Как сводило судорогой нас с тобой Да, верней беды, свело вместе.
***
Дождь стучит в окно, как будто просит впустить. Хайдигер смотрит на бардак в своей квартире, на разбросанные по мягкому светлому дивану вещи, на пиджак на полу, на выпотрошенный мини-бар с распахнутыми дверцами и думает, что сейчас тут вряд ли кому-то понравилось бы. Сегодня Йену Хайдигеру исполняется тридцать. И об этом хочется забыть как можно скорее. — Привет, — голос Пэм в трубке звучит виновато и вызывающе одновременно. — Йен, давай поговорим. — О чем? Хайдигер смотрит в окно сквозь клубы табачного дыма и думает, что дни хуже бывали, но более отвратительного дня рождения он еще не помнит. — Обо всем. — Пэм запинается. — Йен, я не знала, клянусь. Для меня это тоже шок. — Но держалась ты замечательно. Великолепно. — Хайдигер, конечно слегка пьян, но говорит от сердца. И даже жалеет, что не может так же как Пэм состроить каменное лицо. — А вообще, тебе не кажется это дикостью? Мы же не в каменном веке, чтобы родители вот так решали за нас, стоит ли нам жениться. — Конечно, не в каменном, — соглашается Пэм. — Просто что бы ты ни сказал, по-другому все равно не получится. В итоге все равно решать нам. Слышала, отец назначил тебя вице-президентом. — Дальновидно решил пожалеть мой внутренний стержень, который не выдержит давления должности президента, — шутит Хайдигер и сам смеется. Несколькими часами ранее, на заседании акционеров, когда лица участников совета директоров повернулись к нему, все как один с сочувствующим выражением «в следующий раз повезет», больше хотелось не смеяться, а удавиться. — Теперь буду слушать папочкины рассказы, как он сам стал во главе новой компании, когда был еще на три года моложе, а я не способен воспитать себя и в тридцать. — Тогда поздравлять не буду. Постарайся не напиться. — Мои старания… — Хайдигер забрасывает ноги на журнальный столик и затягивается, хотя вообще-то не курит, — знаешь, он даже мой проект по созданию команды гладиаторов хочет отдать на попечение совета. А меня приставить к делу так — сторожевым псом. — Твой отец — дальновидный стратег, — фыркает в трубке Пэм. — Помню, как он советовал мне бросить «эту ерунду с колледжем» и научиться готовить, потому что женщина должна создавать уют. Знаешь, я рада, что ты успел напиться. На трезвую голову из тебя обычно слова не вытянешь — все держишь в себе. Обещай, по крайней мере, остаться дома. Хайдигер смотрит на пустые бутылки красного вина и не понимает, как ему раньше не пришла в голову прекрасная идея отправиться напиться куда-нибудь, а не глушить бокал за бокалом в одиночестве. — Пэм. Я тебя люблю. — Ты любишь меня только если в чем-то виноват. Твое первое признание, когда мы были детьми, и ты разбил матушкину вазу, а сделал вид, что это я — помню до сих пор. Йен… — Да? — Хайдигер чувствует, как настроение поднимается, и плевать, что на улице мелкий моросящий дождь, противный настолько, словно он по заказу, что ожидания о назначении не оправдались, что отец выставил его слабаком, не готовым возглавить корпорацию. — Прости. Я правда не знала. Ты вовсе не обязан на мне жениться. Когда твой отец начал говорить, как было бы здорово, а мой поддакивать и… Вся эта чушь про слияние, наследие и лучшие должны держаться вместе… — Я знаю. Знаю, что… ты не знала. Хайдигер стаскивает босые ноги со стола и с бокалом в одной руке и коммом в другой, идет в гардеробную. — Мы с детства дружим. Ты бы никогда меня так не подставила. — Странное ощущение, когда сватовство к тебе считают подставой, — смеется в трубке невидимая Пэм, — хочешь… Я приеду и мы сможем поговорить. — Нет. Нет, не стоит. Погода паршивая. И я ложусь спать. Я отпустил мисс Хэмп. Некому будет открыть. Ты зря будешь гонять машину. — Я возьму запасные ключи внизу, у управляющего. — И будешь сидеть, смотреть, как я сплю? Хайдигер лениво листает костюмы на вешалках, разыскивая хоть что-то, в чем можно показаться за пределами Четвертого округа и не быть избитым. Ричфорд — как и большинство крупных мегаполисов, лишь прикидывается цивилизованным. Пудрит мозги простакам своими голубыми небоскребами, светящимися, как новогодняя елка, ресторанами, отелями, где каждый улыбается и счастлив помочь. Стоит выехать за пределы пяти центральных округов, и можно найти совсем иную жизнь — с узкими улицами, глухими заборами и подозрительными забегаловками, где всю ночь напролет плюют на закон «о добропорядочности граждан» и не глядя, который час, наливают до краев. — Пэм, скажи честно. Что-то случилось? — Нет, вроде. Пока — нет. — Пока? Под руку Хайдигеру попадается байкерская кожаная куртка. Кажется, еще со времен учебы, но он с тех пор не так уж сильно раздался в плечах. — Не знаю, Йен, у меня странное предчувствие, — Пэм запинается, — давай, приеду. День был нелегкий. Вокруг тебя сейчас такая пустота. Мне страшно от того, что или кто может ее заполнить. — Боишься, я сопьюсь? Не бойся. Черт… Хайдигер легкомысленно пристраивает бокал на узкую полку, но тот соскальзывает, летит на пол. Вино расплескивается по ковру. — Боюсь, как бы ты не вляпался в такое, что потом не отмыть и не избавиться, — серьезно говорит Пэм, — ты правда ложишься? — Уже лежу. Пэм всегда чувствует, когда он врет. И когда собирается вляпаться в неприятности. Или уже вляпался, и надо спешить на выручку. Эта ее необъяснимое чутье выручает Хайдигера не раз. И бесит одновременно. Пэм говорит, что в этом нет чуда, просто они не первый день знакомы. Хайдигер падает на ковер, сунув под голову валявшийся рядом пиджак, и смеется над собственной пьяной хитростью. — Честное слово, уже лежу. — Ладно, — Пэм отступает, в голосе печальное разочарование, — отдыхай. Увидимся позже. Хайдигеру ее жаль, но в каком-то слепом откровении, которое никогда не приходит на ясную голову, он чувствует: Пэм не нужна. — Увидимся. Звонок отключается. Хайдигер встает и добрую минуту крутит головой, прежде чем вспоминает, что собирался сделать.