Vale*

***

      Хайдигер приезжает на арену после двенадцати. С утра дела запирают его в кабинете, и аналитики, забегая с бумагами на подпись, смотрят косо, не понимая: ни зачем нужна антикризисная схема, ни откуда у шефа такой страх.       А ближе к обеду секретарь сообщает, что машина ждет. Срочные вопросы все еще дышат в затылок, но в последние дни перед сезоном идет жеребьевка, оглашается расписание боев и будет не лишним проверить, на какие дни кто заявлен. А еще у Хайдигера в голове сидит Факел — недавнее новое приобретение. И посмотреть на него в деле тоже хочется, тем более, в повестке тренировки висит пометка о новом титане, доставленном прямиком с конвейера.        Машина ловко петляет в нарастающих пробках. Разноцветный мегаполис бурлит дневной жизнью по другую сторону тонированного стекла. Но в салон не проникает ни звука. — Включи радио, — просит Хайдигер. Водитель тащит пальцем ползунок приемника пока из динамиков не начинает звучать саксофон. Мелодия кажется шершавой, как бархат, и бордово-красной, как занавес варьете. Хайдигер закрывает глаза и пытается представить себя где угодно, только не здесь.       Еще недавно арена с ее адреналином казалась отдушиной от повседневной рутины. Теперь она все чаще тянет к себе Хайдигера на цепи неразрешенных проблем — будто берет в плен.       Стоит машине въехать через главные ворота на территорию комплекса, как старший распорядитель и два его помощника берут Хайдигера в почетное кольцо и провожают до штаб-квартиры команды, где в просторном кабинете с панорамным окном на саму арену ждет, коротая время над глянцевым журналом, сухой старик с дряблыми щеками.       Хайдигер осторожно пожимает по-старчески узловатую руку и улыбается, хотя внутри него все замирает, как перед решающим броском или экзаменом. — Рад вас видеть, доктор Рашффорд. Что скажете? — Смотря, что ты хочешь услышать, мальчик мой.       Хайдигер на фамильярность не обижается, признавая право человека на сорок лет старше перейти «на ты», но чувствует досаду, как более быстрый пешеход чувствует неудобство от необходимости плестись под руку с хромым. — Хочу услышать ваше мнение. Те документы, которые я вам отослал. Вчера. Помните? Надеюсь, я не сильно озаботил вас просьбой ознакомиться. Но если бы вы дали комментарий, как человек, вы уж простите, собаку съевший на генной инженерии, это очень бы помогло разобраться. — Собаку съел — это правда, — смеется старик, — но было не вкусно. Совсем. Особенно поначалу, когда мы только поднимали голову. Ты отца спроси, он тебе расскажет, как тогда жили — как на пороховой бочке. Каждый день ждали что вот-вот вся компания рухнет. Сколько работы… А сколько протестов. Но все же выстояли, да… Столько всего повидали. — А документы?.. — Документы… — выдернутый из воспоминаний старик не расстраивается, напротив, в мутных глазах еще ярче вспыхивает возбуждение, — любопытные, конечно. Я такого не встречал. Но, скажу тебе так — раз в год и палка стреляет. — Что вы имеете ввиду? — Случай уникальный. Но спроси, считаю ли я это возможным, и я отвечу… Да.       Сцепив руки за спиной, Рашффорд ходит по кабинету, как лектор по аудитории. Хайдигер следит за ним, неотрывно. — Конечно, сказать точно можно было бы, только изучив конструкт гладиатора. Но конструкты зачастую засекречены. И хозяева бдят, чтобы никто к ним не подобрался на пушечный выстрел. Иначе могут всплыть все слабые места бойцов. А без конструкта… Ты знаешь, в чем секрет ускоренной регенерации гладиаторов?       Хайдигер прикидывает, сильно ли он упадет в глазах светила генной инженерии, если ответит неверно. — В имплантах? — Нет.       В голосе доктора Рашффорда, слышится добродушное снисхождение, но Хайдигеру хватает ума промолчать. — Настоящий клад — это так называемое свободное распределение стволовых клеток. Изначально именно из них формируются все клетки. У нас с вами в организме этот строительный материал практически исчерпан. А тот что есть — строго распределен: для крови, для тканей и так далее. А у гладиаторов все иначе. У них в имплантах стволовые клетки не только в огромном количестве, но и в «возбужденной» фазе. И могут развиваться как угодно — по нуждам организма. Представь себе дом, который расстреливают из пушек. Раз за разом. Из года в год. Если его выстроить и оставить как есть — не пройдет недели, как его сравняют с землей. И поэтому в конструкт гладиаторов закладывают такую особенность. Наподобие груды кирпичей, которые лежат в каждой комнате. А рядом сидит работяга. И как только ядро пробивает стену, он хватает кирпичи и заделывает дыру. — И по-вашему, это может привести к такому… эффекту?       