Чувств твоих отражение

В первый же выходной в «Радуге» Сергей с самого утра засел в компьютерном классе, чтобы прочитать, что пишут про Коршуна и случившееся. Статей было много, но особым разнообразием они не отличались, в целом опирались на плюс-минус одни и те же сведения и источники. Некоторые имена изменили, но скорее для галочки: абсолютно все участники основных событий вычислялись на раз, тем более что известны и школа, и детдом. Акценты были расставлены предсказуемо. На Игоре, как на сыне одного из самых блестящих полицейских города. Ну не прелесть же, что он всего лишь обычный школьник, а уже помог раскрыть такое серьёзное дело? Идёт по стопам отца в таком юном возрасте! На самом Сергее, которого благодаря какому-то утырку из бульварной газеты в детдоме за глаза начали звать Мальчиком-который-выжил. От нелепого погонялова и аналогий с Поттером аж блевать тянуло. Но гораздо хуже давил морально сам статус «спасённого». Никто его не упрекал, но сам Сергей знал: он не справился. Не вывез. Даже гордость свою в проклятом подвале продолбал, а ведь раньше верил, что уж это-то у него никто не сможет отнять. На Олеге тоже делали акцент, но больше как-то вскользь, с упором на саму их связь. Соулмейты — это ведь так романтично, даже если речь идёт о чисто платонических отношениях! Читатели такое наверняка любят и будут растроганы. Судьбоносная связь спасла! На самом деле и да, и нет. Олег вовремя хватился только благодаря связи, но если бы не информация, найденная у Пчёлкиной — до правды он вовремя не докопался бы. Не обошли вниманием и Хольта, ведь его исчезновение само по себе наделало шума, а тут ещё такая печальная развязка. Его тело нашли. Тела почти всех нашли, так как Виктор Довлатов, соучастник Коршуна и его мамаши, пошёл на сотрудничество со следствием в надежде на смягчение приговора. Только двое сирот с улиц остались не найденными, не смогли установить даже их имена. Раньше Сергей даже не предполагал, что можно умереть вот так, не оставив после себя вообще никакого следа, будто тебя и не существовало никогда вовсе. До чего же это жалкая, должно быть, жизнь. Если бы Коршун мог насыщаться детьми без всякой значимости и надежд на будущее, возможно, его бы никогда не поймали. Но он не мог. Его тёмное искусство требовало эмоций с надрывом, требовало жертвоприношений и поклонения, как алчные боги античности. Коршун никогда бы не остановился, как надеялась его мать, глупая, нет, просто ослеплённая такой же уродливой любовью к сыну, как он сам — к искусству. Может, уродливая любовь — это у них семейное. Он. Он. Он. Сергей не хотел думать о нём вообще никогда больше, но не думать не мог. То, что Коршун натворил, после его смерти как будто приклеилось, второй тенью стало. Сергей чувствовал: на нём пережитое оставило уродливую метку, и даже если кожу с себя снять — от неё не избавиться. Сергей провёл ногтём поперёк запястья, думая о лезвии, рассекающем кожу, о крови, об облегчении, которое мимолётно, но могло бы последовать. С места он не сдвинулся, мучительно перебарывая наваждение: голова гудела и тело ломило от фантомной боли, скопившейся внутри. Шумно выдохнув, он снова уставился в монитор. О Пчёлкиной писали больше как о жертве, чья жизнь трагично оборвалась. Писали о том, какой она была, — феминисткой, активистской, прилежной ученицей, — но очень осторожно, почти вскользь затрагивали её маленькое расследование. Наверное, из-за того, что это бросало тень на работу «доблестной» полиции, хотя последней не привыкать позориться. И всё же… Нехорошо, неправильно они все писали про Пчёлкину. Не то. Сергей и сам не мог понять, почему его это так коробило. Она мертва, ей уже всё равно, а у него своих проблем выше крыши, и их надо бы как-то начать разгребать, да сил нет. Ну какая Пчёлкина, а? Она ведь