***
— Значит, это — Доберман? — Это — Доберман. Восьмое место в рейтинге теперь уже. «Перо», один из самых высоких показателей синхронизации. Для вас, прошу, — Бенни старается прихвастнуть и оставаться любезным одновременно. — Вы разрешите нам самим поговорить? Пожалуйста. Доберман, занятый перевязкой, не реагирует: ни на имя, ни на голос, по-прежнему делает вид, что вокруг ничего не происходит. Бенни вздыхает, мол, чего уж там, делайте, что хотите, подзывает Дьюка и выходит вместе с ним. Распорядители в другом углу Коптильни заняты своими делами, да и далеко слишком — что-то услышать. Цокот каблуков по бетонному полу приближается, останавливается на расстоянии вытянутой руки — не больше. — Все говорят, сегодня твой счастливый день. Но не похоже, чтобы ты был счастлив. Доберман поднимает голову, встречает, как обычно, неизбежное лицом к лицу. Не стесняясь, рассматривает темные блестящие волосы, уложенные волной, тонкий нос, черные брови, длинные ресницы и глаза с поволокой. Отмечает про себя неброскую сексуальность строгой красоты. — Вы тоже, — говорит Доберман, — не кажетесь счастливой. Под внимательными глазами в золотистой обводке залегли темные круги — явный отпечаток нескольких бессонных ночей. Но хамить хозяевам чревато. Особенно женщинам. Особенно красивым. Они не прощают того, на что толстяк Бенни даже не почесался бы. — И кто, думаешь, в этом виноват? Доберман поднимает бровь. — Меня зовут Пэм. Пэм Рейгер. Бровь Добермана снова дергается, на этот раз сама. — И ты наверняка знаком с мистером Йеном Хайдигером, — Пэм молчит, потом уточняет, словно по миру бродит множество мистеров Хайдигеров, — с моим женихом. — Немного, — признает Доберман и отводит взгляд. — Вы красивая, вашему жениху повезло. Пэм тихо смеется через силу: — А вот тут мы не совпадем, потому что ты выглядишь сейчас ужасно. В легких спокойных фразах нет издевки или насмешки — только констатация факта. — Шоу сегодня вышло не из легких. Вам понравилось? — Нет. Пэм, не глядя, садится на лавку — Доберман еле успевает сбросить ноги на пол, освобождая место. Плечо Пэм прижимается к его плечу, но тепло чужого тела глушит поликарбонатный щиток обвеса. Нежный аромат духов окутывает Добермана и перебивает запах пота в Коптильне. — Хотелось другого. Чтоб все было… Легче. Никто не погиб. Чтобы ты не выглядел сейчас таким убитым… Чтобы все это не было так серьезно. — Какая разница: куклой больше, куклой меньше. — Хотелось не найти повода тебя пожалеть, — из губ Пэм вырывается нервный смешок, и глаза у нее блестят, — обидно, что не вышло. Еще обидно, что ты меня не узнал. Я признаюсь, не утерпела, навела справки… Так что, твой хозяин зря старался, когда представлял. — Здесь нет выхода в сеть, не для гладиаторов. Иначе, я бы давно попытался найти вас. А так — только имя прочитал в газете. — Совершенно впустую потраченное время, — доверительно сообщает Пэм, — но… Спасибо. Ты испортил мне столько ночей. Я бы чувствовала себя пустым местом, если б не заняла в твоих мыслях ни минуты. Ответь честно. Ты его любовник? — Разве вы не в курсе, если приехали? — Доберман роняет руки на колени. Пятно на рукаве становится внезапно очень интересным и захватывает все его внимание. — Могу сказать как гладиатор: ковыряться в ране — дерьмо идея. — Тебе видней, — соглашается Пэм, — но иногда приходится, если в ране что-то застряло, что никак не вытащить. Йен так и не смог мне сказать. Наверно, мне надо от кого-то услышать, чтобы покончить с этим. Ответь мне. Как человек. Доберман жует губу, пытается стереть пятно, но становится только хуже. И