***
Хайдигер знает игру в хорошего-злого копа — видел в кино — и не сомневается, что для затравки ему подсунули хорошего. Лейтенант Янг — типичный образец служителя закона в представлении Хайдигера: с открытым взглядом и твердой рукой. Представляясь и предъявляя полицейский значок, Янг смотрит прямо в глаза, и когда он уверено прокладывает дорогу от патрульной машины до дверей участка, расталкивая назойливых журналистов, кажется, не существует ситуации, которая вышла бы у него из-под контроля. А еще у Янга худое лицо с острыми чертами, умный уставший взгляд, а на руках свежие ссадины. И это делает его неуловимо похожим на Добермана, чего прокурорская верхушка, посылая Янга, знать, конечно, не могла, но отчего общество лейтенанта Хайдигеру действительно почти что даже нравится. «Плохой» дознаватель одет в черный помятый костюм и выглядит так, будто его достали с верхней полки чердака по значимому случаю. Он появляется позже, уже после того, как Хайдигера отводят в комнату без окон, и сразу бросается с места в карьер. — Вы понимаете, что чем дольше упорствуете, тем сложнее будет признаться? Хайдигер ничего не понимает. Просит воды, требует адвоката — и то, и то безрезультатно. Но если адвокату хотя бы обещают позвонить, то от жажды все так же печет в горле. — Я могу узнать, в чем меня обвиняют? — В организации мятежа, мистер Хайдигер, — буднично говорит дознаватель, — хотя, вы это уже знаете. Будем честны. Мы хотим понять вас. Расскажите свою цель, обозначьте причины. Как вы действовали, кто помогал. Содействие следствию… — Мятежа? В любой щекотливой ситуации, до приезда юристов и адвоката, следует хранить молчание. Это Хайдигер знает из наставлений Майка, но слово «мятеж» слишком говоряще, настолько, что притворяться или вести свою игру нет ни времени, ни желания. — Объясните, что случилось? Дознаватель молчит. Его наверняка учили не давать обвиняемым лишней информации, и вообще в принципе больше спрашивать, а не отвечать. — Сегодня c трех ночи на арене зафиксированы массовые беспорядки, повлекшие за собой перестрелку и жертвы, — вклинивается Янг. — Ряд лиц пытались вырваться с охраняемой территории. — Первый раз об этом слышу, — на автомате говорит Хайдигер. Все его мысли занимает один простой вопрос. — Пытались, а дальше?.. — А дальше сами расскажите, как вышло, что есть свидетельство, будто вы передавали зачинщикам информацию и ресурсы для подготовки? — вворачивает дознаватель, довольный перехваченной инициативой. Хайдигер отворачивается от пыльного черного пиджака и смотрит Янгу в глаза. Хороший же — пусть отрабатывает. Янг опускает голову. Совсем как Доберман, когда играет в послушную куклу, чтобы не отвечать. — Чем все закончилось? Скажите! — требует Хайдигер. — Довольно! — припечатывает «пыльный пиджак». — Мистер Хайдигер, вы здесь для того… — Я требую адвоката! Хотите иск? Я донесу до судейской коллегии, что допрос проводился без адвоката. С момента, как я потребовал его присутствие, ни одно из дальнейших моих показаний не может быть использовано в суде, — чеканит Хайдигер. — Хотите разговор, привезите моего адвоката. Немедленно! «Пиджак» пытается парировать, но пустые десятиминутные препирательства заканчиваются тем, что он неохотно тащится к двери. Куда с большим удовольствием он привел бы расстрельную команду. Хайдигер остается наедине с лейтенантом Янгом. Тот смотрит по прежнему в сторону, когда спрашивает: — Хотите воды? — Просто скажите, чем все закончилось, — просит Хайдигер, молчит, потом добавляет. — Хочу. — Ничем. В настоящий момент беспорядки подавлены. Ведется следствие, — холодно говорит Янг. Жует язык, словно обдумывая, как сказать точнее и проще. — Угроза полностью устранена. Хайдигер кивает. Старается выглядеть равнодушно и сам чувствует — ни черта не выходит. — Полностью? Что вы имеете ввиду — полностью? Янг молчит. Потом будто находит спасительную лазейку. — Я принесу вам воды. Хайдигер хватает лейтенанта за рукав, откровенно пустив побоку, что подобное может расцениваться как нападение на представителя закона, и просит: — Отвезите меня туда.***