даже никогда ему не нравилась, частенько бесила до зубного скрежета. И всё же он ощущал себя так, словно должен что-то для неё сделать. Хотя бы сейчас. Это грызло его изнутри, и он с остервенением листал статьи, как будто одна из них должна была снять с него ношу. Но этого, конечно, не происходило. С ним пытались связаться журналисты, но он отказывался. И всё же одна визитка валялась между тетрадей. Может, и стоило… Но сейчас он даже в голове не мог нормально уложить, не то что кому-то рассказать. В довершение поисков нашлась и статейка, в которой не погнушались школьными сплетнями об его отношениях с Хольтом в прошлом. Всё обрисовывалось с отчётливой брезгливостью, мол, один детдомовец с неправильно сформированными моральными ценностями, другой — «порочный» сын богача, вот и нашли друг друга. Вроде бы и не солгали, а вроде бы и на хуй пошли с такими мерзкими суждениями. Сергей показал средний палец монитору и закрыл вкладки, от души желая, чтобы родители Хольта засудили чёртову газету. Они ещё как могут, для них репутация, судя по всему, всегда была дороже сына, с его смертью вряд ли что-то изменилось. Хольта похоронили в Германии, рядом с его родственниками по отцу… Перед глазами снова встал портрет, на котором Август лежал в нарциссах, всё такой же утончённо-красивый, но навсегда угасший, с застывшим ужасом в распахнутых глазах. Сергей прерывисто задышал, стараясь не расплакаться, но из груди вырвались рыдания, которые уже было не остановить. Воспользовавшись одиночеством в пустом классе информатики, он сдался, опустился на пол и оплакал и Хольта, и всё, что было между ними, — хорошее и плохое, — вспоминая, как они соперничали, спорили, делились планами, то целовались на заброшках, то почти дрались. Надо же, в памяти многое сохранилось, как что-то особенное. Наверное, так вышло, потому что Хольт был первым, а такое не забывается. А ещё потому, что он умер, и мёртвым его ненавидеть больше не получалось. Теперь вот подумалось: Август даже похоронен далеко-далеко отсюда. Хотел ли он сам быть похоронен там, а не здесь? Такими вопросами, как правило, не задаются в восемнадцать. На этом чтение статей Сергей прекратил окончательно. В «Радуге» он предсказуемо получил новый уровень изгоя: с ним не разговаривали, и он ощущал бы себя бесплотным призраком, если бы не шепотки за его спиной. Впрочем, это к лучшему, что его не трогали: он и сам не хотел ни с кем из них разговаривать. В понедельник и он, и Олег впервые пошли в школу после… После. Игорь по-прежнему отсутствовал. Парта, за которой он сидел с Юлей, пустовала, и пустота эта оказалась страшной, кричащей — не замечать невозможно при всём желании. Сергей не сомневался, что до конца выпуска за неё уже не сядет ни Игорь, когда вернётся, ни кто-либо ещё, так и останется эта «дыра» посреди класса. Олег тонул, задыхался от вины и тоски, и Сергей, вместо того, чтобы хоть как-то ему помочь, тонул и задыхался вместе с ним. Они толком не говорили — и вот это уже было ненормально. Если с кем Сергею и хотелось говорить, то только с Олегом, но тот пришёл молчаливым и замкнутым, и ушёл в себя ещё глубже, когда одноклассники насели на него с потоком сочувствия и ободрения. К счастью, те всё поняли и отстали от него достаточно быстро. К Сергею не лезли в принципе: то ли боялись его реакции, то ли считали, что ему это не нужно, то ли не сочувствовали вовсе. Большинство наверняка про себя думали, что лучше бы умер он, а не Юля. Сергей всегда был неудобным, лишним в их небольшом коллективе, особой потери они не ощутили бы. Пчёлкина же с её неуёмным энтузиазмом и кипучей энергией давно стала сердцем их класса. В общем, мысли одноклассников были логичны в такой же степени, в какой жестоки. За стеной апатии Сергей ощущал, что это всё же задевало его, но воспринималось