Твой остывший след

После безуспешного разговора с отцом Саске уяснил себе, что ему делать, если он хочет сам во всём разобраться. И отец, и мать явно противились его желанию узнать больше об Итачи. Это ещё сильнее укрепило его подозрения в том, что тут что-то нечисто. Теперь, после того, как Фугаку отказался давать ему материалы о брате, Саске был уверен: родители что-то от него утаивали, а его собственные домыслы оказались не так уж и беспочвенны. Сначала непонятно как появившиеся у них в доме зарубежные открытки и весьма расплывчатое объяснение Фугаку. Потом подкинутая кем-то книга о сектантах, которая немного приоткрыла ему завесу тайны вокруг убийства Итачи и подсказала наличие некоторых несостыковок в нём. Теперь же отец по какой-то неясной причине не желал, чтобы он увидел это дело. Всё это значило только одно: ему непременно нужно ещё раз увидеть дело Итачи. Причём не так, как в прошлый раз, когда он едва не грохнулся в обморок от одних только снимков, а подробно изучить каждую его деталь, как намекнул ему призрачный голос, пусть и звучащий лишь в его голове. И родителям, в особенности, отцу, вовсе необязательно знать о том, что он затеял. Саске, недолго думая, решил самостоятельно наведаться в архив местного органа внутренних дел и потребовать материалы об Итачи. В конце концов, он, как ближайший родственник убитого, имел на это право, несмотря на то, что отец ему отказал. Только сделать это было лучше тогда, когда Фугаку не будет на рабочем месте. Не хватало ещё, чтобы он вновь начал ему препятствовать. Для реализации своего плана младшему Учихе пришлось ждать целых две недели, чтобы абсолютно точно исключить вероятность столкновения в учреждении с отцом. Первые мартовские дни, ещё совершенно не похожие на настоящую весну, вихрями кружили снег, когда Фугаку, поднявшись в середине ночи, уехал по срочному вызову в соседний город. Об этом Саске поведала за завтраком мать, когда тот не обнаружил за столом привычную фигуру отца с чашкой эспрессо в руке. Микото, немного нервно помешивая кашу в кастрюле, сообщила, что и сама не знает, когда тот вернётся: дело было серьёзное и требовало присутствия следователя на месте преступления. Ничем не выдав своей радости по поводу сего факта, Саске, как ни в чём не бывало, позавтракал, деловито обсуждая с матерью погоду и школьные дела, переоделся в школьную форму и, прихватив рюкзак, попрощался. Выйдя из дома, он пошёл в диаметрально противоположном от школы направлении к автобусной остановке. В голове его вертелось только два слова – «дело Итачи».

***

— Пишите письменное заявление и приходите через месяц, — строго отчеканила солидная дама в летах сквозь окошко в стекле, перелистывая какие-то бумаги на своём столе. Саске стоял в холле городского отделения полиции и тщетно пытался прорваться сквозь преграду в виде служащей с причудливым гнездом светло-оранжевых волос на голове и поджатыми в вечном недовольстве пурпурными губами. — Но я близкий родственник убитого, я его брат, понимаете? — тщетно объяснял Учиха, сжимая раскрытый паспорт в руке и раздражённо стуча пальцами по деревянной полочке перед стеклянной витриной, за которой пряталась служительница закона. Та же оставалась глуха ко всем его словам и, как заведённая игрушечная кукла, только и делала, что повторяла в различных вариациях два своих излюбленных словосочетания: «письменное заявление» и «через месяц». Сбоку попискивал турникет, сквозь который изредка проходили одетые в полицейскую форму люди, поднося к панели пластиковую карточку. Некоторые из них, прежде чем приложить пропуск, бросали равнодушный взгляд на мнущегося у стойки консьержа