Первый феникс

      Два раза в год Аландар старался выбраться из столицы и посетить замок, где последние годы жила его мать, так, чтобы отец ничего не узнал. В столице уже невозможно было найти хоть какого-то следа присутствия Нилейры, но здесь все было по-другому. Небольшой замок оказался нетронутым после ее смерти, поэтому тут осталось все лежать так, как это было при жизни опальной королевы. Но для Аландара не было ничего ценнее портрета, висевшего в одной из спален. На нем красовалась прекрасная королева с младенцем на руках, счастливая и молодая. Ей было суждено навсегда остаться молодой что на портретах, что в памяти своего единственного ребенка.       За восемнадцать лет воспоминания о матери у Аландара превратились в странные отрывки, мутные пятна, которые так хотелось сделать более ясными и понятными. Ее лицо постепенно забывалось, и портрет помогал вспомнить когда-то столь знакомые черты. Но чувства остались. Может, Аландар и не помнил саму Нилейру так отчетливо, как хотел бы, но он прекрасно помнил те эмоции, которые он испытывал при их последней встрече. Ничего, кроме радости и абсолютной уверенности, что маленький четырехлетний мальчик на следующий день снова увидит свою маму и снова услышит привычную колыбельную.       — Это я пою тебе ночь напролет и храню от всех ненужных забот, — напел себе под нос Аландар, вертя в руках медальон матери и сидя перед ее портретом.       Но не знал тот маленький мальчик, что вскоре его лишат наследного титула и что для всех он станет сыном предательницы, чуть ли не бастардом, несмотря на то, что рожден он был в законном браке.       Аландар давно смирился. Будучи маленьким, он даже не понял, чего его лишили. Король женился во второй раз, и теперь Алавинор отдавал почтения королеве Лоне и наследному принцу Амунду, которого Ральдар охотно назвал наследником. Повзрослев, Аландар, конечно же, все узнал. Узнал о том, что его мать — предательница короны. Узнал, почему у него отняли то, что принадлежало ему. Узнал, почему в детстве он был нужен лишь одному человеку, и то не родному. Узнал и, поборов собственное чувство несправедливости, смирился.       И в этом Аландар нашел огромное преимущество. В отличие от Амунда, он ничего не должен был отцу и понял это еще в детстве, когда любые успехи старшего сына король Ральдар почти не замечал, гордясь лишь наследником.       — Ты снова здесь, малыш, — послышался сзади хриплый старческий голос.       Аландар обернулся и увидел Ламриса — человека, который вложил в него больше всех на этом свете. Лишь благодаря его стараниям и его просьбам к королю Аландар получил образование и обучался ратному делу наравне с принцем Амундом. Лишь благодаря Ламрису после смерти матери он не стал в этой жизни никем.       — Дядя! — Аландар встал с софы и крепко обнял старика, который рассмеялся во весь голос.       — Знал, что на днях ты будешь здесь, — улыбнулся Ламрис Хол, но даже улыбка не могла скрыть его грусть. — Но был бы ты поосторожней. Если кто-то из слуг доложит королю, что…       — Они не скажут отцу, что я был здесь. Пара золотых творят чудеса.       Ламрис закатил глаза.       — Все равно будь аккуратней, малыш, — он похлопал по плечу Аландара, который уже привык, что даже в его двадцать два года для Ламриса он "малыш".       Взгляд старика на мгновение застыл на портере Нилейры, и в этот миг казалось, что вся тяжесть мира легла на его плечи.       — Помню, как вчера, — вздохнул Ламрис.       Аландар потупил глаза и вернулся на софу, взяв книгу обратно в руки.       — И мне ее не хватает, — кивнул Ламрис, привыкший к вспыльчивости подопечного. — Прекрасный был человек.       — Но так считаешь только ты, — пробурчал Аландар.       — Неправда, — строго сказал Ламрис, как и всегда, когда этот малыш начинал не слушаться. — О ней просто мало говорили. Но ведь и плохого ты не слышал никогда. Поверь, малыш, если бы людям хотелось говорить плохое о твоей матери, они бы говорили — еще бы и одобрение короля за это получили. Но они молчали. Это значит только одно — они боялись говорить правду, но и клеветать на светлого человека не хотели.       — Мы себя просто успокаиваем, — сказал Аландар, не отрываясь от книги, которую на самом деле не читал, а лишь просто уставился в запылившиеся страницы. — Хотя предательство короны теперь не такое уж страшное преступление.       — Ой, не напоминай, Аландар, — вздохнул Ламрис и присел рядом с задумчивым видом. — Что ни день, то какая-то новость, готовая вывести короля из себя.       Аландар оторвался от книги и вздернул головой, без слов задав вопрос.       — Не слышал последние новости? — удивился Ламрис. — Пару дней назад пришла. Помнишь, два года назад мятежник Диомер основал королевство на северо-западе?       — Ну-ну? — торопил его Аландар. — Трудно забыть. Так что там?       — Что там, что там, — передразнил Ламрис. — Он свое это королевство назвал в честь себя, что! Королевство Диомер это теперь.       — Долго они название выбирали, — усмехнулся Аландар.       Об отсоединении северо-запада от Алавинора даже при дворе говорили уже как о должном. В том краю первые восстания начались еще при короле Амунде III, отце нынешнего короля Ральдара, и повторялись раз в несколько лет. Тогда их подавить помогли радикальные меры — казни восставших и сосредоточение власти в одних руках. Амунд лишил жизни большинство посаженных, которые следили за порядком в отдельных частях Алавинора и доводили до короля все проблемы, возникавшие в их землях. Амунд решил, что он и без них сможет управлять Алавинором, и Ральдар считал так же.       Впоследствии все эти меры привели к еще более жестоким и организованным восстаниям. У них появлялись предводители, солдаты отказывались служить столице и поддерживали мятежи. Спустя несколько лет северо-запад добился-таки свободы от властного Ральдара и стал жить отдельной жизнью, провозгласив своего короля.       — Не хохми, — сделал замечание Ламрис. — Все гораздо серьезнее. Раньше у Ральдара была хотя бы какая-то надежда на то, чтобы вернуть северо-запад, а…       — Только надежда и была! — воскликнул Аландар и перестал делать вид, что книга его занимает. — За те десять лет, что на северо-западе были восстания, он хоть что-то сделал для его подавления? Или ты хочешь сказать, что казни многих восставших и снижение жалования солдат как-то могли помочь?       — Чего уж теперь говорить, — вздохнул Ламрис. — Важно одно — Алавинор стал на целый кусок меньше. А может, и готовится потерять еще пару земель. Я сейчас редко заезжаю в столицу.       — Я его предупреждал. Еще года три назад назад я предупреждал отца, что его меры слишком жестоки. У него был шанс сдерживать северо-запад в своих руках, но он не захотел проявить гибкость, не захотел услышать этих людей. Пусть теперь пожинает плоды того, что посеял уже много лет назад.       — Ты что же, думаешь, с этим теперь уже королем Диомером люди станут жить лучше?       — Не знаю, — Аландар лег на софу. — Но если в жизни людей ничего не изменится или изменится к худшему, все недовольства пойдут в сторону этого Диомера, но не отца, который этому новому королю только помогает.       — Как это? — нахмурился Ламрис.       — Ухудшая положение людей на северо-западе, отец думает, что он угрожает им, якобы «если и дальше продолжите идти против меня, будет только хуже», но это так не работает. Они еще больше увидели в этом Диомере освободителя.       — Освободителя от тирана…— задумчиво произнес Ламрис.       — Король не тиран, — сказал Аландар так легко, будто говорил не про монарха, а про дворового мальчишку. — Он дурак.       — Ай, замолчи, несносец! — Ламрис не поленился встать и дать Аландару подзатыльник. — Беду накличешь, и в первую очередь на себя!       Аландар недовольно посмотрел на старика и уперся обратно в книгу, больше не намереваясь разговаривать с ним на эту тему. Болтовня все равно ни к чему не приведет. Аландара король никогда не слушал и слушать не хотел, а Ламрис уже давно отошел от государственных дел и поселился далеко от столицы, проводя свою старость размеренно и неторопливо.       Повисла неловкая тишина. Аландар лежал, уставившись в книгу и иногда поглядывая на задумчивого Ламриса. После того, как тот тяжко вздохнул, Аландар не вытерпел этой тишины и присел рядом.       — Дядь, — спокойно сказал с долей беспокойства, — что случилось? Я же прекрасно знаю, что ты так вздыхаешь, когда у тебя на душе камень. Рассказывай.       — Я чего приехал-то… Гонец короля тебя искал.       Аландар мгновенно поменялся в лице. В последнее время он особенно редко общался с отцом, не то что уж удостоиться такого внимания и приглашения, которое протянул ему Ламрис. Аландар снял печатку и прочитал письмо.       — Они приглашают завтра на бал в честь дня рождения Лоны, — нахмурился он. — Но разве он не был чуть больше недели назад?       — Видимо, отпраздновать решили только сейчас.       В день смерти Нилейры — лучше не придумаешь. Аландар мог бы оправдать отца тем, что тот не помнил, когда точно казнил свою жену, но это была бы чудовищная ложь. В плохой памяти Ральдара нельзя было обвинить. Однажды он перенес праздник на другую дату, ибо знал, что у советника, у его лучшего друга, в этот день пару лет назад умерла жена, поэтому Аландар никогда не поверит, что его отец не помнил день, когда он окунул свои руки в лужу крови.       — Не езжай туда, — жалостно сказал Ламрис. — Нечего тебе делать на этом балу, малыш. Приедешь позже, найдешь оправдание.       Аландар задумался. Отец никогда не хотел видеть его на публичных событиях, словно стыдясь сына предательницы, словно Аландар — когда-то полученный изъян на лице, который трудно спрятать. И Лона особенно не жаловала пасынка и теперь приглашала на свой же день рождения. У Аландара не было сомнений, что это не просто соблюдение правил приличия.       — Я поеду, — твердо произнес он.       — Глупо ехать туда, где тебя может ждать ловушка! — засетовал Ламрис. — А она может ждать!       — Тогда тем более я должен ехать. Если это ловушка, я хочу увидеть, что они приготовили на этот раз. Очередное унижение? Отлично!       — Спятил?!       — Если я не поеду, то тогда они начнут строить ловушки за моей спиной, что еще хуже. Находясь в замке, я хотя бы смогу все взять под контроль, а не сидеть здесь и гадать, какие козни строят мои любимые отец и мачеха.       Аландар решил немедля отправиться в столицу, чтобы завтра уже быть там. Ламрис растерянно наблюдал, как его некогда подопечный обувал сапоги и судорожно искал кожаную жилетку, которая лежала на спинке кресла у двери.       — Ведешься на провокацию, — остановил его Ламрис, схватив за локоть.       — И пусть, — вырвал руку Аландар. — Если не приеду, покажу, что я их боюсь. К тому же неизвестно, почему Лона соизволила устроить свой праздник именно завтра. Вдруг ей кто-то рассказал, что два раза в год я всегда здесь — в день рождения и в день смерти матери. Я еще и потому должен быть там, чтобы меня ни в чем не заподозрили.       Он метнул взгляд на портрет, мысленно прощаясь с дорогим его сердцу местом, и уже направился к выходу, когда услышал голос Ламриса.       — Медальон хоть сними! — крикнул ему вслед он.       Аландар замотал головой.       — Это ее последний подарок, — сказал он, но все же спрятал медальон глубоко под одежду.       