как лёгкий укол — несложно игнорировать. Лишь бы Олег так не думал. А что у него в голове — непонятно. Сергей хотел знать его мысли, и одновременно страшился того, что мог в них найти. В школе Олег вёл себя с ним куда прохладнее, чем в больнице. Может, потому что все теперь знали, что они соулмейты, и пялились, а он не хотел давать повода для совсем уж грязных слухов. Может, так проявлялась депрессия, которая у него, совершенно очевидно, была. А, может, он уже начал жалеть, что спас Сергея, или что вообще однажды его встретил. Многие на его месте жалели бы. Сергей избегал на него смотреть, когда они курили за школой. Точнее курил Олег, а Сергей просто переминался с ноги на ногу, потому как мёрз. Олег сделал пару затяжек молча, а затем пристально посмотрел на него, будто резко вспомнил о его присутствии: — Вот зачем ты увязался за мной? Чтобы заболеть опять? Сидел бы в тепле. — Я тебе мешаю? — спросил Сергей, мгновенно закипая от обиды: он что угодно стерпит, только не отчуждение со стороны Олега. — Что? Нет. — Он раздражённо швырнул недокуренную сигарету в снег и уже куда мягче сказал: — Пошли обратно, я не хочу, чтобы ты заболел. — Я не заболею. — Сила твоего упрямства ещё не даёт тебе иммунитет. Пойдём, может, кофе успеем выпить. В бесхитростной заботе Олег снова начал походить на себя прежнего. От сердца самую малость отлегло, но Сергей всё же спросил: — У нас всё в порядке? Олег посмотрел на него насторожено, силясь прочитать что-то на лице, и ответил: — Да, конечно. Сказанное не ощущалось ни ложью, ни правдой, застряло где-то между. Они так и не говорили об их некрасивом расставании незадолго до похищения, сейчас это не виделось уместным. Не говорили толком и о пережитом — оно тяжёлым грузом висело на душе. Они вообще мало о чём говорили. Сергей не знал, как теперь себя вести, будто проснулся после комы и ему надо заново учиться ходить, говорить и ещё тысяче обычных вещей. — Прости, если был резок с тобой, — примирительно добавил Олег, почувствовав его смятение. Сергей рассеяно кивнул. «Я боюсь тебя потерять», — подумал он, но озвучивать не стал. После школы Сергей соврал ему, что у него встреча с психиатром, а сам какое-то время бесцельно проторчал в общей комнате «Радуги», пялясь на тупую передачу в телевизоре, чтобы затем поехать в Лахта-центр к офису компании, в которой работала Аня. Хорошо, что она указала место работы в профиле на фейсбуке, и не пришлось выведывать у Олега её контакты окольными путями. Сергей успел замёрзнуть, прежде чем в потоке людей, выходящих через стеклянные двери, появилась Аня под руку с какой-то эффектной блондинкой в белом полушубке. Должно быть уходили одними из последних. Надо было хотя бы к половине седьмого подъехать, но Сергей побоялся её упустить, теперь и правда не заболеть бы с риском нажить себе осложнения. Сергей махнул Ане рукой: она очень удивилась, заметив его, распрощалась с блондинкой и подошла. — Привет. Ты меня ждёшь? — Ага. По-поговорить хотел, — Сергей с досадой заметил, что зуб на зуб у него не попадает вполне буквально. — Тут кофейня через дорогу, — она кивнула на розовое симпатичное здание в французском стиле. — Пойдём, погреемся. Сергей не купился на подчёркнуто-добродушную вежливость, догадываясь, что на самом деле на плохом счету, но Аня его собиралась выслушать — это главное. Они заняли симпатичный столик у окна, заставленного цветами. Сергей заглянул в меню и вытянулся в лице при виде цен. Он, конечно, догадывался, что кофе здесь золотой, но реальность превзошла его догадки раза в три. Хорошо, что он взял с собой деньги не только на проезд, на что-то беспонтовое хватит, чтобы не позориться перед тётей Олега. — Я угощаю, — сказала она, заметив его реакцию. Сергей покачал головой: — Не надо. У меня есть деньги, — и поднял на неё