Раф под нашей крышей.

Глазами Лины отношения Кати и Игоря смотрелись до одури правильно и органично. Гром спокойный, такая глыба в картузе, от взгляда которой уже мурашки по коже. А Катю Лина давно оценивала, как домашнюю барабашку. Домовенка Кузю. И, если уж проводить такие аналогии, Игорь — Леший какой или Дядюшка Ау. Умильное зрелище выходит, когда эти двое тихонечко сидят на диванчике, смотрят «Зиту и Гиту». Очень подходит им колючее одеяло и вязаные салфеточки. Однако, увидеть больше, чем ей было позволено, Лина не могла. Поэтому очень удивилась, когда Катя, вознамерившаяся остаться до завтра у Игоря, ночью вернулась домой. И после дежурного: «Не спишь?» кивнула на чайник. Лина заварила нефть, которую пьет подруга. Её любовь к совершенно ебанутым на вкус и вид пакетикам «Каждый день» просто убивала всех в радиусе километра. Катя уселась в угол кухонного диванчика, широко расставив на спинке локти. — Поругались? — могла и не спрашивать. Такая задушенная и серая подруга возвращается из университета, а не от любимого (очень-очень) человека. — Типа того, — Катя дотянулась до подоконника и сбила заглушку на краю. Лина не слишком оригинально прятала сигареты. — Тронешь — в горшок цветочный закопаю. — Пиздеж, ты свои орхидеи любишь больше, чем месть и насилие. — Куплю тот, куда не жалко. Лично для тебя держать буду. Катя, однако, сигареты так и не тронула. — У нас пиздец. И я его непосредственный руководитель. Мне от себя противно, мерзко и стыдно. Хочу удавиться. — Ничего нового, — кивнула Лина. — В том-то и дело, — Катя чуть нахмурилась. Чашку сунули ей прямо в руку и сжали поверх прохладными когтистыми пальцами. — я думала, что что-то изменится, а оно, как встало, так и стоит. — Хорошо хоть стоит, — Лина улыбнулась. Катя противно и широко оскалилась, передразнивая. — Молчит он, — она отмахнулась. — я уже ему всю свою биографию пересказала, альбомы перетрясла, про прадеда всё выложила, аж до татарской родни дошла. И слушает. И ведь, сука, слушает! Но о себе ничего. Батя погиб. Всё. Как, почему, когда? И то, про батю от дяди Феди узнала, разговорились, когда я подписывала доки на задержание соседа. — Погоди, в смысле «о себе ничего»? — В прямом, — Катя снова откинулась к спинке. — у него в квартире доска для шахмат. Спросила, умеет ли играть, он отмахнулся, неважно, мол. Ты прикинь? Дартс висит, плакат с Брюсом Ли, наклейка с Терминатором на видике. Обычно ведь ты как-то хочешь расспросить об интересах людей, с которыми планируешь время провести, так? — Ага, — Лина решительно не понимала совершенно ничего. — Вот мы сидим, «Убить Билла» смотрим. Я обожаю «Убить Билла». Реклама началась, я его спрашиваю, мол, смотрел? А он знаешь что? Мычит. И хуй пойми это: «да», «нет» или «иди ты в жопу». — Цирк какой-то… — Лежит недавно, по татуировкам моим пальцем водит и молчит. Другой бы спросил, наверное: «А что это значит, а во сколько лет сделала, а больно ли набивать?». А этот просто гладит. Похуй ему, кристаллически до балды. — А ты сама-то не рассказывала? — Не помню, — Катя поморщилась. — я только и делаю, что что-то говорю. Он не реагирует почти. Рассказывала про то, как в церкви бровь спалила. Поржал. И всё. Лина выбиралась из-за стола, чтобы найти что-то крепче чая. Признаться, она думала, что суровый полицай строг только при посторонних. Лине казалось, что один на один он как-то проще, веселее. Две стопки ударились дном о стол, егермейстер окрасил их темно-рыжим. — Откровенный треш, конечно, при себе держу, — Катя выдержала паузу вместо тоста и выпила. — про школу, отца, коммуналку. Знаешь, неприятно вскрывать себя при том, кто на это ничего не ответит. — Знаю, — Лина кивнула и отодвинула от себя свою опустевшую рюмку. — Вот молчать с ним — балдеж, — Катя прикрыла глаза. — как бы тут грех жаловаться. Я читала где-то, что, если рядом с человеком постоянно хочется спать, это хороший знак. Но хорошо это, когда ты ему доверяешь, а не, когда с ним скучно. Лина рассмеялась. Она знала, подруга не