Vale*

***

— Я повторяю. Гладиаторы — не просто люди. Это сплав наших достижений. В каждого вкладывается уникальная технология. Это сложная система на стыке механики, квантов и биогенетики. Малейший сбой — и проблемы растут как снежный ком. В итоге — все выходит из-под контроля. Такие гладиаторы опасны. У них растет количество срывов, учащаются случаи «выгорания». К сожалению, последние годы КОКОН утратил контроль над процессом производства имплантов и мозговых чипов. Рынок наводнен дешевыми подделками. Нам нужно пристально заняться этим вопросом. Произошедшее вчера наглядно показывает, как срочно мы должны очистить рынок от мелких фирм-однодневок, не несущих ответственности.       Фишборн выдыхает, обводит конференц-зал, полный репортеров, цепким взглядом и с удовлетворением понимает, что все они — его. Не мудрено — пресса обожает слушать про планы. Планы сулят сенсацию. Десяток трупов с арены могут только сгнить. Из них ничего не высосешь, кроме заблюренной фотографии искалеченных тел, которую и на первой странице-то не разместить. Куда звучнее и интереснее заголовки: «КОКОН обьявляет войну контрафакту. Новая эра…» Обязательно будет новая эра. После каждого краха все всегда наперебой начинают кричать о новой эре. Фокус в том, что новое — не всегда лучше. — Значит, вы считаете гладиаторов опасными?       Фишборн покровительственно улыбается долговязому парнишке с заднего ряда. Может быть, ему этот вопрос даже кажется провокационным. — Нет, я не считаю гладиаторов опасными. Но над сферой их создания и дальнейшей эксплуатации нужен более жесткий контроль. Мониторинг. Обязательная сертификация каждого этапа создания. Компании, не способные пройти этот контроль, не должны быть допущены на рынок, как его полноценные участники. Вы скажете: перебор… — Среди собравшихся проносится одобрительный ропот. Фишборн продолжает улыбаться. Главное — сидеть ровно. На фотографиях у него должна быть прямая осанка и уверенная поза, — акции упадут в цене, стоимость создания новых гладиаторов вырастет. Я не скрываю. Это приведет к массовому закрытию целого ряда фирм, увольнению сотрудников и перераспределению акций на фондовой бирже. Все это мы и КОКОН понимаем. Но иногда монополия — не так уж плохо. Особенно, если последствия погрешности могут так дорого обойтись. Может быть, нам придется отказаться от очередного сезона, прежде, чем арена заработает в полную силу. За это время на рынке останутся только проверенные производители, сертифицированные биолаборатории. Только достойнейшие… И пусть их будет две вместо двадцати, но зато мы сможем не опасаться… — Брака?       Фишборн перестает улыбаться. Напор и наглость — разные вещи. Если он разрешил мальчишке спрашивать себя, это еще не значит, что тот может перебивать. На листке перед собой Фишборн царапает «Дейли Мэйл». О наглом выскочке он побеседует с его боссом — главным редактором. Пожалуй, даже приукрасит немного, чтобы в следующий раз пацан знал свое место. — В том числе брака. Пока еще рано утверждать. Следствие не закончено. Но похоже, речь идет о массовом браке, когда чип головного мозга плохо контактировал с синапсами. В связи с чем у ряда гладиаторов произошло своего рода… Помутнение. Они начали выказывать агрессию и попытались покинуть свои боксы, что возвращает нас к вопросу о контроле… Да, вы, пожалуйста.       Пожилой репортер в светлом костюме поднимает руку и терпеливо ждет, пока на него укажет организатор. Достойный пример человека, знающего правила и умеющего жить. — Как вы можете прокомментировать арест Йена Хайдигера по подозрению в пособничестве мятежникам?       Мэр города, сидящий рядом с Фишборном за столом президиума, испуганно косится. Ему-то лишние скандалы ни к чему. А подозрение, будто вице-президент такой крупной корпорации как «Tates» устроил сговор с гладиаторами под носом полиции и КОКОНа — уже звучит как прощальная песня переизбранию на второй срок. — Ерунда.       Первое правило бизнеса — не быть слишком жадным. Жадность наказуема. Нельзя получить все и сразу. Фишборн позволяет себе на минуту представить, как он скажет сейчас, под прицелом полсотни объективов, что Хайдигер виновен и похоронит того навеки с головой. После такого суд может решать, что ему вздумается. СМИ вынесут свой вердикт и вобьют его в головы обывателям сотнями статей, каждым новостным выпуском.       Но Фишборн знает правило и твердо повторяет: — Ерунда. На самом деле нам стоит дождаться официального комментария комиссариата. Но если вы спросите мое мнение…       Хайдигер уже послужил отличным громоотводом. Его можно долго пинать, но хоронить рано. Пока еще. Мэр ждет, как и журналисты, затаив дыхание. Чертов второй срок. Фишборн чувствует — все они у него в руках. — Я знаю, что гладиаторы получили в свои руки документы, позволяющие им даже в кустарных условиях извлечь мозговой чип. Изначальное желание сделать это стало следствием брака при их создании, так как никаких объективных причин для бунта не было. Сами же полученные схемы сослужили им дурную службу. Именно головной чип, помимо прочих функций, отвечает за синхронизацию. Избавившись от чипа, гладиаторы в решающий момент не смогли синхронизироваться