Твой остывший след

Едва переступив порог квартиры и сбросив с себя дутый скафандр зимней одежды, Саске поспешил в свою комнату, предварительно незаметно достав из пуховика обнаруженную им странную книгу. Он ни словом не обмолвился о своей находке родителям: внутреннее чутьё подсказывало ему, что будет лучше, если он ознакомится с этим непонятным сборником сам. Пока что у Саске не было идей, каким образом тот мог возникнуть на том месте, где он его обнаружил, но в нём крепла уверенность, что книга напрямую связана с убийством брата. Итачи убил фанатик-сектант – лежащая перед ним на письменном столе ветошь с пожелтевшими от времени страницами и отклеивающимся корешком была энциклопедией о ритуалах и обрядах. Тот, кто её оставил на надгробии брата, явно хотел что-то этим сказать – слишком уж невероятным было подобное совпадение. Заперев за собой дверь комнаты на ключ, Учиха придвинул к столу кресло на колёсиках, сел и, сдвинув в сторону стопку учебников и тетрадей, осторожно провёл ладонью по истёртой коричневой обложке книги. По его спине пробежал холодок, когда он ещё раз вчитался в мрачное название, одним своим видом заставляющее душу трепетать от нехорошего предчувствия. Подросток аккуратно открыл первую страницу с содержанием на одной стороне и небольшим пустым карманом для вкладышей на другой – значит, книга была из библиотеки. Саске была крайне неприятна тема религии и всяческих связанных с ней церемоний, в основном из-за того, что именно она стала причиной смерти брата. Неужели существуют на свете люди, думал он, столь слепо чему-то поклоняющиеся, что ради придуманных им самими идолов они уродуют не только свои судьбы, но и судьбы других? Как они могут считать, что имеют на такое право – забирать чужие жизни в жертву своим же извращённым, диким фантазиям, своим иллюзиям и голосам в голове? Перед глазами Учихи вновь и вновь вставала увиденная им когда-то фотография с изображённым на ней мёртвым лицом, сплошь измазанным грязью и кровью, в кругу багровеющих на снегу свеч, и, вспомнив её и на этот раз, он содрогнулся всем телом, до боли сжимая руки в кулаки. Бедный Итачи… Как долго этот изверг издевался над ним ради своего паршивого бога? Всё это время Саске ограждал себя от подобных мыслей, как только мог, чтобы окончательно не слететь с катушек. Поэтому он ни разу не видел репортажей с мест преступления и не читал подробностей серии этих ритуальных убийств – ему хватало беглого взгляда на материалы, которые по вечерам листал на кухне отец. Учиха помнил только, что это была какая-то древняя оккультная секта, зародившаяся ещё в средневековой Японии, чьи последователи были живы и по сей день, хоть и старались больше не высовываться на поверхность из своих нор. Ходили слухи, что они нарочно рассредоточились по миру, прячась в тенях, чтобы их было труднее отыскать, и продолжали совершать свои чудовищные обряды по одиночке ночами. Как же называлась религия этих сектантов… Что-то про культ и смерть на японском… Сейчас, когда он нашёл справочник с описаниями большинства религиозных сект, Саске внезапно срочно понадобилось вспомнить название этого чудовищного религиозного течения. Вцепившись пальцами в потрёпанные края книги, он нетерпеливо пробежался глазами по содержанию энциклопедии, отчаянно надеясь на то, что его подсознание сможет выцепить хоть что-то знакомое из напечатанных узким шрифтом букв. Внезапно его глаза широко распахнулись. Вот, похоже, это оно. «Культ Святого Джашина»…………… 78 стр. Джашин – должно быть, и есть бог смерти в Японии, решил для себя Саске, быстро перелистывая книгу на 78 страницу и стараясь при этом не порвать тонкие жёлтые страницы, испещрённые мелким бледным текстом. Он не ошибся: левую сторону открытого им разворота занимало изображение знакомого перевёрнутого равностороннего треугольника, вписанного в окружность. Под ним тесными колонками расположилось, очевидно, описание секты. Саске глубоко вздохнул, склонился ниже над энциклопедией и начал читать. Текста оказалось не так