настороженный взгляд. — Не ворованные, если что. Аня в лице не изменилась, сохраняя всё ту же маску доброжелательности, за которой настоящих мыслей не прочесть. Сергей запоздало подумал, что стоило лучше следить языком, чтобы случайно не настроить её против себя окончательно, он ведь здесь не за этим. — Я не собиралась тебя ни в чём обвинять, — примирительно сказала она. — И я правда хочу тебя угостить. Сергей пожал плечами, решив больше не спорить, и ткнул пальцами в меню во что-то со взбитыми сливками и шоколадной крошкой наверху. Аня подозвала официантку и сделала заказ. Сергей заметил любопытные взгляды в их сторону: ну ещё бы, эффектная женщина вся при параде, с идеально уложенными локонами, в дорогом деловом красном платье-футляре, и он — растрёпанный, в ношенных джинсах и выцветшей толстовке, как будто его на помойке подобрали. На родственников они не походили, наверное, некоторые из посетителей про себя решили, что юный альфонс себе «мамочку» нашёл. Пф. — Я хотел поговорить об Олеге. Я… его должник, вы же знаете. И я понимаю, что судебные тяжбы обойдутся очень дорого… — Нам ничего не нужно! — строго перебила Аня. — Мы справимся. — Нет, послушайте, — Серёжа глубоко вдохнул и обрушил на неё словесный поток: — У меня прямо сейчас ничего и нет, да вы и сами это знаете, но в восемнадцать я унаследую квартиру от родителей, и я в любом случае собирался её продавать. Так вот, деньги будут, да, с задержкой в почти год, но они будут — и если сейчас понадобятся кредиты или займы, я это потом всё погашу вместе с процентами. Можем это как-то юридически оформить, если… — Серёж… — Или какие-то другие гарантии… — Серёжа! — Я просто не могу допустить, чтобы ему сломали жизнь! — закончил он и выдохнул наконец. Аня, наверное, впервые за всё их знакомство посмотрела на него с искренней симпатией и мягко сказала: — Этого не произойдёт. Ещё раз говорю: мы справимся. Да, будет тяжело, я не отрицаю, но ничего непосильного. Всё, что требуется от тебя — это честные свидетельские показания на стороне Олега. Твои слова, как соулмейта, о том, что действительно существовала смертельная угроза его жизни, будут иметь вес. К сожалению, прямых очевидцев произошедшего нет. — Я скажу всё, что потребуется, — горячо заверил Сергей. — Тем более это чистая правда. Он бы убил Олега без колебаний. Последнее Сергей говорить не собирался — вырвалось само. Опять он, он, он. Словно тень Коршуна продолжала висеть над ним. Сергей неуютно поёжился и вгляделся в лицо Ани, видя, наконец, её полностью настоящую: уставшую и напуганную. Она сделала над собой усилие, возвращая непринуждённый вид, и перевела тему, хотя голос дрогнул: — Если хочешь ещё чем-то помочь — будь рядом, поддержи его. Ему это нужно гораздо больше, чем он показывает. После смерти родителей он очень закрылся: приятелей имел целую кучу, но ни к кому всерьёз не привязывался. Ты первый, кто сумел с ним по-настоящему сблизиться. Прояви я большую наблюдательность, наверное, поняла бы раньше, в чём дело. На губах Ани появилась сдержанная улыбка. Сергей смотрел на неё со смесью смущения и настороженности. Она ведь имела ввиду соулмейтную связь, а не?.. Да, точно именно это, вряд ли ей пришло бы в голову, что он отсасывал её племяннику. Сергей кивнул суматошным мыслям, вслух сказал: — Хорошо. Я сделаю всё, что могу. А вы не забывайте о моём предложении, так, на всякий случай. Он планировал после «Радуги» довольствоваться общежитием или дешёвым съёмом, а деньги с квартиры пустить позже в своё дело, которое откроет, как только наберётся достаточно знаний и опыта. Жить в родительской двушке Сергей не собирался ни при каком раскладе: боялся, что в некогда родных стенах тоска по прошлому удушит его, как в тисках. А для Олега ему никаких денег было не жаль, лишь бы тот остался на свободе. Он