Без Всего

Когда Вертинский поднимается из-за стола, Воропаев зеркалит его движение. Элементарная вежливость никогда не бывает лишней, даже в такой не самой приятной ситуации. Артур Петрович снова смеривает Александра взглядом. - Я правильно понимаю, что вы, Саша, сейчас работаете с Авдеенко? – мужчина спрашивает это таким спокойным и светским тоном, что Воропаев теряется на короткий миг. Затем он кивает в ответ на слова Вертинского, подтверждая его заявление: - Алексей Витальевич и я работаем над совместным проектом, - Александр чуть улыбается, продолжая, - частично вашим, мне это тоже известно. У Авдеенко не было смысла от меня что-либо скрывать. - И как продвигается ваша работа? Алексей жаловался, что вам ставят палки в колеса, - Вертинский выглядит так, словно собирается снова сесть за стол. - Палки в колеса будут ставить всегда, - жмет плечами Александр, опуская руки в карманы брюк, - но поверьте, там нет ничего невозможного, но для реализации нужно время. Развить желаемую скорость изначально не получится, как не крути. Авдеенко восхитительный специалист, не страдающий ложной скромностью, но его грех – торопливость. - А какой ваш грех? – спрашивает Вертинский глядя прямо в глаза. - Гордыня, - не задумываясь, отвечает Воропаев, - именно она приводила меня туда, где я бы быть не хотел, - Александр улыбается привычно дразняще и Артур Петрович тоже кривит губы, довольный его ответом. - Как, например, сюда? - Вертинский окидывает комнату широким жестом. - Отнюдь, - отрицательно машет головой Воропаев, - сюда меня привели беспечность и самонадеянность. Вертинский смеется, и Воропаева сшибает контраст с тем, что ни один из четверых охранников в комнате не издает ни звука. - Вы мне, правда, очень нравитесь Саша. Ваш ум, задор, юность, хватка. Меня подкупает то, что вы самокритичны, - он качает головой, - такой человек как вы мне бы очень пригодился. - Вы возвращаете нас к разговору трехлетней давности, - Воропаев позволяет себе легкую улыбку. - И я так понимаю, я услышу тот же ответ? – Артур Петрович вздыхает до того, как Александр подтверждает его догадку. - Увы, но я как тогда, так и сейчас, вынужден вам отказать, - склоняет голову Воропаев, словно бы извиняясь за свои слова. - Понимаю, - кивает Вертинский, - понимаю, - он выдерживает паузу, и Александр старается держать спину максимально ровно, ничем не выдавая своего напряжения. – Эта ситуация не приносит мне ни малейшего удовольствия, Саша. Мне бы хотелось, чтобы все было иначе, проще. И, поверьте, это огромная редкость. - Я понимаю, - согласно кивает Воропаев, он и впрямь понимает Артура Петровича. Всем нужно держать лицо, держать марку, даже если это приходится делать кардинальными и жестокими методами. Вертинский далеко не первый день вращается в этом мире – любая его слабость будет использована против него, любое неверное движение будет обращено ему во вред. У таких людей нет права на ошибку, и это не просто слова. За неверный шаг можно заплатить слишком много и слишком дорого. Когда Вертинский оказывается у двери, в комнату входит Константин. Замирает на почтительном расстоянии от хозяина, бросая на Воропаева косые взгляды. - Костя, не усердствуй особо, понятно? - Да, Артур Петрович, понятно, - голос его не выражает недовольства, но взгляд, что летит в Александра злой и раздраженный. - И Костя, - Вертинский почти вышел из комнаты, - лицо не трогай, Александр мне нужен в строю максимально быстро. Это, я надеюсь, тоже понятно? - Да, Артур Петрович, понятно, - кивает Константин. - Михаил, - хозяин кабинета бросает взгляд на одного из охранников, - останься, - и удаляется из комнаты. Остальные охранники, кроме названного Михаила покидают кабинет. - Ну что, поговорим, аристократик, - кроит довольное лицо Костя, приближаясь к Воропаеву. - Поговорим, - соглашается