уж и много: он весь поместился на двух страницах одного разворота книги, хоть и разглядывать его нужно было буквально под лупой, настолько буквы были маленькими. В основном он содержал информацию об истории зарождения культа, о его первых последователях, а также о самом «кровавом боге Джашине, требующем ничего, кроме полного уничтожения и смерти». Символ перевёрнутого треугольника оказался восточной версией западной пентаграммы, используемой для привлечения загробных сил. Далее шло несколько абзацев о разнообразных ответвлениях от основного культа Джашинистов: со временем религиозное течение разбилось на несколько сект, чьи цели хоть и были схожи (жертвоприношения фигурировали везде), однако детали отличались. По-видимому, в связи с преследованием почитателей бога смерти властями, те постепенно рассеялись по разным континентам, и каждая группировка начала трактовать учение Джашина по-своему. В некоторых сектах позволялось убивать животных, в других, чтобы удовлетворить жажду крови божества, необходима была исключительно человеческая жертва. Разнились также и тонкости проведения обрядов – от характерных для них ритуальных атрибутов до способа лишения жизни. Не отрывая глаз от книги, Саске нашарил в тумбочке у стола простой карандаш и отметил в ней квадратный скобкой абзац, по-видимому, относящийся к специфике верований маньяка, нёсшего волю Джашина в их городе. Согласно этому течению Джашинизма, вначале жертве необходимо было перерезать горло ритуальным кинжалом, а после произвести на всех её конечностях несколько глубоких надрезов, рассекая сухожилия, и оросить её кровью… Дочитав до этого места, Учиха с омерзением поморщился и пропустил несколько строк. Это было уже слишком. Обряд заканчивался тем, что тело жертвы укладывали на спину в нарисованный её же кровью круг с треугольником внутри, предварительно вывернув локтевые и коленные суставы, расставляли по окружности красные свечи и ритуальным ножом оставляли метку для Джашина на лбу – три вертикальные полосы, перечёркнутые горизонтальной четвёртой. Судорожно переведя дух, Саске отодвинул от себя книгу, откинулся на стул и какое-то время неподвижно сидел, уставившись невидящим взглядом куда-то в окно. Всё описанное было в точности так, как он успел разглядеть на фотографиях с места преступления, где в алом кругу лежало бездыханное, искалеченное тело его брата… — Итачи, ну почему этот поганый Джашин выбрал именно тебя? — проглотив вставший в горле ком, горько прошептал Саске. Отдохнув немного от жуткого текста и постаравшись отогнать нахлынувшие на него тоскливые мысли, Учиха открыл глаза и вновь покосился на зловещую страницу – оставалось совсем немного. Он выпрямился на стуле, потянул к себе энциклопедию за расклеивающийся корешок и усилием воли заставил себя продолжить чтение. С трудом добравшись до конца абзаца, Саске выяснил для себя две любопытные вещи, касающиеся других особенностей данного обряда. Во-первых, жертвоприношения должны были совершаться за три дня до полнолуния, чему свидетельствовали три полосы на лбу жертвы: якобы на четвёртую ночь – как раз в полнолуние – за телом являлся сам Джашин и принимал кровавый дар, зачёркивая первые три ночи. Второй же факт был настолько обескураживающим, что Учиха несколько раз перечитал эти строки вслух буквально по слогам, чтобы убедиться в том, что глаза его не обманывают. Фанатики, следовавшие данному течению культа, приносили в жертву Джашину исключительно женщин. Длинноволосых девушек детородного возраста. При этом было чрезвычайно важно, чтобы их волосы имели тёмный оттенок – иначе, согласно поверью, бог смерти мог ослепнуть. И если первый пункт ещё можно было уложить в картину последнего убийства осуждённого полицией фанатика (хотя Саске всё равно решил проверить его на соответствие реальности), то другой в неё не вписывался от слова совсем, и это настораживало. А ещё точнее, это вызывало целый ряд серьёзных вопросов и вселяло самые настоящие подозрения. Неужели здешний маньяк посмел в случае с