знал: колония ломает людей, вероятно, даже похлеще, чем детдом. Олег, к тому же, красивый, а там… Сергей сам себя оборвал: начнёт думать о таком — рехнётся. Олег не сядет — и точка. Когда он вышел из трамвая, его резко прошил озноб. Ему снова начало казаться, что кто-то опасный следит за ним, стоит, возможно, совсем рядом, упивается своей тайной властью и его беспомощностью. «Этого нет, нет, нет», — твердил себе Сергей, но ноги всё равно подкосились и он, едва не упав, опустился на подвернувшуюся рядом скамейку. Дыхание перехватило, люди на остановке превратились в пугающие зыбкие тени без лиц. Они его сожрут, они его уничтожат! Время тягуче текло, но ничего не происходило, кроме того, что горло сдавило удавкой, а сердце бешено колотилось от страха. Постепенно из общего шума начали выделяться отдельные звуки. Сергей различил, как звонко затявкала на кого-то собака, засигналила машина, кто-то громко выругался матом. Выдохнул с облегчением: люди на остановке снова обрели лица, и среди них не было ни одного пугающего. Ни одного похожего на… Сергей опустошённо откинулся на спинку лавочки, приходя в себя. Перед глазами вдруг ясно встало, как он после такой же панички накинулся на Пчёлкину у супермаркета, обвинил её в слежке. Что, если Коршун именно так всё и понял: Сергей, сам того не ведая, дал ему наводку? Что, если всё могло быть по-другому, если бы… Сергей сжал пальцами виски в каком-то слепом порыве выдавить пугающие мысли из головы. «Если бы, если бы, если бы… Надо это прекращать, уже всё равно ничего не изменить!», — приказал себе он, но жестокие и совершенно бессмысленные сожаления так просто отпускать не хотели.

***

Следующие две недели прошли по-настоящему адово из-за попыток подобрать лечение. Отпираться было бессмысленно, Сергей действительно сам не справлялся: панические атаки участились, и время в больнице, когда он почти полностью забывался во сне, сменилось тотальной бессонницей в детдоме. Всё это вылилось в трясущиеся руки, провалы в памяти и несобранность. Сергей боялся, что вот-вот начнёт ловить глюки наяву, его запрут в дурке и он не выберется оттуда уже никогда. Директриса учла его просьбу, и новым психиатром стала женщина. Вроде бы далеко не старая, но уже седая, элегантная и спокойная, чуть заторможенная, словно сама сидела на успокоительных. Она не смотрела на него с той пугающей жадностью, с какой таращился Рубинштейн, не задавала вопросов, в которых слышалось бы обвинение или желание в чём-то уличить, и Сергей, перешагнув через себя, решил попытаться ей довериться. Он отвечал на все вопросы, писал на тыльной стороне ладоней напоминания, когда пить какие таблетки (иначе забывал), и принимал их с точностью до минуты в расписании. Побочки не заставили себя ждать: часто кружилась голова, тошнило от любых резких запахов, во рту постоянно пересыхало, а мысли путались. И чем дальше, тем хуже становилось. Сергей запаниковал, всерьёз раздумывал над тем, чтобы бросить курс, пока не превратился в бесполезный овощ, но Олег очень настойчиво просил слушать врача и твердил, что самостоятельно серьёзные препараты отменять ни в коем случае нельзя. Сергей злился, ворчал, но из последних сил крепился. Облегчение наступило резко: в голове прояснилось, как будто кто-то в тёмной комнате раздвинул занавески, впуская свет. Почти все побочки исчезли, кроме сухости во рту, но и та стала терпимой; к Сергею вернулись сон и аппетит, способность запоминать и анализировать. Все чувства сильно притупились, но, должно быть, оно к лучшему. Он стал спокойнее, уравновешеннее и ощутил в себе силы достать успеваемость из жопы, в которой та успела оказаться. Сергей взялся навёрстывать школьную программу с остервенением, потому что зубрёжка — это то, что в его жизни без изменений осталось приятным и