Твой остывший след

Следующий день выдался на редкость светлым для обычно серого пасмурного февраля. В бледной голубизне висели продолговатые отдельные тучки, как будто кто-то наобум ткнул измазанной в грязно-серой краске кисточкой в полотнище небосклона. Солнце лишь угадывалось расплывшейся за самым крупным облаком желтоватой кляксой, но сугробы всё равно умудрялись блестеть в его рассеянных лучах. Где-то в ветвях одного из скрюченных от холода деревьев каркал ворон. Меж стволов петляла узенькая вытоптанная тропинка. По её сторонам угрюмо темнели чуть присыпанные снегом каменные надгробия, запертые внутри железных оградок. В этом году годовщина смерти Итачи выпала на воскресенье. Однако его младший брат, который стоял возле чёрной гранитной плиты, на этот раз даже не заметил очевидной ассоциации с возрождением из мёртвых. Хотя ещё предыдущим вечером он, взбудораженный чередой, казалось бы, неслучайных совпадений, точно бы её разглядел. Теперь же Саске, приехавшего с родителями на могилу брата, вновь пробирала невыносимая, безнадёжная тоска, когда он смотрел на унылый кусок камня перед собой: торча из снега мрачным барьером между жизнью и смертью, тот безжалостно перечёркивал все жалкие потуги разглядеть проблески света в конце тоннеля. Холодная безразличная плита, чернея в квадрате могильного участка, одним своим видом говорила: «Оставь надежду, всяк сюда входящий», и Саске поневоле поддавался её давящему своей безысходностью унынию. Его вчерашняя горячечная оживлённость улетучилась ещё до поездки на кладбище, в тот момент, когда он распахнул глаза утром и обнаружил стихийно разбросанные по кровати открытки, беспорядочные кривые цифры на зверски вырванном клетчатом листе и включенный, мерно гудящий ноутбук с потухшим экраном. Как слетевший с катушек учёный, он весь прошлый вечер выдвигал новые и новые гипотезы, пока не заснул прямо в одежде на неразобранной кровати. Теперь его мозг, разложив по полочкам ворох свалившийся на него информации и эмоций, протрезвел, и Саске смог, наконец, здраво посмотреть на всю ситуацию в целом и критически оценить результаты своих полуночных безумств. Да, факт того, что он нашёл какие-то открытки в маминой шкатулке, безусловно, был. Однако, тщательнее обдумав за завтраком свою созданную воспалённым сознанием бредовую теорию о том, что открытки мог посылать ему непонятно как выживший брат, а мать нарочно прятала их от него, Саске пришёл к выводу, что всё это напоминает сюжет какой-то сопливой мелодрамы. Это было то же самое, что строить догадки на тему того, например, что Итачи в порыве сумасбродного геройства добровольно отдал ему своё сердце для пересадки, сберегая семью от разорения на чужой трансплантат и выбирая благородную, достойную Оскара смерть. Они с братом когда-то смотрели парочку фильмов с подобным сюжетом, и Саске всегда поражало, как сценаристы в угоду интриге упорно игнорируют такие, казалось бы, сущие мелочи, как вероятность банального несовпадения групп крови у героев или ряд других препятствующих факторов, от которых напрямую зависел бы исход подобной операции. Кроме того, Микото, если хотела скрыть эти улики, не сделала бы такую глупость, пряча от сына открытки в незапертой шкатулке на своём туалетном столике, да ещё и рядом с разыскиваемым им геймпадом. В тех же мелодрамах такие послания чаще всего немедленно сжигались матерями в каминах, и это было логично. К тому же, в этих открытках и текста-то не было, ни единой строчки, так что версия с «любовными письмами» уж тем более отпадала. Да и будь Итачи жив, зачем родителям вообще понадобилось бы скрывать это от него? Оставалось ещё, конечно, несовпадение временных отрезков в случае с панорамой Статуи Свободы. Но разве отец не мог банально обобщить свой рассказ, не вдаваясь в подробности? В конце концов, прошло уже больше 20 лет: какой человек средне-преклонного возраста сможет сходу вспомнить, в какой именно момент кончились его студенческие годы? А что до Итачи, то многие люди выбирают путешествия со своими детьми или отдают их родственникам, чтобы спокойно провести отпуск, так что в этом тоже не было