Итачи отступить от законов, диктуемых его религией? Саске не знал и решил отложить это необъяснимое обстоятельство на потом, а сейчас сосредоточиться на проверке первой специфической черты ритуала – дня обряда. Благо, ноутбук был у него под рукой и интернет исправно работал. Пока на мониторе высвечивалась иконка загрузки операционной системы, Саске, вскочив с кресла, наматывал круги по комнате, озадаченно мозоля глазами раскрытую книгу на столе. Кто и зачем её подбросил? Хотел ли этот человек, чтобы справочник обнаружил именно он? Мог ли её оставить тот самый неизвестный мужчина, что отдал ему на кладбище ключи и указал на предмет, лежащий на надгробии? Учиха остановился и сдвинул брови: но откуда этот незнакомец мог знать, что он вернётся за ключами? Значит, это был всего лишь случайный прохожий, который, завидев его, решил вернуть пропажу? Саске помотал головой: очень много вопросов, на которые совершенно нет ответов. Тем более, пока он не найдёт больше подтверждений тому, что всё это не случайность, было слишком рано строить какие бы то ни было предположения. Экран вспыхнул красочной картинкой рабочего стола, и Учиха кинулся назад к ноутбуку, лежащему рядом со справочником. Открыв поисковик и держа палец на книжных строках с описанием фазы луны в обрядовую ночь, он начал сопоставление фактических данных с энциклопедическими. Как Саске и предчувствовал, реальный день совершения убийства, как и мужской пол жертвы, не подпадал под правила проведения ритуалов. Тщательно изучив лунный календарь за февраль позапрошлого года, он пришёл к выводу, что фанатик убил Итачи на полторы недели раньше положенного срока, в то время как, согласно книге, убийства должны были совершаться чётко по графику – ровно раз в месяц в соответствии с положением луны на небосводе. Сердце гулко билось в грудной клетке, однако Учиха, памятуя о своей давней привычке выдавать желаемое за действительное, хладнокровно заставил его замолчать. Требовалось ещё больше фактов, ещё больше доказательств, ещё больше несовпадений. А для этого необходимо было в кои-то веки разузнать больше и о фанатике, и о других жертвах серии его преступлений, и о том, что говорила обо всём этом полиция. Он не имел права продолжать прятаться от правды сейчас, когда вдали вновь забрезжил рассвет надежды, которую, он, казалось, уже окончательно потерял сегодня на кладбище, стоя на могиле Итачи. Однако он так боялся вновь разочароваться, что какая-то часть его противилась тому, чтобы продолжать это непонятное расследование: в конце концов, что оно ему даст? Вдруг он снова обманется, и тогда эта маленькая бабочка вновь рассыплется на части в его руках, а ему придётся ещё раз признать своё поражение. И всё же интуиция Саске подсказывала, что нужно разобраться: он никогда не сможет себе простить, если сейчас отступит и оставит всё как есть. Если в конце своего собственного следствия он выяснит, что Итачи в самом деле по нелепой случайности стал жертвой маньяка-сектанта, значит, он найдёт в себе силы принять это. Саске собрался с духом, вбил в строку поиска новый запрос и забегал глазами по строчкам. Первым, что он увидел, было разукрашенное чёрно-белой краской лицо мужчины с ошалелым взглядом, чья безумная усмешка обнажала заточенные белые зубы, и громкий заголовок: «Тупик кровавой тропы». В статье последовательно описывалась хронология совершения преступлений маньяком, предполагаемое имя которого – Хидан – удалось установить только по надписи на томике молитв, который тот носил с собой. Ежемесячно, в разные дни недели и даты, он совершал кровавые ритуальные обряды. Его жертвами, согласно официальному заявлению полиции, стали трое молодых женщин и двое мужчин (среди них Саске увидел имя своего брата), объединённые одной отличительной чертой: длинные тёмные волосы. Обнаружить тело предпоследней вероятной жертвы маньяка – двадцатипятилетнего молодого человека по имени Хаширама Сенджу, пропавшего без вести, следствию так и не удалось. Перед задержанием Хидан, прячущийся