Все хотят попасть в Рай, но никто не хочет умирать.
***
Хайдигер приезжает к Пэм домой ранним утром, на всякий случай без предварительного звонка, потому что сам до последнего не верит, что не передумает и не отложит. Пэм и ее жилище обладают в равной степени странной аномалией. Каждый раз, оказываясь в уютной светлой квартире с панорамными окнами в пол, лимонными деревьями в пузатых кадках и пасторалями на стенах, Хайдигеру кажется, он вернулся домой после долгого отсутствия, и душу затапливает теплое щемящие чувство, словно из детства, что все правильно и именно так, как должно быть. При этом, многие люди, раньше не встречавшие Пэм, рассказывали Хайдигеру после знакомства с ней, что испытали странное ощущение, будто Пэм давно была их другом. Майк сравнивал Пэм с наркотиком высокой токсичности, вызывающим привыкание уже после первого приема. Хайдигер думает, что все дело в контрасте: Пэм отличается от остальных людей благородством античной фрески на фоне крикливых рекламных листовок. Кажется, не будет ошибкой как можно скорее впустить нечто столь изящное, изысканное и полное достоинства в свою жизнь. Хайдигер надеется, что не ошибается. Шофер улыбается, когда они подъезжают к дому, где живет Пэм, и говорит: — Приехали, сэр. Хайдигер кивает, поправляет манжеты в сотый раз. Включает и выключает комм, хотя сообщений не ждет. Мысли расфокусированы. Ночью у него так и не вышло заснуть. …Это ведь не ошибка?.. Мимо машины по тротуару проходит, не спеша, женщина, толкая перед собой прелестную розовую коляску. Хайдигер не успевает заметить, спит ли в коляске ребенок: внимание отвлекает яркий маникюр женщины, проплывший как раз на уровне глаз. А ребенок почему-то молчит. Хайдигер думает, это подозрительно: ребенок должен ведь плакать. Но наверное, толкать пустую коляску по улице было бы еще более странно. Шофер смотрит вопросительно, Хайдигер видит в зеркале заднего вида устремленные на себя глаза. Пора вылезать. Но хочется посидеть и подумать. Утомленный его нерешительностью, шофер осторожно уточняет: — Сэр, все в порядке? Пэм ждет. Надо идти. Странное словосочетание. Чего ждет Пэм? Все чего-то ждут, а он, Йен, как будто всем чего-то должен. На деле, Пэм ведь даже не знает, что Хайдигер скоро нагрянет… Вот Алекс — тоже ждет. Но с Алексом все понятно. Алекс ждет ребенка. И это будет ребенок его, Йена… Свирепый гладиатор с плачущим младенцем в коляске… Или не будет никакой коляски? И ребенок просто умрет не родившись, и даже ребенком не станет — так и останется комком переплетенных нервов, волокон, завязавшимся по ошибке узлом днк, который Доберман вырежет, или выблюет в конце концов, когда осознает, что сам подохнет, если не решит вопрос. Не зря доктор Рашффорд говорил про риски. Алекс сказал больше к нему не приближаться. Но если они больше не столкнутся ни разу, то ведь толком и не узнать будет, чем дело кончится. Выспросить у Бенни невзначай… Хайдигер трясет головой. Щупает лоб, пытаясь определить, не простыл ли. О чем он только думает? Может, это жар? Надо сосредоточиться и выбросить придурь из головы. — Не жди меня. Я возьму такси. — Как скажете, сэр. Шофер хочет еще что-то спросить, но сдерживается. А Хайдигер не дает ему времени передумать и вылезает из машины. Ранние прохожие спешат по своим делам, город оживает, обласканный нежными утренними лучами солнца. Пэм открывает почти моментально, после первой трели звонка, как будто правда ждет, и, несмотря на ранний час, она уже одета. — В галерее открытие новой выставки, много работы, надо проверить и отправить план рассадки гостей на фуршете, — поясняет она на молчаливый вопрос Хайдигера. — Кофе будешь? Ах, черт… Подожди, хорошо? Проходи, присаживайся… На кухне кофемашина пищит все громче. — Да, подожду. Хайдигер проходит в гостиную, трогает толстый лист монстеры в напольном горшке у кресла, ерошит ботинком высокий ворс мягкого ковра перед диваном. Солнечные лучи ползут по деревянному полу золотыми бликами. — Ты зачем пришел? С кухни доносится звон посуды, потом шаги, и в дверях возникает Пэм с двумя чашками в руках: — Йен, что-то случилось? Хайдигер смотрит в зеркало в углу и напоминает сам себе, что ему уже тридцать три, и он далеко не мальчишка. — Мы же договаривались. — Договаривались о чем? Рыжий персидский кот прыгает Хайдигеру на колени. Трется мордой о плечо и громко урчит. Пахнет кофе. Комната залита теплым светом утреннего солнца. Откуда-то с улицы доносится шум просыпающегося города и крик булочника: «Свежая выпечка!» И нет никаких тревог. Не надо прятаться. И они с Пэм оба свободные люди и хоть сейчас могут пройтись по улице под руку. И детей Пэм можно, не скрывая, назвать своими. Добро пожаловать домой. — На юбилее отца. Мы договаривались обсудить свадьбу. — Ах, свадьбу. Точно. Свадьбу. Зачем? — Пэм выглядит растерянной, — купидоны на салфетницах, приглашения с лентами и канапе в виде сердечек. Разве тебе плохо живется, Йен? Зачем тебе свадьба? — Пэм. — Слишком тихо, слишком скучно? — Разве я не говорил? — Нет, ты ничего не говорил, Йен, ты пропадал: то на работе, то на арене, и называл себя ужасно занятым человеком. — Разве… — Да. И злился на меня за звонки. — Не может быть. — И, кажется, даже сказал один раз… — Что-то мне не по себе, может, не будем вспоминать? — Ты сказал… Как же там было… — Что ты чудесный человек, Пэм, если еще терпишь меня после всего, что я говорил. — Что завидуешь моей свободе, раз у меня есть время волноваться о всей возможной чепухе. — Не может быть. Хайдигер трет шею и думает, в какой момент разговор зашел не туда. — Ты так и не ответил, Йен. — На что? Пэм забирается в кресло с ногами и греет ладони об чашку. — Зачем тебе эта свадьба? — Может, пропустим ту часть, где я должен рассуждать, что в жизни каждого мужчины наступает поворотный момент? Хайдигер раздраженно пьет кофе большими глотками до дна, чтобы хоть чем-то занять руки. Ему не так часто доводится попадать впросак. Но Пэм и Алекс удивительно схожи в том, с какой легкостью выставляют Йена Хайдигера дураком. — Ты слышал про нашу новую выставку? На подготовку ушло много сил. Пэм смотрит, подперев кулаком подбородок. Густые черные волосы рассыпаны по плечам, но при этом выглядят изящно и естественно. В красоте их небрежного беспорядка проглядывает художественный замысел всего сущего, живого переменчивого мироздания, которое рисует узоры инеем и заворачивает морские ракушки в тонкие спирали. Хайдигер слышал о новой выставке краем уха от вдохновленного Майка, но переспрашивать не стал. Он знает, что Пэм работает арт-директором галереи, но никогда не задумывался, что можно делать в галерее после того, как картины уже развешены по местам. — Немного. С удовольствием бы послушал подробнее, но ты же занята. Я и так, боюсь, отнимаю слишком много времени. Хайдигер говорит из лучших побуждений, ему кажется, забалтывать человека, вставшего так рано — не самая светлая идея. Но Пэм вздыхает, будто иного не ждет. — Конечно, — соглашается она, — потом. Когда-нибудь. Итак… Мы, вероятно, пропустим ту часть, где тебе все-таки интересна моя жизнь, но… Зачем ты приехал, Йен? Разве за три года об этой свадьбе было мало разговоров? — Мы хотели назначить дату свадьбы, — Хайдигеру нравится, что разговор возвращается к конкретике, — например, ближе к осени. Надо обсудить, где мы хотим провести церемонию и сколько времени потребуется на приготовления. Наконец, вот… Коробочка, явленная на свет, приводит Пэм в беспокойство. — Кольцо… — тянет она. — Кольцо, — подтверждает Хайдигер, осторожно открывает крышку, показывая белую платиновую полоску с дорожкой брильянтов посередине, и уже со смехом добавляет: — Отец сказал выбрать брильянты покрупнее, но я же знаю, как ты не любишь вычурные большие камни. Сказал отцу, что если я попробую превратить тебя в «стенд для демонстрации своих денег», то ты вернешь мне кольцо, не глядя. — Это точно, — с натянутой улыбкой подтверждает Пэм. — Йен… Хайдигер бережно берет ее руку в свою ладонь, достает кольцо из гнезда в бархатистой коробочке. Но длинные пальцы с аккуратным маникюром, дрогнув, мягко поджимаются, не позволяя надеть на себя кольцо. — Йен… Почему ни разу на мой вопрос «Зачем тебе эта свадьба?», ты не смог ответить «Потому что я тебя люблю и хочу жениться»? Хайдигер замирает, протягивая кольцо, Пэм заглядывает в глаза с потаенным страхом. Трель комма врезается как нож в тишину мгновения. Хайдигер дергается, лезет в карман за коммом, неловко перехватывает его за край, выуживая из чересчур узких брюк. Пэм хочет отстраниться, но Хайдигер удерживает ее, снова отвлекается, пытаясь одной рукой достать комм. Кольцо неловко выскальзывает, падает и, отскочив, закатывается под кресло. Радостно мяукнув, кот кидается следом. Пэм, всполошившись, вырывает руку и тянется за котом. Досада Хайдигера проходит, как только на дисплее комма он видит имя Дэниела. При Пэм арену лучше не упоминать, но Дэниел не стал бы звонить без причины. Виновато улыбнувшись, Хайдигер