— Мастер Тигрица! Не хотел будить тебя, просто…
— Нечего тебе здесь делать.
Какие же незапамятные были времена. Еще более полный, тучный и неряшливый, но и не менее добродушный, чем сейчас, он с дрожью в коленях глазел на яркоглазую девушку в открытых дверях и корил себя за ее ненарочное пробуждение. Она же попросила его убраться прочь, с этого момента начав пуще прежнего ненавидеть сей проклятый исторический день.— Если в тебе есть хоть капля уважения к нам и к тому, чему здесь обучают, утром уйдешь сам.
Какими же эти воспоминания стали призрачными и забытыми. Теперь они настолько стары и бесцветны, что даже тех скрипучих половиц, однажды сделавших ему имидж…— Неуклюжая жирная панда, которая ничего не воспринимает всерьез!
…тоже давно уже не существует. За пределами мрачных спален, помимо всего прочего, атмосфера была до чрезвычайности оживленной и суматошной. Из комнаты в комнату разгуливали медики в свободных белых халатах, идеально сидящих по плечам, они разговаривали громко, без умолку перекликаясь друг с другом и произнося слова на только им известном языке. В воздухе, тяжелом, как душной ночью летом, помимо смешавшихся запахов корня солодки и проспиртованной куркумы, что почти весь Нефритовый дворец сейчас принимал для снижения скачущего давления, витало ощущение подготовки к чему-то такому, о чем По не имел понятия. Впрочем, было как-то даже все равно.— Привет, не спишь?
— Уже нет.
Комната Журавля. Сегодня в ней хирурги решали судьбу руки Тигрицы и поили горячим отваром Богомола дежурные. Тогда же По завалился в нее по неосторожности, потревожив почти заснувшего кумира и оставив в порыве эмоций от встречи с ним дыру в его тонкой бумажной стене.— Извини, я не хотел.
— Послушай, нечего тебе здесь делать.
По не затаил обиды на эти слова даже спустя столько лет, хотя и был убежден, что Журавль говорил правду и делал это от чистого сердца. По крайней мере, Воин Дракона знал — этот мастер был тем меньшинством, кто не хотел его задеть или обидеть.— Нечего тебе делать именно в этой комнате! В моей комнате!
Чего никак не скажешь о мастере Шифу и его дочурке.— Сначала нужно овладеть высочайшим уровнем кунг-фу, а это, без сомнений, невозможно, когда речь идет о таком, как ты.
— И сейчас мастеру Шифу выпал шанс исправить ошибку — подготовить истинного Воина Дракона. И ему достался ты — неуклюжая, жирная панда, которая ничего не воспринимает всерьез!
— Этот мешок, жирдяй панда, не поможет нам предотвратить беду! Вы хотели указать на Тигрицу, просто нечто упало перед ней! Это случайность!
Комната Гадюки. Говорят, с самого возвращения во дворец змея появилась в ней всего раз и то не с намерениями перевести дух… Присутствовала везде, где могла быть полезной.— Мне нужно больше бинтов. Что это вы мне даете? Нет, эти не подходят! Видите? — Гуожи размотал предложенный ему ассистентом моток старых и дешевых тряпочных нарезок, и с него тут же посыпалась белая труха. — Они рассыпаются даже у меня в руках, имейте же совесть и подыщите другие! У вас ровно одна минута!
Дождавшись, когда Гуожи вместе со вторым ассистентом направиться обратно к кровати, на которой из ноги мастера Обезьяны сейчас будут доставать осколки, что представляли из себя разорвавшиеся наконечники арбалетных стрел, Гадюка поползла следом и остановилась с ними в одночасье у изголовья деревянного каркаса.
— Зажми и держи вот здесь. Вот так, замечательно, — холодно приказал гусь молодому парню, бледнеющему от страха каждый раз, когда Гуожи к нему обращался, а сам, выплеснув на крылья почти полфлакона спирта, обернулся и крикнул: — Господин Шэнли!
— Да, Гуожи?! — бодрое донеслось из коридора, откуда незамедлительно показался взрослый мужчина в соответствующей идентичной одежде и маленьких блестящих очках. — Нужна моя помощь?
— Нужен ваш нож, и побыстрее, — гусь стряхнул лишнюю влагу с крыльев и бросил проверяющий взгляд на заранее подготовленное Гадюкой полотенце — именно туда в скором времени будут складываться извлеченные из плоти куски металла. — Почему вы еще здесь? — спросил он, почувствовав присутствие коллеги своей спиной.
Но у господина Шэнли был немного другой ответ на этот вопрос:
— Шань с минуты на минуту будет оперировать им мастера Тигрицу, я не могу вам его дать.
Взбесившийся от пустой траты времени гусь молниеносно развернулся.
— Не нужно оперировать Тигрицу, в честь какого праздника Шань решил, что это необходимо? У нее закрытый перелом без смещения — пусть наложит древесную шину от пальцев до середины плеча, даст девушке чай и перестанет дурью маяться, а теперь, коль я развернуто пояснил, что кому делать, Шэнли, быстро принесите мне свой бесподобный нож и закройте дверь с той стороны! Скажете еще слово, и будете сами здесь объяснять мастерам Гадюке и Обезьяне, почему я провозился в этой комнате на драгоценные пять минут дольше, когда в это время уже должен был быть в другой части казарм и помогать остальным старшим врачам проводить полное обследование их уже еле живого учителя Шифу!