Александр, снимая пиджак и укладывая на стол. Следом, поверх пиджака он помещает наручные часы. - Ты что делаешь? – от непонимания, Константин замирает. - Вещи хорошие, портить жалко, - пожимает плечами Александр, опуская руки в карманы брюк. Он видит, как от злости перекашивается лицо Константина. - Ты себя кем мнишь, а? – шипит он, приближаясь к Воропаеву стремительно, - думаешь если мне сказали не усердствовать, ты легко отделаешься? – он, с оттягом, наносит Александру удар в живот, заставляя того согнуться и рвано выдохнуть. Вспышка боли разрывает что-то изнутри и мужчина пробует задержать дыхание. Разъяренный охранник хватает Воропаева за волосы, дергая его голову вверх, - не усердствовать, это значит не убить, понял? - Понял,- ухмыляется Александр, - что тут не понять? - он знает, что на нем срывается злость, неясная ненависть, не имеющая никакого отношения к деньгам, которые так и не пришли в руки Вертинскому. Константин решает стереть улыбку с лица Воропаева кулаком. Тяжелый удар в челюсть бросает Александра на пол. В голове вспыхивает разряд боли, парадоксально отдавая в затылок, заставляя стонать сквозь сжатые зубы. Хорошо, что снял пиджак, придерживая место ушиба, думает он, прижимаясь к холодному полу. Словно сквозь звон слыша, как охранник именуемый Михаилом напоминает, что по лицу не бить. Константин огрызается, что от Воропаева не убудет, и наносит носком ботинка удар в живот мужчины. - Вставай! – еще удар, и Александру кажется, что он ощущает, словно что-то разрывается внутри, - я сказал, встал, - еще удар, на этот раз уже ожидаемый, и мужчина рвано выдыхает, - встань! Воропаев инстинктивно пытается защититься от ударов, но преуспевает слабо. Сложно понять, откуда прилетит следующий, а любая активная защита может закончиться куда хуже. Константин обходит его со спины и наносит удар по почкам, именно в тот момент, когда мужчина начинает подниматься. Боль прошивает спину, обжигая не только все внутри, но и позвоночник. Александр снова валиться на пол, стараясь дышать медленно и глубоко. Он стонет, уперев лоб в прохладные доски. Господи, пожалуйста, бьется в сознании, господи. - Вставай! – и снова удар. Дыхание перехватывает, выталкивая из легких нечто похожее на хрип. Воропаев закашливается и издает звук, странный и непонятный. Смесь стона и смешка, - ты что ржешь, падаль? Воропаев качает головой, взвешивая, стоит ли говорить. В нем вскипает неясное желание уязвить этого человека, задеть побольнее. Глупость? Конечно! Он переводит взгляд на Константина и ухмыляется, испытывая некое удовольствие от того, как кривится от злости, от бессилия лицо ублюдка. - Да вот, думаю, а ты всегда такой логичный и последовательный? - Воропаев едва узнает свой собственный охрипший голос, - ты же понимаешь, чтобы я встал, мне нужно не мешать? - Сука, - зло выдыхает Константин, - тварь, - он зло бросается на мужчину с новой силой. Когда на Александра сыпется град ударов, то он почти жалеет, что Вертинский запретил бить его по лицу. Один хороший, правильно поставленный, удар и он в отключке. Константин наносит удары с таким остервенением, что через какое-то время, Воропаева просто накрывает волна боли. Он уже не различает ударов, только вспышки боли тут и там, они отбирают дыхания, заставляя стискивать зубы сильнее, подавлять крик в горле, прорывая глухим стоном. От особо “удачного” удара в спину, Александр выгибается дугой, сильнее подставляясь под следующий пинок. Но Константин не рассчитывает траекторию и удар приходить по затылку. Хоть и по касательной, но удар такой силы, что Воропаев соскальзывает в спасительную темноту. Приходит он в себя только после того, как на него выливают воду. Александр закашливается, приобнимая себя за ребра, ощущая во рту металлический привкус. Чуть повернувшись в сторону, он пытается