естественным. Так же усердно он подтягивал и Олега после уроков, когда их свободные вечера совпадали, что случалось реже, чем хотелось. Олега менты выдергивали то прямо с занятий, то после них. То что-то уточнить, то что-то подписать, то ещё какая-то мура. Смирнова сопровождала его все те встречи, и это немного успокаивало: она профессионал, не допустит давления и других уловок. У самого же Сергея свободного времени теперь хватало: директриса освободила его от любых кружков до конца года. Следующей осенью всё равно придётся куда-то записываться, но Сергей отложил решение на потом. В любом случае выбор падёт на что угодно, только не на рисование, кого бы там не назначили. В одну из ночей Сергей бросил в дворовую урну все свои рисунки и поджёг. Смотреть на весело пляшущее пламя было тоскливо: горела не просто бумага, горела важная часть его самого, отмершая, а потому требующая грустных проводов в последний путь. Если бы не таблетки, Сергей напился бы по такому поводу, но пить было нельзя, оставалось врать себе, что не слишком и хотелось. Он помнил, что собирался морально поддерживать Олега, но необходимость судорожно навёрстывать школьную программу сделала его резким и требовательным. Сергей вёл себя с ним, как придирчивый учитель с нерадивым учеником: в подобных вещах он в принципе не обладал терпением, чего уж там, а Олег, к тому же, стал рассеянным и некоторые вещи приходилось разжёвывать не по одному кругу, что действовало на нервы. — Помнишь, ты спросил, всё ли у нас в порядке? — Олег перебил Сергея, по пути со школы рассказывавщего, какие задачи по физике им нужно сегодня разобрать. — Сейчас я хочу спросить тоже самое. — Почему? — Сергей встревоженно посмотрел на него, опасаясь предстоящего разговора, который в общем-то был неизбежен. — Потому что ты твердишь об учёбе и только о ней, и я понимаю: зубрёжка — твоя стихия. Но ты с этим настолько перегибаешь, что мне уже начало казаться, что это такая попытка отгородиться от всего, в том числе и от меня. — Всё не совсем так. — А как? Сергей понуро опустил голову, чувствуя себя совершенно по-идиотски, но всё-таки признался: — Прозвучит странно, но я не знаю, о чём с тобой говорить. Не в том смысле, что ты перестал мне быть интересен, а в том, что куда не кинься, везде триггеры, мои или твои. Вот мне и кажется, что лучше или вообще рот не открывать, или говорить о чём-то безопасном. О физике, например. — Я тебя понимаю. Но говорить всё равно придётся обо всём. От этого никуда не деться. — Угу, — уныло согласился Сергей, а через несколько секунд его вдруг прорвало, слова сами хлынули наружу и он не смог остановить их: всё равно, что сорвать резко пластырь и беспомощно смотреть на хлынувший из раны гной: — Я думаю, что Пчёлкина из-за меня… Я ведь при всех её в слежке обвинил у супермаркета! Он мог услышать и всё понять! И Хольт, выходит, тоже из-за меня. Я и желал ему всего плохого, злился ужасно, но теперь вот ни черта не рад. И у тебя охренительные проблемы опять же из-за меня… Я будто проклят! Ходячее несчастье, да? Беды одни приношу… — Сергей опустил взгляд вниз, на снег под ботинками; в груди болезненно кололо. Может, и не зря его сторонились, как прокажённого. Может, они все были правы. — Неправда, беды принёс совсем другой человек. — Я знаю, но… — Здесь нет никаких «но», — твёрдо перебил Олег. — Ты не можешь быть ответственен за бурю только потому что оказался в её эпицентре. — Фига ты сказанул, — Сергей так удивился, что снова поднял глаза на Олега. — На психотерапии такого нахватался? Олег пожал плечами: — Не знаю. Может быть. Его тоже заставили ходить к психотерапевту и психиатру. Олег не скрывал, что принимал антидепрессанты, но опытом общения с врачами не делился. То ли стыдился, то ли считал слишком личным. И то, и другое Сергей, в