с имплантами. В результате, охрана легко с ними справилась и быстро взяла ситуацию под контроль. Так что, говорить о злом умысле мистера Хайдигера…       Мэр расползается в улыбке, будто уже чувствует задом мягкое кресло в кабинете городского совета на следующие пять лет. … — преждевременно. Речь идет скорее о грубой халатности. Мы подтвердили полиции, что схемы мозговых чипов были переданы по запросу в «Тates» и именно оттуда произошла уже утечка. Но документация, попавшая к гладиаторам, никак не могла им помочь, напротив, она только ухудшила их положение. К нашему счастью, они этого не поняли. Разумеется, КОКОН и суд решат, имеет ли право «Tates» после такого преступного пренебрежения правилами вести дела на арене. Но все же мы говорим именно о случайности. А не злом умысле. И мистер Хайдигер, допустивший утечку данных — дурак, но не террорист.       Кое-кто в зале смеется. А Хайдигеры наверняка будут в бешенстве. Но их Фишборн не боится. Младший Хайдигер своей глупой ошибкой посадил старшего на цепь. И еще долго тот будет ходить по струнке, лишь бы восстановить репутацию и не дать повода вспомнить старые грехи. Для каждого зверя нашлась своя цепь…       У КОКОНа не будет выбора, кроме как прошерстить рынок, выпалывая конкурентов за малейшее нарушение, иначе перепуганная общественность, наглядевшись на трупы по новостям, сожрет правление арены живьем.       У желающих обзавестись пополнением в команду не будет выбора, кроме как идти в лаборатории Фишборна и раскошеливаться, безропотно принимая прайсы на рынке, где отныне и выбирать-то будет не из кого.       Йену Хайдигеру ничего не останется кроме как идти под суд. Гаденыш, конечно, выкрутится, папочка не даст чаду сгинуть в тюрьме. Да и мэрии признавать, будто они проворонили заговор — не с руки. Спишут на разгильдяйство, обложат штрафами. Зато никто не усомнится, что виновный найден, не станет копать глубже и не свяжет его, Фишборна, с произошедшим. На случай, если какой-нибудь дотошный следователь начнет выяснять, почему у мятежников не было чипов, Хайдигер уже заранее назначен на роль подставного дурачка.       У Феррума не осталось выбора, кроме как погибнуть и сгнить, унеся с собой в могилу пугающие рассказы хозяина, будто КОКОН хочет превратить всех гладиаторов в бездушные машины. И что именно этот страх, а не производственный брак, подстрекал сбежать тех, кто не хотел стать заводной игрушкой без души. А общественность должна была запомнить версию с браком и, благодаря сегодняшней пресс-конференции, именно эта версия отпечатается в головах… В итоге, свобода выбора для всех оказалась мифом. Доберман…       Фишборн чувствует, как покалывает сердце. Даже если полностью уверен в успехе, невозможно сохранять полное спокойствие, когда все на кону. Бессонная ночь аукнулась тупой болью в груди. Время — безжалостный ростовщик, годы берут свое.       Доберман может все испортить — если захочет. Если откроет рот про свое обещание подставить Хайдигера, заставив того вляпаться в историю с чертежами, чтобы потом выставить крайним. Про звонок с предупреждением, где и когда намечается побег.       Но Доберман всегда дерется только за себя. Каждый хозяин и каждый гладиатор на арене знает, что бешеный ублюдок грызет горло и своим, и чужим. И именно поэтому Фишборн уверен — Доберман будет молчать. Тогда, пять месяцев назад, псине было не на кого положиться. Он никому не верил. И даже на «Полковника», который привез его к Фишборну, косился как на врага. А он, Фишборн, согласился помочь. Какой толк владеть биоинженерными лабораториями, если не использовать их для выгодного «заказа»?       Пять месяцев назад они с Доберманом заключили сделку. И когда профессор Рашффорд вырезал у Добермана из подвздошной области опухоль величиной с теннисный мяч, Фишборн распорядился взять «материал» в работу. Поместить в биокриокапсулу, составить «дорожную карту» проекта и вырастить зародыш, основываясь на вычлененном из вырезанной ткани геноме.       Старина Рашффорд был счастлив, щебетал об уникальном «генетическом сбое», тряся старческой бородкой. А Доберман согласился пустить Хайдигера и дружков-гладиаторов в расход, в счет оплаты услуги. Утопить «Tates», дать повод утопить всех конкурентов, помочь вернуть превосходство.       Доберман будет молчать, потому что получил желаемое. А командная работа — не его стиль. Доберману незачем рушить план, который удался для него лично. Даже если всех вокруг изрешетило последствиями.       Фишборн мысленно кивает сам себе, все больше успокаиваясь. Даже жаль, что Доберман принадлежит Бенни. Как убийца — он все-таки превосходен. — ...исходя из этого, значит ли, что арену закроют? — взволнованно пищит женский голос с задних рядов.       Закрыть арену из-за кучки недоумков, поверивших его россказням и попытавшихся сбежать, ни черта не понимая в чертежах и биоконструировании? Фишборн готов расхохотаться. Собственные и чужие страхи кажутся ему несущественней песчинки. Волнение отпускает, и душу затопляет чувство радости и свободы. Подвигаясь ближе к микрофону для ответа, Фишборн чувствует себя, как человек, который после долгой утомительной работы, наконец заслужил отпуск.