сплюнуть этот тягучий вкус, разбавляя разлитую вокруг воду своей кровью. Комната плывет перед глазами, качается. Он пытается понять, в каком он состоянии, но тело это просто средоточие боли. Лучше бы в себя не приходил, мелькает мысль, вытесняемая новой вспышкой боли под ребрами. На этот раз после команды: - Встать, - не следует удара, и Воропаев пытается подняться. С четвертого раза ему это худо-бедно удается и он облокачивается на стол, чтобы снова не оказаться на полу. Константин поворачивает его голову к себе, но Александр не может сконцентрировать на нем взгляд. Его начинает одолевать тошнота, а комната под ногами напоминает корабельную палубу. - Готов ко второму заходу? – спрашивает довольный собой парень. Когда он отпускает волосы Александра, то мужчина опускает голову. Стараясь смотреть в пол, так комната вращается меньше, тошнота немного отступает. Это движение очень радует Константина. – Смотри, Мишка! Он кивает! За довольной фразой следует удар в живот, потом еще, и еще, и еще. Воропаев бы свалился после первого, ему этого более чем достаточно, но Константин держит его за плечо очень цепко, поэтому Александр падает на колени только после того, когда рука на его плече разжимается. Он склоняется вперед, упираясь одной рукой перед собой, охватывая себя второй, и снова сплевывает кровь на пол. Плохо, очень плохо, особенно сильно сводит болью левую сторону. - Я тебе сейчас доходчиво поясню, что нельзя подводить Артура Петровича, - склоняется к нему Костя, - это я только начал. От этих слов по телу Александра проходит дрожь, осознание того, что это только начало затапливает его изнутри волной отчаяния. Воропаев слышит, как Константин делает несколько шагов назад. Для замаха, понимает мужчина и внутренне готовиться к очередному удару. Когда слышит крик: - А ну отошел от него нахер, мразь! - голос женский, громкий, истеричный. - Какого… - огрызается было Константин, но благоразумно затыкается, бормоча, - простите Артур Петрович. - Костя, мы закончили с этим, выйди, - Вертинский говорит спокойно, нейтрально, даже буднично. Закончили… Воропаев начинает заваливаться на бок на этих словах, словно окончательно теряет опору. Закончили… закончили… хорошо, что закончили… хорошо. Когда он ощущает, как его касаются, он инстинктивно пытается увернуться от прикосновения. Нет! Ведь закончили! Уже закончили! Но голос над ухом заставляет его вздрогнуть: - Блядь, Воропаев, ты мне не помогаешь! Вставай! Давай, Сашка! Ремез. Его обнимала, пытаясь сдвинуть с места Рая. Какого хрена она тут делает! Внутри вспыхивает страх, просто первозданный ужас, что с ней здесь может что-то случиться. - Что ты… - но голос сипит, построить фразу не получается, даже поворот головы дается с титаническим трудом. - Потом, сейчас пошли, давай, ты можешь, - уговаривает его Ремез, и тянет, тянет его вверх, буквально заставляя его подняться. Он стонет от боли и слышит, как она вздыхает, словно стараясь сдержать всхлип. Александр ощущает, что девушка касается его как можно осторожнее, аккуратнее. Он не чувствует силы в ногах, но встает, полностью облокачиваясь на Раю, не в состоянии стоять без опоры. Ноги подгибаются, и он слышит, как Ремез одобрительно шепчет, - молодец, хороший мой, умница, правильно, - сквозь нарастающий гул в голове он слышит слова Вертинского. - Погодите, вам помогут. А затем ответ Ремез – пропитанный ненавистью, болью, презрением: - Пойдите вы со своей помощью знаете куда? Думаю, вас там заждались, - она говорит натужно, взваливая на себя вес Александра по максимуму, когда он ноги у него подгибаются в очередной раз, - давай Сашка, тут недалеко, давай, ты сможешь. Они и правда, продвигаются, хотя Воропаев не верит, что он способен преодолеть это расстояние. Они выходят на улицу, и холодный воздух немного взбадривает его, обжигая