За пределами представлений о правильных и неправильных действиях есть поле. Я встречу тебя там.
***
— Значит, это — Доберман? — Это — Доберман, — подтверждает мистер Рид и отворачивается, — вчера доставили. Не наделай глупостей, Стив, я тебя умоляю. Полковник подходит ближе, почти вплотную, внимательно рассматривает худое лицо с острыми чертами и тонкими губами, всматривается в бледно-голубые глаза. Со стороны, как ни посмотри: симпатичный парень, едва дотягивает на заявленные в техническом паспорте биологические двадцать два, и от этого несовпадение еще сильнее. Неправильный цвет волос, неправильный цвет глаз, чужое лицо. Но помимо прочего… — Ты слишком серьезный, Мик, будешь сидеть, как старик в медпункте, трахнешься разве что со своими пробирками. От тебя таблетками несет. И трепаться можешь только про капельницы и швы. Девчонки на такое не клеятся. Микки всегда казался старше своих лет. Серьезный, дотошный, сдержанный. — Что, нравлюсь? Голос у Добермана резкий, бьет по ушам как скрип гвоздя по грифельной доске. И от наглого вопроса Полковник приходит в себя, вспоминает: где он и кто он. Понимает, что пялится на Добермана так близко, что они разве что не соприкасаются носами. И отвечает честно, пряча глупое разочарование: — Совсем не нравишься. — Я ж говорил, — вворачивает из-за плеча мистер Рид, — не похож. Пойдем лучше выпьем. У меня в кабинете — Фишборн притащил «Три звезды». Почти целая бутылка. Открыл вчера, в обед от нервов хлопнуть пятьдесят грамм и все — даже толком не распробовал. Полковник подчиняется. Доберман провожает его настороженным взглядом, подозрительно прищурившись. Но ничего не спрашивает. — Они семь месяцев в распределительном приемнике сидели, пока покупатель не нашелся. Так что уже ожили, притерлись, — поясняет Рид по пути в главный корпус. — Этот, говорят, тот еще сукин сын. Утром привезли, вечером он уже сцепился со старшим по боксу. Я сразу сказал психо-скан сделать — так, нет, все в пределах нормы. Просто… — Это слишком опасно, Мик. Там саперы еще даже не прошли. Самый дальний кордон. Я не могу тебя допустить, я не дам пропуск. — Если ты наложил в штаны туда сунуться, Стив, значит, я поеду один, и мне плевать, что ты думаешь. Посмеешь еще раз раззявить рот, сказать, что я должен сидеть в стороне, пока там гибнут люди, или угрожать гауптвахтой или что не дашь пропуск, я скорее пристрелю тебя, чем позволю мешать мне делать мою работу — на носу заруби. — Характер все такой же дерьмовый, — роняет Полковник, и мистер Рид осекается, соображая, когда ляпнул не то, вздыхает, морщины у него на лбу разглаживаются, череда воспоминаний проплывает перед глазами, оставляя за собой в зрачках неуловимую дымчатую поволоку. — Характер, да… Неделю Полковник держится. Потом срывается, перехватывает Добермана, когда тот возвращается с тренировки, останавливает в кишке подземного коридора, где никто не видит. И задает глупый вопрос, который вертится на языке так, что терпеть нет сил: — Ты меня помнишь? Доберман пялится в упор, то ли вспоминая, то ли не соображая, что от него хотят. — Пятый десантный полк, — уточняет осторожно Полковник, — Кадар, база Грейвен… В глазах Добермана нет ни понимания, ни ностальгии, но Полковник вытаскивает из кармана фотографию и сует Доберману под нос. — Помнишь их?.. Хрюн, Спайк, Джонни-открывашка… — Открывашка, — задумчиво повторяет Доберман, послушно наблюдая, как перед его носом чужой палец поочередно тычет в людей на фотографии. — Да. А это… — Полковник замолкает, ожидая, что Доберман подхватит. Но тот молчит, и молча смотрит на молодого парня в очках с сумкой Красного креста через плечо. — Ты знаешь, кто это? — спрашивает Полковник, и голос дрожит натянутой струной. — М… Микки? Мимо, бряцая обвесом, проходит тяж, ругаясь себе под нос последними словами. Ни Доберман, ни Полковник даже не оборачиваются в его сторону. — Сэр… Полковник подбирается, сердце бешено стучит, и он весь превращается в слух. — Сэр, с вами все в порядке? Может, вам в санчасть? Дерзости в голосе Добермана как раз в меру, чтобы явно показать, как этот разговор и сам главный распорядитель его достали и не попасть в карцер. Полковник отступает. Его душит злость: на себя, за глупую надежду, на Добермана, что своим молчанием надежду эту подарил. На Рида, который был прав с самого начала. Ничего в Добермане нет того, что он хотел найти. И воспоминаний нет. Чужих воспоминаний, потому что Доберман сконструирован на бумажке генными инженерами как прототип новой серии генномодифицированных гладиаторов. «Родился» семь месяцев назад. И