Virgin skin

Звенит звонок на последний урок физкультуры, который должен проходить вместе с параллельным классом в одном зале. Вся территория между классами была поделена поровну волейбольной сеткой, но периодически ученики отвлекались друг на друга, чтобы покорчить рожицы и похохотать в тайне от учителя между собой. Лёгкая разминка давалась мне с трудом. Я люблю физкультуру, только не тогда, когда я со свежими порезами, хоть и всё равно стараюсь выкладываться на полную. Прилипшая корка оторвалась и раны снова кровоточат - я это чувствую, но делаю и дальше растяжку со всеми, бегу тоже со всеми и в волейбол играю тоже со всеми. Нога горит огнём, а на лице - ярчайшая улыбка, в которую Минхо не верит. Он всё время старается держаться ближе, смотрит на меня с каким-то укором, что хочется скукожиться и спрятаться - я чувствую себя голым перед ним. Мы дружим с ним всего два года, а учимся вместе с седьмого класса - ровно тогда он к нам перешёл учиться. Он довольно мрачный сам по себе, немногословный, но до жути мудрый и расчётливый, хоть и ленивый. Он всегда предпочитает делать то, что нужно только тогда, когда это нужно ему, а не просто кому-то, но ко мне он всегда более мягок, чем к остальным, ведь другие его просто боятся. Только из-за его тяжёлого взгляда, а выглядит это реально жутко, но я уже привык. Мне он сразу показался милым, загадочным, и я тогда очень хотел с ним сблизиться. Никогда бы не подумал, что у нас-таки получится подружиться, но мы это сделали, и уже, вот, два года отлично общаемся, сидим и готовимся к экзаменам тоже вместе. Зачастую, болтаю всегда я, а он слушает. Молчит, кивает, периодически вставляет свои реплики, а я просто треплю без умолку. Мне всегда было и есть о чём рассказать ему, чем поделиться, но... он, на самом деле, многого обо мне не знает. И этот взгляд его пугает меня, потому что у меня складывается ощущение, что он знает больше, чем кажется и угадывает все мои шаги наперёд, даже те, что я скрываю под темной тканью штанов. Он смотрит на меня как-то по-родительски, будто давно уже просёк шалость и ждёт, когда я сам ему признаюсь... или мне так просто кажется. Я запутался. Но Минхо, реально, странный с тех пор, как я начал резать себя. Мне, правда, кажется, что эти его взгляды начали мерещиться мне тогда, когда я начал параноить первое время по поводу того, что кто-то сможет увидеть и рассказать всем о моей слабости, и, может, я, действительно, себя палевно веду, хотя улыбаюсь я чаще... Минхо... Он очень странный, и до мурашек загадочный, что завораживает, но иногда его хочется треснуть от того, что он такой. Мог бы быть и попроще. - Эй, Ханджи, ты сегодня в ударе, - Сынмин шлёпает меня по плечу и пробегает мимо, отбивая мяч, летящий в сторону нашего поля. Комплименты. Хорошо, когда мастерски удаётся врать и притворяться, что всё куда лучше, чем есть на самом деле. Круто, когда не возникает лишних вопросов и все думают, что у меня очередной роман, когда я опаздываю на физкультуру просто потому, что я прихожу в раздевалку позже всех и переодеваюсь уже когда никого нет внутри. Отлично, когда удалось создать образ души компании, когда сам сгораю изнутри и плачу дома в подушку от разрывающей тяжести маски на собственном лице. Прекрасно, когда новый нервный срыв придаёт энергии выплеснуть её в очередном поединке между классами, придавая мне только плюсов в признании собственным... Плохо, когда стоящий в стороне Минхо, скрестив руки, снова сверлит меня взглядом. Хреново, когда он узнает правду и разоблачит меня во лжи, при том зная, какой ужас периодически устраивается у меня дома, так как не раз видел на мне следы от побоев. Пиздец, когда при очередном прыжке, я чувствую, как кровь стекает по моей ноге вниз, пачкая белые носки, так как повязка отклеилась из-за