подростка. Саске же, поворачивая голову на каждый писк турникета, пожирал сотрудников полиции откровенно завистливым взором. — Вы можете подать письменное заявление в пятом окне приёмного отделения, — тем временем автоматически среагировала непробиваемая стражница на его очередную попытку её разжалобить. — Все обращения за делами родственников рассматриваются в течение месяца. — Но мне нужно в архив сегодня! — в отчаянии взмолился Саске, как вдруг ему в голову пришла мысль, и он, подбоченившись для пущей важности, громко заявил: — Я – сын ведущего следователя отдела по расследованию преступлений, Фугаку Учихи. Женщина на секунду оторвалась от заполнения табелей и медленно подняла на него осоловелый взгляд рыбы не первой свежести. — Через месяц, — булькнула она из своего стеклянного аквариума и вновь принялась за свою нудную работу. Младший Учиха не удержался и со всей силы ударил кулаком по деревяшке, на что служащая даже не подняла головы. Тогда Саске с глухим стоном отвалился от прозрачной перегородки и искоса взглянул на заманчиво поблёскивающий металлическими гранями турникет. Пошатавшись ещё немного по унылому квадратному зальчику с расклеенными по стенам объявлениями о розыске и информационными табло, Учиха наконец направился к выходу. Не дойдя до двери какие-то полметра, он вдруг резко развернулся, разбежался и, игнорируя сердитый возглас одутловатой женщины из будки, ловко перепрыгнул через горизонтальную балку турникета, опершись руками о края. Вопросами о том, что он будет делать потом, когда проникнет во внутренности здания правоохранительных органов, как будет искать архив и договариваться о получении документов, Саске не задавался. Пока что его целью было миновать первую преграду на пути к получению заветных материалов о брате. Под грозные выкрики позади себя он уже рванул было к лестнице, но перед ним вдруг выросла стена из тёмно-синей формы, преграждая путь. Сильная рука схватила Саске за рюкзак, как нерадивого щенка за шкирку, и отбросила его назад, так что тот едва устоял на ногах. Учиха поднял глаза на остановившего его человека под два метра ростом с зажатой подмышкой папкой, возвышающегося над ним устрашающей скалой. — Начальник уголовного розыска, Какаши Хатаке, — не замедлил представиться тот неожиданно благодушным тоном, внимательно осматривая подростка с головы до пят. — Что, берём штурмом подведомственное учреждение, а? Саске оторопело посмотрел на него снизу вверх и вздрогнул, услышав, как за его спиной раздалась тяжёлая поступь женщины-консьержа, намеревающейся перерезать ему путь к отступлению. Зажатый меж двух огней, Учиха обернулся, переводя затравленный взгляд в её круглые рыбьи глаза, метавшие молнии, и приготовился к мгновенной испепеляющей смерти. — Оставьте его на меня, Василисвасильна, — вдруг весело усмехнулся начальник уголовного розыска, разряжая грозовую обстановку. — Не покидайте пост, а то вдруг ещё кто решит нас на абордаж взять. Служащая подозрительно покосилась сначала на Саске, а потом на растянувшего губы в широкой улыбке Какаши. Было заметно, что она, оскорблённая дерзким поступком прошмыгнувшего мимо неё подростка, хочет теперь поучаствовать в расправе над ним. — Я сам с ним разберусь по всей строгости закона, не переживайте, — энергично заверил её высокий мужчина, взъерошив ладонью густые, стоящие торчком обесцвеченные волосы, и тут же, крепко ухватив Саске за локоть, бодро обратился к нему: — Ну что, пойдём протокол составлять? Статья 20 «Самовольное проникновение на охраняемый в установленном порядке объект», штраф или арест до 2 месяцев. Удовлетворённая озвученной мерой