ничего такого уж странного. И всё же Саске какое-то время думал вновь пойти к родителям за объяснениями, но потом представил, каким взглядом его пронзит отец и как страдальчески закроет лицо руками мать, и отринул эту идею. Так недолго и в психиатрическую клинику угодить, по наводке собственных родителей. А с него мозгоправов уже хватило. Так что он, не сказав ни слова, после завтрака отдал фотокарточки в руки Микото под одобрительным взглядом отца. Теперь, кутаясь в пуховик, Саске вглядывался в буквы и цифры, выгравированные на надгробии, и всё сильнее убеждался в том, что действительно начал постепенно сходить с ума, гоняясь за призраками. Не только в переносном, но и в прямом смысле, так как Микото всё же сжалилась и не стала вновь лишать его джойстика. Тайны, загадки, домыслы – всё это было не более чем худосочным, не сдобренным доказательствами плодом его фантазии, и уж больно напоминало пресловутые масонские теории заговоров. Достоверно сейчас Саске было известно лишь одно: в нескольких метрах под его ногами, в толще мёрзлой земли лежал гроб с останками тела, умерщвлённого два года назад фанатиком, который теперь уже сидел за решёткой. Итачи стал его последней жертвой, после чего Фугаку, рискуя своим положением, поднял все связи, поставил на уши все полицейские участки города и даже вышестоящее руководство, чтобы поймать маньяка. Он едва не лишился должности, сцепившись с адвокатом в суде, и преступник, благодаря его усилиям, понёс самое суровое наказание – пожизненное заключение в изоляторе. Более того, полгода отец с бараньим упорством добивался того, чтобы этого палача казнили на электрическом стуле, но ему отказали: такая крайняя мера не была предусмотрена уголовным кодексом. Фугаку сделал всё, чтобы его сын был отмщён по всей справедливости закона, и полностью выполнил свой долг как полицейского, так и отца. А что Саске? Саске лишь метался по заколдованному кругу, как умалишённый, опять водрузив на нос очки, отражающие только то, что ему хотелось видеть. Как тогда, в больнице, когда он не хотел замечать слёз матери и бурной деятельности отца, так и сейчас он упорно игнорировал могильный камень перед собой. Учиха где-то слышал о существовании философского закона о том, что самое простое объяснение, как правило, и является самым верным. Его брата жестоко убили, когда он тёмным февральским вечером по безлюдным закоулкам шёл к автобусной остановке, потом его тело опознали, провели судмедэкспертизу, начали расследование, сопоставили факты и так же, как в случае с другими жертвами ритуальных обрядов, вышли на того же серийника, что уже несколько месяцев орудовал в городе. Стандартная следственная процедура – куда уж было проще? И только он отказывался признать, что подобные трагичные случаи – не такая уж и редкость и, по теории вероятности, могут произойти с каждым. Людей сбивают машины на дорогах, они сами попадают в аварии, умирают от хронических болезней, становятся жертвами стихийных бедствий и собственной забывчивости, когда не выключают в квартире газ, их грабят, насилуют и даже убивают другие такие же люди. Это жизнь, и в ней случается всякое дерьмо. Ему ли об этом не знать: он сам ещё недавно был на грани жизни и смерти, лёжа на операционном столе под общим наркозом с распоротой грудью, но ему, в отличие от брата, улыбнулась удача, и он выжил. А Итачи нет. Дерьмо случается. И через него нужно было уметь перешагивать. Только вот Саске увяз в нём слишком глубоко. В какой-то момент он понял, что никогда не сможет справиться со всем этим жизненным хаосом, если Итачи не будет рядом. Он не привык без его нерушимой опоры, без его абсолютной уверенности, без его ободряющих слов, без него самого. Только он мог лишь одним своим тёплым взглядом поселить в душе такой покой, что ничего больше не оставалось: ни тревог, ни беспокойств, ни страхов. С ним одним Саске чувствовал себя в безопасности в этом полном ужасов и боли мире, за него одного он цеплялся, как за спасительный трос, – только бы не упустить, иначе унесёт в бушующее море. Он никогда не думал, что эта прочная верёвка так резко оборвётся.

