Раф под нашей крышей.

«Чтобы стать крестным для ребенка, нужно для начала самому покреститься». Мысль вроде простая. Однако, пришел к ней Олег только этим утром. И пополз тормошить единственного человека, которого считал компетентным в этом вопросе. Катя согласилась выслушать его только, когда Олег нашел в кладовке на даче Фёдора Ивановича кофе и поставил перед ней на стол. Семья Прокопенко с радостью приняла Громов и Волкова на летние выходные, ибо те, переживая гораздо больше беременной Лины, чуть с ума не сошли в магазинах детских товаров и игрушек. На нервной почве Катя снова закурила, а Игорь, чтобы отвлечься, учился делать трюки с бензиновой зажигалкой жены. — Мне надо покреститься, — Олег воткнул ложку в банку вареной сгущенки и уселся возле подруги. — А ты не крещеный что-ли? — Не довелось, — он пожал плечами. — до детдома точно нет, я в татарском посёлке жил. А после… Зачем оно надо было? Я, вроде, не верующий. — Нихера себе, — Катя перехватила ложку сгущенки. — хорошо, нехристь. Какой план у нас? — Тут церквушка есть, — он кивнул за плечо, куда-то в направлении открытого окна. — А «тут» это где? — А там же, где погост. Я не гуглил, но там, вроде, не только отпевают, ещё и крестят? — Должны по идее. У тебя крестик-то есть? Олег посмотрел на неё взглядом, полным искреннего непонимания. Вообще, раннее утро — не лучшая пора для такого рода обсуждений. Ещё, кажется, даже шести нет, и Катя была искренне расстроена тем, что её выдернули из-под тёплого бока мужа. Лишили мягкой кроватки на чердачном этаже дома. Ещё и таращатся, как на дуру. Но она кивнула и задумалась. — У меня, вроде, в косметичке сережка есть с крестом. Отломаем его, на веревочку повесим. — Молиться только тебе буду, — с облегчением вздохнул Олег. Они вытащили из кладовки шерстяные нитки тёти Лены и отрезали достаточно, чтобы сделать Олегу гайтан. Потом допили кофе. Катя нашла в коробках со старой одеждой Игоря чистую белую рубашку и прислонила к Олегу. Мала. На что только надеялась? Игорь носил это еще лет в шестнадцать, когда школотой был. Пришлось рыться в такой же коробке древнего тряпья дяди Феди. Там нашлось кое-что подходящее, пришлось только быстренько погладить и пришить пуговицу. Пока Олег с большими глазами наблюдал за этим, Катя начала объяснять: — Тебя, как только покрестят, надо будет одеть в чистую белую рубаху. Ты меня предупредить не удосужился, так что импровизируем. Все равно тут батюшка попроще, чем в Питере, спокойно тебе офицерское шмотье разрешит надеть. Тапочки еще принеси из бани, тоже надо. И так, по мелочи… А, тюль с веранды! Я ж с тобой пойду, мне надо на голову что-нибудь накинуть. Олег послушался. Принёс из бани тапочки, прихватил полотенца, стащил с бельевой верёвки во дворе простыню и сложил в стопочку на лавке. Холодно на улице не было, но после ночи земля еще не прогрелась, а от росы даже зябко. — Ты же не постился, да? — спросила Катя, когда они уже перешли мост. — Нет, — Олег опустил глаза, как будто ему стало стыдно. — Ну, ты не говори никому тогда, — она сощурилась от солнца. — спросят — не пил, не курил, мяса и молока в жизни не видел. — Грешно это как-то. — Олеж, а я виновата в том, что у тебя именно сегодня загорелась в жопе береста покреститься? Знала бы, три дня тебя только огурцами кормила бы. — Слушай, я сам не знал, — он пожал плечами. — просто подумал… Зачем откладывать? Тут ведь, чем раньше, тем лучше. — Больший грех в том, что мы вчера пересматривали «Святые из Бундока». — Всё, в чем замешан Норман Ридус — свято. — Как боженька смолвил, — Катя щелкнула пальцами. На плече у Олега висел её рюкзак, набитый крестильными вещами. Почти у самой церкви он все же дёрнул вверх молнию на ветровке подруги, скрывая от прихожан футболку с развесëлым мексиканским черепом. — Ты откуда столько знаешь о крещении? — он по привычке похлопал по карманам, искал сигареты. — Я Лукьяненко читала, — Катя, поняв все по глазам, достала из-за уха сигарету и кивнула, мол, потом отдам. — да и просто полезно знать. Для общего развития. Сказал бы заранее, я бы и молитвы помогла выучить. — А их откуда знаешь? — Не знаю, просто молитвенник на чердаке видела. Олег хмыкнул. Странно, конечно, было впервые в жизни оказаться на территории церкви. Причем Катя здесь выглядела более, чем органично, ей удивительно шла эта деревенская среда. — Батюшку ловишь, — начала она указывать. — и объясняешь, так, мол, и так, пришел отпустить грехи, покреститься, молитв не знаю, но намерения самые чистые. Он тебе всё отпустит, в купель посадит и супер. — Ты-то рядом будешь? — Естественно, должен же кто-то рассказать это твоим будущим