наказания, «Василисвасильна» одобрительно покивала головой и вразвалочку вернулась в свою будку, предварительно торжествующе сверкнув в сторону пойманного Саске очами. Учиха сглотнул и, особо не противясь стальной хватке полицейского, понуро поплёлся вслед за ним по длинному коридору здания, сплошь испещрённому с обеих сторон совершенно одинаковыми дверьми с металлическими табличками. Наконец, дойдя практически до конца этой вереницы, Какаши отворил одну из них и бесцеремонно толкнул внутрь Саске, вошёл сам и захлопнул за собой дверь. Подросток, замерев у входа, медленно огляделся, потирая саднящий локоть: маленькая комнатка с высоким платяным шкафом до потолка, квадратным зарешёченным окном и продолговатым столом у стены, сплошь заваленным разноцветными папками, меж которых угадывался монитор компьютера. — Ну, садись, правонарушитель, — махнул ему рукой мужчина, великодушно приглашая присесть на железный стул с порванной подложкой на сиденье, придвинутый к столу. Сам же он тем временем бросил зажатую подмышкой папку на вершину горы на столе и с удовольствием опустился в чёрное перекошенное офисное кресло. То не замедлило пронзительно скрипнуть колёсиками от обрушившейся на него тяжести. — И зачем это Саске Учихе так срочно понадобилось в архив? — хитро усмехнулся Какаши, оценивающе поглядывая на подростка. — Вы меня знаете? — удивился Саске, ёрзая на жёстком стуле в безуспешных попытках устроиться поудобнее. — А как же. Когда заходишь в кабинет твоего отца, первое, что видишь – два пацанёнка в фоторамке на столе, и один из них уж больно похож на тебя. А мне в этом кабинете приходится бывать частенько: иногда по долгу службы, иногда так, просто языком почесать, — Какаши с удовольствием потянулся, захрустев суставами, откинулся на спинку кресла и продолжил: — Да и потом, меня предупредили, что ты в ближайшее время сюда явишься. Но уж конечно я не думал, что ты, сын следователя, выберешь такой неправомерный способ. Так уж и быть, на первый раз прощаю, ради спокойствия Фугаку. Саске, кое-как найдя наконец со стулом общий язык и окончательно усевшись, изумлённо поднял брови. Неужели отец держит их с Итачи фотографию на своём рабочем месте? Не то что бы это была такая неожиданность, но Фугаку, который, казалось, всеми силами пытался заставить семью забыть о случившемся со старшим сыном, всё же не убрал это напоминание о нём. Кроме того, ему сейчас послышалось, или этот полицейский только что сказал, что… — Вас предупредили, что я приду? — переспросил Саске в замешательстве. — Ага, — блаженно подтвердил начальник уголовного розыска. — Тут один человечек звонил, очень просил тебе помочь по блату. У тебя какие-то вопросы, вроде как? Всё пытаешься о брате побольше разузнать, я угадал? Брови Учихи полезли ещё выше, и только он открыл рот для ожидаемо-логичного вопроса, как Какаши скорчил рожу и замахал руками. — Только не спрашивай меня, кто это был, — добродушно усмехнулся он и, заговорщически понизив голос, добавил: — Служебная тайна. Ну давай, быстренько спрашивай, что там у тебя, а то у меня тут, — полицейский обвёл руками многоцветие папок, заполонивших его стол, — работа стоит, вернее, падает замертво. Саске, задумчиво сдвинув брови, понимающе кивнул и подался вперёд. Наконец ему выпал шанс напрямую переговорить с, очевидно, товарищем отца по службе, который наверняка был в курсе дел и мог бы прояснить некоторые факты. — Я думаю, что моего брата не мог убить тот маньяк, Хидан, два года назад, — поделился Учиха, невольно понизив голос, несмотря на то, что в помещении кроме них двоих никого не было. Воцарилась тишина, прерываемая лишь поскрипыванием кресла