Vale*

      Такси приезжает спустя десять минут, Хайдигер едва успевает одеться.       Водителю перспектива ехать на окраину города на ночь глядя — не нравится, но за двойную ставку он соглашается — деньги, как водится, решают все.       Пассажир у него восторга тоже не вызывает.       Куртка оказывается маловата, а футболка под ней висит мешком, к тому же собрала на себя пыль с ковра, так что напоминает Хайдигер сейчас не владельца респектабельных апартаментов в центре города, а грабителя, обнесшего эти самые апартаменты и нацепившего первое попавшееся из хозяйских вещей.       Швейцар, открывая перед Хайдигером двери, удивленно поднимает брови, но говорит только: «Доброй ночи, сэр». Хорошая дрессировка делает свое дело.       Огни ночного города за окном машины проносятся неоновыми линиями. Хайдигер закрывает глаза, кажется, всего на минуту. Выпитое вино убаюкивает и расслабляет. А когда открывает, уже не узнает улиц — настолько разителен контраст. — Приехали, сэр, — говорит водитель, — первый округ.       Хайдигер платит и вылезает. В студенческие годы, когда он кутил здесь с шумной компанией, место не казалось ему таким убогим и обветшалым. А может, за последние семь-восемь лет оно и правда пришло в упадок. Но сейчас бар с громкой вывеской «Парадиз» выглядит настоящим рассадником тараканов и дешевой закуски из сушеных кальмаров и орешков, какую в подобных местах подают горстями к разливному пиву из бочонков без ярлыков и названия.       Возможно, Пэм была права. Не стоило никуда ехать. Наверное, кто-то назвал бы подобное городской уличной романтикой.       Хайдигер относит себя к числу глубоко практичных людей, и даже мелодрамы, которые Пэм обожает, смотрит со скрипом. Но еще больше, чем дешевый пафос слезливых историй, Хайдигер не любит незавершенные дела. И если приехал — значит вперёд.       У входа несколько молодых парней, по возрасту смахивающие на студентов, треплются с девицами и гогочут. Хайдигер толкает дверь, гадая, будет ли внутри лучше, чем снаружи, и не обманывается в ожиданиях.       В баре накурено и свет приглушен. Наверное, работай лампы как положено, освещая разруху, вряд ли хоть кто-то пожелал бы тут остаться.       Четверо дальнобойщиков с транс-магистральными жетонами на шее катают бильярдные шары по столу с зеленым сукном и громко смеются. Места, как назло, заняты, в большинстве своем поддатыми работягами, по виду из тех, что днем потеют на стройке, а вечером ныряют в алкогольное забытье. Кое-где мелькают парочки, угрюмые одиночки, двое вышибал режутся в карты в углу.       В поисках свободного места Хайдигер идет к бару и находит незанятый стул у барной стойки.       Слева от него пара девиц чокаются пивными бутылками и смеются.       Справа — худой парень, на вид не старше двадцати, с растрепанным ежиком серых волос и выбритыми висками пьет на спор с байкерами.       Хайдигер заказывает виски и наблюдает краем глаза, как парень опрокидывает залпом четыре шота подряд, ждет минуту, а после поворачивается к дартсу на двери и точным броском дротика попадает в сотню. — Да ты гонишь!       Один из байкеров бьет кулаком по стойке. Достает смятую купюру и с ругательством, бросает перед собой. Судя по количеству пустых рюмок, такой фокус он наблюдает уже в третий раз. — Это подстава, что ли?       Парень пожимает плечами, зевает и, сцапав деньги, прячет их в задний карман черных армейских брюк. На солдата он не похож. Стрижка могла бы сойти за армейскую, если бы была короче раза в два и на правом виске не был выбрит нехитрый узор плавных линий. Ботинки военные — высокие берцы со шнуровкой, а грязно-бежевый свитер — обычный, гражданский, растянутый — рукава закатаны до локтей и все равно неаккуратно висят. Ногти короткие, неровно остриженные, на руках шрамы — один крупный, рваный, застарелый, как от укуса собаки, другие мелкие, свежие, еще розовые, как от случайных порезов.       