детям. Искать батюшку почти не пришлось. Олег замялся на входе в церковь, отдал Кате «платок» и проследил за тем, как она крестится. Сам не стал. Все равно на него не смотрел никто. Местный поп оказался простым мужиком. Да, крест, да, ряса, но шлепанцы, как те, что носил в огороде Фёдор Иванович. И улыбка очень уж располагающая. — Здравствуйте, — Олег кивнул. — я покреститься хотел. У вас как со временем? Катя чуть в стратосферу не улетела. — Здравствуй, милый мой, — мужик посмотрел на женщину в платке, глядящую на Олега снизу вверх, но все равно, как на неразумного ребенка. — как звать-то тебя? — Олег. — А я, Олеженька, протоиерей Серафим. Это, — кивнул он на свою спутницу. — матушка Анна. А тебя, доченька, как зовут? — Катя, — она слегка поклонилась. — во Христе — Екатерина. Олег обалдел. Девушка, которую он выносил на плече с концерта «План Ломоносова» знает своё имя во Христе. — А к Богу ты как, Олеженька, пришел? — Серафим сложил руки в замок на животе, но смотрел внимательно и очень по-доброму. Значит есть у него время, чего бубнить-то? Олег искренне не понимал зачем батюшке все эти знания. Его дело — крестить да отпевать, что это тут началось? Но с другой стороны, Олег стал расценивать это, как собеседование. Крещение — та же вакансия, и он должен постараться убедить попа (он же — работодатель), что Олег этой самой вакансии достоин. — Пешком. Однако, что в студенческие годы, что сейчас, в собеседованиях Олег был нулëм. — Батюшка протоиерей Серафим, можно я расскажу? — вмешалась Катя, поняв, что так дела не пойдут. — У нас с Олегом подруга родит вот-вот, мы в крëстные очень хотим. Да вот беда, крещеная из нас только я. На вас вся надежда, батюшка, помоги нам, пожалуйста. Серафима это, похоже, полностью устроило. Он кивнул матушке Анне и приобнял Олега за плечи. Выглядел протоиерей, как обрусевший Обеликс и силой, видимо, владел той же, потому что Волка аж подкосило. А может это ладан? От Кати часто пахнет ладаном, у неё какие-то свои христианские приколы. Значит, не в запахе дело. Значит, просто его от церквей воротит, несмотря на то, что Олег, как раз таки, похож на того человека, который ставит свечи. Зато подруга совсем на прихожанку не похожа, но все равно умудрялась чувствовать себя замечательно, даже иконки рассматривала какие-то в массивном белом иконостасе. Вот Катя по виду — чистой воды ведьма; рыжие волосы, зелёные глаза, какие-то талисманы в ушах, на руках, даже на ноге браслет с какой-то фигулиной. Вадим в Сирии как-то нашел учебник по истории и задрачивал сослуживцев душными параграфами то про Габсбургов, то про Болдуина, то про инквизицию. И как раз слово «аутодафе» они часто использовали в кодировании сообщений по рации. А у Лины где-то даже книга с таким названием лежала. Отвели Олега во двор. Солнце жарким ещё не было, но земля уже согрелась. Его поставили лицом ко входу в церковь, похлопали по плечам. Серафим улыбался, и морщинки в уголках его глаз напоминали трещины в белой доске. Усы у мужика рыжели. — Исповедуемся сначала, Олежка, — но он его не отпускал. — в грехах во своих раскаешься мне, а потом омываться пойдем, сын мой, дело не страшное. — Я и не боюсь. — А чего же дрожишь тогда? Олега правда немного трясло. Он вспоминал все свои знания о вере, прокручивал и отбивал, как мокрое белье на камне. Свои грехи он знал. Было время, были обстоятельства. И что теперь? А руки от чужой крови все равно чешутся. И ощущение это не физическое, что-то в голове. Друзья помогали, выуживали. Он давно исповедовался на кухне старой квартиры девчонок. Плакал, как мальчишка, выл, просил помочь и говорил, говорил, говорил, пока не охрип совсем. Олег — стойкий человек. Немногословный, даже сухой, если спросить у бывших девушек. Но, вспоминая Сирию, он пропадает в её раскаленном песке. Серафим без труда поставил его на колени. Катя присела на бортик клумбы возле церкви и вынула из рюкзака сначала рубашку, потом полотенце. На голову Олегу легла большая рука протоиерея. Стало совсем уж жутко. В Бога Олег не верил, и не поверит ни в коем случае, но вот в силу, которой обладает это место… Похоже, шутки девчонок про энергию, дыхание маткой и прочую лабуду все же влияют на мозги. Он даже как-то позволил Лине почистить его от негатива через лунную воду и какие-то камешки. За эту её улыбку можно пойти и на худшее. — Раскаивайся, сын мой, раскаивайся. Легче было от того, что Катя где-то рядом. — Я… Не знаю. Честно скажу, не воровал никогда. Даже в худшие времена. Занимал, работал… — Это не оправдания, Олеженька, а исповедь, — поправил батюшка. Олег задумался еще больше. Семь грехов. Как и семь добродетелей. Или