тело сквозь мокрую рубашку, частично приносит облегчение ушибам. И он старается идти сам, но Ремез не позволяет, прижимая его к себе сильнее: - Не твори херню, опирайся на меня, ты же загремишь, если я тебя отпущу, - она буквально стонет это. Александру приходиться согласиться с этим утверждением, правда, молча. Ведь все что он видит перед собой, это смутные очертания предметов. Поэтому, когда он слышит, как Ремез говорит кому-то: - Держи его, я вещи пойду, заберу, - он весь напрягается. Кто будет его держать? Какие вещи? Куда она уже собирается? Она разжимает руки, уговаривая его отпустить ее, - Сашенька, мне нужно, пожалуйста, я быстро. Мужчина отпускает Раю и тут же начинает оседать, но человек, который его подхватывает, говорит знакомым голосом Зорькина: - Александр Юрьевич, давайте в машину, еще немного, пару шагов. Только не упадите, а то мне Ремез сердце вырвет, назад вставит и снова вырвет. Воропаев может только кивать, что он и делает, стараясь шагать, раз еще немного, то он сможет, он почти в этом уверен. Парень затаскивает его в машину, осторожно помогая разместиться на заднем сидении. - Простите, мы взяли вашу машину, - поясняет Зорькин, придерживая его за плечо. Взяли машину? Кто вел ее? Не Ремез же, в самом деле… Куда она вообще этого паренька притащила, идиотка. Он откидывается назад на сидении, почти не слыша слов Николая: - Вы только не засыпайте. Вам нельзя сейчас! Нельзя!

* * *

Тащить Ремез в их импровизированный кабинет стало гораздо легче, когда она прекратила сопротивление. Николай ощущал, как руки саднили в тех местах, куда Рая впилась ногтями, он даже не мог себе представить, что она может отколоть что-то такое! Ему было даже немного жаль Малиновского - с такого маху и по морде, попала бы в висок, убила бы. Хорошо, что она метила в челюсть изначально. А сильная какая, Господи! Он едва удержал ее! Когда Зорькин увидел на пороге кабинета Кристину, он даже помолился. Все, думал он, пришел пиздец, приплыли. Но Воропаева поразила его своим благоразумием! - Катя, не тормози, открой мне дверь, - бросил Николай через плечо плетущейся позади Пушкаревой. Сейчас было не до нежностей, это будет потом, все потом. Девушка выбежала чуть вперед и придержала дверь, впуская Николая с его импровизированной ношей, а затем просочилась сама. Он отчетливо видит, как себя чувствует Катерина, она снова начинает плакать, стараясь свернуться калачиком на выбранном кресле. По хорошему, нужно отпускать Раю и заняться подругой, которая таким темпом до истерики дойдет. Но планам не суждено случиться. Ремез в его руках вдруг сгибается буквально пополам, заставляя его тоже наклоняться вниз, он слышит ее, пока еще сдерживаемый вой. - Да твою же мать! - выкрикивает он, - у вас это стадное? По одной! Ревите по одной! Он понимает, что у него это тоже истеричное, его не учили, что он должен делать в таких ситуациях, что говорить, как успокаивать. Николай резким движением поворачивает девушку в своих руках лицом к себе, буквально силой заставляя смотреть на него. - Ремез, это охрененно не вовремя! Если ты сейчас решишь впасть в истерику, то все, край, финиш, понимаешь? Никто тогда не выручит Воропаева. Столько информации, сколько есть у тебя, нет ни у кого! Поэтому соберись! - он встряхивает ее несколько раз, и почти с радостью видит, как в глазах Раи вспыхивает гнев. Она отталкивает его с такой силой, что чуть не валиться сама. Вот и славно, вот и хорошо. Все лучше, чем беспомощная истерика. Ремез откидывает растрепанные волосы назад, следя все еще злым взглядом за Зорькиным. Но он уже опускается на одно колено перед Катиным креслом. - Он сказал, что с ним все будет хорошо, понимаешь, - шепчет она, утирая слезы, - а я знала, что не будет, я, как чувствовала, что не нужно ему было ехать. - Катя, - Николай опускает руку