— Ни слова больше, Гуожи.
— Какое счастье! Гадюка, прикройте, пожалуйста, окно, — гораздо тише и уважительнее попросил гусь девушку, когда коллега быстрым и испуганным шагом отправился выполнять просьбу, а он вместе с нервно дышащим сопляком за плечом полностью подготовился к предстоящей небольшой операции. — Ближайшие полчаса в этой комнате может быть очень громко.
Не колеблясь, Лотос за один скачок прошел дальше мимо других спален и остановился в двух шагах от входа в кухню — места, что изменили времена.— Что? — с его рта вместе с претензией к вошедшему вылетели сахарные крошки. — Я когда расстроен, всегда ем, ясно?!
— О, не нужно ничего объяснять, — По никогда не забудет, как мастер Шифу, о котором он еще прошлым вечером без стеснения выпалил все, что было на уме, впервые улыбнулся ему так тепло и понимающе. Будто первые и невинные искорки крепчайшей и верной любви, что сейчас прожигали их души каленым железом, начали между ними сверкать уже тогда — робко и ненавязчиво. — Я подумал, это Обезьяна, прячет свое печенье на самой верхней полке.
А ведь По не так много лет назад скрывался здесь от гнева пятерки и набивал рот их сладостями. Подумать только, да? Столько времени прошло. Какие-то незаметные две недели назад — он стоял у этой печи грозный, как туча, и командовал сбором продуктов, угрюмо смотря в пол и с комом в горле ворча указания под нос. Месяц назад — он, прихрамывая, заходил в нее же с ехидной улыбкой на счастливом расслабленном лице и задавал вопрос, с недавних пор ставший его любимым и веселящим больше всего на свете.— Как прошел урок на этот раз, а-ха-ха?
Лотос едва не обернулся, думая, что смех мастера Шифу звучит прямо за его спиной, но в последний момент вспомнил, почему это не может быть правдой. Как прошел первый урок… С этих слов начался тот дивный для По разговор. Разговор, сделавший из любимчика мастера. Превративший ученика в учителя. До сих пор поверить трудно. Какие-то полгода назад все занятия вел он. Он и никто больше. Он будил их по утрам, смеясь, если кто-то все же просыпал, несмотря на бесконечные обещания, он сопровождал их заспанные и прогулявшие полночи морды до тренировочного зала, после каждых пройденных пяти метров оборачиваясь и проверяя, не задремал ли кто-то по дороге, он стал хвалить их по поводу и без, называть самыми лучшими. Неплохой вышел контраст…— Ты решил, что за одну ночь научишься садиться на полный шпагат? Годы уходят на то, чтобы добиться такой растяжки и научиться использовать ее в бою!
Его фразы ни с чьими нельзя было сравнить.— Панда… Никто не моет подмышки в озере Святых Слез…
— Древнее пророчество сбылось для того, чтобы ты мог колотить врагов, болтаться по городу, а зайцы кричали бы тебе: «Дай пять»?
— Да.
— Нет!
Они вечно представляли из себя какой-нибудь непонятный, как китайская грамота, смысловой винегрет, компоненты которого с каждой ситуацией подвергались изменению и чаще всего граничили либо с клоунадой в чистом виде, либо с основной концепцией Дао — смыслом жизни и принципом творения мира, о котором мастер любил размышлять вслух даже больше, чем сражаться с По за право съесть последний пельмень…— Ты можешь насладиться пищей, возьми пельмешку.
— Если делать только то, что умеешь, никогда не сможешь превзойти самого себя.
— Я не пытаюсь сделать тебя мной, я пытаюсь сделать тебя — тобой.
— Еще чуть больше путаницы, и из вас выйдет еще один Угвэй!
По этой причине нередко доводилось слышать, что мастер Шифу по жизни отличался особым чувством юмора. Кстати, о юморе. Всего пара лет стукнула с момента, когда мастер юмора не понял, но чему здесь удивляться. В тот роковой вечер Тай Лунг сбежал из тюрьмы, а они вели себя словно дети. Столько всего позади, а По так и не изменил традиции улыбаться, вспоминая свою первую тренировку под названием «нулевой уровень», и возвращаться мыслями в момент, изменивший всю его никчемную жизнь — когда палец черепахи вопреки здравому смыслу указал на него, дыхание Тигрицы, знаменующее гибель, в интригующей тишине вонзалось в его затылок, а мастер Шифу, такой устрашающий и ужасно невероятный одновременно, едва не прикончил его своим гостеприимством в тренировочном зале, ясно давая понять, что если у панды есть намерения укорачивать себе век и оставаться во дворце…— Из всех сувениров у нас остаются разбитые в кровь кулаки и сломанные кости!
…то о перспективе хороших отношений с ним лучше даже не заикаться, чего По, само собой, не усвоил и даже не планировал. Мастеру на зло.— Настоящий воин никогда не бросает начатое! Не беспокойтесь, мастер, я тоже никогда не брошу!
