Главная беда

      Розалинд сидит в кресле, неестественно выпрямив спину и сложив руки на коленях, как примерная девочка.       Фрэнк застыл темной громадой возле комода. В глаза они друг другу не смотрят.       На столике рядом с девушкой остывает чашка кофе, к которой Рози даже не притронулась. Ей душно, хотя в приоткрытое окно задувает холодный ноябрьский воздух. Завтра десятое число, словно в насмешку.       - Рози, я…- Фрэнк осекается, неловко проводит рукой по коротко остриженным волосам. Он никогда не был мастером говорить.       Розалинд поднимает на него покрасневшие и чуть припухшие, но абсолютно сухие глаза. Смотрит тяжело, сглатывает с трудом, горло саднит, словно бы она долго кричала. А потом отводит взгляд, берет в руки чашку с кофе, вертит, пристально разглядывая свое мутное отражение в темной жидкости, искаженное и кривое.       - Не стоит, Фрэнк, - произносит мягко, - я все понимаю. Я все… знаю, - чашка дрожит в руках, и Розалинд ставит ее обратно на столик, не уверенная, что сможет удержать в трясущихся руках. Их она вновь складывает на колени, надежно сцепив в замок, чтобы скрыть дрожь. - Этак сука Мадани просветила меня. Разъяснила все, - Вебер горько усмехается, - подробности, когда допрашивала.       Когда грозилась арестовать за соучастие. И только фамилия спасла Вебер от ложных обвинений. Фамилия, Чарльз и хороший адвокат его семьи.       - Она хороший человек, Рози, - тихо отвечает Фрэнк. - Возможно, - не отрицает Розалинд.       Спорить сил нет. Ни на что сил нет. После всех событий, после того, что натворил Билли, пустой оболочкой себя ощущает Розалинд, словно это она во всем виновата. Она ведь даже не верила до последнего, пока Руссо сам не сказал. Глупая! Глупая наивная влюбленная девочка!       - Мне жаль, - тихо говорит Рози, будто бы и, правда, беря часть вины на себя, - мне жаль, что он… что твоя семья, - она осекается, все же смотрит на Фрэнка, в глазах которого – застарелая боль, которая не исчезнет никогда. Будет ныть, словно старая рана, то сильнее, то слабее, но не пройдет, останется где-то глубоко внутри, постоянно о себе напоминая. И ее собственная рана тоже будет ныть, в конце концов, она любила Марию и детей.       - Не стоит, - говорит Касл, - ты ни в чем не виновата. Этот ублюдок, - голос его надламывается, Фрэнк переводит дыхание, качает головой, говорит почти деловито, - я сделал то, что должен был. Я хочу, чтобы ты это поняла, Рози. - Я все понимаю, - ровным тоном отвечает Розалинд.       Она хотела бы забыть окровавленное, изуродованное тело, которое привезли парамедики, хотела бы никогда не помнить тот вязкий ужас, в котором тонула, свою панику, неспособность трезво мыслить. Хотела бы вытравить из памяти металлический запах крови, который оседал на языке, которым, казалось, пропиталась сама ее кожа. Она хотела бы, чтобы те страшные несколько часов в операционной исчезли из ее памяти, растворились, ушли в небытие. Но они здесь, с ней, под ее черепной коробкой, в ее груди, высечены на сердце, выцарапаны на ребрах. И страшная картинка навсегда отпечаталась на изнанке век.       Вот же сучья ирония! Покалеченного Билли Руссо привезли именно в Вейлл Корнелл (1).       - Как он? – неловко спрашивает Касл. От этой ядовитой заботы становится жутко, пробирает дрожь от жестокости, которой напоен воздух в комнате. - Ведущее – тяжелая черепно-мозговая травма, - отвечает Розалинд, стараясь звучать отстраненно и профессионально, - если он хоть когда-нибудь придет в себя, - девушка качает головой, - никто не даст гарантий о степени восстановления его мозговой активности.       Повисает плотная тишина, в которой горечь и страх мешаются с отчаянием и мрачным удовлетворением стоящего мужчины. В которой ненависть окружает их ядовитым коконом, вытесняя всё светлое, что когда-либо было, медленно убивая.       - Я могла бы убить его, знаешь, - шепчет вдруг Розалинд, - легко и быстро. Безболезненно. Один укол. Билли бы даже ничего не почувствовал. Ее трясет от этих слов, от осознания того, что какая-то часть ее решилась на это. Убить, уничтожить, стереть с лица земли за все, что сделал, за Марию, за детей, за сломанную жизнь Касла, за себя саму. - Эй, эй, - Фрэнк решительно пересекает комнату, присаживается перед девушкой на корточки, осторожно приподнимает ее подбородок, заставляя посмотреть в глаза мужчине, - не вздумай. Рози, ты не такая, как мы. Не такая, как я или Билл, ты лучше. Ты жизни всегда спасала, а не отнимала. На глаза девушки все же наворачиваются слезы, отворачиваясь, она вытирает их быстро, шмыгает носом по-детски. - Я ушла из Вейлл Корнелл, - говорит, - знаешь, не могла там находиться. Фрэнк садится подле ее ног, со свистом выдыхает. - Но эта больница, - качает головой, - это же… - Да-да, - невесело хмыкает Розалинд, - вся моя жизнь. С самого начала, с момента поступления в университет. Я и не знала другого места, другого отделения, но все заканчивается. Звучит, словно приговор.       - Да, - задумчиво произносит девушка, - все заканчивается. - И что дальше? – спрашивает Фрэнк. - Не знаю, - пожимает плечами Розалинд, - возьму перерыв в работе. Буду заниматься домом. Действовать Чарльзу на нервы. Уеду. Вернусь. Или нет. Не знаю. Я люблю Нью-Йорк, но с некоторых пор здесь слишком много воспоминаний. - Понимаю, - кивает Касл, - я тоже уезжаю. - Куда? - Не знаю, Рози, - отвечает мужчина, - куда-нибудь далеко. Возвращаться не планирую.       Розалинд поворачивает голову, долго смотрит на Касла, улыбается едва заметно. - Ох, Фрэнки, что же он с нами сделал. - Глупо винить его одного, ты же понимаешь, - откликается Фрэнк. Розалинд снова утирает слезы. Ей казалось, что она выплакала их все, узнав о преступлениях Руссо, о его предательстве, но, нет, - посмотри-ка! – еще что-то осталось.       Девушка судорожно вздыхает в попытке успокоиться, но все вокруг кажется серым, тусклым, беспросветным. Пустым без Билли Руссо. Она хотела бы выдрать собственное сердце из груди, швырнуть его под ноги Биллу, пусть забирает, играет, топчет. Пусть. Пусть! Только бы не чувствовать так остро, так живо, так болезненно. Эта боль не пройдет. Тоже никогда не пройдет.       - Я люблю его, Фрэнк, - говорит обреченно, - все равно, несмотря на все, что он сделал. И так злюсь безумно, каждую секунду злюсь на него за то, что он пошел по этому пути. На себя злюсь за то, что оправдывала его до последнего, за то, что даже сейчас не могу до конца ненавидеть. И на тебя тоже злюсь за то, что ты сделал, хоть и понимаю, что другого решения не было.       Касл молчит. Он, кажется, ее осуждает. Или нет. Ей сложно понять чужие чувства, когда свои так болезненно ярки.       - Знаешь, - вдруг говорит Фрэнк, - нам с Марией с первого дня было понятно, что вы больше, чем друзья. То, как вы смотрели друг на друга, говорили, как касались мимолетно. Его улыбка тебе, твои сияющие глаза. Вы были бы прекрасной парой, Рози, если бы у Билли было чуть меньше эгоизма и чуть меньше амбиций. Я не могу винить тебя за твое большое сердце, за твои чувства к нему, но не проси меня прощать его. - Я и не прошу, Фрэнк, - качает головой Розалинд и глубоко вздыхает, заставляя себя успокоиться, - ну… - Мне пора, да, - Касл легко поднимается, помогает встать девушке.       Она изо всех сил стискивает его руку. Боже! Как одинока она теперь. И, осмелев, делает шаг вперед, обнимая мужчину, он неловко обнимает ее в ответ. - Будь осторожен, Фрэнки, - шепчет Розалинд, - ты же чертов магнит для неприятностей. Не ввязывайся ни во что, ладно? - Не могу обещать, - посмеивается Касл, - но очень постараюсь. ________________________________________________________________________ (1) Больница в Нью-Йорке, часть Нью-Йоркской Пресвитерианской больницы