Хайдигер достаточно пьян, чтобы разглядывать незнакомца в упор без стеснения, а парень слишком трезв для человека, выпившего двенадцать рюмок и прилипчивый взгляд на себе замечает быстро. — Хочешь тоже сыграть? Резкий голос неприятно бьет по ушам, Хайдигер морщится. Да и впутываться в сомнительные пари ему не хочется. — Во что? Парень улыбается, вроде бы дружелюбно, но улыбка все равно странно смахивает на оскал. — Кто больше выпьет и лучше попадет. — Э, нет, — байкер с другого края, дергает парня за плечо, — решил соскочить? Ты сначала объясни, как ты это делаешь.       Судя по заплетающемуся языку играл он с азартом, а судя по тому, как пьяно икает и размашисто трясет руками, победа ему не светила, и приз он не получил. — Или ты, сученыш, в сговоре с этой бл-ледной м-мордой, и он тебе простую воду наливает?       Бармен слышит про морду и с непроницаемым лицом отходит на другой конец стойки, от греха подальше. Байкер, усмотрев в этом подтверждение своих слов, треплет парня, вцепившись в куртку, как собака, распаляясь все больше. — Слышь, ты… А ну верни деньги… Я тебя…       Девицы опасливо умолкают, предчувствие драки витает в воздухе, Хайдигер думает, что стоит отойти подальше, но если у паренька и есть сговор с барменом, то явно на другое. Не успевает скандал разгореться, как из угла выдвигаются два охранника, подхватывают нарушителя спокойствия под руки и тащат его к выходу. Дружки байкера, плетутся следом, пытаясь вяло ругаться. Парень поправляет сбившийся на бок воротник и подмигивает Хайдигеру.       Отчего-то зрелище, как кто-то незаслуженно выходит сухим из воды — злит, и Хайдигер ядовито уточняет: — Думаешь, они отвяжутся так легко? — Если до горячки не напились — отвяжутся. Не отвяжутся — пожалеют. Хочешь побыть моим защитником?       В самоуверенном тоне нет ни капли испуга. Хайдигер думает, что скорее даст денег охране, чтобы те отвернулись, пока байкеры чистят нахалу рожу. — Нечего было разводить спектакль. — Да не было спектакля, я просто пьянею медленно. Вот через час — да, в сон потянет. А ты… Похоже пришел догоняться. Плохой день? — Не твое дело.       Хайдигер отворачивается. Отвратное настроение снова начинает брать верх. — Не хочешь играть, тогда, может, просто выпьем? — А тебе не хватит? — Хватит, — легко соглашается парень, — но знать и остановиться — разные вещи. Как тебя зовут? — Не твое собачье дело. Парень цокает языком. — Длинное имя. А я — Алекс. Давай угощу? — Отвяжись. — А ты злой, так сразу и не скажешь.       Хайдигер не понимает, на роже ли у него написано «дурак», и почему из всех людей в баре прохвост цепляется именно к нему, но укоризненный голос Пэм звучит в голове все отчетливее. — А ты что, мастер выискивать добрячков?       Глупое пьяное препирательство, Хайдигер понимает, насколько смешно выглядит и что лучше просто заткнуться, но Алекс не отстает, словно получает удовольствие от идиотского спора. — Я вообще неплохо разбираюсь в людях. Вот ты — выглядишь так, словно выбраться в бар напиться для тебя вершина бунтарства. И сам, наверняка, не местный. — С чего ты взял? — Вещи. Новенькие. Сидят отвратно. Но сами — как только что из магазина. Почему-то мне кажется, в твоем шкафу нет ничего кроме галстуков и пиджаков. Вот и пришлось напялить это. — А про себя тебе ничего не кажется? Может, что тебе сейчас выбьют зубы, если не заткнешься?       