Лицо Ламриса смягчилось, несмотря на то, что ему не удалось заставить Аландара передумать.       — Она бы тоже не хотела, чтобы ты ехал туда, — грустно промолвил Ламрис.       — Ей уже все равно, — Аландар крепко обнял своего дядю, к которому, несмотря на все их разногласия и споры, он испытывал бесконечную благодарность. — Все будет хорошо, ты только не переживай за меня.       Ламрис так обреченно вздохнул, что у Аландара чувство вины перед человеком, который был для него и отцом, и матерью, и всем, кем угодно, невольно усилилось и скребло своими маленькими коготочками прямо по сердцу. Он еще раз обнял Ламриса.       — Лучше тебе будет уехать, отправляйся домой, дядь, — сказал Аландар и направился к двери, на этот раз намереваясь уж точно покинуть этот замок. — До встречи! Береги себя!       — Ты тоже, малыш! — крикнул ему вслед Ламрис.       Аландар в очередной раз ухмыльнулся этому прозвищу и вспомнил, как лет в четырнадцать-пятнадцать оно его раздражало. Настолько раздражало, что дело доходило до гневных вспышек, после которых Аландар мог не разговаривать со своим опекуном целый день. В конце концов, Ламрис на время перестал пользоваться этим словом, однако через несколько лет рискнул его вернуть. Теперь у повзрослевшего Аландара детское обращение не вызывало ничего, кроме доброй усмешки и ощущения дома.       Ведь в те редкие моменты, когда ему удавалось поговорить с отцом, он слышал только «Аландар». Ненавистное королю имя, ибо так своего сына назвала столь же ненавистная ему Нилейра. Второго же сына Ральдар нарек так, как хотел — Амунд, в честь своего отца.       Проходя мимо своей детской комнаты и вспоминая споры с Ламрисом насчет «малыша», Аландар остановился. Все, что происходило в этой милой его сердцу комнате, он помнил очень ясно. Помнил, как мать сидела рядом с ним ночами напролет, когда он заболел. Помнил, как она его убаюкивала, приговаривая «душа моя» и напевая самые разные колыбельные, которые напевали ей еще ее родители. И помнил ту самую ночь, когда за ними пришли стражники из столицы и разлучили его с матерью. Тогда Аландар думал, что это ненадолго. Но это "ненадолго" превратилось в "навсегда". Вечная разлука прервалась лишь на считанные минуты, когда маленький Аландар нагло покинул свою комнату и побежал к матери, не понимая, куда ее ведут. Бедному Ламрису через какое-то время пришлось сказать ему, что мама больше не придет, а затем, когда Ральдар принял решение лишить первого сына наследного титула, рассказать, почему же отец так с ним поступил.       — Ты хоть напишешь, несносец? — послышался голос Ламриса.       — Я уже несносец, не малыш? — рассмеялся Аландар.       — Ты хоть напишешь, малыш-несносец? — Ламрис тоже немного повеселел.       Аландар неуверенно кивнул и покинул замок. Он не стал говорить дяде, что напишет только в том случае, если все будет хорошо. И так Ламрис все время воспитания Аландара находился под надзором короля и его приспешников, чтобы тот ничего лишнего не сказал, ничему лишнему не научил. Поэтому теперь, когда малыш вырос, а Ламрис ушел на покой, Аландар всеми силами оберегал родного старика от всех напастей, которые могут его настичь от одного лишь близкого знакомства с опальным принцем.       Увидев Тумана, коня, которого так назвали из-за его черно-серого окраса, Аландар погладил его по гриве и сел верхом. Погода с утра заметно подпортилась, поэтому путь обещал быть слегка неприятным. Несмотря на то, что день еще находился в разгаре, а летнее солнце отчаянно пыталось светить сквозь облака, наступающие тучи создавали полное ощущение раннего вечера.       Аландар в последний раз оглянулся в сторону замка и отправился в столицу, надеясь, что сюда он еще вернется.