в подвале заброшенного дома, успел вытащить ритуальный нож и отрезать себе язык, так что проводить допрос было бессмысленно. Однако, исходя из возраста и характерных для жертв убийцы признаков внешности Хаширамы, полиция сделала вывод о том, что он наряду с другими стал объектом ритуального обряда Хидана. Далее следовали запикселизованные фотографии с мест преступлений: маньяк проводил жертвоприношения в лесу, вблизи пустырей и на задворках строек. На всех снимках виднелся одинаковый алый круг со свечами и размытые очертания тел. Дочитав репортаж до конца, Саске аккуратно захлопнул крышку ноутбука и вновь потянулся к справочнику. «Жертвами ритуала во славу Джашина становятся темноволосые женщины детородного возраста» Однако этот Хидан, наряду с девушками, якобы убил и двоих молодых мужчин. Пусть они и были брюнетами и у обоих были длинные волосы, но это были мужчины! Неужели он настолько свихнулся, что решил попрать заповеди своей же религии? Или же самостоятельно их расширил, включив, помимо женского, и мужской пол? К тому же, были ещё эти лунные фазы, в которые, получалось, укладывались все обнаруженные полицией жертвы, кроме Итачи... Саске с шумом выдохнул, утомлённо потёр лоб, отложил книгу и откинулся на спинку кресла: что-то тут явно не складывалось. Поиск информации, раздумья и постоянное мельтешение самых разнообразных мыслей в мозгу окончательно вымотали его. На его измождённое состояние накладывалось ещё и то, что прошлой ночью он почти не спал, взволнованный найденными им в материнской шкатулке открытками. Ах да, ещё же были открытки. И всё же, почему родители никогда не рассказывали, как путешествовали в молодости, и почему Итачи, если и ездил с ними, тоже ничего ему об этом не говорил? Зачем родители привозили из всех этих стран только какие-то дурацкие почтовые открытки вместо сделанных ими самими настоящих фотографий? Могло ли быть такое, что эти самые открытки каким-то непостижимым образом связаны с книгой, с братом и вообще со всей этой историей? Но если да, то как? А что касается серии убийств, то с какой вообще стати следствие решило, что этот непонятный Хаширама тоже стал жертвой Хидана? Его-то тело так и не было найдено, в отличие от всех остальных… Почему у отца, контролирующего весь процесс расследования, это не вызвало никаких подозрений, как и то, что фанатик, ранее умерщвлявший исключительно женщин, внезапно переключился на мужчин? Неужели, разъярённый убийством собственного сына, он решил поскорее упечь маньяка за решётку, не вдаваясь в детали? Саске, облокотившийся спиной на стул, устало коснулся переносицы и с благодарностью взглянул на открытый справочник рядом с ноутбуком, послуживший ключом ко всем предыдущим вопросам. Ведь, наверное, он бы так никогда ими и не задался, если бы не эта древняя энциклопедия с пожёванными страницами. — Кто же тебя всё-таки для меня оставил? — с мольбой в голосе обратился он к книге, как будто та могла подсказать ему ответ и на этот вопрос. В том, что та предназначалась именно ему, Учиха уже не сомневался: кто-то очень хотел, чтобы он, прочитав её, озадачился всеми теми вещами, что сейчас роем мух жужжали в его голове. Кто-то действительно, от всей души, хотел оставить ему эти подсказки, навести его на след. Кто-то, но кто? Развалившись в кресле, Саске прикрыл лицо рукой, пытаясь заслониться от льющегося из окна мягкого бледного света. Его голова сейчас напоминала пятикилограммовую гирю, готовую в любой момент рухнуть на пол. Убийцы, жертвоприношения, почтовые открытки, треугольники в кругах, дряхлые обложки книг – всё перемешалось в его измученном бессонницей мозгу, отчаянно посылающем теперь сигнал SOS. «Нужно это всё обдумать», — вяло подумал Учиха, закрывая отяжелевшие веки и вытягивая ноги, чувствуя, как сознание уплывает куда-то вдаль. «Обязательно нужно», — прошептал он вслух, прежде чем его налитая свинцом голова, не удержавшись на ослабевшей шее, всё же опустилась на грудь. Сквозь полудрёму Саске услышал тихие шаги позади себя, несмотря