***

— Саске, ты уже принял антиагреганты? — Угу. — А гимнастику утреннюю сделал? — Ага. — Почему я не видел? — Наверное, потому что ты ещё дрых, — раздражённо буркнул Саске, неохотно отрываясь от созерцания узоров на голубой стене. — Неправда. Я проснулся вместе с родителями, а они уже давно на работе. И, кстати, твои таблетки лежали нетронутыми на кухне, — брат подошёл к кровати, высыпал на письменный стол рядом с ней горсть капсул, со стуком поставил стакан воды и встал над лежащим к нему спиной Саске, скрестив руки на груди. — Встань и выпей. — Давай попозже… — Встань. И выпей. — Итачи, ну чего ты ко мне пристал? — взмолился младший Учиха, недовольно поворачивая голову к брату. — Что тебе от меня надо? — Мне надо, чтобы ты выпил свои лекарства и сделал комплекс упражнений согласно предписанию врача, — не поведя бровью, ответствовал тот. — Я жду. Саске глубоко вздохнул и, перевернувшись, сел на кровати с кислой миной, потирая глаза. Его безразличный взгляд, скользнув по фигуре брата, упал на уже набивший ему оскомину привычный утренний набор лекарств. Подросток поморщился. — Зачем мне их пить, если они не помогают? — хмуро задал он риторический вопрос куда-то в пространство. — И ещё эта дурацкая зарядка каждый день, как будто она что-то изменит… Как же мне всё это надоело… — Саске, мне тебе эти таблетки в рот силой запихнуть? Я ведь могу, — проигнорировав его жалобы, прохладно предостерёг Итачи. — Не тяни время, через два часа нам нужно быть в процедурной. А тебе ещё завтракать. — Я не хочу никуда ехать, — апатично пробормотал Саске. — Я устал. Итачи вздохнул, расцепил руки и присел на кровать рядом с младшим братом, угрюмо рассматривающим свои пальцы на ногах. В комнате пахло опавшими листьями уже далеко не ранней, но всё ещё по-летнему тёплой осени, на потолке плясали солнечные зайчики, отражённые от воды в стакане. В воздухе летали подсвеченные желтоватые пылинки. — Знаешь притчу о двух лягушках и горшке с молоком? — прервал молчание старший Учиха. — Хм-пф, — скептически фыркнул Саске, — это когда одна из них сдалась и утонула, а другая барахталась, сбила масло, или что там, и выпрыгнула? Бред, лягушка бы с этим не справилась. — Ты прав, — согласился Итачи, — пожалуй, одной ей было бы тяжеловато. А что, если бы вторая лягушка тоже осталась в живых? Саске нахмурился, не улавливая посыл, и вопросительно посмотрел на брата. — Что, если бы в горшке осталось две лягушки, которые договорились бы между собой и помогали друг другу? Вместе у них было бы больше шансов сделать всю работу и выбраться, как думаешь? — старший Учиха скосил тёмные лучистые глаза на младшего и не спеша поднялся на ноги. Саске в гробовой тишине наблюдал за тем, как Итачи с каменным выражением лица вышел на освещённую круглым солнечным пятном середину комнаты, будто одинокий актёр на сцену, и с усердием закрутил головой из стороны в сторону, затем описал корпусом несколько дуг, после чего наклонился и дотронулся ладонями до ступней, а потом и вовсе упал руками на пол и начал отжиматься. — Что ты делаешь? — недоумённо спросил сидящий на кровати Саске, которого неожиданно позабавило это странное представление. — Утреннюю гимнастику за нас обоих, — отрывисто прохрипел Итачи. — Не хочешь присоединиться?