обидится. Они нормализовали смех в любых обстоятельствах. — Но ты же ему доверяешь. — Я стала в этом сомневаться, — прошептала Катя и нагнулась ближе к столу. Ей правда было стыдно признаться в этом. — как мне доверять человеку, которого я почти не знаю? Имя, должность, адрес. Всё. Я на «Почту России» похожа? — А раньше тебя это не напрягло? — Лина посерьёзнела. — Ночуешь у него, с начальником знакомишься. Насколько это ебанутый план действий, если даже про шахматы не знаешь ничего? Катя побледнела. Здорового румянца у неё, конечно, никогда и не было, но подобная белизна даже бочку унитаза не снится. Волосы на таком фоне практически вспыхнули. — Я пизданутая наглухо и ты это знаешь. — Догадываюсь, — кивнула Лина. — то есть тебя прям зашибись было, да? Обнимашки, целовашки, спать есть с кем. Твой типаж Большого Маки должен был остаться в третьем классе. — Не дави. — Я не давлю, я слойку с черникой купила. Рожу мне не корчи, я тебе сейчас погрею, надо поесть. А то не только мозг откажет, но и все остальное. От мысли о еде у Кати скрутило живот. Ликёр в желудке ощущался, как жидкость для снятия лака. Лина принялась потрошить пакет из пекарни. — Меня же действительно почти всё устраивает, — буркнула Катя. — меня никто ещё так бережно за руку не держал. — Ну да, ну да, пошла я нахуй. — Ты поняла о чем я. Ты всех моих бывших помнишь: то торчок, то задрот, то какая-то мразь со склонностью к зоофилии. Знаешь, на их фоне чувак, который молча гладит меня по головке — настоящий подарок. — Как мало надо для счастья, — Лина пожала плечами. — я бы сказала, что его скрытность — признак несерьезных намерений, но после того, как Игорь разобрал нам балкон за спасибо, я думала, что он на тебе женится. — Не вспоминай, я снова чувствую себя неблагодарной гнидой. Мужик мне и по дому помог, и соседа посадил злоебучего, считай, весь подъезд спас, а я ною, что он молчит. — Имеешь право. — Не имею. Никакого. То, что я болтаю постоянно ещё не значит, что и другим обязательно надо так же. — Ты пытаешься оправдать его. — Даже не скрываю. Я его люблю. Окажется, что он своими руками ребенка удавил, я просто попрошу так больше не делать. — То есть ты готова узнать, что он скрывает двойное убийство, пару поджогов и корзинку утопленных в луже котят? — Про котят лишнее. Лина положила подруге под нос ароматную теплую слойку и пододвинула говëный чай в кружке с медведями. Катя скривилась, но подруга смотрела строго. — То есть, ты устроила скандал и сбежала? — спросила Лина, хотя ответ заранее знала. Катя не любит скандалы и обычно делает проще. Посылает дело нахуй прямым текстом и игнорирует любые попытки снова поднять это говно со дна. Иногда гаденько шутит и приклеивает стикеры с письками на холодильник. — Просто ушла, — она оторвала кусочек теста. — молча. Я на кухне была, он что-то в шкафу искал. Спросила откуда у него орешница, ну такая, для печенек. Он опять не ответил. А я взяла и уехала. — Мощно, — Лина вздохнула. — но справедливо. — Как думаешь, откуда у него орешница? — Да ебëт меня его орешница. Ты мне скажи, что дальше делать будешь? Ты ушла, дальше что? Телефон он не обрывает, забил, думаешь? — Черт его знает, — сказала Катя небрежно, но Лина достаточно знала её, чтобы услышать сильное разочарование. — надо с этим вопросом ночку переспать. — Хоть с кем-то, — улыбнулась подруга. Она все же сжалилась над больным на голову человеком и стала помогать Кате съесть эту (как и любую другую) ненавистную ей булку. Как и бывает в подобном женском обществе, вечер закончили «Капитаном Залупой». Разошлись по комнатам, очень спать хотелось. Не тут-то было. Стоило Кате сменить социально приемлемый наряд на драную футболку «Ходячих мертвецов» и треники ещё с восьмого класса, в коридоре громко зазвенел домофон. Лина сняла трубку и как-то странно положила её обратно. Обычно она спрашивала, кто звонит и по какому поводу, а тут даже слова ни сказала. Вместо того толкнула дверь в чужую комнату. — Гром, — она кивнула в сторону. — Нихера