он не задыхался от меловой пыли Кадара в высушенном воздухе. Не шутил с Хрюном. Не смотрел на закаты над барханами пустыни. Не спас его, Стива… Не спас… — Поразговаривай мне еще! Шагом марш отсюда. Доберману дважды говорить не приходится. Он только рад убраться подальше. Полковник заталкивает фото в карман и обещает сам себе забыть обо всем. После первого боя Доберману хреново. Он белый, его тошнит и по глазному яблоку бежит сеть кровяных прожилок. Доберман знает карты, тактику, умеет обращаться почти что с любым оружием. Но плохо знает свой предел. — Ты бракованный. От слишком высоких перегрузок не выдержит сердце, — в лоб говорит Полковник, — поэтому синхронизацию тебе надо поднимать аккуратно. — Трогательная забота, — хрипит Доберман. Ему очень плохо и поэтому он очень сильный. — Вам, сэр, больше делать нечего, как следить за мной? Полковник теряется на секунду. Конечно, он наблюдал, но его работа — наблюдать за всеми гладиаторами. Почему Доберману мерещится повышенное внимание, для Полковника — загадка. — Твои характеристики… — Я знаю свои характеристки. Сэр. Можно попросить вас помочь? — Чем? Гаденыш явно переходит границы, но Полковник заставляет себя говорить спокойно и отстраненно. На арене поддаваться эмоциям — не лучшая затея. — Вы не могли бы… Отвалить? С советами, лишними доппайками, которые мне почему-то выдают по вашему распоряжению, рассказами чего от кого можно ждать? Со своими странными вопросами? Потому что я вас не понимаю, сэр. — Не понимаешь, — кивает Полковник, — хорошо, свободен. То, что Доберман ему не поверил, Полковник узнает на следующий день, когда Рид приносит жалобу от Бенни Филлиганна на «необоснованное внимание распорядителей, ограничение свободы и предвзятое отношение». Сукин сын наверняка расписал свои страдания хозяину в ярких красках, если толстяк Бенни не поленился накатать три страницы негодований и требований положить конец текущей ситуации. Мистер Рид кладет бумаги на стол и говорит жалобно: — Я же говорил тебе оставить его в покое. Полковник точит канцелярским ножом карандаши. Стол усеян мелкой древесной стружкой. Полковник пробует подушечкой пальца острие грифеля и тянется за следующим. Жалоба остается лежать, никому ненужная. — А теперь что? — А теперь — выговор… — Ну, значит так… От слишком поспешного движения лезвия грифель ломается. — Черт. — Стив… Я все понимаю. Но хватит, — чуть ли не заискивающе просит Рид, — говно не трогай, вонять не будет. Тебе нужны лишние неприятности? Полковник откладывает нож и, не читая, кидает жалобу в ящик стола. — Он не говно. Спустя четыре года Доберман уже не смотрит настороженно. Были бои, арена, тренировки, а повода волноваться не было: Полковник смотрит на всех одинаково равнодушным взглядом. Поэтому вопрос застает Добермана врасплох. — Что у тебя с Хайдигером? — С мистером Хайдигером? Ничего. — Значит, врут слухи? — Какие? — Что он спит с тобой? Доберман умолкает. Полковник уверен, что не ошибся. Но глядя на посерьезневшего Добермана, сцепившего зубы, неожиданно думает, что тот по-прежнему плохо знает свой предел. — Слухи, не мое дело, — жестко говорит Полковник. — Просто скажи, нужно ли мне или КОКОНу вмешаться? Доберман не шевелится, потом качает головой и глухо говорит: — Нет. И Полковник отпускает его. Дни проходят, кажутся братьями-близнецами в круговерти боев, подготовок, пресс-конференций, совещаний. Комната обрастает хламом: наградными грамотами и мебелью. Фото, то самое, занимает место на полке, в рамке под стеклом, и Доберман, изредка бывая в кабинете, его даже не замечает. Мистер Рид толстеет на глазах, зовет в гости на День единства и все настойчивее говорит о пенсии. Чувствуя, как ломит кости перед дождем, Полковник думает, что, может, и правда пора. На шестом десятке он по прежнему крепок телом, но жизнь будто блекнет. Прошлое покрывается пылью, медленно рассыпается в памяти, так что уже порой не понять: было на самом деле или неверно запомнилось. Настоящее кажется ненужной муравьиной возней. С таким настроем лучше выращивать тюльпаны на грядке в маленьком загородном доме, а не присматривать за сотнями тренированных убийц. А потом однажды раздается стук в дверь. Заходит Доберман. В руке у него папка с торчащими листками. Полковник тянется за ней через стол, но Доберман не отдает. Закрывает наклеенный поверх папки стикер рукой, так что Полковник еле успевает прочитать: «Результаты профилактического осмотра», и спрашивает первым, хотя по субординации обязан дождаться, когда главный распорядитель позволит доложить: — Можно попросить вас помочь?