Vale*

***

— Готовы? — спрашивает Сова. — Работаем «граблями» в плотный стык. Ориентир по центру.       Начнется пальба — смотрите внимательно ведущего и крайнего левого. — Готовы. Как девственники в гостях у шлюхи.       У Дьюка отвечать получается здорово: в меру дерзко, в меру бодро. А вот от Совы лучше держаться подальше. Доберман становится по другую сторону от Дьюка, прячется у того за плечом. Сьюпи — мелкий ублюдок — зло зыркает, но молчит. — Всем пилотам проследовать к машинам, — механическим голосом вещает транслятор.       Сова послушно встает, застегивает комбинезон, берет с лавки шлем пилота. Сова не был бы Совой, если бы не играл по правилам и не подчинился бы моментально. — Главное — с флангов ко мне никого не пропустите. — Патронов не хватит— сжуем, но не пустим, — кричит Дьюк вслед поверх голов снующих распорядителей. — Тридцать минут до начала боя, — сообщает система на всю Коптильню, — второй уровень готовности. Десять минут до объявления первой готовности. Гладиаторам начать финальную проверку. — Проверь, что яйца прицепить не забыл, — гогочет Дьюк, обернувшись к Доберману. — Готов? — А не видно? Второй бой за день. Полная дичь. Может, мне просто самому вспороть себе брюхо?       Дьюк чужого раздражения не разделяет: — Так марафон — ты че ждал-то? Хозяину предъявы кидай, что он вписался в такой замес. И третий будет — завтра. Призовые-то слышал? Если всю линейку боев закрыть — миллион вроде. Тебе и так семь часов дали: пожрать, выспаться. — А его не было, — гаденько вворачивает Сьюпи, — ты-то упал и вырубился, как был. А я потом ходил в душевую, и его койка пустая стояла. — Молодец. Ты бы лучше на поле тяжей так срисовывал. Вовремя. А то вечно ублюдки из-за спины выпрыгивают, — Доберман лезет в карман. На языке кислый, тошнотворный привкус, который поднимается из желудка каждый раз при икоте. Тонкая конвалюта изворачивается в пальцах как живая. Остается только заложить за щеку живительную адреналиновую капсулу и смять с треском фольгированный фантик. — Это какая по счету? — интересуется Дьюк. — Иди нахеровая.       В кармане скопились и колются через подкладку штук десять таких же неровных шариков из фольги — надо бы вытряхнуть в урну. Но Дьюк наблюдает, и Доберман не решается. — Да мне посрать, — говорит Дьюк, — смотри, чтоб у тебя сердце не остановилось. В решающий момент сдохнешь — мы все огребем. Если выдохся, лучше б спал, чем шляться по каким-то херам. А то, считай, ты третьи сутки на ногах. Слышишь? — Угу.       Капсула растворяется во рту, шипучими пузырьками расползаясь по десне. Кислый лекарственный привкус усиливается в разы. Рядом со стеллажом для обвесов чья-то неравнодушная рука пристроила несколько бутылок с чистой водой. Большинство уже пусты — жара в Коптильне дикая, но в одной вода все еще осталась — омерзительно теплая, как шерстяной носок, который проносили весь день, и наверняка, такая же вонючая, но идти до ближайшей раковины нет времени. Доберман оттирает Дьюка плечом с дороги в сторону. — И когда тебя ждать снова? — Не знаю, — Хайдигер думает о миллионе вещей сразу, это видно по морщинкам на лбу, лишние вопросы его сбивают с мыслей и злят, — дел сейчас много. Остаться не смогу. У моих больше выходов пока нет. Хватит с них — пусть отдыхают. Может, заеду через неделю или две. У тебя следующий бой завтра? — Сегодня, — часы тикают слишком бодро, — через четыре часа. Марафон же. Дрочево без передышки. По-хорошему, сейчас вообще высыпаться бы надо. — Ну да, точно, — Хайдигеру не интересно, он одевается, и больше волнуется о невесть куда девшемся галстуке. — Тогда, может, встретимся в городе? Финальный бой завтра до пяти. Если все пройдет гладко, я смогу выбраться под вечер. Можно посидеть где-нибудь или прогуляться. — Вместе? Зачем?       В голове крутятся сразу пять ответов, три из которых даже без грубой ругани, но ответа с нужной причиной среди них нет. — Галстук. — Где?       Доберман засовывает руку под себя и вытягивает смятую, будто пожеванную полоску серого твила. — Алекс, твою мать! Ты что, сидел на нем?       