себе, он это сам сказал? — Катя накинула что-то на плечи, чтобы выглядеть хоть немного приличнее. Приличнее не получилось, поскольку кроме леопардового шарфа на спинке стула (в кои-то веке!) ничего не висело. Лина следила за пролëтом в глазок. Как только что-то изменилось, она отпрыгнула и замерла. Звонок. Жестом она запретила Кате подходить ближе и стала на пальцах считать до десяти. Только потом решила прикоснуться к дверной ручке. Игорь бросил на порог несколько пакетов, их, собственно, девочки заметили раньше, чем его самого. Какие-то вещи в драном целлофане, таких магазинов уже нет, какие пакеты Гром припëр. Потом вошёл сам, прижимая к себе плетеную корзину, тоже чем-то набитую. На плече чехол с гитарой. — Салют, — первой он кивнул Лине. Лина прихуела, но поздоровалась. Потом Игорь посмотрел на Катю. — Ставь чай, сейчас рассказывать буду, — он стал снимать ботинки, наступая пятками на задники. — и это, окно откройте, душно у вас. — Сейчас ещё хуже будет, — тихо хмыкнула Лина, уходя на кухню вместо подруги. — Что рассказывать? — спросила Катя. — Всë, — Игорь оставил корзину на обувнице, туда же гитару. Он подошёл к Кате, беря её лицо обеими руками, чуть пригнулся и поцеловал. Ничего, в целом, нового, Игорь часто целовал её, но здесь… Что-то типа извинений или вроде того. Возможно, просто хотелось так думать. Гром быстро погладил её по голове и схватился за пакеты. — Здесь тетрадки, журналы и шмотки, — он бросил их на полу кухни. — отцовское в зелёном. В корзине грамоты за шахматы, альбом и по мелочи барахло какое-то. Гитара тоже отцовская. Катя наблюдала как Гром перетаскивает вещи. Она его настолько активным видела только на задержании. Будничный Игорь напряженный, но неспешный, как большая усатая черепаха. — Сахар? — Лина опасливо переставила свой зелёный китайский сервиз повыше, чтобы Гром его не истребил. — Не люблю сахар, есть варенье? Катя села на диванчик. У Игоря был целый таз пустых банок на кухне и ещё ящик в кладовке, но она это списывала на стратегические запасы Прокопенко. Лина пошуршала по шкафчикам и нашла старенький джем с липкой крышкой. Гром кивнул. Он вытряхнул на стол полароидные снимки и разложил в странном порядке. — До смерти отца, — пояснил Игорь, обводя рукой приличную кучу снимков. — тут после. Не ахти, знаю, но там у дяди Феди ещё лежит что-то, я привезу. — Будь так любезен, — Лина протянула ему чай и забралась к подруге на диван. Гром положил на стол несколько блокнотиков. Лицо у него при этом было такое, какое Катя не видела никогда. Что-то между стыдом и скорбью. Она коснулась его плеча, заставляя стопануть. — Сядь спокойно. Сядь. И Игорь подчинился. Сердце у него билось как-то совсем страшно. Глаза беспокойные. — Что это за досье? — Катя только положила на его грудь свою руку, как Гром стал совсем плох. Голова его безвольно мотнулась и лбом прислонилась к чужому плечу. Катя даже сквозь шарф и футболку почувствовала его жар. Она поцеловала влажный затылок, взъерошив на нём волосы. — Подумал, что поможет. — С чем поможет? — С тобой. Лина бросила взгляд на фотографии. Конечно, дико хотелось послушать историю жизни Грома из первых уст, но сейчас на этой кухне третьего места не было. Она легонько чмокнула подругу в лоб, молча говоря: «Пока, спокойной ночи» и поспешила к себе. Надо ещё маме позвонить, реферат доделать… Попытаться стереть из памяти снимок крошечного Грома на ослике. Игорь совсем расслабился и грохнулся к Кате на колени. Она его гладила, всегда так делала. В новинку было то, что Гром наконец-то заговорил. Кухня вдруг стала ещё меньше и теплее. Верхний свет включали редко, обитатели этой квартиры слепли от белых ламп и предпочитали включать вечерами только вытяжку. Пахло чаем и апельсиновым джемом. Теплился за окнами рассвет. -… Отца бывший товарищ застрелил. Мне было двенадцать. На моих глазах все случилось, а я ничего сделать не мог. Стоял там, плакал, как ребёнок… — Ты и был ребенком, — Катя наклонилась, чтобы поцеловать его в висок. — не