***

Поздний ноябрь срывал с деревьев листы, кружа их в диком танце из дождя и ветра. Саске лежал на краю кровати, сжавшись в зябкий комок, и, подложив под голову локоть, смотрел в непроглядную темноту своей комнаты. Было уже около трёх ночи, а он так и не сомкнул глаз. У письменного стола бесформенной чернильной кляксой расплылся сползший на пол школьный рюкзак. Саске всегда собирал его с вечера, но не в этот раз: теперь какое-то время тот так и будет валяться без дела в опустевшей комнате. Прошлым вечером вместо учебников в школу младший Учиха паковал вещи в больницу: немного поношенный спортивный костюм, резиновые шлёпки, носки, полотенце, зубная щётка, – всё это тонуло в пузатой сумке, которую мать достала из шкафа. Туда же она с утра, прежде чем убежать на работу, положит прозрачную папку с его анамнезом и паспорт. Набитая до отказа, сумка, как суровый стражник у ворот, ждала своего часа на самом видном месте у двери – главное, не забыть, а ещё лучше, не споткнуться. Наконец, устав ждать, Саске поднялся с жёсткого матраса и босиком, на цыпочках, прокрался мимо внушительного охранника в коридор. Из щёлки чуть приоткрытой двери комнаты Итачи лился бледный свет. Подросток немного постоял в нерешительности, а потом всё же тронул ручку и прошмыгнул внутрь, стараясь не издать ни звука. Старший брат сидел на кровати, поджав под себя ноги, и сосредоточенно смотрел в экран включенного ноутбука перед собой. На его серьёзном лице, освещённом холодным отсветом, виднелся отпечаток тяжких раздумий, под утомлёнными глазами залегли глубокие тени. Рядом на прикроватной тумбочке стояла полупустая кружка с кофе – Саске угадал это по пряному терпкому аромату, струящемуся по комнате. — Ты так и не пришёл, — шёпотом нарушил тишину Саске, подходя ближе и останавливаясь в метре от кровати. Кофейный запах ударил в ноздри ещё сильнее. Встрепенувшись, Итачи поднял голову и, казалось, только теперь заметил посетителя. — А, это ты, Саске, — рассеянно произнёс он и вновь уставился в ноутбук. Его пальцы быстро заскользили по тачпаду, глаза забегали по невидимым за крышкой ноутбука строчкам на экране. — Мне нужно кое-что изучить. Я не хотел мешать тебе спать. Саске, переминаясь с ноги на ногу на холодном паркете, какое-то время молча наблюдал за братом, переводя взгляд с его очерченного тусклым контуром профиля на лежащий перед ним ноутбук. — Не стой босиком на полу, — быстро глянув на него поверх монитора, сделал замечание Итачи.— Иди обратно, я скоро приду. Не отвлекаясь от выведенной на экране информации, старший Учиха потянулся рукой к тумбочке и, вслепую нашарив ручку кружки, поднёс её к губам и сделал глоток. — Скоро – это когда? — едко поинтересовался Саске. — Уже три ночи. Ты же знаешь, я без тебя не засну. — Сейчас, Саске… — пробормотал Итачи, отставляя кружку и стуча пальцами по клавиатуре. На мгновение оторвавшись, он снова окинул взглядом стоящего столбом посреди комнаты младшего брата. — Сказал же тебе, простудишься, — сокрушённо вздохнул он, а затем подвинулся, откинул край пододеяльника и похлопал одной рукой по простыне. Саске тут же сорвался с места и нырнул под тёплое одеяло. Укутавшись в него, как гусеница в кокон, он положил подбородок на плечо сидевшего по-турецки Итачи и заглянул в экран, успевая заметить абзацы мудрёных формулировок и положений какого-то юридического документа. Старший искоса взглянул на него и быстрым нажатием тачпада закрыл вкладку, а потом и вовсе захлопнул крышку ноутбука и, свесившись с кровати, поставил его на пол. — Что ты смотрел? — полюбопытствовал Саске. — По учёбе, — коротко объяснил Итачи, накрываясь одеялом. Младший сразу прильнул к нему, и тот обнял его рукой, притягивая ближе. — Ну что, согрелся? — Ага, так лучше, — глухо пробормотал Саске, утыкаясь ледяным носом в горячую шею и прижимаясь лбом к мягкой гладкой щеке. От Итачи веяло душистыми кофейными зёрнами, всеобъемлющим бесконечным умиротворением и обволакивающей всё тело теплотой. Он скорее почувствовал, чем увидел улыбку