Хайдигер дрался в жизни три раза. Два из них — еще в детстве и один в университете. Из спортивных секций он всегда предпочитал теннис. И громкое обещание про выбитые зубы — больше для красного словца, чем реальная угроза. Тем более сейчас, когда язык начинает заплетаться все сильнее, а в голове гудит, как в водосточной трубе ветренным днем. Алекс не обижается, напротив, смеется и, поймав злой недоумевающий взгляд Хайдигера, поясняет: — Ты просто не представляешь, как часто мне это говорят. Но я угадал? Ты из этих «пиджаков»? — Свали.       Хайдигер отставляет пустую рюмку и жестом показывает бармену повторить.       Новый знакомый разочарованно вздыхает, крутит в руке последний дротик, потом не вставая с места, кидает в доску, но мажет и выбивает лишь восемьдесят очков. Хайдигер фыркает против собственной воли: — Немного те парни не дотерпели. — Да, только они сейчас вообще в дым были бы, — Алекс роняет руки на барную стойку, устало опускает голову и прикрывает глаза. — Жаль, их ненадолго хватило. — Не все деньги вытряс? — Да нет, просто… Новую компанию поздновато искать. Так еще посидел бы, а теперь повода нет. Пора домой возвращаться. Тоска. Ощущение, будто собственными руками себя же режешь. Больно, неудобно, и в голове сидит: «Какого ж хера я творю».       За окном сгущается самая настоящая ночь. То время, когда, кажется, кто-то спускает тараканов в головах с цепи и говорит: «Можно».       Йен качает головой, допивает новую порцию виски и выдавливает из себя  наперегонки с отрыжкой: — Не гони. — Не веришь, что жизнь не только тебе в кашу нагадила?       Алекс ругается без злости, рассеянно, словно мимоходом, и даже успевает улыбнуться девицам на другом конце барной стойки. — Знаешь, деньги-то дома все равно отберут. Давай, я тебя хоть угощу, мистер не-мое-собачье-дело.       Прежде, чем Хайдигер успевает отказаться, Алекс достает энжены и командует: — «Три звездочки», на двоих.       Хайдигер смотрит на шрамы на его руках. — И часто ты тут «играешь»? — Под настроение. Бывает, захожу. Местные — народ азартный. — И буйный? Алекс снова скалится: — Да тут разве надо с кем-то спорить, чтоб влипнуть в драку? Всякое бывало. На мне заживает как на собаке.       Бармен забирает деньги и молча ставит на стойку пузатую бутыль. — А ты? — Алекс зубами срывает пробку, наливает до краев и протягивает Хайдигеру, — почему тут трешься? — Родственники достали, — сдается Хайдигер и даже не видит ничего странного в том, чтобы вывалить все незнакомому человеку, потому что и говорит-то не он, а ядрёная смесь вина, виски и смертельной усталости. — Женить решили. Знаешь ощущение, как будто твою жизнь забрали и распродают по кусочкам? И другие тебя оценивают и решают — достоин ты или нет. И что для тебя лучше. Способен ли ты вообще оправдать их ожидания или пока лучше подержать тебя на коротком поводке и в серьезное дело не пускать. — Паршиво, — Алекс дергается, словно пытается улыбнуться и не выходит, — понимаю. Правда, чтоб получить такой пакет привилегий со мной, меня надо купить. Недешево, но потом развлекайся как хочешь. Понимаешь?       Хайдигер открывает рот, закрывает, потом выдавливает невнятное «ага» и умолкает. В первую секунду его одолевает оторопь, а потом удивление проходит, и остается только пустота и виски, в котором безнадежно тонет разум. В конце концов, нет ничего странного в том, чтобы именно в таком злачном месте наткнуться на мужчину-проститутку.       Алекс же выглядит настороженным, словно готовится к тому, что после подобного признания его пошлют с пинка подальше. И Хайдигеру парня становится даже жаль. — Йен. — Что? — Зовут — Йен. Спасибо. — Что? — За выпивку — спасибо. — Да не за что, — Алекс потягивает из своего стакана, недоверчиво пялясь на Хайдигера, — знаешь, Йен, а ты необычный для «пиджака».       