так работает только в книгах Дэна Брауна? — Я служил в горячих точках, — начал он. — меня это не тянет больше. Я давно себя простил. Но, если для того, чтобы стать своей крестнице отцом, я должен заново ломать себе ребра, то чёрт с ним, — и осекся. — простите. Серафим ухнул, как филин, но не перебил. — Я стрелял в людей. Может и не в людей, может это сами бесы были. В живых не оставалось никого. Я выслеживал их. Не резал и не душил, страдания — не моя цель. Я делал всего один выстрел и выводил пленных из зданий. Он правда больше не страдал. От части Олег даже рад был тому, что пять лет назад, после рассказов об операциях, девчонки всячески его оправдывали, не винили совершенно ни в чем и не боялись. Больше всего он не хотел предать доверие Сережи такими откровениями. Какое счастье, что его друг умел слушать и не смущался обнимать скулящего, как битая псина Олега. — Не блудил, — пожал он плечами, но Серафим надавил, мол, не дергайся. — честно. Даже не думал об этом. Мне с женщинами, видимо, везло, замужних не попадалось. Никому я никогда, батюшка, не завидую, а гнев весь остался в пулях. Вы и это отпустите тогда. А о прочем… Неа. Чист, как младенец. И, приняв это, батюшка убрал ладонь. Что протоиерей начал бубнить, Олег не понял. Из уважения выслушал, с колен поднялся, когда велели, поклонился. А потом заметил купель, напротив которой матушка Анна поправляла свой платок. Катя тоже отлипла от клумбы и встала поближе. Олег полез в воду, как и сказали, почти голышом. Матушка при виде татуировки на спине чуть вслух не ахнула. Катя поправила рукава, чтобы еще больше женщину не шокировать. Серафим поливал Олега водой, читал молитвы, гладил по плечам, кивая и говоря нараспев. Голова начинала кружиться. Олег понимал, что Бог к этому отношения не имеет, работает тут только незнакомая среда и завывания протоиерея. Но все равно, такое чувство, что он свалится на землю, если его достанут из воды. Серафим зачем-то омыл все его шрамы, недолго подержал под водой, подталкивая в грудь и наконец-то отпустил. Катя поставила перед купелью тапочки. На сырого Олега набросили полотенце, обтерли побыстрее и одели в белую рубашку. Коротковата, конечно, что батюшку с матушкой рассмешило, зато по правилам всё. И, пока подруга с Серафимом освещали Олегу отцепленный с сережки крестик, матушка Анна лепетала о службах, набрасывая на Волка простыню. Ему ещё булочку пообещали. Он попросил четыре штуки домой. Потом надел крестик. И стал человеком совершенно счастливым. Нет, не по воле Господа. Он был рад тому, что сможет стать крестным. И покурить. Возвращались домой они с Катей не торопясь. Олег прихватил простынку, чтобы не святить в деревне мокрой жопой, а подруга повязала ветровку на пояс. Еще даже восьми утра нет. И все равно, сюрприз их ждал неприятный. Сидевший на веранде Игорь, оказывается, скурил половину пачки сигарет (чьих; Олега или Кати, они так и не поняли) и теперь таращил на них огромные, слезящиеся от дыма глаза. Булочка из церкви его нисколько не утешила. А после рассказа жены, он и вовсе чуть не впал в несвойственную для Грома истерику. — А с чего вы, татарское иго недобитое, решили, что Лина будет Яську крестить? Вы с какой планеты свалились, а? Вы представить себе можете, что наша Лина запихнет новорожденного ребенка в таз с водой? Об этом Олег не подумал. А Катя даже не спросила, что да как, просто услышала, что у друга горит очко — вот и пошла тушить. Игорь еще долго наблюдал, как закутанный в простыню Волк молча курит и теребит крестик. Сам Гром тоже был крещеным, но даже не думал никогда, что когда-нибудь увидит взрослого, мокрого от святой воды мужика. Деньки бывали разные, но этот — что-то с чем-то. — Я спать, — сказал наконец-то Олег. Он ставил простынь сохнуть на лавке и уполз в дом. Катя ела церковную булочку, разорвав ту на кусочки. — Этот-то ладно, ему, нехристю, прощается, — Игорь ткнулся ей в плечо, торжествующе улыбаясь. — ты-то как на это пошла? — А мне не сложно, — Катя извернулась и поцеловала его в лоб. — бывали просьбы и похуже. И чего? Сходить с другом в церковь — святое дело. Гром заржал. Он специально уколол жену щетиной, зная, что она и не поморщится. — В душ ходил? — Катя подала кусочек своей булочки. — Нет еще. — Тогда вместе идем, надо мне тоже грешок смыть. — Чего такое? — Я с клумбы цветок спиздила, — она улыбнулась. — тётя Лена искала саженцы такие, вот я и… Игорь практически завалился на неё, шатая лавку и стол. От Кати немного пахло ладаном, к чему Гром совершенно привык. Не привык он только к тому, что этот рыжий шаман может выкинуть нечто такое, от чего уже и ржать устанешь.