брата, и, ощущая ритм его размеренного дыхания, неосознанно приспособил к нему своё собственное. Несколько минут они просто лежали, так и дыша в унисон: Саске – спрятавшись от всех напастей мира в тепле чужой шеи, Итачи – прижав его к себе и зарывшись лицом в непослушные торчащие волосы. — Жаль, фильм сегодня не посмотрели, — неожиданно обречённо выдохнул младший Учиха в плечо брата и вдруг после паузы мрачно добавил: — в последний раз… — Почему в последний? — дёрнулся Итачи и резко повернул к нему голову, так что Саске пришлось приподнять подбородок с его ключицы. — Потому что завтра меня кладут в больницу на обследование, — встречаясь глазами с братом, ровно произнёс Учиха. — Это я знаю, — не отрывая от него взгляда, подтвердил Итачи. Его глаза казались в темноте огромными чёрными лунами. — Но с чего ты взял, что мы больше ничего не посмотрим? — Ну потому что даже мой лечащий врач не может сказать, насколько всё это затянется, — терпеливо начал объяснять Саске, недоумевая, как брат не может понять, и не замечая, что его голос срывается. — Да, мне на какое-то время стало лучше, но теперь они говорят, что процедуры и таблетки, выписанные прежде, уже не помогают и надо подобрать другое лечение, а может быть даже придётся делать... — он запнулся, — …операцию. А для всего этого нужно наблюдение врачей в больнице. И я не знаю, когда мы теперь увидимся, часы посещений же в дневное время: родители работают, а тебе надо быть в институте. Ты ведь столько пропустил в последнее время, таскаясь со мной по врачам, так что, может, встретимся на выходных и… — Саске, я давно уже перевёлся на заочное, — хмыкнул старший брат, обрывая его сбивчивую речь. — Или ты думал, я всё это время пропускал пары, чтобы отвозить тебя на терапию? И зачем ты мне всё это рассказываешь? Я только сегодня перечитывал твою медкарту и говорил с кардиологом. — Я не знаю, Итачи, я не знаю, — вдруг сдавленно прошептал Саске, опустив глаза и свернувшись калачиком в его объятиях. — Я уже ничего не знаю. Наверное, мне просто почему-то очень страшно. Стало тихо, и в воцарившемся безмолвии было слышно только, как по оконному стеклу настойчиво барабанит угрюмый осенний дождь да порывисто свистит ветер, бросая из стороны в сторону последние оставшиеся на ветвях деревьев листья. — Представь себе, Саске, мне тоже страшно, — доверительно понизив голос, неожиданно признался Итачи. Младший поражённо посмотрел на него и удивился ещё больше, когда в темноте различил слабую улыбку на его губах. — Страшно, на самом деле, всем. Но только некоторые позволяют страху подчинить себя и утянуть на дно, а другие переступают через него и делают то, что должны. Мне страшно за тебя, поэтому я буду каждый день тебя навещать и мы, как и прежде, будем смотреть фильмы, пока тебя не выпишут. Родителям страшно за тебя, поэтому они в это время будут работать. Тебе тоже страшно, и это понятно – неизвестность пугает, но ведь, как в том старом советском мультфильме, лучше уж бояться с кем-то, чем одному, правда? — тихо рассмеялся Итачи и, отвернув голову в сторону окна, заметил: — Смотри, вон, как на улице полило. И ветер завывает, настоящий ураган, сейчас крышу сорвёт, — старший Учиха вдруг приподнялся, опершись на локоть, вплотную приблизил к младшему лицо и, сделав страшные глаза, скорчил гримасу. — У-у-у, страшно? Саске вместо ответа поднял руку и коснулся его длинных волос, перебирая в пальцах свесившиеся пряди, потом дотронулся до выразительной точёной скулы. Итачи, поймав его ладонь, накрыл её своей и потёрся о неё щекой, выжидающе глядя ему в глаза. — С тобой – нет, — наконец отрицательно помотал головой Саске, решительно перечёркивая неудачную попытку себя напугать, и серьёзно добавил: — С тобой мне вообще ничего не страшно. Только не оставляй меня бояться одного, ладно? — Если бы я мог, — неопределённо проговорил Итачи, мягко прикоснувшись губами к кисти его руки. Не отпуская его ладонь, он опустился обратно на подушку и привлёк его к себе. — Иди сюда, котёнок по имени Гав.