на ее колено, - с ним все будет… я думаю, - выделяет он, - что с ним все будет хорошо. Сейчас мы все решим, - он переводит взгляд на Ремез, которая уже роется в своем телефоне с одержимым видом. - Он у тебя живучий, Пушкарева, такие как Воропаев не исчезают так просто. Поэтому ты верь, что все будет хорошо. И сырость эту сворачивай, а то это не дело, поверь мне, этим ты сейчас не помогаешь. Ремез хлопает дверью, удаляясь говорить по телефону. Зорькин почти уверен, она уточняет местоположение Вертинского, и это правильно, медлить нельзя, деньги-то уже на месте. Катя продолжает плакать, правда, больше не причитая, скорее смиряясь с чувством страха внутри себя. Коля ещё какое-то время поглаживает ей колено, то и дело, косясь на дверь, в надежде, что Ремез вот-вот вернётся. Не очень-то хочется чувствовать себя идиотом, который выпустил психа в люди. А то вдруг она пошла добивать Малиновского? Он уже почти уговаривает себя отправляться на ее поиски, когда дверь открывается, являя ему Кристину и Раю одновременно. Воропаева бледная настолько, что Зорькин готов поставить деньги на то, что она потеряет сознание в самое ближайшее время. Она подталкивает Ремез в спину, кивая Коле. Тот кивает в ответ, хотя по факту они уже здоровались. Раиса выглядит хмуро и недовольно, но руку Кристины с плеча не скидывает. - Сашка не одобрит, - подмечает Ремез, потирая подбородок, - он не хотел втягивать в это Ждановых. - А мне уже отчаянно похуй, - спокойным голосом заявляет Воропаева, - в конце концов, в нашей семье старшая я. - С каких пор? - Колю очень беспокоит, что Рая звучит как-то отстраненно, словно некий огонек в ней погас. Но потом он замечает, что девушка просто эмоционально измотана, и отсутствие запала не что иное, как отходняк от адреналиновой бури, что разрывала ее еще несколько минут назад. - Не умничай, - Кристина усаживается на стол рядом с Пушкаревой, поглаживая Катю по волосам, - спокойно, тихо девочка, заберем мы Сашку, не реви. - От этого простого жеста Катя еще сильнее заливается слезами. - Охуенно утешила, - хлопает Ремез, глядя на растерянную Воропаеву, - пять баллов тебе. Кристина показывает Рае средний палец и стягивает Катю с ее насеста, чтоб обнять. Пушкарева послушно утыкается ей в плечо. Коля щиплет себя за руку, такое может только приглючиться, никак иначе. Ремез замечает его действие и предлагает: - Могу тебе врезать, - предлагает она радикальное решение. - Спасибо, ты уже сегодня врезала, - Зорькин сплетает руки на груди, в угрожающе-защитном жесте, - на мне отрабатывать нечего. - Я с наилучшими побуждениями, - заявляет Рая, - как хочешь. Коля переводит взгляд на скульптурную группу Кристины и Кати. Воропаева успокаивает Пушкареву с нежностью, осторожностью, выглядит она при этом так растерянно, как однажды ее брат, когда Ремез поцеловала его в макушку на прощанье. Катя тогда провела ее ТАКИМ взглядом, что Зорькин диву давался, как та не убилась по дороге, от сглаза. Николай видит, как дрожат руки Воропаевой, слышит скрытые в голосе слезы и впервые поражается насколько сильная женщина эта Кристина Юрьевна. Литая из того же сплава что и брат, холодная отстраненность, резкая красота черт. У нее было больше сходства с Александром, чем она показывала на первый взгляд. Парень теряется в собственных мыслях, возвращаясь в реальность только после того, как Воропаева обращается к Ремез. - Деньги на месте, ты уже знаешь куда нужно их везти? - Мне должна позвонить … женщина Вертинского, - Зорькин видит, как тушуется Раиса, пытаясь подобрать правильное определение для любовницы Артура Петровича, - как только она скажет куда, я сразу поеду. - Одна? - Кристина склоняет голову к плечу, и даже Катя поворачивается, утирая влажные глаза. - Не тупи Кристина, конечно не одна, - возмущенно заявляет Ремез, и Николай видит, что