начальника уголовного розыска. — Вот-те на, — растерянно развёл руками Какаши, чьё безмятежное лицо вдруг посерьёзнело. — И что заставляет тебя так думать? — Ну, во-первых, Хидан совершал ритуалы только по определённым дням, связанным с движением луны, и день смерти Итачи в них не укладывается, — начал высказывать свои догадки Саске. — А во-вторых, он должен был приносить в жертву только женщин, иначе бог его бы проклял. — А откуда у тебя эта информация? — озадаченно поглаживая ладонью подбородок, осведомился Какаши. — Я прочитал её в книге про секты и их обряды, — честно признался Учиха. — В ней было дано подробное описание культа Джашина, которому следовал Хидан. — А её-то ты откуда взял? — вскинул бровь Хатаке, скептически глядя на подростка. — В библиотеке, — замявшись на секунду, ответил Саске. Правда о том, что он случайно нашёл эту книгу на кладбище, прозвучала бы нелепо. Какаши шумно вздохнул, привстал с хрустнувшего позвонками кресла и не спеша прошёл мимо сидящего на стуле Саске к окну, прикрытому жалюзи. Учиха повернул голову, следя за каждым его движением и с замиранием сердца ожидая, что на всё это скажет полицейский. — Смерть близких, особенно когда она такая… — мужчина раздвинул пальцем горизонтальные планки, вглядываясь в унылый двор-колодец с отверстиями окон, и на мгновение умолк, подбирая нужное слово, — …такая бессмысленная, всегда трудно принять. И до последнего не хочется верить, что она действительно может быть вот такой, — мужчина резко отпустил жалюзи, отвернулся от окна и прямо посмотрел на подростка. — Но мой долг как стража правопорядка – рассказать тебе о том, как, с большой долей вероятности, всё обстояло на самом деле. Этот твой Хидан, как сейчас помню, подкрадывался к жертвам сзади и, зажав им рот, одним махом перерезал горло, так что те и пикнуть не успевали. По несчастливому стечению обстоятельств, твой брат носил длинные волосы и, уж не сочти за оскорбление, сзади мог напомнить маньяку девушку. Та же история, что и с тем другим парнем… — Но ведь его так и не нашли! — перебил его Саске, но Какаши не обратил на это никакого внимания. — …который отрастил себе волосы аж до пояса. А в темноте, знаешь ли, так сразу и не разберёшься. А что до твоей ритуальной книги, знаешь, сколько всяких разных сектантов сейчас развелось? — полицейский тяжело вздохнул, неторопливо отошёл от окна и вернулся на своё место, снова пронзительно скрипнув креслом. — Как собак нерезаных, ей богу, прости за ассоциацию. В одном только исламе десятки течений, что уж говорить обо всех этих культах. Они и в сотне томов не уместятся, а ты мне тут про одну какую-то книгу говоришь. — Но многое в этом справочнике совпадает с тем, как и когда он убивал других. Какие ритуальные символы он использовал, как располагал жертвы в кругах, — с жаром начал доказывать Саске. — Даже эти полосы на их лбах там описаны! — Так значит, всё же, характер обряда тот же самый? — прикрыв рот рукой, вдруг зевнул Какаши и, как будто даже сам устыдившись своего неделикатного порыва, поскорее вновь придал лицу сосредоточенное выражение. — Извини, не выспался сегодня – ночью вызвали в другой город, твой отец, кстати, должно быть ещё там. Опять убийство на почве бытового конфликта. И зачем только люди женятся, если не могут ужиться вместе?.. — меланхолично поделился начальник, устремив глаза к потолку, а потом вновь воззрился на Учиху: — Ну так что, возвращаясь к теме, я правильно понимаю, что из описанного в книге ритуала выбиваются лишь некоторые детали? — Да, но разве дьявол не кроется в деталях? — колко заметил Саске, блеснув чёрными зрачками. — А тебе так уж хочется этого