общем-то, прекрасно понимал: сам не хотел обсуждать подобное. — Думаю, ты прав. Просто мне уже начинает казаться, что я сам притягиваю чёртовы бури. — Это из-за того, что с тобой произошло слишком много плохого. Но ни одна чёрная полоса не длится вечно, Серёж, вот увидишь, ты притянешь ещё много хорошего. Сергей улыбнулся ему, совсем несмело, наверное, со стороны было больше похоже, что его губы дрогнули, лишившись контроля; но в душе начало зарождаться тепло, впервые за череду безликих холодных дней. — Думаю, что-то хорошее я уже притянул. Точнее кого-то. Ответная улыбка Олега была такой же несмелой, но обезоруживающе красивой: — Ты опять о Марго? — О тебе. — Сергею самому понравилось, как это прозвучало: просто, открыто и очень ёмко. — И тогда это тоже было о тебе. Он не отводил пытливого взгляда от Олега, чувствуя его радость, но желая её ещё и видеть. Тот зарделся, неловко сунул руки в карманы куртки, вздёрнул брови, тщетно пытаясь спрятать смущение: — Ого. Кто ты, и что сделал с Сергеем Разумовским? Сергей покачал головой: — Что сделал ты? Улыбка Олега стала широкой, но чуть недоверчивой, как у ребёнка, получившего конфету, но опасавшегося, что её отберут. Сергей ничего отбирать не собирался. Ему даже стало жаль, что раньше он не говорил Олегу, что вообще-то ценит его, но до недавних пор в этом даже себе сознаться было трудно, не то, что ему. А сейчас вот далось неожиданно легко. И приятно. — Давай сегодня устроим вечер без физики, — предложил Олег. Сергей закатил глаза: — Тебе лишь бы от учёбы отлынивать. Ладно, и каким будет наш вечер без физики? — Прогулка с Марго, безалкогольный глинтвейн и хороший фильм? — Звучит заманчиво. Ну, не считая слова «безалкогольный», но куда деваться. Марго стала гораздо самостоятельней и на прогулке отлетала далеко, но возвращалась по первому свисту. На имя она тоже реагировала, но звать её приходилось очень громко, так как со слухом у неё имелись проблемы, хорошо хоть полная глухота обошла, многим птицам-альбиносам повезло меньше. — Я не умею свистеть, — признался Сергей, когда Марго села на плечо Олегу. Она заметно подросла и набрала вес. Стала ещё красивее и наглее: сразу видно, Олег баловал, как мог. Повезло же ей. — Значит, время записываться в школу свиста имени Волкова, — Олег сделал пригласительный жест, мол я весь к твоим услугам. — Ну давай. К концу прогулки Сергей худо-бедно, но научился свистеть, а Марго, одно время недоумевающая со странного концерта, перестала на них реагировать и принялась летать туда-сюда в своё удовольствие. У Сергея тоже возникло чувство, что он потихоньку расправляет крылья, пусть до полноценного полёта оставалось очень и очень далеко. В этот вечер он наконец снова почувствовал себя семнадцатилетним подростком, а не разбитой и растоптанной рухлядью. Олег, прочитав сообщение на телефоне, спросил: — Китайскую лапшу будешь? Аня пишет, что освободилась пораньше и взяла на троих. — Я лишним точно не буду? — Конечно, нет. Хотя Аня прямо сказала, что положительно относится к его общению с Олегом, пересекаться с ней больше, чем на «привет-пока» было всё ещё неудобно. И из-за чувства вины, и из-за того, что она для Олега семья, а это бередило старую зарубцевавшуюся рану, напоминало о том, что самому Сергею никогда не будет доступно. У него самого из живых близких родственников осталась только бабушка по маме, больше двадцати лет назад эмигрировавшая в Испанию, и опеку над ним она брать отказалась. Её новый муж был категорически против дочери от первого брака, внук и подавно оказался не нужен. Да и какие они родные, если не виделись никогда? Для Сергея она — пустое место, как и он для неё. Когда они вошли в лифт, на Олега резко накатила грусть, и он уткнулся пустым взглядом в стену. С ним такое часто случалось, но Сергей сначала слишком