отходит к окну и понижает голос: — Слушаю, в чем дело? — Сожалею, что отвлекаю, мистер Хайдигер, но есть пара новостей, — Дэниел ничуть не сожалеет, судя по тону, скорее озабочен и даже зол. — Во-первых, насчет субботы. В команде «Мио» будут замены, вам стоит рассмотреть и скорректировать состав своих участников, если пожелаете, я вышлю вам новый список соперников. — Есть еще «во-вторых»? Дэниел не выносит, когда хоть что-то идет не по плану. Хайдигеру достаточно представить, с какой перекошенной миной Дэниел выслушивал новости о замене в рядах «Мио», чтобы вернуть себе хорошее расположение духа. — Да, — голос Дэниела становится еще более кислым, — КОКОН требует вас завтра. Вчера вечером двое ваших гладиаторов подкараулили и атаковали вне арены в неустановленное для боев время участника конкурирующей команды. Теперь комиссия проводит разбирательство. — Двое моих подкараулили?.. — Да, Гаррет и еще один, пока не установлено, кто. Гаррету повезло меньше, ему в заварушке пол-лица располосовали. Я отправил его к медикам. С ним уже побеседовали, но он пока подельника не сдал. Мой вам совет — слейте его куда угодно, как можно скорее, в любую дыру, только чтоб глаза не мозолил. И сами сидите тихо. КОКОН такие выкрутасы не любит. Не во время сезона. Не перед рейтинговыми боями, — Дэниел замолкает. Задумывается. — Гаррета, конечно, закрыли. Но главную ответственность они могут попытаться повесить на вас, мол, хозяин дал добро устранить конкурента, но только им этого не доказать. — Я никого не устранял и ничего не давал. Хайдигер плохо помнит Гаррета, отчасти свалив подбор команды на Дэниела, но точно знает, что ничего похожего не планировал. Субботний бой — рейтинговый, насмерть, с боевыми патронами. Кого мог Гаррет так бояться, что полез караулить в темноте. — А пострадавший, который Гаррету рожу распорол, кто? Дэниел молчит, словно вспоминает, потом нехотя глухо роняет: — Доберман. «Перо». Ему против «тяжа» невесело пришлось. — И… Что в итоге? Что с ним? Хайдигер не знает, что услышит, не знает, что он хочет услышать. В голове пустота. И Доберман, прошедший все бои и стычки, вдруг оказывается жив только пока Дэниел не скажет, что это не так. — Точно не знаю. Они в узком месте сцепились. Там Доберману было ни отскочить, ни развернуться. Кажется, он получил ножом в живот. Медики оперировали, вроде пока живой. Ну, а теперь по правилам три дня отлежки его, а дальше — как хозяин даст. Захочет — может хоть истекающего кровью выгнать на арену. Но до субботнего боя Доберман точно не вернется. Если вместо него поставят лишнего тяжа или титана… Нужно будет менять расстановку сил. И завтра вас ждут на комиссию. — Я буду, — Хайдигер кивает, хотя Дэниел его не видит, — завтра… Я позвоню. Дэниел отключается еще на слове «завтра». Экран комма погасает. Пэм подходит ближе, кот свисает у нее с рук. — Все нормально? Йен? Хайдигер хочет сказать, все замечательно и не может. Хотя, если вдуматься, все правда великолепно. Доберман — хорошее «перо». Без него выиграть будет проще. А еще удар ножом в живот… Лучше некуда. И шансы разобраться с Доберманом и его проблемой возрастают в разы. За три дня отдыха даже ускоренная регенерация гладиаторов не затянет полностью глубокую ножевую рану. «Считай, меня больше нет», — сказал Доберман. И чуть не сдержал обещание… — Йен? — Пэм опускает кота на пол и обеспокоенно гладит Хайдигера по щеке, — ты в порядке? Ты такой бледный. Принести воды? — Да… То есть, нет, не стоит, я не то сказал, — Хайдигер растерянно озирается, — мне надо… Я должен отлучиться ненадолго. Проверить… Извини. Правда, срочно… — Уверен? На тебе лица нет, — настойчиво спрашивает Пэм, поджимает губы и качает головой. — Ладно, если ты так решил, конечно, езжай. Не волнуйся, мы все можем обсудить позже. У нас полно времени. — Да, спасибо. Прости, — Хайдигер пятится к двери, попутно оглядываясь, не забыл ли чего. Пустая коробочка из-под обручального кольца мешается в кармане пиджака, и Хайдигер выкладывает ее на подлокотник кресла. Пэм машинально берет ее в руки. — Осторожно, хорошо? Позвони мне после. Хайдигер не понимает, как оказывается снаружи, как спускается на лифте, как быстрым шагом минует холл и выскакивает на улицу. Машины нет: шофер уехал с чистой совестью, получив отгул. На тихой улице нет такси, а ждать Хайдигер не хочет — не может — мучительно ощущая утекающие впустую секунды, и наплевав на приличия, под удивленными взглядами редких прохожих, он бежит бегом до перекрестка.