Замечайте мелочи, потому что, может быть, кто-то пытается достучаться до вас.
***
Доберман плохо спит и видит во сне пустыню, черт знает, откуда было бы ей взяться в голове. Желтые барханы под срезанным полукругом закатного солнца, похожего на откусанное яблоко. Утром Дьюк расталкивает — без шансов — и тащит на завтрак. — Ты помнишь, что ты сегодня «пугало»? Доберман хочет сказать «нет», говорит «да». Дьюк делает вид, что того боя, когда его чуть не пустили на мясо — не было. То ли правда простил, то ли психопат. Не зря же рядом трется, может, это заразно. Протеиновая смесь — обычное начало дня. Плохо размоченные гранулы хрустят на зубах. Совсем как песок. Доберман старается глотать, не жуя, запивает и после тянется уже к нормальной тушенке. Нормальной настолько, что на вкус разницы почти никакой. — Давай только без фокусов сегодня, — бубнит с набитым ртом Дьюк. — Не хочется приключений? — Ты прошлый раз гостя чуть в расход не пустил. — Он же сам просил «по-серьезному». — Ага. Только в их «по-серьезному» они все равно побеждают. Или за что, по-твоему, они платят? Чтоб ты им морду разбил? — Я б и пристрелил вдобавок, винтовка, жаль, учебная. Доберману лень спорить. И ненависть клубится в нем лениво, клейким месивом — запачкает, не отмоешься. Если гости платят сто энженов за «спарринг», пощекотать нервы, ощутить себя в шкуре гладиатора, то разбитая морда — справедливый довесок к удовольствию. Чувствуй — на все сто. И тут кто еще кому приплачивать должен. — А ты сегодня вместо попугая? — Ну да, — Дьюк куском хлеба вытирает янтарный жир на тарелке, — это они фотографироваться с титаном любят. А думаешь болеют за кого? Точно не за пилотов. Все думают, титаны сами по себе двигаются, и сами все делают, а мы так — пристяжка. — Пожалел бы тебя, но… — Доберман замечает Порезанного на каталке в дальнем углу столовой, провожает взглядом, — слушай, а за этого уродца, говоришь, хозяин платит? — За кого? Дьюк оборачивается всем корпусом, Доберман шипит, перегнувшись через стол, дергает за руку обратно. — Порезанный, что ль? Ага. Платит. Или думаешь больше паяльником некому жарить? Хозяин подсуетился — пристроил. Он тут шишка крупная, вроде. Биогенная корпорация у него, или вроде того. Ты че, сука, делаешь? Доберман щелчком отправляет хлебный катышек Дьюку в кружку с чаем. Спохватившись, убирает руки и улыбается.***
Хайдигер набирает Фишборна потому что знает, что не ошибся. Не в этот раз. Бенни то ли одумывается, то ли жадничает: с рейтинговых боев Добермана снимает. Ставит «пугалом» на «панель»: в дневной прайм-тайм перед боями фотографироваться с детьми и туристами, соревноваться с дальнобойщиками и студентами в стрельбе по пластиковым мишеням. Пускать в расход лучшего гладиатора Бенни больше не торопится. Но удача — падла и сука. Хайдигер спешит. Каждый день может стать последним, когда еще можно было хоть что-то сделать. — Добрый день, Йен, — Фишборн предупредителен как обычно. — Я могу вам помочь? — Скажите сами. Мне нужны спецификации на устройство отдела головного мозга гладиаторов. Схемы интеграции чипа и его связка с имплантами. — Хайдигер перехватывает удобнее комм. Ладонь потеет, как на экзамене. — Я не могу сделать запрос через юристов, и нотариально заверенной гарантии сохранении коммерческой тайны вы от меня тоже не получите. Но мне нужна эта информация, как воздух. Я прошу. Итак, вы можете мне помочь? Фишборн ухмыляется в трубку, так явно, что Хайдигер почти видит хитрый прищур на его лице: — Похоже, вы задумали нечто грандиозное, Йен. Когда сможете подъехать? И дальше все идет как по маслу.***