Такой символичный момент, на самом деле, сердцем проживая все с самой первой секунды, с самого начала, оказаться вновь в царстве именно этих четырех стен — больше всего пропитанных летним теплом, семейным уютом и запахом супа. Помниться, здесь По сделал первый шаг навстречу будущей дружбе с Неистовой Пятеркой. Здесь услышал о надвигающейся опасности. Здесь же несносный Шифу увидел в нем задатки. Несносный грубый Шифу в несносном глупом По.— Ты сейчас в трех метрах над землей! Да еще и на идеальном шпагате!
— Это просто случайность.
Просто случайность. Мастер никогда не ужинал вместе с ними.— Посидите с нами, мастер! После стольких часов медитации, вы, небось, проголодались не меньше нас!
— Нет, — его ответ всегда был одинаковым, — нет, По, я не голоден.
Что в этом необычного, По же все эти годы вечер за вечером готовил здесь еду, пил чай, рвал от смеха щеки, и нельзя было сделать вывод, что дивное отсутствие мастера его как-то огорчало.— Ты не станешь Воином Дракона, не сбросив двести кило и не почистив зубы!
Но похоже, что огорчало. Преодолев расстояние в три шага, По запнулся, так и не сумев осуществить план и войти в комнату. Увиденное его не шокировало. Всего лишь привело в смятение, развеять которое удалось слабому тельцу беззвучно дремавшего Богомола, прямой поддержкой которого служила грань чайника, и наполовину опустевшей бутылке сунхэ. Причина всего происходящего стояла рядом со стаканом, чье дно скапливало стекшее со стен его содержимое, пустым белым блюдцем и локтями мастера Обезьяны, что без совести и памяти упирался ими в покрытый хлебными крошками стол и, схватившись пальцами за опущенную взъерошенную голову, протирал перед собой дыру максимально бесцветными печальными глазами. Тряпочная повязка на лбу и изувеченные щеки лучше всего выдавали его плачевное состояние, больше ставшее отвратным не в последствии изъятия осколков, а из-за тяжкой скорби. Жирный блеск, что в моменты вспышки молнии подсвечивался цветом серебра на молодом лице, знал как никто, сколько литров пота и слез оно не так давно повидало.— По, день, когда тебя избрали Воином Дракона… Был худшим днем в моей жизни.
Лотосу, невзирая на врожденную ранимость и чуткость, всей душой полюбилась эдакая привычка мастера чуть приукрашивать каждый миг, что с ним случался. Всем ведь известно, что появление По было самым ужасным, болезненным, разрушающим мозг мгновением, которое мастеру довелось пережить, но… Вне всяких сомнений, не убереги он их в ту ночь… Эти слова звучали бы совершенно иначе. Сейчас По мог бы оробеть от мысли, что Обезьяна за всю историю их дружбы впервые сломался и предстал перед ним в нетрезвом виде, но достигшее предела состояние всегда владеющей собой Тигрицы и скорбящее молчание обычно болтливого Богомола, что сейчас в прямом смысле лежал и не мог подобрать под себя конечности, уже ничто не способно было переплюнуть, как и фантастическую улыбку мастера Шифу однажды. Ни для кого не секрет, что большую часть своей жизни Лотос вместе с Неистовой Пятеркой со всей страстью не верил в неземного и невообразимого Шифу из параллельной вселенной. В Шифу из рассказов. Умеющего шутить и радоваться, умеющего улыбаться.— Что это за шум вы издаете? Смех?! Никогда о нем не слышал!
Очень долго это звучало как сказки.— Легенды рассказывают о тех временах, когда мастер Шифу умел улыбаться.
— Да ладно?
— Поверь.
В частности для тех, кто с малой пандой вырос. Вырос, после Тай Лунга.— Шифу любил Тай Лунга так, как никого не любил до этого. И после тоже.
Теперь же все иначе. Абсолютно все.— Твой друг… Оказался убедительным.
Смех Шифу стал залогом хорошего дня, улыбка Тигрицы — символом неподдельного счастья, а завтрак от По — самым прекрасным, что случалось с воинами после изнурительного урока под палящим солнцем. — Обезьяна, — По в жизни не произносил имя друга, будучи на грани плача. — Обезьяна, ты чего? Мастер не издал ни звука. Лишь оповестил, что заметил приход панды, трехчасовое отсутствие которой было и то менее бросающимся в глаза, опусканием перевязанной головы еще ниже. Помимо помутнения перед глазами ощутив резкую потребность в свежем воздухе и помощи, По шатнулся вперед и, лихорадочно ухватившись за край стола, увалился на стул напротив друга. По оставшемуся в бутылке питью даже с охватившим его приступом панической атаки не составило труда высчитать, сколько Обезьяна пробыл здесь в полном одиночестве до прихода Богомола и