дьявола выискать? — устало поинтересовался Какаши, положив подбородок на скрещенные перед собой руки, и с неожиданной проникновенностью посмотрел подростку в глаза. — Пойми, Саске, какой толк сейчас, спустя два года, придумывать себе вопросы и искать на них ответы, если ни один из них не вернёт тебе брата, равно как и не вернёт другой семье того пропавшего парня? Твой отец опознал в убитом своего сына, правосудие состоялось, преступник за решёткой, дело закрыто. Или ты думаешь, что всем было бы легче, если бы они так и не узнали, кто убил их родных? — То есть, вы просто повесили на Хидана эти убийства, а теперь хотите оставить всё как есть? — не сдержался Учиха, исподлобья сверля взглядом полицейского. — С чего ты взял, что просто? Все жертвы обладали схожими признаками, пропадали приблизительно в одно и то же время в одном и том же городе, — прохладно заметил начальник уголовного розыска. — В случае с твоим братом, картина убийства так вообще в точности повторяет все предыдущие. Было следствие, всё было заверено документально, в том числе, обстоятельства его смерти. Я бы принёс тебе его дело из архива, чтобы ты сам в этом удостоверился, да не могу. — Почему не можете? — Так его ещё давно забрал из управления Фугаку на правах ведущего следователя полиции, — бесстрастно пожал плечами Какаши, и тут же его задумчивое лицо осенила внезапная вспышка пришедшей в голову идеи. — А впрочем, кое-что я тебе всё же дам. Полицейский сдвинул ворох папок вбок, вызволяя из плена бумаг и файлов монитор компьютера, и, нашарив на столе мышку, пощёлкал кнопками, после чего поднялся на ноги. — Своего принтера у меня нет, так что я сбегаю в соседний кабинет, — бросил он застывшему на стуле Саске. — Жди тут. Его голос отдался где-то в глубине сознания Учихи, гулким эхом отразившись от стенок черепной коробки. Последние слова начальника уголовного розыска пролетели мимо, уплыв вслед за ним за закрывшуюся дверь. В голове бабочкой о стекло билась сейчас единственная мысль: отец забрал дело Итачи. Значит, всё это время оно находилось непосредственно у него?! Почему он не оставил его в управлении? Не хотел, чтобы кто-то ещё мог так просто взять его для ознакомления? Где он его прятал, а главное, зачем? Неужели… Сердце Саске бешено колотилось в груди, он сдавил пальцами жёсткие края стула. Перед глазами проносились все события последнего, такого до ужаса странного месяца. Они напоминали разрозненные кусочки паззла, которые пока что не удавалось собрать воедино, однако Учиха чувствовал, что ещё немного, и ему это удастся. Для этого оставалось только увидеть то самое дело, которое, он был уверен, ответит на все вопросы. — Итачи, где бы ты ни был, пожалуйста, дождись меня, — закрыв глаза, пробормотал Саске. — Ещё немного и я узнаю, что с тобой случилось... «В деталях», — слабо дохнуло теплом догорающего костра ему в затылок. Сбоку отворилась дверь. В помещение вновь торопливо вошёл Какаши, нагруженный несколькими увесистыми папками, и в несколько шагов оказался перед Саске. — На, возьми с собой, — полицейский, перехватив в руках папки, поспешно сунул в руки Учихи свеженапечатанный, ещё тёплый лист бумаги. Остальную ношу он вывалил на стол, и Саске в этот момент показалось, что он услышал надломленный стонущий хруст деревянной поверхности. Какаши дотронулся рукой до лба, смахивая невидимые капли пота, и недвусмысленно покосился на груду материалов на своём столе, а потом извиняющимся взглядом поглядел на подростка, как бы бессильно разводя руками. Уловив намёк, Саске сложил вдвое врученный ему листок, сунул его в рюкзак у своих ног и с невольной радостью поднялся с неудобного