Полковник заклеивает скотчем очередную коробку, когда в кабинет заходит Доберман, снимает маску и сразу становится видно, что он зол не на шутку. Не с характером Добермана стоять «на панели», поддаваться подвыпившим гостям или строить позы на селфи-камеры шумных девиц. На черной броне нагрудной пластины бронежилета, чуть выше пояса, приклеен розовый блестящий стикер сердечка. Судя по выражению лица, Доберман сейчас способен вырвать кому-нибудь сердце голыми руками. Возиться с шумными вездесущими детишками тоже явно не его. Полковнику это кажется ироничным, но он сохраняет невозмутимость. Улыбаться он давно привык только мысленно. — Увольняетесь, сэр? Голос у Добермана — будто чужой. Резкий, неприятный, бьет по ушам, как скрип гвоздя по стеклу. К молодому приятному лицу вообще не подходит. Для такого голоса надо иметь пару шрамов через всю щеку, обшарпанный трейлер на спущенных колесах, набитый оружием, и черного слюнявого бульдога по кличке Пегги. — Нет. Переезжаю в город. Держи. Доберман с подозрением берет сложенный вдвое листок, разворачивает и читает вслух: — Третий округ, Мальхон-Драйв, 15. — Мой адрес, — поясняет Полковник. — Купил там дом, позавчера закрыли сделку. Спокойный район, не самый плохой. Чтобы ты знал. — И зачем мне — знать, где ваш дом? Со злым Доберманом договориться трудно. Если только до крика. Полковник прогоняет раздражение из голоса, заставляет себя звучать обыденно, даже скучно: — А ты заходить, навещать — не собираешься? Я думал, тебе будет интересно увидеть… Дело твое. Где искать, главное, знаешь. Без лишнего хлама, копившегося годами, кабинет выглядит свежо, наконец-то как кабинет. Только кабинет, а не кухня-спальня-хер пойми что. Доберман пялится на листок, хотя прочитать одну строку он уже должен был успеть раз сорок, и придирчиво уточняет: — Зачем вам это все, сэр? Полковник замирает, пытается вспомнить — и правда, зачем. Доберман ждет ответ, но понять его сможет вряд ли. — Я решил работать на арене, потому что надеялся встретиться с одним человеком. Со своим старым другом. Мы служили вместе, и так вышло, что он спас мне жизнь. Я крепко ему задолжал. Наверное, спустя двадцать лет, можно о чем угодно говорить так, будто старые истории ничего не значат. Полковник удивлен, насколько легко ему даются признания. Но удивление стоит держать при себе еще пуще улыбки. Доберман закатывает глаза: — Встретили, сэр? Или нет? Или встретили, но вас послали к чертовой матери? Злым он становится раза в два паскуднее обычного. Полковник об этом помнит. Он вообще помнит большинство мелочей, касающихся всех гладиаторов: привычки, характер, характеристики. Это не трудно, если находиться на арене каждый день много лет. Но правда и в том, что если бы память была библиотекой, а гладиаторы — книгами в ней, Доберман занял бы целую секцию. Иногда, чаще всего после шестой кружки пива, Полковник начинает презирать себя за такую слабость. И пить бросает. — Нет, не встретил. Этот человек, мой друг… Оказалось, умер. Его больше нет. — А дальше что? Смерть — одна из немногих вещей, которые Доберман, если не уважает, то хотя бы признает существенными. — А дальше подвернулся ты. Полковник хочет добавить «идиот», но Доберман и без того на взводе. — Профессор Рашфорд звонил из «генетички». Тот, которого ты назвал «высушенный член». Обещал закончить регенерацию кожи на этой неделе. Перекалибровка угла преломления сетчатки только остается или что-то вроде этого… В общем, дело почти в шляпе. Вдвоем… — взгляд Полковника скользит по пустым шкафам; бог знает сколько Кайл Рид твердил, найти нормальную квартиру или дом и съехать из «подсобки». Вот и случилось. — Вдвоем тут будет уже неудобно. Тем более с … — Понятно, — обрывает Доберман и встает. — Как хочешь. У меня «выгулов» нет, так что заходить не буду. И дичь твою слушать надоело. Вали с ней хоть на луну.***
Дьюк играет в покер с Атласом, постелив на койку покрывало. Доберман приходит, садится рядом, наваливается всем телом сбоку. — Все в порядке? Атлас корчит рожу, докидывает в банк: — Дьюк, тебе еще не надоело с этим ублюдком возиться? Доберман в ответ скалится: — Тебе зубы выбить или сразу шею сломать? — Заткнулись оба, — весомо припечатывает Дьюк. Атлас хмыкает и опускает глаза в карты. И даже Доберман в кои-то веки слушается. — Так что? Доберман утыкается Дьюку лбом в плечо и глухо подтверждает: — Все в порядке.