Журавля. Да, сейчас они молчали, и будут молчать еще долго, если отсутствующее количество спиртного Обезьяна действительно влил в себя, а не в раковину, но отсутствие между ними слов еще никогда не значило отсутствие понимания. Лотос понимал и чувствовал его боль всегда: сквозь километры, что отдаляли их во время «гибели» По в Гунмэне, сквозь считанные шаги, что стояли между, когда мастер Шифу, приказав покидать долину и спасать жителей, кланялся им на прощание, сквозь метр стола, разделяющий их в данную минуту. Этот принцип всегда работал в обе стороны, и пусть нынешнее эгоистичное молчание пьяного мастера твердило об обратном, Лотос знал правду. Они оба ее знали. По наблюдал за руками Обезьяны, плотно забинтованными по самые бицепсы, а им еле хватало сил удерживаться на месте. С минуты окончания войны их не просто трясло. Что-то, как будто пытаясь вырваться из плоти наружу, бурно колотилось глубоко внутри, приводя конечности в движение, схожее на колотун. Сам мастер тоже трясся, как после недели жизни в сугробе, как после недели самых жестоких монгольских пыток, но закаленный дисциплиной и любовью к кунг-фу разум еще мог себя обуздать. Это невозможно было не заметить. Давление, что излучал воин, с целью удержать в узде ускользающий внутренний покой, давила на Богомола и черно-белую панду даже в воздухе. Так работала их крепкая связь. — Ты много выпил, — все, что смог извлечь из себя По, вместо того шквала эмоций, что обрушился на него в момент появления на кухне и столкновения глазами с тем, кто со дня его появления в храме оберегал знаменитую команду от бед стеной из своего позитива и положительных эмоций, а теперь глоток за глотком сживал себя и свои чувства со свету. — Ты никогда не пил столько. Взору По это было недоступно, но веки Обезьяны закрылись, давая возможность потерянным глазам спрятаться и убежать как можно дальше от вопросов, на которые у них самих уже уйму времени не было никакого ответа. — Гуожи ведь просил тебя не пить. Ты же делаешь себе только хуже. Лотос повернул голову. Почти все это время из коридора за ними наблюдал Журавль. — Можешь даже не пытаться, По, — ответил тот на немой вопрос Воина Дракона, применяя всю аккуратность и медлительность к своим движениям, чтобы безболезненно и как можно плавнее попасть в комнату. — Он ничего тебе не скажет, мы пытались. Будет лучше… оставить его на какое-то время. Журавль, скорее нерасторопно проползая, чем полноценно подходя к кухонной столешнице, снял с печи маленькую кастрюлю с кипящей водой, чье несколько минутное яростное бульканье По и всех присутствующих даже не думало смущать, и, увидев, что нужный ему чайник сейчас служит незаменимой опорой для спины сладко спящего зеленого друга, улыбнулся и подумал, что отыскать другой его не сильно затруднит. Помимо массовых порезов и царапин, что все они в общей сложности получили во время внезапного ночного обстрела их лагерей, левое крыло Журавля под самый конец войны схлопотало растяжение почти что третьей степени, и это очень заметно сказывалось на его движениях: мастер постоянно склонялся в бок, будто ноющий район плечевой кости весил вдвое больше всего его тела и тянул того к полу, жмурился при самой безобидной попытке пошевелиться, а свободному и относительно здоровому крылу ничего не оставалось, кроме как выкладываться за двоих, и ни о какой помощи посторонних не могло идти даже речи. Сейчас каждый, кто мог хоть как-то о себе позаботиться, был сам за себя чисто из добрых побуждений к своим близким.— Будем честны. Им своей боли хватает.
Журавль заварил что-то похожее на чай и так деликатно, как только мог, опустился на стул во главе стола. Холодные компрессы утратили силу приносить ему желанное облегчение, и моменты нормальной жизни без боли и мучений становились с каждым часом все короче и незаметнее. К утру Журавль и вовсе забудет, как это… иметь два крыла и ходить с прямой спиной. Такой объем гневных криков и замечаний, что по прибытию в Нефритовый дворец рухнул на Журавля изо рта Гуожи, он не слышал даже от мастера Шифу, вечно находящего им место, особенно если идет речь о давних временах начала их обучения и тяжелого подросткового возраста.— Я даже знать не хочу, как ЭТИМ, — гусь в ужасе поднял потрепанное крыло мастера Журавля на уровень глаз, специально выставляя всем на обозрение, до чего доводит самопожертвование и принятие решений в состоянии аффекта, — вы просто смогли поднять себя в воздух!