на то, что чётко помнил, как запирал дверь. Размякший на кресле, он, не открывая глаз, перестал дышать и прислушался к звукам за спиной. Негромко тикали настенные часы. Мягко колыхались шторы от дуновения ветерка сквозь приоткрытое окно – их тихое шуршание, как плеск далёких волн, усыпляло возбуждённый разум, обволакивало, уносило с собой. На плечи Саске вдруг осторожно, едва касаясь, призрачной вуалью опустились тёплые ладони, и от этого эфемерного прикосновения по его коже прошёл приятный, покалывающий сотнями иголочек ток. Чужие пальцы легонько смяли ткань его футболки, и у себя над ухом он почувствовал еле ощутимое дуновение горячего дыхания. Он хотел пошевелиться, повернуть голову, но у него ничего не получилось: тело его не слушалось, конечности будто превратились в камни, и он только и мог, что полулежать в той же самой позе, растёкшись по креслу. В голове тем временем не было ничего, ни единой мысли, всё заполнила только эта нежная всепроникающая теплота, мурашками сейчас разливающаяся по скованному холодом телу, как будто он, сидя в снегу, грелся у угольков костра в тёмную зимнюю ночь. Нежась в лучах этого непонятно откуда взявшегося солнца, он попробовал улыбнуться одними уголками губ, потому что внезапно узнал это целительное, родное тепло. «Итачи, это ты?» — шепнул Саске, не открывая рта. На его лице не дрогнул ни один мускул. Руки, как ему показалось, утвердительно скользнули к его ключицам, и пальцы, пройдясь неторопливыми шажками под шеей, соединились в горячий замок у него под подбородком. «Итачи, ты жив?» — вдруг безмолвно выпалил Саске и, сам устрашившись своего вопроса, затих. Хоть он и был уверен, что его губы не двигаются и в комнате сейчас абсолютная тишина, он знал, что руки его слышат. Замок в ответ не спеша расцепился, подушечки пальцев одной ладони нежно очертили выемку на его шее, в то время как пальцы другой скользнули ниже, под ворот домашней футболки, ушли вбок, самыми кончиками прошлись вверх-вниз по рёбрам, пересчитывая косточки. Дыхание у его уха стало явственнее, словно приблизившись к нему ещё плотнее, ещё жарче. «Итачи, это ты оставил книгу?» — выдохнул Саске, растворяясь в ласке, думая лишь о том, чтобы он опять не ушёл, чтобы этот мираж не улетучился, как дневной полуденный сон, чтобы родные тёплые руки не оставляли его. «Ты посылал мне открытки? Что с тобой? Где ты?» — хватая ртом воздух, бесшумной очередью задавал он всё новые и новые вопросы, в то время как руки, вновь встретившись у его шеи, сдавили её плотным горячим кольцом, так что Саске вдруг понял, что сейчас задохнётся, однако его это совершенно не испугало – хотелось только, чтобы эта теплота была ещё ближе, согревала ещё сильнее, чтобы она целиком забрала его с собой, в свои огненные объятия. «Я в деталях, Саске», — вдруг шепнуло ему раскалённым порывом воздуха прямо в ухо. Его горло сдавило жаром, не давая сделать ни вздоха, заставляя трепетать от собственной власти, но разрешая ею питаться. Купаясь в обжигающем пламени, он ощутил, как длинные пряди волос щекочут его шею, как чужая щека прижимается к его виску, и уже хотел ответить этому безмолвному голосу, спросить, где его искать, как к нему добраться, что сделать, чтобы быть с ним, но неожиданно раздался нетерпеливый глухой стук в дверь. Саске распахнул веки, и жаркие языки костра тут же потухли, серым пеплом улетучившись сквозь оконную щель. В комнате было темно – хоть глаз выколи. Из окна тянуло холодом, а затёкшая шея ясно давала понять сдавленными позвонками, что он выбрал не лучшую позу для сна. Скрючившись на стуле, Учиха сделал попытку размять конечности, закоченевшие от долгого неподвижного сидения на сквозняке, и подняться со стула. — Саске! Ужинать! — раздался за дверью громкий зов Микото. — Ты там заснул, что ли? — Да иду я, иду! — крикнул в ответ Саске, сгибая деревянные ноги в коленях и опираясь на ручки кресла. Рывком он заставил встать хрустнувшее суставами тело и, преисполненный твёрдой решимости, направился к выходу из комнаты.