плохого пластыря. "Блять" - думаю я, когда вижу в глазах Минхо "бинго" и сматываюсь в раздевалку, ссылаясь на подвёрнутую лодыжку. Я пулей переодеваюсь, подклеив повязку новым пластырем и стерев натёкшую кровь с ноги влажными салфетками, тут же пряча их в рюкзак до звонка. Вдруг в помещение кто-то заходит и я только успеваю вовремя натянуть штаны, щёлкая ремнём, как звоном раздается тихое: - И давно? Пауза. Я застыл на мгновение, проглатывая желание выплеснуть всё, что накопилось за все годы, но напрягаюсь сильнее, чтобы этот чёртов ком скользнул по горлу вниз, растворяясь после в серной кислоте. - Не твоё дело, - хватаю рюкзак и стремлюсь на выход, задевая одноклассника плечом. Я мчался на выход со школы, так стремительно, насколько мог, повезло, что урок был последний, и не было бы никаких неловких столкновений с пронзительным взглядом Минхо, с которым я не хотел бы ни в жизнь пересекаться. Я шустро заворачивал в ближайшие дворы, прячась, будто от преследователя, заставляя меня панически оглядываться и тормозить только тогда, когда лёгкие сжимало от кашля, потому что холодный воздух в купе с быстрым шагом, на грани бега, давали о себе знать резью в глотке. Казалось, я мог бы расслабиться, устало приземляясь на лавочку и скидывая свой рюкзак рядом, давая себе волю восстановить дыхание, но, ему, блядь, каким-то образом всё же, удалось это сделать - поймать меня, присечь, оправдать свою догадку. Чувствую ли я себя в ловушке? Определенно. Минхо появился будто из ниоткуда, я не знал, что он следовал за мной, чёрт его знает, как он за мной поспевал, но я не на шутку испугался, когда он, привалившись рядом со мной на лавочку, устремил свой взгляд вдаль, улыбаясь краешком губ. Мы оба молчали, и на этот раз я уже не пытался сбежать. Я всё ещё чувствовал адскую боль на коже бедра, её хотелось притушить холодом спирта, сменить повязку и скорее съебаться восвояси, лишь бы не чувствовать себя добычей, пока он спокойно сидел рядом со мной, болтая носками кед на вытянутых ногах. Я сжал руками древесину лавочки, давя в себе желание стартануть подальше от давящей атмосферы прямо сейчас, но что-то мне подсказывало, что рано или поздно это должно было произойти, и без признания здесь, увы, никак не обойтись. Дело в том, что до сих пор, ко мне, кроме меня и моей матери никто не прикасался - я не позволял. Я мог стерпеть только дружеский шлепок по плечу и/или... драки? Но клеймить меня могли только руки мамы и мой набор лезвий, что я прятал в закромах дома и у себя в портфеле на случай очередного срыва. Я уже резал себя в школе. Да, не очень стерильно, да, есть риск занести инфекцию, но на этот случай на дне моего портфеля булькали две баночки со спиртом и перекисью. Первый раз я себя порезал в школе после потасовки с параллелью, когда за мои смазливые черты лица (и не только) те распускали слухи о том, что я педик. Кто же мог тогда подумать, что они окажутся правы. Я наказывал себя за то, что родился таким... немужественным? Во второй раз это было, когда парень, который мне нравился, познакомил меня со своей девушкой буквально в тот момент, когда я только хотел признаться ему в чувствах. Было больнее, чем обычно. И так было ещё много раз, казалось, я уже забыл из-за чего так часто режусь. Но моё правое бедро мне уже напоминает старую доску для нарезки мяса, чем просто ногу. И мне это, как бы это ни было странно, нравится. Каждый шрам запечатал в себе боль. Каждый порез - забвение. Минхо сидел неподвижно ровно до тех пор, пока я не вздохнул. Он повернулся ко мне и начал высматривать что-то на глубине моих зрачков, будто читал мои мысли. Его пальцы невесомо коснулись моей руки - я вздрогнул, но не оттолкнул его. Это касание отдалось во мне будто ударом тока от старого радио, которое "кусалось" в детстве. Жар