стула. — Спасибо вам, Какаши, — поблагодарил он, уже почти у самого выхода обернувшись к вновь упавшему в кресло полицейскому. — Да не за что, Саске, — отмахнулся тот, ероша свои белёсые волосы рукой, а затем участливо заметил: — Ты хороший парень, и мне жаль, что всё так сложилось… Но, мой тебе совет, постарайся смотреть на всё это в другом ключе. Ты ведь в каком-то смысле сейчас здоров благодаря смерти Итачи. Она, считай, спасла тебя, если тебе от этого станет легче. Саске, уже повернувшийся к двери, вздрогнул и застыл как вкопанный. Сердце пропустило пару ударов. Он медленно повернул голову в сторону служителя закона, уставившись пустым взглядом сквозь него. — Что? — глухо переспросил он. В горле встал тошнотворный ком, и он еле смог выдавить второй вопрос: — Что вы сказали? — А родители тебе разве не говорили? — недоумённо вскинул брови Какаши, откидываясь на спинку своего скрипящего кресла. — Ну, ты ведь тогда серьёзно болел, мы всем отделом деньги для твоей семьи пытались наскрести, но, вроде как, даже их не хватало. — Не говорили мне… что? — ошалело спросил Саске заплетающимся языком, сжимая дверную ручку в ослабевших, покрывшихся липким потом пальцах. Он ещё не знал ответ, но брошенная напоследок полицейским фраза мгновенно зацепилась якорем за дно его воспоминаний, всколыхнув осевший ил двухлетней давности. Он никогда не позволял себе открывать этот пыльный, запрятанный в самом тёмном уголке антресолей души ящичек, запретил себе даже притрагиваться к нему, даже думать о нём, но и избавиться от него никак не мог. В нём хранилось то самое, чего Саске боялся больше всего на свете: что его операция каким-то образом может быть связана со смертью Итачи. — Ты что, не видишь?! Ему становится хуже! — истошно, истерически кричала мать где-то на задворках сознания Саске, и он, как и тогда, сжался в один жалкий, несчастный комок, стараясь не дышать, чтобы не пропустить ни слова из щёлки приоткрытой двери, но одновременно боясь, не желая слышать того, что скажет отец. Что скажут они оба. Страшно. Ему было страшно, и он хотел бы позвать на помощь, но кто-то украл его голос, и Саске просто надеялся, что хоть кто-нибудь придёт сейчас в эту тёмную, одинокую комнату и сядет рядом с ним на пол у стены, но в то же время он не хотел никого видеть, он боялся услышать даже звук приближающихся шагов. Пусть остаются на кухне, так проще, так дальше. Так как будто не с ним это всё, не про него, а где-то там, вдалеке. — Если раньше и были варианты, то теперь они все в один голос твердят, что его спасёт только операция! Услышав жуткое слово, рваным когтем впившееся в сердце, безжалостно разрывая его на куски, Саске вжался ещё сильнее головой в колени и начал считать про себя удары: раз – два – три… Голоса отца всё не было слышно. — Я не знаю, где взять деньги, — на счёт семь, спокойно, уравновешенно ответил бас, но в конце всё же предательски треснул. — Мне отказали в кредите. Саске хотел бы наглухо закрыть дверь, избавиться от этой пропускающей безнадёжность голосов и бледную полосу света щели, но не мог встать, не мог сделать ни-че-го, и просто продолжал сидеть, согнувшись на холодном полу, вжимаясь холодным носом в кисть руки и слушая размеренные толчки пульса. Сидеть, зажмурившись, и против воли прислушиваться, отчаянно желая, чтобы это всё оказалось сном, но прекрасно понимая, что щипать себя бесполезно: он не проснётся. — Но ведь что-то делать надо! Мы не можем сидеть и просто смотреть, как он медле… —пронзительный звук на грани срыва вдруг стал тише и превратился в шумящий где-то вдали монотонный гул с периодическими колебаниями громкости. Саске, чей