***

Мать и отец уже сидели за обеденным столом, когда к ним присоединился сын. Саске обвёл их чуть затуманенным взглядом и присел на табуретку. Фугаку, как и всегда по вечерам, был поглощён своими бумагами: с серьёзным видом, скрывая глаза за очками, он вчитывался в подробности очередного совершённого десяток лет назад преступления. Микото, оторвавшись от плиты с кастрюлями и сковородками, поставила перед сыном наполненную тарелку и опустилась на стул рядом с мужем. — Почему мы больше не поминаем Итачи? — внезапно спросил Саске в пустоту, не обращаясь ни к кому конкретному. Отец отвлёкся от папки с документами, флегматично подцепил вилкой кусок мяса со своей тарелки и отправил его себе в рот. Затем он бросил на младшего Учиху короткий взгляд и вновь углубился в чтение, так и не удостоив того ответом. — Потому что… — быстро посмотрев на Фугаку, начала мать, но замялась, подбирая нужные слова. — Потому что мы решили, что так нам всем будет легче перевернуть эту страницу. Сынок, кушай, стынет же, — неловко улыбнувшись, она протянула через стол руку и подвинула тарелку ближе к сыну. — А вы меня спросили, готов ли я её перевернуть? — спокойно осведомился Саске, даже не притронувшись к еде. — Почему мы никогда не говорим о моём погибшем брате, к слову, вашем сыне, даже в годовщину его смерти? — Сын, ты опять хочешь испортить всем вечер и довести мать до слёз? — заметил из-за бумаг Фугаку, не поднимая головы. — Нет, я лишь хочу знать, как он умер, — ровно объяснил младший Учиха, сжимая под столом руками колени. — Когда-то ты давал мне его дело, отец. Я бы хотел ещё раз взглянуть на него. — Саске, год назад, когда ты увидел фотографии в деле Итачи, у тебя была истерика, после которой мы с матерью откачивали тебя целых пять дней, в течение которых ты не ел и не пил и едва не наглотался таблеток, — равнодушно констатировал факт отец, поднося очередной документ ближе к лицу и всматриваясь в какую-то деталь на нём. — Хочешь сказать, что сейчас ты желаешь заставить нас вновь это пережить? — Фугаку отдалил от глаз бумагу и вдруг резко перевёл взор на сына. Младший Учиха под этим тяжёлым, как гранитная глыба, взглядом вдруг почувствовал, как внутри него всё сжимается. Слова отца спровоцировали болезненные обрывки воспоминаний, и ему вдруг стало не по себе, захотелось забиться куда-то в угол и сидеть, обняв руками колени. Однако Саске сильнее вдавил ногти в ткань домашних треников и, собравшись с духом, всё же выдержал этот прямой, пронизывающий насквозь взгляд Фугаку. — Теперь я готов, — коротко сказал он, изо всех сил пытаясь не отводить глаз от чёрных как ночь воронок отца, прошивающих его ледяными копьями. В полном безмолвии Фугаку медленно взял в руки вилку и нож и отрезал от мяса ещё один кусок, прожевал его и с гулким звуком, разлетевшимся в тишине кухни, проглотил. — Нет, сын, — отрицательно покачал он головой, вновь впиваясь в подростка пристальным взглядом. — Материалы я тебе не дам. Их запрещено показывать посторонним. — Но ведь тогда ты… — тихо проговорил Саске, но отец его перебил. — Я сказал – нет, — безапелляционно отрезал Фугаку, отпивая из кружки с чаем. — А теперь либо ешь молча, либо иди к себе в комнату. Саске какое-то время мозолил взглядом его безразличное лицо, не выражавшее ни единой эмоции, а затем порывисто вскочил с места и, круто повернувшись, быстрыми шагами пошёл в коридор. — Сынок, подожди… — жалобным голосом попыталась остановить его Микото, но тот не обернулся, и через несколько секунд до кухни донёсся угрюмый хлопок двери комнаты.