***
Дьюк видит мелкие, едва заметные даже вблизи, брызги крови на тренировочной куртке Добермана, но выяснять, с кем тот сцепился на этот раз, не пытается. Вместо этого Доберман подходит сам, садится и, глядя в пол, спрашивает: — Какие планы? Дьюк не понимает, о каких планах речь, если нет тренировок или выступлений. А Доберман напряжен, будто ждет какой-то определенный ответ, непонятно только хочет его услышать или боится. — Пожрать у меня планы. А потом выспаться. — А потом-потом? — дотошно уточняет Доберман. — После… всего. После отбоя? — Тебе какое дело? — Пойдем на крышу посидим? — Ладно. Просто «сидеть» на крыше холодно и неуютно. Дьюк вспоминает, найдется ли у него в запасе хоть одна бутылка коньяка, и готов почти поручиться, что да. Лампы в жилом боксе беспорядочно мигают, затухают и снова загораются. — Что за черт? — Что-то не в порядке, — отстраненно роняет Доберман. — Все не в порядке. Повернись спиной. — Зачем? — Повернись. Дьюк поворачивается, отчаянно кося глазами, и чувствует, как чужие пальцы неожиданно ерошат волосы на затылке. — Руки убери. Я тебе че — собака, гладить? Доберман, не споря, тут же отстает, но выглядит довольным. На завтраке он ржет вместе с Лондоном и Смоки и жрет за троих. А потом исчезает черт знает куда. Не является на обед, и снова Дьюк видит Добермана только когда уже в потемках вылезает на крышу. — Ты где шатался? Доберман вяло отмахивается. Тянется к бутылке. От рук у него пахнет мылом и — совсем слабо — кровью. — Нигде. В переговорные ходил. Хозяину позвонить. «Пятнаши», суки, прикопались: почему да зачем… — И зачем? Опять вляпался во что-нибудь? — Сильно вляпался, — неожиданно признается Доберман, присасывается к горлышку и пьет стремительно, большими глотками, так, что Дьюку становится не по себе. — Тебя не порезали случайно? — Кто? — Не знаю. Кровью пахнет. Или ты кого-то порезал? — Пристрелил на хер. — Кого? — Всех. — Кого — всех? Доберман несет чушь и почти моментально пьянеет, отрубив синхронизацию вовсе. Прохладный ночной воздух не помогает привести его в чувство, напротив, вылакав за минуту целую бутылку, Доберман еще и близко не достиг дна. Самым правильным поступком сейчас кажется открыть вторую бутылку и заткнуться. И Дьюк уже отстал бы — какая разница, где там Доберман шлялся и кому звонил — если бы не металлический запах, который рецепторы улавливают только благодаря синхронизации. Его было легко не заметить. Но Дьюк замечает. Негодная, дурацкая привычка. — Эй, кого ты пристрелил? — Всех. Хорни, Порезанного, Атласа, — Доберман загибает пальцы на руке, — Хайфокса… Да, Хайфокса первым. А знаешь почему? — Нет. На всякий случай Дьюк отодвигается подальше. Оружия у него под рукой нет, бутылка сгодится только сделать «розочку» — слабовато, если Доберман правда «выгорел» и взбесился. — Потому что им больше не было здесь места. Если ты — зверь. Сидишь в клетке. Но не жрешь, а только и мечтаешь, чтоб выбраться. Тебя лучше пристрелить. Выбраться все равно не сможешь. А так быстрей и не надо мучиться. — Ты совсем рехнулся? — секунду Дьюк соображает, куда бежать: к медикам за транквилизаторами или в Коптильню за винтовкой. Потом вспоминает, что столкнулся на ужине с Атласом и Хорни. И оба они хоть и были какие-то осунувшиеся, но определенно живые, — видел я и Порезанного, и Атласа недавно в столовой… Все с ними нормально. — Не, — пьяно тянет Доберман и скалится, — они уже… Мертвы. Просто… — дикая улыбка на его лице гаснет, рот кривится, тень ложится под глаза черными кругами, когда Доберман низко опускает голову. В холодном свете фонарей кожа у него кажется серой, и сам Доберман смахивает на лежалый труп, — просто они еще не знают об этом. Дьюк открывает рот, но спросить не успевает. Внезапно, будто кто-то выкрутил шкалу звука на максимум, тишина взрывается воем сирен. Вспыхивают прожектора по всему периметру. Турели на стене приходят в движение. С другой стороны арены на южном КПП звучит взрыв. Потом второй, третий. В небе разливается зарево пожара. Слышны треск пулеметных очередей и, Дьюк может поклясться, чьи-то крики. — Вот это шоу, — с удовлетворением бормочет Доберман, — настоящее шоу. — Надо убираться отсюда. Дьюк осторожно подползает к краю крыши и с первого взгляда понимает, насколько плохи дела. Внизу улица приходит в движение: бегут охранники, распорядители, проезжает бронированный транспортер. Дроны, как жирные мухи, слетаются к южному КПП, откуда раздаются выстрелы. Меньше всего Дьюку хочется, чтобы его засекли после отбоя в неположенном месте, еще и посреди такой заварушки. — Доберман! Вставай. Слышишь? Двигаем отсюда. Доберман! Дьюк оборачивается и даже не удивляется, когда видит, что кроме него на крыше уже никого нет. Доберман успевает исчезнуть.***
Хайдигер просыпается от того, что кто-то яростно стучит в дверь, не прекращая при этом звонить. Поднятый шум разбудил бы и мертвеца. А Хайдигер еще даже не мертв, поэтому ничего, кроме как тащиться открывать, ему не остается. За дверью стоят двое полицейских. Чуть ли не смутившись, какой переполох они учинили, каждый добросовестно предъявляет значок, а потом один из стражей порядка протягивает Хайдигеру листок с размазанной голубой печатью судейской комиссии округа и объявляет: «Мистер Йен Хайдигер, вы арестованы».