Даже слепому должно быть очевидно, что Хайдигер замешан. Рон Янг понимает это сразу после того, как звучит слово «мятеж». Хайдигер бледнеет, мнется, забывает дышать. Он полностью обезоружен и трепещет, как человек с дулом пистолета у виска. Странно, но с первых минут, Янг чувствует к Хайдигеру нечто вроде сострадания. Наверное, то самое, что проповедники называют общечеловеческим сочувствием: видеть и разделять душевную боль существа, брошенного в водоворот событий на произвол судьбы. В будничной повседневности у Йена Хайдигера все было схвачено — тут уж к гадалке не ходи. Отглаженный костюм, дорогая машина, расторопный адвокат. Когда такие люди падают с пьедесталов, у них нет шансов приземлиться на мягкое. Они ломают кости, разбивают головы, превращаются в кашу из себя прежних, которую не склеить. Но Хайдигеру как будто все равно. И дело не в том, что ему нечего терять. А в том, что, очевидно, терять не жаль. Янг видел подобное один раз, в перестрелке на задержании. Грабители, проникшие в банк облажались и открыли шквальный огонь по подоспевшим полицейским. Случайные прохожие попали под обстрел, и когда жизнь — самое ценное для любого человека, легла на чашу весов, людям стало безразлично: выпал ли кошелек из кармана или что станет с брошенной машиной — изрешетят ли ее пули. Все спешили укрыться, не сожалея о мелких потерях, дабы не потерять самого ценного — жизни. А Хайдигер, с откровенными вопросами, выдающими его интерес к происшествию с головой, и легко считываемым потрясением, выглядит так, будто стоит на горе своего барахла с факелом в руке, готовый сжечь все до основания, лишь бы не потерять… Что? Сообщать подследственным лишнюю информацию строжайше запрещено. Но Янг вспоминает об этом уже после: попросту ничего не может с собой поделать — отчаянная решимость Хайдигера его завораживает, хотя, казалось бы, каких убийц и психов он не перевидал. — Отвезите меня туда, — просит Хайдигер. — Зачем? Вопрос остается без ответа. — Вы можете сказать — зачем? — Мне надо увидеть. Рон не понимает. Он-то видел. И теперь с радостью готов забыть увиденное. — Не положено, мистер Хайдигер. — Я требую. — Не положено. — Пожалуйста. — Простите, нельзя. Рон ставит на стол пластиковый стаканчик и наливает минералку из бутылки. Прозрачные пузырьки липнут к стенкам стакана. — Я прошу вас. — Не могу. Нет. Глотните воды. Скоро прибудет ваш адвокат. Рон смотрит на часы. Адреналин сходит на нет, а усталость и шок пережитого давят все сильнее. Брайен был прав. Чертов умник вечно прав. Стоило поехать домой. В комнате душно. Спертый воздух давит на виски, и происходящее начинает видеться Рону со стороны, будто и не с ним. — Да в гробу я видел вашу воду! Хайдигер смахивает стакан. Рон смотрит как лужа расползается по полу. — Что мне нужно сделать? — Признайтесь. — Что? — Признайтесь. А потом потребуйте, чтобы вас доставили на место преступления. После признания имеете право. Показать детали произошедшего уже на месте. — Удобно. Вам хоть премия за это прилетит? — Нет. Хайдигер тихо смеется с нервными истеричными нотками. Факел в его руке почти осязаемо кренится. Любой из коллег Рона сказал бы: «Чистая работа», но сам Рон уже почти жалеет, что вообще открыл рот. Главный следователь возвращается. Трет затылок и морда у него кислая, как у пса, которому дали газетой по носу. Рон знает, что сейчас последует — извинения. Извиняться не любит никто. И вдвойне неприятно это делать не из великодушия, а если действительно был не прав. Хайдигер не дает следователю времени объяснить, что всему виной давление руководства, что адвокат уже в пути и прибудет вот-вот. А просто без предисловий говорит: — Я хочу признать выдвинутые обвинения. Факел падает, и пожар начинается.***
Наверное, попроси Хайдигер вылизать ему ботинки, комиссариат прислал бы подходящего человека. Найти машину для транспортировки арестованного куда проще. А кивнуть мимоходом: «ты, ты и ты — конвоировать», и вовсе ничего не стоит. Рон попадает под горячую руку сразу же. Ехать на арену ему не хочется категорически. Есть в этом возвращении нечто из фильмов ужасов, когда герой, сбегая из проклятого места, оказывается раз за разом в исходной точке, сколько бы миль не преодолел. Рону кажется, арена притягивает его обратно — тащит к себе, как на поводке. В конце концов, место, где человеку вырвали кишки и размотали их по дорожке парка — не