слух был настроен только на меняющиеся от высокого к низкому голоса из-за стены, не уловил мягкой поступи, а закрытые глаза не заметили вначале расползшейся чуть шире полоски коридорного света, а после исчезнувшей совсем. Дверь плотно закрылась с тихим хлопком. Рядом с ним на пол опустился кто-то, и подросток услышал привычное спокойное дыхание. Размеренное, успокаивающее, близкое. Он обхватил руками колени сильнее и отвернулся – не надо ему сейчас его поддержки, он не слабый, он справится. — Ты чего в темноте сидишь? — едва заметно всколыхнули воздух знакомые нотки тембра. Его сцепленных на коленях рук коснулось тёплое плечо, как будто бы невзначай прижимаясь к рукаву кофты. — Просто, — пробормотал Саске себе в локоть, не повернув головы. — Удобно на полу? — показалось, усмехнулись из темноты. Незлобно, но с хорошо различимым укором – по паркету тянулся коврик зимней прохлады из окна. Саске злобно ощерился: опять заботится. Когда уже поймёт, что всё бессмысленно, что не имеет значения сейчас, где быть – на голом полу, на больничной койке или сразу в деревянном гробу. — Удобно, — процедил он сквозь сжатые зубы. Интонации за стенкой скакали, перемежаясь барабанными очередями сопрано с громкими всплесками – это была мать. Отец же всегда говорил спокойно – его низкий, плавный бас напоминал шум заведённого двигателя. Плечо всё так же приятно грело молчаливым участием. — Ну раз так, то и я просто посижу здесь на удобном полу, ладно? — чужое тепло вдруг стало ощутимее – к нему придвинулись ещё ближе, забирая его к себе под невидимый плед, но Саске уклонился, вынырнув за его полог обратно в холодную комнату. Не нужно было, чтобы он приходил, чтобы сидел сейчас здесь рядом и согревал одним простым прикосновением, одним своим присутствием. Ведь если сейчас начнёт успокаивать, если ещё хоть слово скажет, Саске непременно начнёт плакаться в подставленную жилетку, а ему нельзя, он должен держаться. — Не надо, уходи, — хрипло бросил Саске в пол себе под ноги. «Не оставляй меня одного», — предательски-отчётливо прозвучало в его осипшем голосе. — Но ты же просишь меня остаться, — возразила темнота, мгновенно уловив фальшь в озвученной им фразе, и вновь накинула на его плечи незримое, сотканное из миллиона тлеющих огоньков покрывало. Саске благодарно шмыгнул носом и на этот раз сопротивляться не стал – кого он хочет обмануть, ему нужна эта теплота, он, как хрупкий мотылёк к свету, льнёт к ней одной. Она поймёт, она всегда подставит плечо. Кто, как не она. И Саске доверчиво раскрылся, забрался под уютное одеяло в виде протянутой за его спиной руки и приложился ухом к гулко стучащей горячим сердцем грудной клетке, как выпущенный на волю домашний питомец, рвущийся обратно под хозяйское крыло. Клетка, впустив его, тут же сомкнулась над ним несгибаемыми прочными прутьями. Она была ему надёжной защитой от всего вокруг, а в середине её пылал костёр, разведённый лишь для него одного. И Саске сейчас грел об него свою озябшую, продрогшую душу. — Итачи, что теперь будет? — глухо прошептал он, сильнее прижимаясь щекой к чужой груди. Рука перебирала его волосы на макушке, приглаживая взъерошенные прядки. — Через месяц ты ляжешь в клинику на операцию, — невозмутимо прозвучало из темноты, как само собой разумеющееся, так, как будто это было очевидно для всех, кроме Саске. — Но ты ведь слышал, у нас нет денег… — попробовал воспротивиться он этой непреложной истине, невольно вздрогнув от пробившегося сквозь клетку тёплых рук холодка. — Не думай об этом. Мы найдём способ, — старательно увели его прочь от темы, вновь вырывая почву из-под ног у волнений. Чужая ладонь, добравшаяся