она элементарно не продумала этот момент. - Хорошо, если не одна, то с кем? - Воропаева тоже заметила нервозность Раисы и теперь сверлила ее внимательным и недовольным взглядом. - Со мной, - Зорькин был не уверен, что собирался это говорить. Просто получилось как-то само собой. Он просто ляпнул. Потому, что на самом деле с Ремез ехать было некому. Не будет же она брать с собой Жданова! Она могла бы согласиться на Малиновского, но только в связанном виде, в багажнике, но тогда ей все равно был бы нужен водитель. Все равно все стрелки сходились на нем. Так зачем оттягивать неизбежное! - Хорошо, - скептически отнеслась к заявлению Коли Кристина, - а на чем? Именно в этот момент у Ремез звонит телефон. Она хватается отвечать, перекидывая Зорькину в руки ключи от автомобиля, и удаляется из комнаты за дверь. Николай демонстрирует ключи Воропаевой, и она кивает, хотя взгляд ее становиться напряженный. Понимание причины этого напряжения кроется в том, кому принадлежат эти самые ключи, не то чтоб он был очень внимателен, как выглядят брелоки у всех, кто водит автомобиль в ЗимаЛетто, но эта вензельная буква А явно принадлежала Воропаеву. У Ремез в кармане хранились ключи Александра. Это был плохой знак? Зорькин не успевает решить хорошо это или не очень, как и разгадать причину напряжения Кристины. В комнату буквально врывается возбужденная Рая. - Я знаю адрес, поехали! Быстро! - Николай направляется к девушке, на ходу забирая у Воропаевой чемоданчик. - Подождите! Я с вами! - Пушкарева вырывается из рук Кристины, тоже направляясь к двери. - Ага, вот сейчас прям, - зло бросает Ремез, - чтоб мне Сашка голову снес в одно верное движение? Сиди тут! - Катя подходит достаточно близко для того, чтобы Рая сильным толчком отправила более хрупкую Пушкареву обратно в руки Воропаевой. - Кристина, пресеки это безумие, держи ее, - бросает девушка, хватая Николая под локоть, - быстрее! Уже в машине у Ремез словно снова начинается приступ паники. Ее колотит, и она подгоняет Зорькина, периодически протягивая руки к рулю, словно бы это должно ускорить их передвижение. Николай старается не реагировать, но, в конце концов, он просто гаркает на Раю, находясь сам от себя в полнейшем шоке. - Прекрати это делать! Просто перестань! Мы едем на пределе допустимого, я не могу быстрее. Не не хочу, а не могу! Если нас остановят, что мы будем делать? Ты хочешь потерять лишнее время? - Ремез хлопает на него глазами в немом удивлении, - Бога ради, мы торопимся, поверь. Я знаю, что мы уже опаздываем, я не тупой и не наивный. Но вести машину я буду по своему - ясно? И если ты с этим не согласна, я тебя свяжу! Если ты еще раз протянешь руки выхватывать у меня руль, или попытаешься посигналить кому-то, я клянусь, я остановлю машину и свяжу тебя! И Господь свидетель, я преуспею, потому что я охрененно злой сейчас, просто до ужаса! Я понятно объясняю? Он косится на Ремез, и видит на ее лице … улыбку. Не ухмылку с сарказмом, не издевку в изгибе губ, а полноценную, довольную улыбку, от которой Николаю становиться неловко, и он ощущает, как стремительно краснеет. Сейчас все его слова кажутся ему несусветной блажью, это же нужно было такое сложить! Они едут молча, и Николай старается сконцентрироваться на дороге максимально. За городом будет раздолье, но туда нужно было сперва добраться. Все это время Рая подозрительно молчит, и Зорькин терпит, чтобы не посмотреть на нее снова. Ему кажется, что сейчас она смеется над ним, может и не зло, такого отношения к себе он не замечал, но скорее как над ребенком, и его это задевает. А еще его задевает то, что он сам себя задевает надуманной ситуацией, ведь может Ремез просто погрузилась в свои мысли, которые не имеют к нему ни малейшего отношения. Когда они выскальзывают за город, Зорькин набирает скорость. Да, он не абы