Как это ни странно, но Журавль и не рассчитывал получить иную реакцию на свой поступок. Он ведь фактически добровольно угробил свое теоретически возможное более здоровое самочувствие тем, что, услышав об остановке сердца мастера Шифу, на всех парах бросился ему за помощью, при этом напрочь забывая про крыло и взваливая на него колоссальную нагрузку. Как Журавль преодолел расстояние от города Цзы и обратно еще и со скоростью света останется загадкой еще на долгие годы. Преодолев глазами путь от края стола, стены напротив и силуэта Обезьяны, Журавль задержался на черно-белом медведе, ни чуть ни странно повесившем нос. — Новость уже слышал? — в полголоса молвил он. — Какую? — По, задавший свой вопрос без грамма заинтересованности, уже просто не видел смысла ни в своих переживаниях, ни в безудержной панике. Что бы ему сейчас не сообщили, безжалостно выкорчевать из него все чувства и растоптать в пух и прах желание жить теперь способен только окончательный уход мастера Шифу из мира живых. Остальное по сравнению с этим — несущественное колебание звука. — Назначена дата проведения церемонии прощания. Лотос, определенно подготовивший сознание принимать удар втрое мощнее и больнее, все равно раскрыл тотчас же помокревшие глаза и уставился ими на Журавля. — Да, По… Гуожи… — Журавль напрягся и сожмурился. Приподнимался на стуле и выбросил из головы, что на поврежденное крыло ему даже под угрозой смерти противопоказано переносить пусть и самый малый вес. — Нашел нас два часа назад и сказал, как есть: о мизерных шансах на хороший исход, похоронах, его присутствии… Посоветовал начать подготовку заранее и не… — крыло пронзила стреляющая боль, — не издеваться над мастером. Сказал, он уже уходит. Пульс сомнительный, да и руки стали холодеть активнее. — И что, хочешь сказать, что уже все организовали? Поврежденная конечность взвыла до безумия, и Журавль, фактически перешагивая через себя и стремление жалко скрутиться в калач, за один рывок сорвал со стола блюдце с болеутоляющей жидкостью, которое ему прописали пить под обманчивым названием «немного крепковатый чай», и опустошил его за один жадный глоток, после рефлекторно перекосившись. Лотос от происходящего горя и кошмара сожмурил глаза и увел в сторонку лицо. — Ну, эту новость он уже передал Зенгу, — на придыхании выдал Журавль, откинув назад голову, чтобы Воин Дракона не увидел его полумертвого и посиневшего от крепкости чая лица и сам не потерял чувства. — С остальными посланниками Зенг должен был заняться рассылкой приглашений. — А если мастер не умрет? Я не отхожу от него ни на шаг, то и делаю, что обрабатываю раны, ожоги, за пульсом слежу, одеяло поправляю, да и руки у него стали теплее, на чуть-чуть, правда, но все же… Гуожи ушел уже давно, откуда ему знать, что мастеру не стало лучше. Что страшно, Журавль не услышал ровным счетом ничего из слов По. Шум в паре с гулом хлынул в череп, и мастеру, оставшемуся в прежнем вытянутом на стуле положении, пришлось повозиться, чтобы вспомнить, о чем рассказывал Лотос, и выглядеть так же более-менее непринужденно, как и всегда. — Уж лучше мы выставим себя идиотами и устроим ложные похороны, По… Самоконтроль и сила воли, едва почувствовав ослабление боли, сразу ж заставили Журавля взять себя в руки и сесть по нормальному, чего делать вовсе не стоило бы. Палитра ощущений, пришедшая взамен тем не таким уж и терзающим мучениям, так и зашептала, что вместо серьезного растяжения крыло воина скорее пронзили навылет стрелой. Сзади раздался досадный выдох. Из комнаты Тигрицы вернулась вымотанная Гадюка. — Привет, мальчики. — Привет. Мягко говоря утомившийся взгляд и то расшатанное состояние, что получила Гадюка в ходе нахождения рядом с Тигрицей и с которым завалилась на кухню, стимулировали По покинуть свое место и, терпеливо дождавшись, пока Гадюка подползет ближе, взять ее на руки и усадить на стул рядом с проглотившим язык Обезьяной. Выглядело странно, учитывая то, что раньше подобную заботу не проявлял никто из ребят, но Лотос, как недавний свидетель всего хаоса в спальне полосатой мастерицы, прекрасно понимал, что силы, оставшиеся у девушки под конец суток, лучше помочь ей сберечь на что-то полезнее, чем вскарабкивание на стул. Мелочь, но Гадюка и правда очень щедро отблагодарила По за беспокойство. — Как Тигрица? — У нее нервный срыв, — тоскливо выдохнула змея, когда По убрал от нее руки. — Гуожи бедный от нее не отходит, то и делает, что призывает поберечь руку. Зарекается, что будет сидеть с ней до тех пор, пока Тигрица нормально не проплачется и не успокоиться. Тяжелые беседы у них после начались, я не выдержала, ушла. Увидев Богомола, Гадюка самым краем хвостика потянулась к нему и прижалась ко лбу, едва его касаясь. — У него жар прошел, — прошептала девушка, дабы не разбудить крохотного мастера, — хоть что-то хорошее за сегодняшний вечер. Гадюка повернула голову и увидела лежащего Обезьяну. Вместо тысячи слов поддержки, что имели свойство заканчиваться, девушка коснулась его неподвижного холодного плеча. — Держись, родненький, — Гадюка хотела обнять друга крепче, но сил хватало лишь на почти неживое поглаживание его руки, никак не отвечающей на ее действия. — Держись, мы справимся. И зря ты встал, Гуожи не разрешал тебе тревожить ногу и выпивать тем более. По опустил глаза. Несколько лет назад его друзья смеялись, сидя на этом месте…— Думал я испугаюсь, а я такой типа: «Ты — волк, самый страшный разбойник, но по части чаевых ты главный жмот провинции Хай-Цзынь!»
Голоса. Они назойливо преследовали его прямо из того вечера. Лотос слышал собственный смех, вспомнил, какую рассказывал историю и какое она произвела впечатление… Оказалось, он так здорово готовит…— Тигрица, ты должна попробовать.
— Легенда гласит, что Воин Дракона способен долгие месяцы жить на росе с одного единственного листа дерева Гинкга и на энергии Вселенной.
— Наверное, мое тело еще не поняло, что оно принадлежит Воину Дракона, хе-хе… И мне мало росы и вселенской подзарядки…
Он отпил тогда суп. На его губе повисла лапша. И снова такой родной коллективный смех.— Что?
— Да ничего, мастер Шифу.
