно звучит мужской голос. Пуленепробиваемый покой. Я на его фоне кажусь едва не истеричной, хоть и пытаюсь не сбивать темпа дыхания и чистоты тона.     —А когда было бы не рано? Когда Вы бы уволились или еще что-нибудь гениальное придумали? —рывком поворачиваю голову к нему через плечо, отчего в районе седьмого позвонка болезненно щелкает. Тут же тушуюсь под внимательным взглядом. Ничуть не обиженным, ничуть не холодным. Просто внимательным, наблюдающим, какой еще финт я выкину. Нервно сглатываю, чувствуя, как по голым рукам пробегаются мурашки не то от ледяного воздуха из окна, не то от напряжения, повисшего в воздухе тяжелой стеной. —Илья Петрович, —стараюсь говорить уже мягче, понимая, что сперва слишком разошлась на поворотах, —пожалуйста, не делайте ничего опрометчивого. Я не знаю деталей того, что произошло у Вас в университете с Женей, но если Вы намерены выйти из ситуации так же, то я не согласна.     Лицо лектора вмиг изменилось. Петрович скривил тонкие губы в ухмылке, отталкиваясь от края столешницы и приближаясь.     —И что ты будешь делать, если так?     Чужое дыхание привело в движение упавшие на виски волосы, а заодно и сердце, тут же бухнувшее куда-то вниз, а затем резко заходившееся где-то в животе. Его ладони схватились за подоконник по обе стороны от моих бедер, заключив в кольцо. Боже, вся моя рожа небось уже краснее некуда. Поднимаю мрачный взгляд.     —Если это Вас остановит, что угодно.     —Вообще все?     —Все.     —И оно того стоит? Моя преподавательская деятельность тебя настолько волнует?     Воу-воу, полегче, я не успеваю продумывать свои фразы.     Хоть как-то подтвердить мою непосредственную и вполне очевидную заинтересованность даже в карьерной жизни Ильи Петровича — с потрохами сдаться со своими никчемными симпатиями, никому не нужными. Уж ему точно. Сказать, что не так уж оно мне и важно — перечить своим же собственным словам. Безвыходная ситуация, я бы сказала. Так и не придумав, что говорить, я опустила голову, только сейчас в полной мере осознав, насколько близко ко мне было тело Громова. Одно неловкое движение рукой, и я задену его торс. Тяжело сглотнула, пытаясь сфокусироваться на рисунке ламината, но чертов ходячий секс так и переманивал мои грешные глаза. Вот тварь, еще и в своей сногсшибательной черной водолазке. Заминка растянулась на целое размышление, что оставить без внимания было просто невозможно.     Смешок.     Смешок?..     Пугливо поднимаю глаза, замечая, как макушка химика резко оказывается совсем рядом, едва не утыкаюсь носом в темные волосы. Господь Бог, как же балдежно пахнет его шампунь.     Непроизвольно замираю, до скрипа сжав пальцы на краешке подоконника, и глядя на смеющегося преподавателя, наклонившемуся к моему плечу и упершегося лбом мне в ключицу. Так, я не поняла.     —Че Вы ржете?..     —У тебя такой убийственный вид, навевает старые времена, —отсмеявшись, тот все не выпрямляется в спине, лишь только поворачивает свою голову ко мне, все еще пригревая плечо. Из-за скользнувшего по шее выдоха воздух спирает из легких, и, пусть и я пытаюсь мало-мальски наладить зрительный контакт, развивая косоглазие, чувствую, как успела уже поседеть от стресса и побагроветь от возмущения.     —Вы хоть раз можете быть серьезным?     —Извини, —левую щеку мягко ущипнули, и я почувствовала себя пятилетней девочкой, которую как-то садистски лелеют родители. —Стоит заметить, я честно пытался.     —Плохо пытались. Илья Петрович, я же на серьезную тему говорю…     —Вот именно, Поднебесная, ты все время говоришь о чем-то запредельно серьезном, нужно быть чуть более расслабленной. А то у меня иногда складывается ощущение, будто это ты старшая из нас двоих. Прям шестидесятилетний политик, ей-богу.     Ну спасибо.     —Тогда и не ведите себя как двенадцатилетка.     