смей винить себя, пистолет был не в твоих руках. — А пуля в моих. Решающая пуля. — Ага. А еще ты мог сам прыгнуть под выстрел, убить этого уëбка одним взглядом и по пути спасти принцессу. Игорь, ты слишком переоцениваешь своё влияние на смерть отца. Он молча поймал её руку и прислонил к губам. Потом задумался. Выбирал про что еще рассказывать, если эту тему они до кровавых соплей распатронили и попытались закрыть. — А орешница-то у тебя откуда? — Катя улыбнулась. — Тётя Лена зачем-то привезла. А чего, умеешь орешки готовить? — Очень мало, Игорь, вещей, которые я делать не умею. Пока что вспоминаю только велосипед и скакалку. — И шахматы, — напомнил Гром. — но я тебя научу. Или дядь Федю попрошу, это он меня всему учил. — А ты мне оставишь какую-нибудь свою фотографию? — Оставлю. — Спасибо. Не хочу забывать, что ты был маленьким и лохматым. Игорь замурчал практически, когда гладить его стали уже по плечу и спине. Больные места. Катя знала, но этого жука ведь особо не расколешь. — Ну, про отца и шахматы я поняла. Почему ты в принципе со мной в молчанку играл, морда наглая? Он перевернулся на спину, лишаясь кошачьих почесываний между лопатками. Говорить так было проще. Да и наглую морду видно. Не сильно в плюс, потому что кончик носа и скулы тронуло розовым. — А чего тебя грузить лишний раз? Жизнь у меня скучная, сам не знаю что мне не нравится, на что аллергия. А детства почти и не было. — Ну и ты, дурак, затихарился? — Затирахрился, — Гром кивнул. На лоб ему легла теплая рука. — я вообще больше слушать люблю, чем говорить. Память хорошая, с соображалкой туго. — Поэтому ты два месяца вёл себя, как невыносимая козлина. — Это был вопрос? — Это был пиздец. Гром, ещё хоть раз подобное себе позволишь, фотографиями не отделаешься, — она наклонилась к его лицу, волосы кинулись его груди. — мне нравятся твой голос. Чем больше я его слышу, тем добрее становлюсь. Я орешки тебе сделаю, если ты будешь сидеть со мной на кухне и рассказывать о Брюсе Ли и работе. И радио в ремонт отнеси, я сломала. Случайно. Игорь улыбнулся. Катя чуть не заплакала. Эта ворчливая усатая туча умела быть солнцем. Ночью он рассказывал про граффити и любимые мультики. Потом разобрал диван в комнате Кати и уже там, укладываясь, признался, что терпеть не может Уму Турман. Как группа — ничего так, актриса — так себе. Катя пошутила, что лучше бы он и дальше молчал. А потом наконец-то заснули. Перед завтраком Лина жаловалась, что от пакетов пахнет старостью. — А вы точно помирились? — спросила она, вытаскивая из холодильника то, из чего можно сложить пародию на сытный завтрак. — Точно, — Катя поднырнула, чтобы её обнять. — Что-то я не слышала звуки жаркого примирения. — А у нас в квартире порнуха только платная. — А нихуя, я бесплатно смотрю, ты сайты не знаешь. Нашлись остатки гречи, наггетсы, сыр и много зелени. Решили залить яйцом и поджарить. Лина настояла добавить помидоры и прованские травы. Кате было с высокой колокольни поебать, она завтрак презирала и все попытки себя накормить отбивала кружкой «Big dick club» с невкусным сладким кофе. Игорь проснулся уже, когда Лина пыталась реанимировать пару дней как засохший кусок хлеба. Увидев его, она красноречиво толкнула корочку силиконовой лопаткой, и Гром сожрал кусок за три укуса. — Хорошо, что есть мужик в доме, — хмыкнула Лина. — А ты второго заведи, — Катя пододвинулась, чтобы товарищ полицай мог разместиться за столом. — мужики, они, ведь, как морские свинки, им по одному жить тяжеловато, болеют. — Не надо мне мужика, я мужиков не люблю, — Игорь её наоборот к себе пододвинул. — А мне надо, я болею, — отмахнулась Лина. — на гитаре меня, кстати, будешь учить играть, залетный. День выдался ленивый. Сычи двести четвёртой квартиры слушали подкаст про советского маньяка, лениво попивали чай и кофе, а Игорь даже матерной частушке в тему научил. В копилочку прежних. Оперативно его подрядили протирать плафоны и варить сгущенку. Очень хорошо, что у тупых ссор такие приятные примирения.