— Работай сильнее, панда, и когда-нибудь…
— У тебя станут уши, как у меня… Журавль, сидевший к По ближе всего, отвлекся от капризно ноющего крыла и вопросительно повернул утомленное лицо. — Ты что-то сказал? — А? — от медвежьей памяти почему-то ускользнул фрагмент, когда он произнес это вслух, и По не понимал, как Журавлю могло что-то почудиться в комнате, непоколебимость которой тревожила только непогода на улице и периодичное дерганье Богомола. — Нет, ничего не говорил. Мастер принес им ужасную новость.— Тай Лунг сбежал из тюрьмы, а вы ведете себя, словно дети! Он идет за свитком дракона, и только ты можешь его остановить!
А следующая была еще ужаснее.— Мастер Угвэй его остановит! Он тогда смог, сможет и сейчас!
— Угвэй не сможет! Уже не сможет…
Какое же гадкое совпадение. Снова эта кухня. Снова эти ужасные и правдивые слова… Уже не сможет.— Вы же сами в это не верите! — мастер отмахнул его большую черную руку, борзо указывающую на него. — И никогда не верили! С момента, как я здесь появился, вы пытались от меня избавиться!
— Да! — без колебаний и грамма стыда в голосе крикнул мастер, подавляя в себе ярость и нанося тот самый презренный удар посохом по неуклюжему мягкому телу, что не выстояло и тут же плоско шлепнулось перед ним на траву. — Пытался!!!
— А теперь я отдал за тебя жизнь… Сидящие мастера бросили короткие взгляды друг на друга и вместе уткнулись взглядами в По. — Что ты бормочешь, По? — Ты нам что-то говоришь? — Я ничего не говорю! Я молчу! Сижу и молчу? Понятно вам?! — громче повторил тот, что прозвучало в разы грубее и несдержаннее, чем ему того хотелось, и вызвало неслабый испуг у окружающих. — Или правда говорю? — По, — Журавль, которого держать за идиота всегда было трудно, встал со стула, прижимая крыло к телу, и, тихо подойдя к парню сзади, непредвиденно приобнял его огромное плечо здоровым крылом. Мастер видел, что к чему, но с чернотой, периодически возникающей перед глазами, совсем не знал, как еще выразить сопереживание и поддержку поверженному Лотосу, положившему свою ладонь поверх его крыла и сжавшему его в пальцах, поэтому просто склонил голову под звук его нервного и жалобного вздоха. — Ты похоже не замечаешь, как очень много думаешь о нем. Не нужно этого делать. Услышав это и признав поражение в бою с воспоминаниями, Лотос не выдержал и горько закрыл подставившие его глаза ладонью. С момента появления в комнате почти всех, кто напоминал о нем, кто говорил его фразами и разделял их общую боль, стало гораздо труднее сдерживать внутреннюю боль и подкопившиеся эмоции. — Ну зачем ты себя так терзаешь? — Я не знаю. — Мастер Шифу жив, а ты уже так себя изводишь. Представь на минуту, как бы он сердился, — Журавлю самому далось с трудом это предложение. Все они, наплевав на рекомендации и прогнозы врачей, ровным счетом занимались одним и тем же. — Распустили сопли, сказал бы. Время от времени, но нужно брать себя в руки. Хотя бы чуть-чуть. — Ты сам-то веришь, что это возможно? — Я? — Журавль, в чьем вздохе сомнения уже слышался ответ, убедительно покивал головой. — Я верю, потому как нам не приходится выбирать. Я верю и в наши силы, и в силу мастера Шифу. Он жив и будет жить. Наш мастер и не с таким справлялся. На мгновение По вернулся в день, когда одержал победу над Тай Лунгом. Сердцем чуя беду, он пролетел сквозь лестничный пролет, так же быстро, как и пару дней назад, и застыл в воротах, сорванных с петель. Лютейший погром, следы пожара, оружие, торчащее из нефритового пола, и громадная сквозная дыра в крыше складывали картинку поединка не на жизнь, а на смерть между сыном и отцом. И мастер, его мастер, остался после такого жив… — Знаете, какую самую чудовищную ошибку мы допустили? Голос Обезьяны. Сломленный и практически неслышный за закрытыми предплечьями. Такой, каким с роду его никто не слышал. Мастера, в осторожности ожидая, смотрели на его попытки оторвать от стола звенящую голову. — Мы прожили с ним жизнь… И свято поверили в его бессмертие. — Я никогда не верил. — Хах, не верил, — коротко и твердо резанул Обезьяна, горько этому усмехнувшись. — Верил, По. Больше всех именно ты в это верил. Даже сейчас ты с полной уверенностью соглашаешься с тем, что он сможет выкарабкаться. Но мастер Шифу, По… Наш непобедимый мастер Шифу… По правде всего лишь такой же несчастный компонент этого мира, как и все мы. Обреченный на смерть. Он поднял голову, опуская слабые ладони на стол и глубоко вдыхая воздух. Это должно было помочь сдержать внутри себя активно вытекающие отовсюду жидкости и хоть немного успокоиться. — Отчасти это не только наш прокол. Ни на минуту не исчезающей уверенностью в себе и мастерством, каким так искусно владел, мастер вдолбил в наши головы свое фантастическое всемогущество и совершенство, не знающее границ. Вспомните только нашу первую встречу.— Может хватит дурачиться? — хриплый голос звучал пренебрежительно, мы явно стали бельмом на глазу после своего прихода, но он даже тогда не повернулся к нам спиной. — Ваша техника далека от принятых кунг-фу стандартов. Начнем тренировки немедленно!