***

Саске машинально дотронулся шершавой перчаткой до своих губ, на которых вместо согревающих поцелуев застывал ледяной отпечаток мороза февральского дня. Догадывались ли родители? Теперь это было уже неважно. Важно было лишь то, что брата с ним больше не было, а он до сих пор так и не понял, сможет ли когда-нибудь это пережить. Фугаку рядом негромко кашлянул, недвусмысленно давая понять, что они простояли на морозе достаточное количество времени, и подросток, последний раз взглянув на могильный камень, вслед за отцом вышел за присыпанную снегом оградку. — До следующего февраля, Итачи, — прошептал себе под нос Саске, выдохнув в искрящийся снежинками воздух облачко пара, и, отвернувшись, пошёл прочь по вытоптанной тропинке за быстро шагающим к стоянке Фугаку. Позади себя он услышал скрип низенькой железной калитки – Микото закрыла её за собой, последней покидая квадратный участок. Проходя мимо рядов чужих могил, Саске ещё раз обернулся было на чернеющий гранитный прямоугольник – ему не хватило тех десяти минут, что они провели у надгробия Итачи, но мать, идущая за ним следом, мягко подтолкнула его вперёд. — Не отставай от отца, Саске, — поторопила она сына. — Мы вернёмся сюда через год. Пока они отдавали дань памяти усопшему, на кладбище неожиданно стало оживлённее: у небольшой церквушки в центре громоздился недавно приехавший чёрный катафалк, поодаль стояло ещё несколько автомобилей. Люди, выбравшиеся на мороз, сбились в небольшие группки и негромко переговаривались, некоторые из них тёрли замёрзшие руки, тщетно пытаясь согреться. Семья Учих прошла мимо этого сборища друзей и родственников, приехавших на чьи-то похороны. Те проводили их хмурым неприветливым взглядом, явно завидуя тому, что кто-то уже уезжает, в то время как им ещё ждать на холоде, пока опустят в свежевырытую могилу покойника. — Фух, наконец-то тепло, — не скрывая своего облегчения, выдохнул Фугаку, хлопнув дверью машины. — Ну и денёк, я ног своих не чувствую. — Да, сегодня очень холодно, — поёжилась Микото, усаживаясь вместе с сыном на заднее сиденье. Она сняла перчатки, засунула их в карман зимнего пуховика, и вдруг на её лице отразилось беспокойство. Женщина нахмурилась и, усиленно шаря замёрзшими пальцами теперь уже в обоих карманах, немного нервно обратилась к мужу: — Дорогой, я случайно не отдавала тебе ключи от квартиры? — Нет. Ты же сама настояла на том, чтобы они были у тебя, — раздражённо ответил с водительского сидения Фугаку. — И куда они могли запропаститься… — растерянно бормотала его жена, ещё раз тщательно проверяя все карманы. — Наверное, они выпали, когда я доставала перчатки,— наконец, виновато призналась Микото, беспомощно обводя глазами всех присутствующих. Несколько секунд висела тишина. Саске, прислонившийся к боковому окну лбом и тоскливо смотревший на шахматную доску унылых надгробий кладбища, оторвался от стекла и безразлично взглянул на мать. Фугаку шумно вздохнул и завёл машину, сердито щёлкнув ключом зажигания в замке. — Ты можешь примерно сказать, где это случилось? — он повернул голову к заднему сиденью и неодобрительно покосился на женщину. — Скорее всего, когда мы стояли на могиле Итачи… — дрожащим голосом предположила Микото и потом немного увереннее кивнула головой: — Да, кажется, там я их и надевала. Фугаку снова издал тяжёлый протяжный вздох и, поджав губы, отвернулся. — Вот мне теперь опять на мороз по твоей милости выходить. А всё из-за твоей рассеянности! — начал он отчитывать жену, барабаня пальцами по кожаной отделке руля. — Ладно уж, всё равно машине нужно какое-то время прогреться… Но всё-таки, скажи мне, ну как ты могла не заметить? Лучше бы ты мне отдала эти ключи. — Честное слово, я не знаю, как так получилось, я… Они просто вывалились из кармана вместе с перчатками… — начала оправдываться Микото, а потом с досадой вымолвила в спину мужа: — Если ты не хочешь идти, то давай я сама схожу поищу, или вон пусть Саске сходит. — Да перестаньте вы уже, наконец, препираться, — устало подал голос подросток, предварительно возведя глаза кверху и цокнув языком: ему надоело слушать бессмысленные разборки родителей, и он отчаянно нуждался сейчас в тишине. Он рывком открыл дверь машины и поставил ботинок в рыхлый снег. — Говоришь, мам, ты выронила их возле могилы Итачи? В какой-то степени Саске был даже рад, что у него появился шанс вернуться на кладбищенский участок и оставить мать с отцом выяснять отношения без своего присутствия. Несмотря на февральскую стужу, он хотел бы провести больше времени у надгробия брата: шанс повидаться с ним хоть так выпадал только раз в год, а родители постоянно пытались ещё сильнее сократить и без того малое время, что они проводили у засыпанного снегом бугристого холма. Саске неторопливо брёл по извивающейся меж чужих могил тропинке, глядя себе под ноги и останавливаясь, чтобы лучше рассмотреть сугробы по её краям: мать вполне могла выронить ключи и по дороге к машине. Когда до гранитного камня Итачи оставалось всего несколько участков, Саске услышал приглушённые голоса неподалёку и оторвал взгляд от грязноватой тропинки. На противоположном от участка брата квадрате кипела бурная работа: в разрытую мёрзлую землю спускали гроб, вокруг толпились люди, которых они с родителями видели, когда пятнадцатью минутами ранее покидали кладбище. Саске равнодушно посмотрел на это собрание и уже хотел было свернуть на ещё более узкую тропку, ведущую прямиком к могиле Итачи, когда от сборища вдруг отделился один человек и, кутаясь в длинное чёрное пальто, поспешно нагнал его. Он тронул перчаткой Учиху за плечо, так что тот обернулся. Абсолютно незнакомое ему лицо мужчины лет сорока. — Кажется, это ваше, — угрюмо бросил он сквозь плотный вязаный шарф и вручил Саске искомую связку ключей. — И вы ещё забыли там что-то, — он неопределённо махнул рукой в сторону надгробия Итачи и, более не задерживаясь, торопливо вернулся к толпе провожающих покойника в последний путь и слился с ней. Учиха посмотрел ему вслед, сжимая в руке ледяные ключи, ещё мокрые от снега, а потом повернулся к участку брата и, снова скрипнув железной калиткой, подошёл к чёрному могильному камню, на котором вместо шапки снега лежал теперь какой-то предмет. Саске удивлённо поднял брови и оторопело воззрился на маленький томик, невозмутимо покоящийся на надгробии. Он сделал шаг ближе, и потрёпанная книжечка оказалась в его руках. На обложке блёклыми красноватыми буквами красовалась надпись в готическом стиле: «Религиозные секты и обряды» Младший Учиха недоумённо оторвал взгляд от книги и, держа пальцами её ветхий корешок, растерянно посмотрел по сторонам. Торчащие из снега чёрные надгробия перемежались отдельно стоящими деревьями, такими же мрачными. Сбоку, через несколько участков, доносилось причитание священника, зачитывающего молитвы, и слышался мерный стук земли о гроб. Ещё немного, и люди, собравшиеся у края новой могилы, начнут расходиться. Саске посмотрел на снег под ногами: он был весь вытоптан им и родителями, и определить, приходил ли на могилу кто-то ещё после их ухода, было невозможно. Однако Учиха был уверен, что, когда они стояли здесь двадцать минут назад, этой книги на надгробии, конечно, и в помине не было. — Эй, Саске!! — неожиданно услышал он бас отца и обернулся на его громкий голос. Фугаку в распахнутой зимней куртке спешил к нему по тропинке, недовольно жестикулируя руками. Подросток быстро сунул томик во внутренний карман пуховика и, затворив за собой калитку братской могилы, зашагал ему навстречу. — Сколько тебя ждать можно?! — грозно спросил его запыхавшийся отец. — Нашёл? — Нашёл, — задумчиво произнёс Саске, передавая ему связку ключей, и двинулся мимо него обратно на стоянку, более не оглядываясь.