Отходить или хоть как-то менять позу даже не собирался. Улегся, как кот на солнышке, и делай теперь с этим шкафом что хочешь. Не то чтобы я была катастрофически против такого положения, однако весь былой настрой это конкретно сбивало. Вот же ж манипулятор.     —Да не собираюсь я увольняться, ну, что за лицо?     —Это Вы сейчас так говорите.     —Я правда не собираюсь. Говорю же, сюрпризы не идентичные.     Опять загадки. Фреско злоебаный, уже мозг пухнет, чес слово.     —Почему Вы не одергиваете ребят? —всерьез задалась этим вопросом в момент, когда уже произнесла. —У их шуток сейчас куда более конкретный посыл, чем раньше. Вам не кажется, что это лучше прекратить?     —Не кажется. Это ведь уже давно пустило корни, —что он имел в виду под «это» я так и не поняла, но утверждающе мотнула головой, словно болванчик, —будет странно затыкать их сейчас. Но если тебе оно неприятно, я им скажу, —задумчиво слегка оттянул горло моей футболки, глядя на заживающую после знакомства с кислотой ключицу. Беспределит по полной. Шрам на ней заметно затягивался, в точности повторяя рисунок такого же на левой кисти. Мужские пальцы невесомо скользнули по рельефной корочке, отчего я дернулась, подавившись воздухом. —Больно?     —Нет.     —У тебя даже шрамы срастаются красиво. Будущему мужу повезет, —на умиротворенный вид ответила только неясным качанием головы, чувствуя, как колотится сердце. Блятьблятьблятьблятьблять. Все смущающие моменты недалекого прошлого накинулись на разум гурьбой, и стало вдвойне волнительно. Ебаное воскресенье, мои сраные недопадения с лестниц, наша поездка на конференцию. Я слабо попыталась вырваться и отойти в сторону, однако ударилась бедром о чужое предплечье, опять замерев на месте. И как тут вообще можно быть спокойной?     —Илья Петрович.     —М?     —Зачем Вы это сделали?     —Сделал что?     —Перестаньте прикидываться, —лишь сильнее отвернулась, в сторону его стола, чтобы даже краем глаза не наблюдать его расслабленное лицо, сейчас приобретшее окрас какой-то смешливости. Конечно, он ничего не забывал. Конечно, он все понимал. Даже без моих слов, но конкретика всегда требует конкретики. —Зачем Вы меня поцеловали?     Четырехкамерное пропустило удар, и, кажется, на пару секунд забыло, что по сценарию должно работать. Потому начало отрабатывать промах с двойным усердием.     —Что именно тебя волнует? Кто ответственен за него? Причина? Или в принципе факт поцелуя?     —Хватит, Илья Петрович. Вы знаете, что я спрашиваю. Я тоже человек, как и Вы, и имею право разделять границы. Если для Вас это все идиотская шутка, то не стоило так ухищряться.     Химик поднял голову с моего плеча, выпрямляясь. Теперь в шею дышала уже я, а в горле наворачивался колющий ком, щемлением отдающий в легкие. Никогда прежде так явно не ощущала нашу разницу в росте.     —На самом деле мне многого не стоило делать. Давить на тебя в начале года, настаивать на той конференции, входить с тобой в такие близкие отношения, из-за чего сейчас проблема у нас обоих, —теплое дыхание закрадывалось в собранные в очередной бездарный хвост волосы, и моя голова, невольно вздрагивая, опускалась все ниже, как вдруг пальцы преподавателя сомкнулись на подбородке, заставляя посмотреть вверх. Глаза в глаза, потому что других вариантов попросту нет. —И целовать тебя тоже не стоило, верно?     Кольнуло в животе, сердце, глазах. Во всем теле. Если бы умела плакать, то давно бы уже разревелась прямо вот так, перед Громовым. Даже несмотря на весь стыд и неправильность. Сейчас же только судорожно хватала ноздрями воздух, ощущая, как трясутся заледеневшие руки.     Не верно.     —Верно.     Мягкая улыбка.     —Тогда почему у тебя так колотится сердце?     Потому что, блять, оно всегда дезертирует на твою сторону. И я не могу его остановить, даже если безумно этого хочу.     Глубокий вдох. И выдох маленькими порциями, по частям, потому что объем легких будто уменьшился вдвое в это мгновенье.     —Илья Петрович, это не…     —Сил нет уже слышать твое «Илья Петрович», —и только сейчас в моей бестолковой голове проносится триллион причин, почему целоваться с Громовым — плохо. Я вдалбливала себе это в голову месяцами. И не вдолбила. Выучивала наизусть. Школа, мораль, чьи бы то ни было личные устои. Наверное, мои. Наверное, и его тоже. Хотите нравственности и фактов? Это плохо. Хотите правил? Да я изначально все запорола и сделала неверно. По-хорошему, вообще ничего не стоило. Стоило просто продолжать недолюбливать нового биолога и скучать по Ольге Витальевне, как это было тогда, осенью. Стоило. Но не вышло. Виновата я, как виноват и он. Кто именно из нас врезался в губы другого — доподлинно я уже не скажу. Все как в каком-то слезливом романтическом фильме. Отличие одно — фильм расписан целиком и полностью. Сюжетные дыры есть всегда — куда без них? — но есть сценарий. У нас же — шаг в неизвестность. В обрыв. Тот самый, в который мы должны были толкать друг друга, а в итоге сорвались вместе. И хуй его знает, лава в этом обрыве или вода. Хотите фактов — я буду говорить фактами. Но в происходящем ведь должен быть и смысл. Я осознала, что смысл не в фактах, на восемнадцатом году жизни. Мир не похож на романтический фильм разве что смыслом. А он, пожалуй, в мыслях и чувствах. Так вот, руководствуясь смыслом, целоваться с Громовым приятно. До постепенно пустеющей черепной коробки, до подкосившихся от неожиданности — это если врать, ведь я ждала — коленок, и мужчина лишь сильнее вжал меня в подоконник. Ведь иначе я бы давно уже упала. Руки по-дурацки застыли в воздухе в намеренности остановить (до ужаса смешно) или опуститься обратно на подоконник. В итоге бездумно обвились вокруг плеч химика. Пальцы правой вцепились в ворот водолазки, и я почувствовала, как Громов улыбнулся мне в губы. Его теплая ладонь оказалась на моем затылке, а вторая на талии. В момент, когда я смогла почувствовать корпус лектора грудью, воздух из легких сперло целиком. Этот поцелуй был не похож на тот, что произошел в лодке. Это было не то тупое касание губ на две секунды, которое так выбило меня из реальности. Этот раз ощущался как-то… по-взрослому. В голове пронеслась идиотская мысль, что лектор все же вантед ту иат ми. —Дышать тоже можно, —отстранился только на считанные сантиметры, давая сделать вдох. Глубокий, потому что знала, что через секунду воздух снова закончится. Боже, ему приходилось учить меня даже этому. И все же я пришла к выводу, что шагать в неизвестность под руку — явно лучше.     Так все же, в чем был главный смысл? Зачем и почему? У нас взаимно? Взаимно что? И все же, взаимно ли?     Если бы я начала думать с самого начала, то рухнула бы в обморок в первую секунду. Иногда действия бывают лучше слов. Иногда слова бывают лучше действий. Иногда лучше правда не думать. Лучше послать весь мир нахуй. Пожалуй, это самый полезный урок в моей жизни.     Раньшераньшераньше.     Пора было начать видеть сейчас.     А сейчас — Громов. Сейчас, возможно, — мы. Сейчас я уже могу заглянуть в глаза напротив глубже, ровно настолько, чтобы помимо выражения смочь наконец различить его запутанные, вечно далекие от моего сознания мысли. Обрывки некогда оброненных фраз в темных радужках, которые лишь в этот момент сложились в пазл. Все равно что вслепую от балды суметь собрать кубик Рубика. И смешно, и грустно, что удалось только сейчас. Наверное, любовь смотрит именно так?     Два надрывных щелчка и плеск давно забурлившей воды. Мы оба на долю секунды замерли, открыв глаза, и тут же отстранились друг от друга, я — смотря через его плечо, а он — оборачиваясь. Электрический чайник вырубился, переполненный водой, и, решив, что его миссия выполнена, выплевал часть этой воды на папку работ рядом. Верхние листки тут же пропитались ею насквозь, но Петрович спасать нижние не спешил. Повернулся ко мне медленно-медленно с негромким «а я ведь их еще не проверил», и, пересекшись взглядами, нас тут же развезло на дикий хохот.     Микропаводки как всегда не вовремя.