какой водитель, но, как и все в свое жизни он сдавал на отлично, разве что его социальные контакты хромали тут и там. Поэтому вождение его было весьма достойным, опыта было маловато, но в целом, жаловаться не приходилось. Отбрасывая все из сознания, он просто переключается на созерцание дороги, думая о том, как они будут себя вести в случае, если им не захотят отдать Воропаева. Не правоохранительными же органами они будут пугать людей Вертинского! Голос Раи заставляет его буквально подпрыгнуть в кресле, от чего машина виляет по дороге крутой петлей, и только отсутствие других авто спасает их от неминуемой аварии: - Ты хорошо водишь, - говорит она и тут же исправляется, после того, как Зорькин выравнивает вираж, - прости, мне показалось. Николай хочет ругнуться, так сильно, как это позволяет себе Ремез, так витиевато, как это умеет Воропаев, но он сдерживается, бросая недовольно в ответ: - Испугай меня еще раз, и будем оба аппликацией на ближайшей фуре или дереве, видишь какая у нас скорость? Рая замолкает до самих ворот огромного дома Вертинского. Судя по размерам участка, нихрена этот Артур Петрович не прячется, скорее наоборот, живет чрезвычайно спокойно, напоказ, подтверждая свое право на безбедную и беспечную жизнь. Когда Николай поднимает руку, чтоб посигналить, Рая перехватывает его запястье. - Послушай меня, - она серьезна, собрана, волосы ее переплетены в тугую косу, переброшенную набок, блуза застегнута высоко, макияж смыт, - ты не выходишь из машины. Ни при каких обстоятельствах ты не выходишь, понятно? Если тебе через какое-то время скажут уехать, ты уедешь. Молча, не задавая вопросов. Зорькина охватывает раздражение. Да, он не герой, уж точно не Рембо или что-то вроде, но он тоже может… если нужно. Видно он думает слишком наглядно, и Ремез читает по его лицу весь спектр пожирающих его эмоций, это у него хорошо получается. Она протягивает руку к его лицу, накрывает его щеку, поглаживая ее большим пальцем, буквально заставляя замереть под прикосновением, расслабиться, разжать стиснутые зубы. И когда он их только успел так сцепить? - Коля, я не сомневаюсь в тебе, просто это будет не храбрость, а глупость. Мне хватает под ударом видеть Воропаева, я не хочу увидеть там еще и тебя. Понимаешь? Зорькин ни черта не понимает, но кивает, экономя их время. И Ремез позволяет ему подать сигнал. Их впускают без проблем - оказывается благодаря любовнице Вертинского, он уже знает, что должна приехать Ремез с деньгами. Им позволяют заехать за ворота, и Рая покидает машину, прихватив с собой чемоданчик. Николай сжимает руки на руле, видя, как несколько человек провожают девушку внутрь, и принимается ждать. Ожидание это испытание, оно хуже самого страшного наказания, это самая изощренная пытка. Человеческая фантазия не знает границ. Человеческая фантазия, подстегиваемая страхом, не связана с логикой и разумом. А фантазия объятая ужасом плюс пустое свободное время - это рождение сонма страшных картин, что одним своим появлением перед закрытыми глазами повергают в отчаянье. В такие моменты как сейчас, Зорькину хотелось иметь память, как у золотой рыбки! Несколько секунд страха, и мир снова нов и прекрасен. Идеально ведь! Когда он видит, как из дома выходит Ремез, буквально волоча на себе Воропаева, он выскакивает из машины, не подумав о последствиях. Ближайший к нему охранник реагирует мгновенно, направляя на него дуло короткой винтовки, именуемой в народе обрезом. Николай видел в своей жизни оружие, он даже стрелял из настоящего пистолета, когда ему было лет эдак двенадцать. Но чтоб вот так, ствол был направлен на него. Зорькин благоразумно замирает, поднимая руки вверх. - Я просто хочу ей помочь, - голос его дрожит, но ему не стыдно. Он мог бы вообще и слова не произнести, так что это просто таки подвиг! - она одна