немедленно окатил всё тело, а челюсть невольно сжалась. Мы продолжали сидеть молча. Минхо в один момент поднялся и, схватив меня за запястье, потянул в сторону своего дома, до которого идти было недалеко. Его хватка не была крепкой, как мамина - после неё всегда оставались синяки, окольцовывающие предплечья. Его руки были теплыми. Не такие, как мои или мамины... Мои всегда были холодными и влажными, а её - сухими и горячими. Я всю дорогу разглядывал асфальт под ногами и носки своих кед, пока он вёл меня за собой. Молчание длилось и тогда, когда мы шли, и когда поднимались вместе на лифте, и когда сели на кровать в его комнате, заперев дверь изнутри. Я всё это время думал о его касаниях и о том, как это дико - ощущать кого-то... кого-то ещё. Он сел напротив и, прикоснувшись к моим щекам, заставил обратить мой взгляд в его глаза, в которые я заглядывал с давящей виной, находясь в комфортной обстановке. Его руки... Я не мог понять почему меня так сильно затрясло от этого. - Эй, смотри на меня, Джисон, - он говорил шепотом, гладя меня большим пальцем по щеке. - Я не могу. Эти касания давались мне с трудом и трепетом. Оказывается, чужие прикосновения - это не страшно, не больно, а даже... до мурашек приятно и располагающе. Атмосфера казалась слишком интимной. - Я не давлю на тебя. Просто... - Минхо, я в порядке. Его взгляд смягчился. Тяжёлый вздох, последовавший от разочарования, будто отскочил от стены, что я перед ним воздвигал с каждой минутой нахождения в непосредственной близости рядом с ним. - Ты можешь довериться мне. Я не буду тебя осуждать, - казалось, это было последней каплей, упавшей в сосуд моей выдержки. Она так звонко ударилась о поверхность, вызвав едва ли не шторм внутри наспех склеенной заброшенной чашки. - Я... Чёрт... - я перестал видеть его лицо из-за влаги, застелившей мои глаза. - Режу себя.. Блядь, да! Я режу себя! Режу себя уже больше года! - Чш-ш, тише, Джисони, - Минхо запечатал меня в крепкие объятья, в которых я дал волю слезам. Из меня вырывались громкие рыдания, которые подавлялись его плечом, глухо, но оглушающе истекая болью, виной и стыдом. - Мама не знает, только ты... - я проглатываю тяжёлый ком, застрявший в горле, отдающий горечью и солью, цепляюсь руками крепче в его лопатки, и вжимаюсь всем телом, крупно дрожа и задыхаясь. Минхо терпел мои слёзы, пропитавшие рубашку, терпел мои спутанные извинения, за то, что я так громко ломался, крошился в его руках, терпел моё трясущееся жалкое тело, которое не заслуживало его терпения и утешений. Я чувствовал себя беспомощным, кровоточащим и максимально избитым самим собой и собственной жизнью. Он каким-то образом разбирал мои кряхтящие всхлипывания и унижения самого себя за проявление слабости, пока они стихали вместе с плачем в его тёплой груди. Меня успокаивало пошатывание со стороны в сторону и поглаживания по сбившимся волосам, словно он пытался убаюкать во мне сломанного ребёнка. От него пахло спокойствием и шоколадным парфюмом, который чувствовался только на шее. Я чувствовал тепло, исходящее от него и ощутимую, но невидимую поддержку, которую я не мог распознать, потому что забыл о том, как она выглядит. Прикрыв глаза, я выдохнул. Он не просил меня ничего ему показывать, он не трогал мои ноги, не задавал лишних вопросов. Минхо лишь молча снова взял меня за руку и отвёл в свою ванную, дав мне тёмное полотенце и аптечку, чтобы я смыл с себя слёзы, сопли, кровь и обработал растревоженные раны. Дико щимело в груди. Болело всё внутри от ожогов, оставленных его объятьями. Это не та боль, что я оставлял на себе - я не мог дать ей название. Боль, от которой тяжело дышать, потому что тепло в его объятьях наделяло кислородом, а без них я будто снова разучился дышать. Мне нужно время на то, чтобы понять свою жизнь заново.