отъехал мозгами из-за таблеток, потом пытался обходить все триггерные темы и не спрашивал. «Хватит уже пытаться не замечать слона в комнате», — решил он. — Что такое? Марго, сидящая на плече Олега, тоже напряглась, вся подобралась. — Всё в порядке. — Давай хотя бы постараемся друг другу не врать, — попросил Сергей, понимая, что это и по нему ударить может. Олег посмотрел на него затравлено: — Точную дату суда ещё не назначили, но ориентировочно — этим летом. Воздух из лёгких вышибло, как от резкого удара о землю при падении. Сергей ощущал себя именно так — в лепешку расшибленным. Знал же, что так будет, и всё равно оказался не готов. — С одной стороны, это неплохо, — продолжил Олег, очень старательно делая голос спокойным, но Сергей ощущал его тревогу, — У меня есть больше, чем три месяца, чтобы пожить обычной жизнью, закончить десятый класс, но, блин, с другой стороны, в голове теперь таймер включился, отсчитывает. И иногда он заглушает всё вокруг, вырывает из здесь и сейчас и подталкивает в неизвестность. А я не хочу бояться. Хочу просто жить, а там будь как будет. — У тебя есть три месяца или сколько-там, — сказал Сергей, рванув к Олегу так, словно его прямо сейчас пытались забрать, и вцепился в куртку по бокам, притягивая к себе, — а потом ещё вся жизнь. Тебя не посадят. Ни я, ни Аня, ни Смирнова этого не допустим. — Буду молиться на вас троих, — с деланной усмешкой сказал Олег, положив руку Сергею на спину, удерживая рядом. Олега ужасно захотелось поцеловать, спонтанно, ничего не усложняя. Сергей порывисто прильнул к нему, как будто притяжение сместилось с земного исключительно на Олегово, успел накрыть его прохладные губы своими и ощутить ответный отклик… но лифт остановился. Они молниеносно отпрянули друг от друга. К счастью, случайных свидетелей у разъехавшихся в стороны дверей не оказалось. Оба, не сговариваясь, коротко, чуть нервно, рассмеялись, выходя из лифта. Сергей не сомневался, что думали они об одном и том же: за считанные секунды умудрились так потерять головы, что забыли, что вообще куда-то едут. Он легко сходил с ума по Олегу и раньше, но теперь это всё-таки было по-новому: из-за таблеток он не чувствовал возбуждения, но близости всё равно жаждал. Именно близости, не секса. Сергей и сам не знал, во что это должно оформиться. Олегу он, совершенно очевидно, до сих пор нравился, но нравиться мало, чтобы что-то получилось. Проверенно дважды. И если Хольт был подонком и финал их отношений вышел вполне закономерным (не считая того мрака, что случился после), то с Олегом не склеилось по совсем другим причинам. Их много, вероятно, даже очень, и Сергей то не хотел о них думать, то снова к ним возвращался. Бесполезно, так как в отношениях он смыслил мало, чтобы иметь чёткие ориентиры. В детдоме все в основном просто трахались и зажимались по углам везде, где только можно, а Сергей в ближайшее время и секс-то предложить не мог, да и вроде проходили уже — Олег сам всё и свернул. И как теперь быть, и к чему стремиться? Странное чувство: они не потеряли ту связь, что между ними была (не только соулмейтную с её «наворотами», но и самую обычную, межличностную), но их словно отбросило назад. Они снова учились общаться, пытаясь понять, что с ними вообще стало; снова странно робели, потому что никак не определили их отношения. Впишется ли туда что-то больше дружбы или они опять всё испортят? Неумолимо тянуло попробовать, даже если безнадёжно, всё равно что в омут с головой. В прихожей их встретила Аня, и Сергей, поздоровавшись, решил забить и просто расслабиться. В итоге лапша с курицей оказалась вкусной, глинтвейн тоже, а фильм… фильм Сергей не особо разобрал, потому что Олег во время просмотра обнимал его со спины, и он растворился в тепле его объятий, не думая практически ни о чём. Было хорошо.