— Ты — маленький, крошечный, но я уже знаю, сколько боли ты способен причинить.
— О, четыре кулака. Полагаю, тебе это пригодится.
— Видел способности в каждом из нас.— Какими бы они ни были, ваши конечности — это ваше оружие, ваш щит и лучший союзник. Э, конечностей нет… — посмотрел он на Гадюку и продолжил, как будто это в порядке вещей. — Мы решим это.
— Утекло столько времени, все мы выросли как минимум на голову, успели загреметь, как несокрушимая Неистовая Пятерка… Но только наш Шифу неизменно видел в нас тех дурашливых юнцов с пропеллером в заднице, что по случайности пришли к нему когда-то. «Совсем неплохо, ученики, если хотели меня разочаровать». Помните? Мы напали на него впятером. Впя-те-ром, а ему было хоть бы что, даже дыхание не сбил. Мастер проживал с нами тренировку за тренировкой, утешая, что успех — дело затяжное, а мы же ни разу не усомнились в его словах. Не ослушались, что бы мастер ни сказал.— Вы уведете жителей долины и тем самым спасете их от ярости Тай Лунга.
— А как же вы, мастер?
— Я буду драться. Я постараюсь его удержать пока все не уйдут.
— Переубедить его значило потерять доверие. Мастер же заслуживал его всегда. Во все времена, даже самые мрачные и безнадежные, мы знали, на кого можем положиться и от кого ни при каких обстоятельствах не услышим отказ. Все молча и невесело кивали головами, подтверждая каждое сказанное слово. — Каждый вечер перед важным днем сопровождается чувством тревоги. Вспомнить нас перед турниром. Мы не находили себе места, лезли на стены, но засыпали с мыслью, что он будет стоять за нашей спиной и не даст нам оступиться. Что бы ни случилось, не даст нам сорваться и упасть. Пожертвует всем, пусть никто об этом и не узнает. Старые слезы уже минуту как замерли на его щеках. Новые на раз скатывались и застревали в мешках под глазами. Что хуже, они стали за ночь глубже, еще более фиолетовыми, и ничто им не было помехой. Наоборот. Переутомленный, обезвоженный и бессонный организм, страдающий под гнетом стресса, физических травм и крепкого алкоголя… Не может поступать иначе. Не может приказать телу выглядеть лучше. Капли же сорвались и упали на пол только тогда, когда Обезьяна рассмеялся, а больно щемящая сердце улыбка, разом исказившая половину его мокрого лица, возникла вместо зубов, ранее до крови искусавших тощие и болезненно торчащие костяшки сухих пальцев. — Как же только противно. Обезьяна залпом допил каплю сунхэ, что осталась в стакане, и застыл с ним в руках. — Помимо примерных и достойных, нам хватало эгоизма быть нахальной слюнявой мелюзгой, будто знать не знающей об уважении, — воин посмотрел на свои дряблые и исхудавшие от стресса ладони. Одна из них будто принадлежала старому и сморщенному деду, а вторая так немощно и позорно сжимала его единственное спасение — то, за что мастер Шифу мог не церемонясь снести голову. — Тащились с мастера, как последние мрази. Смешно же, нахрен, уржаться можно просто: «Шифу под задницу подтолкнет, нас Шифу в любой момент выручит, за ручку нас вытащит, а-ха-ха, делать ему нечего, мы же никакие не дети, но это так весело, он тако-ой забавный и предсказуемый!» — свободные пальцы задрожали, а занятые, наливаясь кровью и злостью только от одной интонации его мальчишеского голоса, что звенела из воспоминаний и порождала ненависть, давили на стекло, провоцируя треск. — Какие мы только, сука, ущербные сволочи, нам было смешно, когда это было такой бесценной роскошью… Мастер со всей силы ударил по столу, на котором вместе с подорвавшимся мастером Богомолом подпрыгнули хлебные крошки, и с отвращением к самому себе опустил голову. Он смирился, что все увидели его слезы, но позволить, чтобы друзья узрели его неспособность, вызванную алкоголем, подтереть самому себе сопли и слюни, что вот-вот начнут свисать с его подбородка и носа, подобно сосулькам, пока не находил храбрости. Но те больше не могли смотреть на это с закрытым ртом. — Обезьяна… — огорченным голосом сказал Лотос, не имея в голове чего-то даже похожего на слова, способные улучшить самочувствие друга, который, задрожав от бесшумного плача еще сильнее, даже не оставил ему никакого шанса. — А я же подначивал всех вас смеяться с него, — вперемешку со всхлипами говорил пьяный мастер, загинаясь под гнетом собственной совести. — Сам возможности не упускал, смеялся всегда, когда он меня не видел: с его фраз, серьезного лица, с этой его дурацкой привычки пафосно щелкать пальцами. С того, как не может сдерживать хромоту… Кулак мастера снова грохнул по столу. Пусть на этот раз и с меньшей мощью, но и этой дозировки хватило, чтобы ничего не соображающий Богомол и Гадюка от неожиданности отпрянули назад. — Я находил смех во всем. — Обезьяна, это было давно, и ты смеялся не со зла, — Гадюка, даже с постоянными мыслями о непозволительно оставленном без присмотра