время тянется бесконечно медленно. — Да. Пэм замирает, сутулится, словно у нее вырвали позвоночник, кивает: — Понятно. Он… Заставил тебя? Заставляет?.. — Нет, — второй ответ дается легче, и слова вырываются сами, хотя распинаться совсем уж — глупо. — Мы случайно встретились. Так получилось. — Понятно, — повторяет Пэм, — ты его любишь? Распорядители на нижнем ярусе Коптильни сгружают с вил транспортника ящики с патронами, укладывают их в запасниках штабелями. Доберман смотрит, как блестят под светом ламп железные скобы на крышках. — Алекс! Оклик пронзает пулей мозг, Доберман дергается, рывком оборачивается. Прямой взгляд в упор, как наведенный прицел, заставляет и без того взвинченные после боя нервы сдать окончательно: ты его любишь? И Алекс отзывается раньше, чем Доберман успевает выскочить и оскалиться. Пэм поджимает губы, пытается оставаться равнодушной, но у нее наворачиваются слезы, и она поспешно лезет в сумочку за носовым платком. Аккуратно промакивает глаза, несколько раз глубоко вдыхает ртом и встает со скамьи. — Я любила Йена, — извиняющимся голосом поясняет она, расправляет плечи, пытаясь вернуть прежнюю осанку, помедлив, лезет снова в сумочку. — Ничем хорошим это не закончилось. Он выбрал не меня. Знаешь, я хотела вернуть его Йену, но похоже, это твое. Доберман на автомате протягивает руку и берет кольцо. Ошарашено смотрит на платиновую полоску с дорожкой мелких бриллиантов и только тогда понимает, что лежит у него на ладони. — Не надо. Зачем? — Справедливо. Разве нет? — Пэм заправляет выбившуюся прядь за ухо и становится собой прежней. — Не надо унижать меня жалостью, сделай одолжение. Потому что теперь мне тебя не жаль. Наоборот. Знаешь, Йен трус. Он не виноват, но всегда такой дурацкий обман получается. В галстуке, в костюме, он кажется любому, кто его не знает, таким уверенным в себе, мужественным, волевым. Просто картинка. На самом деле, он — трус. Я была его невестой, равной по статусу, меня любили его родители, нас бы полностью одобрило общественное мнение. И мне пришлось ждать почти четыре года, пока он придет ко мне с этим кольцом. Даже не представляю, сколько придется ждать тебе, пока он решится. Так что я тебе не завидую. Абсолютно. Злорадствовать, конечно, нехорошо, но, учитывая обстоятельства… Ты же не обидишься, если я оставлю за собой это право, правда? Доберман хочет ответить, но не может придумать с ходу, что сказать. Пэм не дает ему времени на размышления и шанса на реванш тоже не оставляет. — Передай своему хозяину от меня спасибо, что я всем довольна, и ты очень мне помог. Золотое кольцо на фоне грязной черной брони блестит как-то по особенному ярко. — А разве не вы моя новая хозяйка? Пэм улыбается с прищуром, пожимает плечами и уходит, с прямой, как струна, спиной, больше не проронив ни слова.***
После боя Хайдигера окружают репортеры и распорядители. Дэниел помогает отбиться как может, но на подписание судейских протоколов, актов согласия с результатами и прочей ерунды уходит почти час. В конце, не утерпев, Хайдигер попросту сбегает, так и не разобравшись, брать ли нового гладиатора на место выбывшего навсегда Кинга. По пути в Коптильню в кармане начинает требовательно вибрировать комм. И Хадигер даже не удивляется, услышав голос Пэм, зато удивляется вопросу — без приветствия и обьяснений, настолько, что даже останавливается, хотя спешит к Доберману. — Ты его любишь? — спрашивает Пэм, и Хайдигеру мерещится на заднем плане с ее стороны шум, похожий на шум толпы, тянущейся с трибун к выходу после окончания боя. — Кого люблю? Пэм смеется и кладет трубку.