Настанет день, и тебе придется решать, куда идти. И сразу надо идти туда, куда ты решил. Немедленно. Ты не имеешь права терять ни минуты. Тебе этого нельзя.
***
— Срань! Хайдигер на звук битого стекла даже не оборачивается: — Там есть клюшки для гольфа. — Что? — Если решил разнести здесь все в хлам, можешь взять. Будет удобнее. Доберман пинком загоняет под шкаф кусок стекла, который раньше был звездой, венчавшей наградную статуэтку «За инновации в бизнесе» и скалится: — Одеться не хочешь? — А что? Стесняешься? Пищит питание моноблока. Хайдигер, склонившись над столом, проверяет почту. Большинство хозяев приезжает на арену как на курорт. Хайдигер успешно совмещает. И сейчас дела его занимают больше, чем любовник, особенно под конец встречи, когда напряжение спало. Во всех смыслах. — Я дверь не запер. — Ага. Сейчас… Подожди, что? Алекс, я же просил! Хайдигер, как есть — голый, бежит к двери. Торопливо поворачивает замок, поджав дверь плечом. В штаб-квартире команды лишние люди не ходят, но сейчас лишним стал бы любой. — Я же тебя попросил! Нормально, вежливо попросил — закрой дверь. А если б кто-то зашел без стука? — Вежливо попросил или вежливо приказал? — Алекс… — Нет, ты ответь. — Опять твои выверты? Даже не начинай! — Знаешь, в чем разница? Хайдигер возвращается за стол. По пути подбирает с пола брюки с запутавшимся в штанине бельем и, не разбираясь, швыряет в Добермана. — Сейчас узнаю. Выбор-то какой: или в тебя пулю, или узнавать. — Просьбу — любую просьбу, даже самую вежливую, ты можешь не выполнить, если, конечно, это всего лишь просьба. А приказ — нет, — Доберман берет двумя пальцами упавшие ему на колено брюки и скидывает их обратно на пол. — Ага. А если б кто-нибудь вошел? — Хайдигер обреченно взмахивает рукой, — скотина. — Тебе пришлось бы признать, что я — твой, ты без ума от меня и нагрузиться ответственностью до талого, — Доберман зевает, поднимает глаза к потолку, размышляя, — сначала, конечно, остановиться. Возможно, одеться. А потом признать ответственность. Что? Не хочется? — Ага, конечно… Скотина… — Отстраненно отзывается Хайдигер. Болезненно сощурившись, снова утыкается в монитор. — Купи, наконец, себе очки. Или иди в одну из своих расчудесных клиник, пусть тебе отпилят ползрачка и пришьют новый, чтобы нормально видеть. А то ты как суслик слепой… Йен! Ты меня вообще слышишь? — Ага… Сейчас… Не мешай. Глубоко вздохнув, Доберман встает с дивана, обходит стол и опускается на колени. Хайдигер, занятый делами, почти без сопротивления, машинально, дает развернуть бедра в четверть оборота, и на Добермана внимания не обращает, пока не чувствует влажное прикосновение. — Что… Стой! Что ты делаешь? Алекс, хватит. Доберман поднимает голову: — Что? Занимайся. Я ж не мешаю. — Хватит. Не надо… В пику собственным словам, Хайдигер нащупывает позади кресло, подтаскивает ближе, почти падает на сиденье и, продолжая одной рукой листать список контактов, вторую запускает в волосы Добермана, подсказывая не останавливаться. Доберман подчиняется. Хайдигер пытается сдерживаться, сосредоточиться, работать, потом сдается — Доберман побеждает. Посылает к черту дела и отдается ощущениям: гладит Добермана по плечу и прижимает его голову еще сильнее, пока наконец не откидывается в кресле, задохнувшись от наслаждения. Доберман брезгливо сплевывает: — После презерватива вкус резины. Как автомобильную покрышку облизал. — Вот же сволочь, — шепчет Хайдигер, но с улыбкой. — В следующий раз, как соберешься приехать, может, захватишь с собой хот-догов или бургеров. И лимончика… — Зачем? Доберман пристраивается на столе. Хайдигер едва успевает спасти пачку платежных документов. — Ну выпили бы. С текилой. Текила у тебя в баре есть, а лимона некомплект. Можно было бы посидеть… Как сегодня, конечно, тоже неплохо, но иногда ведь можно и просто поговорить? — Поговорить? — удивляется Хайдигер. — О чем? — Потом его осеняет, и он осторожно уточняет: — Ты не заболел? Доберман пожимает плечами и отправляется собирать разбросанные по комнате вещи. Майку он находит на кофейном столике, тренировочную куртку и штаны — у двери. Берцы, во время толкотни около дивана, улетели глубоко под диван, и Доберман лезет за ботинком, распластавшись на полу. — У меня вчера бой был. — Сегодня, — поправляет Хайдигер, смотрит на часы, — уже сегодня. Началось-то в двенадцать. И еще задержали. Я видел. Я же на бой и приехал. — Да. А ты видел, там выставили одного с твоей рожей? — Что это значит? Доберман наконец вытягивает ботинок, садится на пол и начинает перешнуровывать. — У Фишборна новое «перо». Я раньше его не видел. Или держали где-то в клетке, или пихнули беднягу прям с конвейера в мясорубку. Он на тебя похож. Не так, чтоб копия. Но вот глаза и рот — что-то такое есть. Лоб немного и жирок на скулах. Там еще освещение дрянь. Городят свои «заброшенные катакомбы» — лампочки горят через раз. Не знаю, транслировали вам наверх или нет. Мы с ним в подвале друг на друга вылетели. Хорошо, я синхронизацию на пять сотен подкрутил, а то б лбами врезались. А он в темноте особенно правда похож. Я его увидел — в первую секунду даже не понял. — Сначала не понял, а потом пристрелил? — Хайдигер не помнит, чтоб Доберман после боя сильно скакнул вверх в рейтинге, но не может удержаться от подкола: — Приятно было убить кого-то с моей рожей? Доберман дергает плечом, косится, словно прислушиваясь к внутренним голосам, потом качает головой. — Нет. Не успел. Он был на перезарядке и тоже под высокой синхронизацией — сразу ушел за стену. Наверное, можно было постараться выцепить в спину или сбоку. Скорее всего, получилось бы. Две-три секунды точно были — пока он менял обойму. Процентов девяносто уложил бы. Но я не стал. — Почему? — Не знаю. Не захотел. — Выходит, моя рожа спасла ему жизнь, — со смешком подводит черту Хайдигер. — Я на что-то сгодился — это же плюс. — Нет, — Доберман с силой затягивает шнурки и лезет за вторым ботинком. Привычного ехидного оскала нет в помине: только задумчивое удивление, будто он выкинул штуку, которую сам от себя не ждал. — Однозначно нет.