его не доведет. Охранник скашивает взгляд в сторону Раи и Александра и показывает ему оружием, что он может подойти к ним. Николай приближается медленно, не решаясь переходить на бег, внутри все дрожит, словно его хорошенько огрели разрядом тока. Находясь в двух шагах от Ремез, он привлекает ее внимание, с ужасом замечая, что бывшая белой рубашка Воропаева приобрела все оттенки от серого до черного, от малинового до бурого. Он не видит лица Воропаева, но вся его поза выглядит изломанной, напряженной. Когда Ремез просит подхватить Александра, Зорькин подается вперед, вовремя подхватывая теряющего равновесие мужчину. Он дается диву, каким непостижимым образом Раиса умудрилась дотащить его из дома сюда. Не иначе как на чистом упрямстве. Николай подмечает, что у Воропаева идет кровь из носа, при этом сам нос поврежденным не выглядит - это плохо. Мужчина пытается поднять руку к лицу, чтобы утереться, но не преуспевает. Зорькин помогает ему разместиться в салоне автомобиля, уговаривает его не отрубаться, но Воропаев словно выключается, как только он вытягивается на сидении. Когда Николай буквально начинает паниковать, Александр медленно, словно слова для него тяжесть отвечает. - Я не сплю, Коля, не кричи... Зорькин шумно выдыхает, собираясь потереть лицо ладонями, тем самым взбодрившись, но обнаруживает на левой руке кровавый развод. Господи! Он стоит, глупо пялясь на свою руку, пока Ремез не выводит его из транса: - Быстро поехали, - она буквально хватает его за руку, подталкивая к водительской дверце. Сама она в этот раз садится назад, приподнимая Воропаева и облокачивая его на себя. Чтоб его по машине в дороге не болтало, догадывается Зорькин. Они выезжают за пределы двора, и Николай развивает максимальную скорость, поглядывая в зеркало заднего вида. Воропаев упирается своим лбом в лоб Ремез и что-то пытается ей выговаривать. Судя по обрывкам едва слышных слов, Александр возмущен тем, что она приехала сама, еще и его, Николая, притащила. Глаза Воропаева закрыты, и он не может видеть, как слезы облегчения катятся по щекам Раи. В какой-то момент разговора мужчина заходиться в кашле, обхватывая себя рукой. Девушка поддерживает его, шепчет ему что-то одобрительное. Николай видит, что лицо Ремез уже покрылось алыми разводами. Зорькин нарушает почти полную тишину в машине: - Куда я должен ехать? Ему нужно в больницу, - уверенно заявляет он. - Никакой… больницы, - выдавливает Воропаев, пытаясь податься вперед, - Коля… вези меня домой... Но прежде чем он успевает сказать адрес, Ремез притягивает его обратно и в очень жестких матерных выражениях заявляет ему, что он едет в больницу. В хорошую больницу с настоящими врачами. И будет лежать там, пока полностью не оклемается. Она шипит это ему в лицо, рыдая, буквально давясь слезами, и от этого Николаю становится страшно. Видеть Раю в таком состоянии больно, это не непривычно или нестандартно, это именно больно, буквально физически. Такая собранная девушка разваливается на части у него на глазах, переживая чужую боль как свою. Воропаев пытается что-то ей доказать. Просит, поясняет, но Ремез непреклонна, она немного повышает тон, донося свое мнение до самонадеянного безумца. Зорькин упорно смотрит на дорогу, вслушиваясь в обрывки разговора. Голос Воропаева становится все тише, слова Раисы все настойчивее, пока до Николая не долетает фраза: - Саша, Сашка, не смей! Не вырубайся! - он слышит истерику в этом крике и в зеркало заднего вида, видит, как Ремез буквально вцепляется в Александра, стараясь удержать его в сознании. Мужчина чуть улыбается: - Ты что, Рая, я не собираюсь, - и отключается. Николай прикрывает глаза, стараясь оттеснить страх, вызванный криком Ремез и ее попытками привести мужчину в чувство. Зорькин вжимает педаль газа сильнее – больница, ближайшая, срочно, сейчас.