И это все, что остается в итоге после быстрого свидания «с продолжением» — слушать и впитывать колючую злость.       Здоровый тяж, бугай с руками-бревнами, мимоходом цапает бутыль с водой почти под носом у Добермана, льет себе на руки, на шею и фыркает как морж — лицо у него буквально лоснится от пота. — А ну поставил на место!       Тяж оборачивается, смотрит на злую рожу Добермана, на смятую бутылку в своей руке. Воды в ней на пару глотков. — Прости. Возьмешь? — Пошутить, сука, решил? — Нет, — тяж огорошено трясет головой, ставит бутыль на место и отступает, — остынь. Я не видел, что ты туда же нацелился. — Тогда глаза тебе нахера? Может, тебе их вырезать и заставить сжевать?       Тяж оторопело делает шаг назад. Доберман шагает вперед. Расстояние между ними остается прежним.       Неважно, сколько шагов вперед ты сделаешь. Догнать можно только если тебе позволят.       Посередине то и дело проскакивают боком вспотевшие распорядители. Слова тонут в общем гвалте. Сдавленная пополам бутылка летит тяжу в лицо. Попадает — синхронизация делает свое дело. Брызги темными пятнами ложатся на бетонный пол. Тяж багровеет от злости.       Чужой разведчик, привычно перебирающий на скамье сумку с боекомплектом, оборачивается на шум, оценивает обстановку и машет кому-то рукой. — Остынь, Доберман, — угрожающе повторяет тяж, — сказал же, не видел.       Рукоять короткого тесака, пристегнутого закрепами к бедру, сама прыгает Доберману в руку. — Веселитесь? — почти радостно спрашивает вынырнувший за спиной Дьюк. Кивает разведчику, мол, правильно все, берет Добермана со спины в удушающий захват и тащит за собой, не обращая внимания на хрипы. — Ты че устроить решил? С недосыпа крыша поехала? — Отвали!       Дьюк ослабляет хватку, наконец удается вырываться. — Еще раз меня тронешь и… — И что? — добродушно уточняет Дьюк. — Что ты мне сделаешь?       В голову снова не лезет ничего кроме ругани. Как раз в тот момент, когда надо сказать главное.       Просто проклятие какое-то.       Дьюк смотрит то ли с жалостью, то ли с пренебрежением. И неизвестно, что хуже. — Сьюпи говорит, надо чтоб ты помог. Ему будет сложно одному захватить оба фланга. Он пойдет направо. Подстрахуй другую сторону. — Недоносок мелкий. — Брось, — Дьюк держится насторожено. — Сьюпи — хороший разведчик. Он возьмет на себя право, а ты… — Какого хера ты вообще влез?       Руки дрожат. Адреналин начинает всасываться в кровь. Капсул больше нет, а держаться еще сутки. Дьюк заметит. Была бы сигарета — можно было бы занять руки. Остается только бесконечно перестегивать ремни на перчатках. — А надо было смотреть, как ты устраиваешь поножовщину на ровном месте? — Не твое собачье дело. Задрал следом бегать. Ты че себе в голову вбил? Что я без тебя вот сдохну? Или что ты мне нужен?       Сова постоянно твердит, что в одиночку на арене не выживают. Шутка в том, что после семи лет на арене любой поймет, смерть — это тоже выход. И иногда ты даже начинаешь думать, что он как раз тебе по росту. Примерно в тот же момент, когда перестаешь волноваться перед смертельными боями. Беда арены в том, что к ней привыкаешь, и она надоедает, как и все остальное. За столько времени надоест что угодно. — Вместе? Зачем?       И кто угодно … — Десять минут до начала боя. Первая степень готовности. Гладиаторам занять свои места на подъёмниках.       Доберман поднимает голову. В роботизированном голосе слышится подобие вежливой улыбки. Жалкая пародия на живую интонацию, привнесенная настройщиками, в общем-то, черт знает зачем. Наверное, можно было бы посадить кого-то из распорядителей объявлять о готовности, но арена не пытается даже прикидываться человечной.       И без того суетливая толкотня в Коптильне превращается в хаос. Один за другим гладиаторы, выходят, перебрасывая через плечо винтовки, на ходу застегивая обвесы, поправляя, приводя в порядок, одергивая в последнюю минуту экипировку.       Доберман протискивается к своей вещевой ячейке. Дьюк дышит в спину. — Ты понял? Сьюпи пойдет на одну сторону, а ты… — Да понял, — Доберман грубо отпихивает Дьюка и идет к выходу с остальными, защелкивая маску на затылке. — Право, право, подстраховать право.