уже до чёлки, вдруг замерла на его горящем лбу. — Тш, слышишь? Саске прислушался по просьбе знакомого голоса и различил за стенкой комнаты лишь тишину. Сыграв свою партию дуэтом и дойдя до кульминации, родители разошлись по разным концам квартиры на антракт. Мать научилась плакать беззвучно или же просто прикрыла за собой дверь, а отец, верно, снова заваривал на кухне кофе или что покрепче. Темнота рядом пошевелилась, и руки исчезли вместе с исходящим от них мягкими обнадёживающими волнами теплом. Саске поймал в фокус нечёткий силуэт, двинувшийся к двери, и аккуратно её отворивший. Полоса электрического света упала на родное лицо, окрашивая в неестественно белёсый цвет его черты. Она отразилась в чёрных выразительных глазах, со спокойной уверенностью смотрящих на Саске, одним своим взглядом убеждающих, что всё будет хорошо. — Саске, ты будешь жить. Я даю тебе слово, — бесстрастно произнёс брат, но в его взгляде читалась такая пугающая, хладнокровная решимость, что у Саске вдруг засосало под ложечкой от непонятного гадкого предчувствия, как будто тот прямо при нём сейчас, не колеблясь, твёрдой рукой подписал этими словами себе приговор и скрепил его собственной кровью. Раньше Итачи редко сдерживал обещания, прикрываясь самыми разными причинами, но не теперь. Саске видел это по его серьёзному, вмиг повзрослевшему лицу. Он со всей ясностью понимал, о чём говорит, и осознавал, что на этот раз слишком высока цена этой клятвы, чтобы просто так разбрасываться столь вескими словами. Но как он мог знать тогда? Как он мог так просто взять и пообещать, если не был способен загадывать наперёд наверняка? Откуда в нём была эта поразительная уверенность в будущем? Этими вопросами Саске задавался много раз, восстанавливая покалеченные нервы и силы после операции, вертясь на кровати долгими бессонными ночами, проходя реабилитацию в больнице, сидя на приёме у психологов. И каждый раз на языке крутился один и тот же ясный, чёткий, непреложный ответ: Итачи знал, потому что это каким-то образом зависело от него. И Саске гнал от себя прочь эту навязчивую, липкую, как пиявка, мысль, он не хотел, чтобы она с настойчивостью лезла в голову, не желал слышать один и тот же ровный голос Итачи, произносящий одну и ту же пророческую фразу в голове. Опять он обманывал себя? Да сколько уже можно продолжать замазывать себе глаза и затыкать уши? — Жизнь твоего брата была застрахована, и эти деньги пошли на оплату твоей операции, — тысячей осколков разбитых стёкол прозвенели слова Какаши в гробовой тишине. Тело окаменевшего у двери Саске прошиб ледяной пот. У него противно зашумело в ушах, ноги подкосились, и он ухватился за дверную ручку обеими руками, как будто она была его единственным спасением. Перед широко распахнутыми глазами стояло то самое бледное лицо Итачи, освещённое светом из коридора, – полное слепой решимости, уверенности, готовности. Значит, уже тогда брат знал, что ему предстоит… Ради того, чтобы… «Саске, ты будешь жить» В глазах вдруг потемнело, и Саске изо всех сил вцепился в дверной косяк, опершись плечом в угол между ним и дверью. — Эй, что с тобой? Тебе помочь? — сквозь мутную толщу воды добрался до него расплывчатый голос Какаши с поверхности. — Не…надо… — с трудом выдавил из себя Саске, захлёбываясь, так что полицейский, верно, его и не услышал. Собрав последние оставшиеся силы, он дёрнул ручку двери вниз и от себя и вывалился наружу из ставшей удушающе жаркой комнаты. Ухватившись рукой за шершавые коридорные обои, он попытался восстановить спёртое в груди дыхание, а потом, придерживаясь за стену, медленно побрёл прочь по длинному узкому проходу.