может не быть проклятым. А Хайдигер напротив — ехать торопится. Словно, он уже одержим и хочет слиться с ареной, вернуться в ее чрево, как можно скорее. И в этом тоже есть что-то из разряда ненормального. Дорога до арены по пустынному шоссе занимает от силы полчаса. Все это время Хайдигер сидит на заднем сидении, втиснутый между двух офицеров конвоя, неподвижно, как статуя. Двор южного КПП запружен людьми, машинами скорой помощи, пожарными и полицией. Еще одну «порцию» визитеров никто не замечает. Солдат на КПП просит предъявить документы, видит полицейский значок и пропускает. Вдоль забора цепочкой стоят бронетранспортеры. В небе дроны сканируют обстановку. Что-то похожее Рон раньше видел по телевизору. Происходящее напоминает ему репортаж с места крушения самолета. Но Рон не может отделаться от ощущения, что здесь разбилось нечто куда большее. Хайдигер вылезает из машины, озираясь, словно пытается найти кого-то в толпе, не привлекая лишнего внимания. А потом видит разбитый обгоревший остов развороченного бронебойным выстрелом титана и желтые полиэтиленовые мешки, которыми полицейские накрыли разбросанные по газонам парка фрагменты человеческих тел. Внутренне Рон всегда готов к любому повороту событий, особенно на очных ставках и выездных допросах. Готов, что обвиняемый может вдруг сорваться и побежать, постарается напасть, выхватить пушку. Но Хайдигер, наоборот, цепенеет. Неловкой одеревеневшей походкой, будто на сломанных ногах, он, не оборачиваясь, медленно бредет к желтым пакетам. Один за одним осторожно приподнимает край, смотрит — что там. И бредет дальше, пристально разглядывая фрагменты поменьше, словно пытаясь опознать, и быстро отворачиваясь от тел с уцелевшими лицами. Рону кажется, Хайдигер стареет с каждым шагом. Под конец он выглядит как живой труп — бледный, почти зеленый, с трясущимися руками. Его дорогие туфли и нижний край брюк вымазаны в земле и машинном масле, вылившимся из баков разбитого титана. — Эй, вам кто разрешал трогать? Один из спасателей приближается быстрым шагом, и, наткнувшись на взгляд Хайдигера, невольно делает шаг назад. Смотрит в ответ с недоверием, потом, неопределенно махнув рукой, уходит, будто признавая, что у этого в одночасье осунувшегося мужчины с полубезумными глазами, копающегося в заветревшихся останках, есть право смотреть и искать. Словно сомнамбула, Хайдигер поворачивается к новому трупу, завернутому в желтый полиэтилен, как не распакованный сюрприз. Рон хватает Хайдигера за плечо, дергает на себя. — Хватит! Придите в себя! Кого вы пытаетесь найти? Вместо того, чтобы встряхнуться и ожить, Хайдигер садится на землю. Он похож на надувного человечка, из которого выпустили воздух. Рон склоняется над ним. — Мистер Хайдигер? Конвоиры и следователь, ранее наблюдавшие с дистанции в десять с лишним футов, начинают двигаться в их сторону. Но Рон почти уверен, что они ничего не слышат в общем шуме, голосах, вое сирен за стеной. — Скажите имя. Я узнаю, что с этим человеком. — Списки? — Губы Хайдигера едва шевелятся. — Есть же какие-то… Списки. — Еще нет. Пока даже всех убрать не успели, так что… Опознание займет время. Рон хочет добавить: «Вы довольны?» Потому что не верит, будто Хайдигер, если тот правда причастен, мог не знать или не понимать, чем все обернется. Но не добавляет: добивать безоружного, да еще так подло, почти нападать со спины — не в его привычках. А Хайдигер сейчас как никто открыт и беззащитен. — Скажите имя, я узнаю, — повторяет Рон. И даже не удивляется своей настойчивости. Может, дело в гиперответственности, которой его вечно попрекала мать, призывая не вмешиваться во все подряд и не лезть на рожон, когда не просят. Но уйти и бросить Хайдигера сейчас для Рона равнозначно тому, чтобы оставить самоубийцу одного на краю карниза. И даже если кто-то счел бы его поведение непрофессиональным и попрекнул сочувствием к преступнику. Для себя Рон придумывает, что, в конце концов, по графику смен сегодня даже не его дежурство. — Йен, скажите мне имя. Только мне. Обещаю. Глупо просить обвиняемого довериться копу. Рону жаль, что ничего не выйдет. Он почти уверен, что ничего не выйдет. И в первую секунду думает, что ослышался, когда Хайдигер вдруг тихо говорит: — Доберман.