Раф под нашей крышей.

Лучшим завершением для Гром считал свой дом. Запереть дверь на ночь, скинуть грязную куртку на пол и дошататься до дивана. Где Катя полулежа вяжет какую-то персиковую дикость длинной удавки. Улечься прям на неё, на грудь, обнять, как в последний раз… И так и забыться. Гудение города, беготня и звон чужих пуль смолкают. Уступают стуку сердечка. Он глубоко вздыхает, не открывая рта и немного ерзает щекой. Как кот, который ластится к ногам хозяев. А она гладит. Отложила нитки со спицами, руки на спину, на голову и водит. Так нежно-нежно, только она так и умеет. И напевать начинает. Одну из ста мелодичных сказочно-сладких песен в своём репертуаре. — Там, за третьим перекрестком, и оттуда строго к югу, Всадник с золотою саблей в травы густо сеет звезды… Колдовство это. Самое настоящее. И Грома так ведёт от тепла этого человеческого, что и говорить ничего не может. Только слушать, легонько целовать бордовую ткань её майки и уходить. Из мира этого. Жестокого и грязного, громкого, несправедливого, чернее чёрного в своих бесстыдных кляксах бензина на мутных лужах. — Из вереска напиток забыт давным давно. А был он слаще мёда, пьянее, чем вино. Грома вело. Он то ли заснёт сейчас, то ли вскочит и пойдёт вершить великое. Зная, что в любом случае его погладят и поцелуют. Что суетного, что ленивого. Кате не принципиально. Она своего мента любит, как свет белый. — Там вино течёт рекою и чертовски хороши. Пляшет нечисть и хохочет, веселится от души. Пахнет сигаретами, стиркой и мандаринами. Домом. Любовью. Доверием. Спина у Игоря горяченная, от контраста с холодными руками кажется совсем раскаленной. Как аппарат какой-то, который перегрелся от работы. Робокоп своего рода. Разгоряченный драками и погонями. Кожа забронзовела суровым загаром картофельных плантаций дяди Феди. Мышцы пульсируют и ноют. Ещё бы, весь день в напряге, а сейчас резко растаяли вместе с хозяином. Мять и мять, греть и греть, пока не поймал какую-то мразотную болячку. Катя зарывается пальцами в жёсткие волосы, вытягивая их «фонтанчиками». Как у маленьких собачек. Матёрый волк до завтра шпиц. И может позволить себе такую ласку. — Роса рассветная светлее светлого, А в ней живёт поверье диких трав.