Vale*

      Хайдигер знает, что у примирения с реальностью есть пять стадий. Знает еще с университета, хотя и считал лекции по психологии полной ерундой. Даже этот незначительный факт он вычитал уже позже, черт знает где. Но сейчас весь мир затапливает сплошным отрицанием.       Ноги сами несут от окна к двери. Последнее, что видит Хайдигер, как обожженные люди с душераздирающим криком катаются по земле, пытаясь сбить пламя. Распорядители несутся к месту событий с огнетушителями в руках. Уцелевшие счастливчики бросаются врассыпную. Титан гасит луч аннигилятора и замирает.       Старик Рашффорд цепляется за локоть, хочет что-то сказать, но Хайдигер даже не пытается услышать.       На лестнице он бесцеремонно расталкивает распорядителей, спешащих к месту происшествия, перепрыгивая через ступени, каким-то образом умудряется проскочить двенадцать лестничных пролетов за пару минут, пробегает по мраморному холлу под удивленные взгляды администраторов на ресепшене и выскакивает на улицу.       Парк вокруг резиденции, изрезанный паутиной гранитных дорожек, выглядит все так же безмятежно, укрытый шапкой молодой листвы на широких кронах старых дубов, и только слышно, как с другой стороны комплекса тревожной нотой в царящую тишину ввинчивается сирена. Сзади Хайдигера догоняют и обгоняют распорядители в пятнистой униформе: от быстрого бега у него начинает резать в боку, и поневоле приходится сбавить скорость.       Когда Хайдигер выворачивает из-за угла, минует арку под трибунами и наконец оказывается на арене, рассосавшаяся ранее толпа успевает снова собраться вокруг неподвижного титана плотным кольцом. Четверо санитаров уносят носилки. Люди на них — обугленные фигуры с красными проплешинами живого опаленного мяса — не шевелятся. Еще трое лежат тут же на земле, накрытые с головой непрозрачным полиэтиленом.       Хайдигер только представляет, что под ним, и уже чувствует тошноту. Запах горелого мяса в воздухе перебивает все — лезет в нос, даже если задержать дыхание, и кажется сильнее запаха дизеля и машинного масла, источаемого титаном.       Медленно, словно по минному полю, Хайдигер бредет к телам, не надеясь узнать лицо — после такого-то — но хотя бы опознать знакомые предметы, одежду, в тщетной попытке понять: кончено ли с Доберманом. До трупов остается всего ничего, когда поверх голов долетает раздраженный, знакомый голос: — …нормально. Нормально, я сказал.       И вот тогда Хайдигер понимает, сколько он пронесся, сломя голову: с шестого этажа резиденции, по лестнице, через весь парк до самой арены, и ноги начинают дрожать, и он садится — почти падает — прямо в дорогом костюме на залитый пеной огнетушителей песок.       В просвете между столпившимися людьми мельком видно Добермана — тоже на земле. Медик светит ему в глаза фонариком, видимо проверяя, не пострадала ли сетчатка. Черная броня валяется рядом. Ее края оплавлены и один, кажется, даже еще дымится.       Хайдигер видит Добермана, узнает Добермана, но все равно не верит. Каким чудом тот, как кошка, извернулся в воздухе, сложно даже представить. Подобное мог бы провернуть гладиатор, ожидавший реальную, а не учебную атаку, заранее приготовившийся, с приличным уровнем синхронизации. Доберман же, сученыш, как обычно, выскочил на каком-то диком везении, в очередной раз прошелся по лезвию, не поранившись. Почти. Хайдигер видит толстый слой марли, прилепленный к щеке Добермана пластырем. Значит, по касательной зацепило-таки. — Я не понимаю, как это вышло, — оправдывается второй голос, — я не знал, что боевой режим активирован.       Говорящего не видно из-за плотного кружка распорядителей, но Хайдигер узнает Факела. Его спокойные, глубокие, взвешенные интонации, смахивающие на уговоры психолога за сотню энженов в час. И вот тогда уже Хайдигер встает, отряхивается и продирается сквозь толпу, громко интересуясь: — В чем здесь дело?       Доберман остается сидеть как сидел. Факел, не зная, оставаться ли возле допрашивающих его распорядителей или подойти к хозяину, в качестве компромисса делает шаг и замирает посередине. — Что происходит? — повысив голос, холодно повторяет Хайдигер. — И до приезда моих юристов, требую всякие расспросы прекратить. Кто недосмотрел? Почему смесь в баках? Почему главный инструктор дал добро на спарринг на экспериментальной машине, я хочу знать? — Из одного бака выкачали все подчистую точно, — подает голос инструктор, соображая, чья голова сейчас полетит, — ваш гладиатор вручную переключил тумблер закачки жидкости с правого бака на левый, где оставили смесь. Иначе, датчики бы сработали, что «пусто», и батарея аннигилятора не запустилась бы вовсе. Даже приклеили бумажку «не трогать». — Мозги бы вам приклеить, — в сердцах роняет Хайдигер, и Доберман, не поднимая головы, усмехается. — Там не было предупреждающих знаков, — спокойно и четко рапортует Факел. — Ладно. Неважно. Разбирательство подтвердит.       Несмотря на уверенный тон, чем закончится разбирательство, Хайдигер уже догадывается, и кого КОКОН обяжет платить компенсацию семьям погибших — тоже. К счастью, люди стоят меньше гладиаторов. — Как владелец гладиатора, могу заявить вам, господа, что я буду настаивать на формулировке несчастного случая из-за безответственности и разгильдяйства некоторых присутствующих здесь лиц.       Главный распорядитель и главный инструктор несогласно кривятся, но не перебивают. КОКОН помилует, как пить дать — мало ли крови льется на арене. Производственный несчастный случай — не более. А вот обозлившийся Йен Хайдигер, вхожий в дома директоров арены, добьется увольнения по щелчку, если захочет. И ему лучше не перечить.       Медик тем временем заканчивает осмотр и отходит прочь. — Повязку завтра снимешь, — напоследок говорит он Доберману, — мазь возьмёшь в лазарете, чтобы шрамов не осталось, хотя, какая разница. Ты легко отделался.       Доберман кивает, поднимается, готовый проскочить сквозь толпу зевак и исчезнуть, но Хайдигер кладет руку ему на плечо. — А этого гладиатора в мой кабинет, будьте добры. — А говорили: «до юристов», — бормочет главный распорядитель, но мешать не осмеливается, машет своим, и рядом вырастают, словно из-под земли, два «пятныша». — Слышали? Проводить!       Доберман позволяет себя увести — с кислой миной, но без сопротивления. Хайдигер оборачивается к одному из подоспевших помощников: — Вызовите моих юристов и инструктора тренировочного центра. Факел пусть возвращается к подготовке.       Тот кивает. — Если позволите… По свидетельствам очевидцев, Доберман сам вызвал Факела на спарринг. И итоговая ответственность за инициацию поединка на нем. Есть люди, готовые подтвердить. — Понял. Идите.       Черная броня на земле, искореженная огнем, как магнит притягивает взгляд. Хайдигер представляет, во что превратилась бы живая плоть, попади Факел в цель, и вместо облегчения, что есть, чем отмазаться от КОКОНа, чувствует злость и Добермана, затеявшего все это, тянет придушить собственными руками.       В стороне грузный гладиатор в шлеме пилота, имени которого Хайдигер не помнит точно, кажется, Дьюк, вертит в руках маску Добермана, и лицо его выражает крайнее недоумение.