Выговорить «беременность» Хайдигеру не позволяет ужас, сидящий в подкорке. Кажется, скажи — и в дверь зайдет Доберман с младенцем на руках. Рашффорд понимает вопрос верно. — Как сказать… Представьте, что случится, если однажды работяга ошибется. Прилетело ядро, проломило стену. Надо быстро заделать. Но он, вместо ровной стены, начнет строить террасу с колоннами. И получается то, что на языке генетики принято называть «занозой». Точка, от которой развитие идет по пути возможному, но нежелательному. Как, например, раковая опухоль — когда клетки начинают неконтролируемо делиться, нарушая структуру ткани. В любом случае… — Рашффорд закашливается и тянется к графину с водой на столе, — в любом случае. Да. Единственное, с чем можно сравнить подобное… Внематочная беременность, когда зародыш остается в месте, непредназначенном для развития. Если конструкт гладиатора предполагал использование клеток, чья функциональность позволила бы случиться такому, а сбой стволовых клеток выстроил некий карман, где плод смог развиться… Получается образование. Как прогрессирующая опухоль. Сложно прогнозировать дальнейшее развитие, но…       Рашффорд замолкает, и Хайдигер, который слушает не перебивая, поднимает голову. — Вы считаете это опасным? — Бог мой, разумеется, — старик выглядит довольным, как ребенок которому дали мороженое, — это крайне опасно. И я даже не знаю, для кого больше: для зародыша или его носителя. Гладиатор… Мужчина. Попросту не предназначен для подобного. В перспективе это может, как минимум, создать чудовищное давление на органы. Ну и, помимо прочего, должно случиться чудо, чтобы зародыш развился в полноценный плод. Но и естественные роды, естественно, невозможны, — Рашффорд запинается, довольный случайным каламбуром, — да… Важно не пропустить момент для операции. Нужно пристальное наблюдение, доскональное изучение и оценка медиков.       Хайдигер кивает как болванчик, черт знает какой раз по счету. С каждым услышанным словом воображаемый Доберман с ребенком на руках меркнет. Видение выцветает, как будто по карандашному рисунку кто-то водит ластиком. Но самого важного нет — чувства облегчения. Почему-то теперь, когда со всех сторон, как ни посмотри, Доберману труба и он, Йен Хайдигер, выскочил если не невредимым, то хотя бы живым из плотного капкана, оглядываясь назад, прежняя ловушка больше не кажется такой страшной. А Доберман в голове Хайдигера выглядит растерянным и даже испуганным, потому что в итоге, вместо рычага давления, все, что он получил — это куча проблем и «прогрессирующую опухоль» без надежды на чью-то помощь. — Так что, если вы подумывали о крупной ставке или покупке этого гладиатора, — не советую, — заканчивает свою речь Рашффорд и выдыхает. — Да… То есть, нет, не думал. Услышал краем уха о нем и захотелось вникнуть поглубже. Этот гладиатор… Он из другой команды, скорее всего будет выступать в новом сезоне. Полезно знать, если у твоих противников появляется проблема. И насколько она серьезна, — Хайдигер поднимается из-за стола и с деланым спокойствием расстегивает пиджак. — Жара. Махнуть бы на побережье. От дел, от забот. Вы останетесь на тренировку? Я покажу вам Факела. Наше последнее приобретение. Прекрасный образец легковеса. А-импланты. Вам, как генному инженеру, будет интересно взглянуть на него в деле. А после приглашаю вас выпить — холодного и не только. Как пожелаете.       Шум, доносившийся c арены затихает, что кажется странным: тренировка в разгаре, и Хайдигер тоже торопится туда, но старик задумывается над приглашением и медлит с ответом. Как и для большинства людей, кто разменял седьмой десяток, время для него течет совершенно иначе.       Сигнал к началу боя бьет по ушам — как ладонями прихлопнули. В общей тишине он выходит настолько резким, что Хайдигер вздрагивает и поневоле делает шаг к окну, взглянуть, что происходит. Звукоизоляция кабинета не в пример хуже, чем в лимузине.       Внизу на арене титан новой серии выпрямляется в полный рост, готовый к бою. Спонсоры, гладиаторы и тренеры, кто свободен, липнут к разминочной площадке, словно примагниченные. Спарринг начинается в тот момент, когда Хайдигер подходит к окну. И пилота в капсуле управления Хайдигеру с высоты не видно. Но фигуру в черном коротком плаще поверх такой же угольно-черной легкой брони он узнает сразу и с болезненным свистом втягивает воздух сквозь стиснутые зубы, когда Доберман срывается с места в атаку.