Причина угадывается легко — слишком легко, чтобы Хайдигер не почувствовал себя уязвленным. — Успел записать меня в сволочи? — Нет, просто… — Решил, я один из гадин, которым срать на окружающих, если у них не открыт счет в банке? Или мразь, для которой остальные люди без диплома, не окончившие жополизный университет, уже мусор второго сорта? — Тише, тише…       Алекс закрывает Хайдигеру рот ладонью. Дальнобойщики, игравшие в бильярд, улавливают отголоски речи, где «люди без диплома» стоят рядом с «мусором», и угрюмо пялятся в сторону бара. Алекс виновато улыбается. — Простите, его уволили сегодня, вот и злится на этих зажравшихся корпоративных шлюх… Черт! Ты сдурел, кусаться?       Хайдигер сплевывает на пол и полощет рот остатками виски, прежде чем проглотить. — А нечего меня считать дерьмом. И еще знаешь, что… Нихрена ты не разбираешься в людях.       Алекс вытирает чужие слюни об штанину, поглядывая на собеседника исподлобья. Хайдигеру он неожиданно напоминает бродячего пса, много раз битого, который кружит около протянутого куска мяса, не решаясь подойти и довериться человеку вновь. — Просто… Признаюсь, я удивлен, что ты вообще со мной разговариваешь.       Хайдигер кивает. Никто не виноват, что мир настолько дерьмовое место. Но совсем удержаться не может: — А не должен?       Алекс пожимает плечами, и поза его деревенеет. — Обычно люди предпочитают делать вид, что меня не существует. Или, что я не человек. Им так проще… Не испытывать жалости. Их можно понять. Они платят за удовольствие, а не для того чтоб потом мучиться совестью по ночам. — А деньги забирают — ты говорил, значит, вроде как… Босс?       Хайдигер едва не говорит «сутенер», но вовремя прикусывает язык — звучит отвратно даже в голове, да и соседи услышат. — Ну… Основные проценты ему. Да и вообще слишком много свободы не положено. Так-то, меня и тут сейчас быть не должно. Просто по случаю… Самоволка. — А шрамы… Тоже он? — Шрамы? Нет, шрамы — это так — рабочий момент.       «Ублюдки», — думает Хайдигер, — «люди — ублюдки. Издеваться и воплощать свои больные фантазии над тем, кто не даст сдачи». — Не все. Но ублюдки тоже встречаются, — признается со смешком Алекс, и Хайдигер понимает, что по-пьяному нечаянно сболтнул свои мысли вслух, — ладно, Йен. Приятно было с тобой выпить. Бывай. — Тшш, эй, стой, Алекс, — Хайдигер дергается, и все вокруг него пускается в пляс, — подожди. Я с тобой. — Куда со мной? Зачем? Хайдигер задумывается, понимает, чего парень боится и машет руками. — Не, не, не… Не в этом смысле. Не покупать… Нет. Просто. Давай пройдусь с тобой. А то вдруг там эти… Караулят. — Час? Ночью, под дождем? Ну если так — они свой шанс на месть честно заслужили. Да и вообще, тебе лучше посидеть. А то совсем развезло. На, держи.       Хайдигер смотрит на бумажку в руке и не понимает, зачем ему пихают деньги. — Видишь, вон того парня? — Алекс тычет пальцем в бармена. Хайдигер кивает. — Когда станет совсем херово — отдашь это ему и попросишь вызвать тебе такси. Понял? Такси. Машину. И повезут тебя домой. Отсыпаться. — Не надо. — Надо. Ты себя видел? Все. Давай. Следующий раз если свидимся, твоя будет очередь угощать.       Алекс встает, потягивается. И видно, что все случившееся этой ночью для него — рядовой пустяк, ничего не значащая встреча, и только выглядит он немного задумчивым, а может, выпивка дает о себе знать. — Когда?       Вопрос летит уже в спину. Алекс оборачивается и выражение его лица становится совсем уже странным. — Что — «когда»? Свидимся? Не знаю, ну хочешь, в начале следующей недели вечерком забегай. Может, вырвусь.       Хайдигер кивает, машет на прощание и думает, что зря Пэм волновалась — ничего непоправимого не произошло.