в комнате мастере Шифу, и не думала вместе с остальными о том, чтобы бросить Обезьяну в таком расположении духа еще с наполовину заполненной бутылкой крепкого алкоголя на столе. — Вы с По шутите часто, но эти шутки никогда не пересекали черту. И раньше, много лет назад, это тоже не было чем-то непозволительным. Ты зря так говоришь. Мастер Шифу не из тех, кто молчит в ответ на пренебрежительное поведение, ты и сам об этом знаешь. — До сих пор не понимаю, почему мне не смешно сейчас… — Обезьяна положил ладони на перемотанный затылок, чуть ли не вжимая себя в стол от стыда и бредовой горячки, начавшей шаг за шагом затягивать его за собой. — Это же по-прежнему для моего придурошного мозга так весело, почему я не смеялся, когда нас едва не убили некроманты, когда все мы чуть не погибли в Гунмэне, когда во дворец явился Кай… — Потому что ты очень сильно любишь его и тоскуешь. Но сейчас все мы тоскуем, хороший мой, не закапывай себя такими словами, — Гадюка сама как могла держалась, чтобы не расплакаться. Ее товарищ по идее сказал о них правду. — Обезьяна, посмотри на меня, пожалуйста. — Мы заслужили его смерть. Мы заслужили эту боль. — Обезьяна, — всплакнув, девушка прислонилась лбом к плечу друга. — Пожалуйста. — Но мастер Шифу этой боли не заслужил. Не заслужил. Вы представляете, как ему было больно? — Это война, — держась за последние веревочки самоконтроля, сказал Журавль. — Мы не знали, что он поступит так. — О да, война… — Обезьяна вновь схватился за сунхэ, не обращая внимания на настойчивый шепот Гадюки, ради мастера молящий его не делать этого, — …которую мы должны были пройти без него. — Мы ничего не могли сделать, ты же помнишь, он будто с цепи сорвался. Погнался за нами, несмотря на запреты. Что бы мы не сделали, что бы правительство не сделало, не нашлось бы причины, способной удержать Шифу в долине Мира. Разве что отрубить ему ноги, но и то не факт… уверен, он и без них дополз бы до северной границы. — Даже не поспоришь, — парень наполнил стакан до половины. — Но это не меняет одного — мы не уберегли его. — И мы бы не сделали этого ни при первом, ни при втором сценарии. Убило бы нас, он этого не вынес бы. — Не вынес. По остановился взглядом на бутылке и наполненном стакане. — Обезьяна, может… Правда не будешь? Воин Дракона видел, как его друг противиться самому себе, как не решается взять стакан и вновь опустошить его до дна, тем самым закапывая все наставления учителя глубже в землю, но сейчас мастер Обезьяна не был тем привычным мастером Обезьяной, который боялся даже подумать о малой панде с меньшим восхищением и обожанием, чем всегда. — Не могу, По, — сказал воин, выпивая сунхэ и опуская голову на лежащее на столе предплечье. Мысли, стремящиеся выбить из себя мастера Шифу за счет бутылки, и банальное нежелание повторно показываться врачу ускорили появление на бинтах грязных и расползшихся оранжевых пятен. — Не могу. Он за мгновение затрясся, его тело сжалось и закаменело, а из гортани, сдавленной руками боли, вырывался протяжный жалобный вой. Обезьяна пытался заглушить его, вжимаясь в стол и плотнее закрываясь от мира руками, но плач, столь безудержный и разбитый, уже ничем не возможно было скрыть. Мастер Обезьяна сломался, как и все они сегодня… Но кого бы не сломали двенадцать дней настоящего ада. Двенадцать дней. Двенадцать дней откровенного незнания, что будет завтра, двенадцать дней убежденных мыслей, что это последнее твое утро, последние объятия, последний взгляд в глаза родных. Чего только стоил первый… В первый день не только Нефритовый дворец, но и весь Китай подорвался с первыми лучами солнца под оглушающий рев гонга — часовые отбивали кувалдами число, оповещающее о военной тревоге, о приближении чрезвычайной опасности — в страну ворвались захватчики.Снова удары. Сколько уже можно. По разлепил один глаз и уставился во тьму.
— Что… Это?
Три секунды — и зов мастера Шифу, влетевшего в казармы со скоростью света, сотряс без того хлипкие бумажные стены.
— Подъем. Подъем, подъем, подъем!!! — мастер, чего прежде не позволял себе делать, сейчас носился по коридору и поочередно вламывался в комнату каждого ученика, дабы убедиться, не задерживается ли кто-то в постели, игнорируя его ор. — Не тормозим, ребята, бегом просыпаемся!!!
— Мастер? — сдавленно и встревоженно одновременно пробурчал По, вываливаясь со своей комнаты и смотря на точно такие же скукоженные лица вышедших из спален друзей. — Шифу, что с-случилось?
— На страну напали! Объявлена полная боевая готовность!
Воины слабо улавливали, о чем говорил Шифу, не перестающий сносить двери спален и почти что собственноручно поднимать учеников с кроватей, и в этом не было ничего необычного. В половину пятого утра в принципе мало чего соображаешь…
Переглянувшись с Тигрицей, вышедшей в числе первых из своей комнаты, По снова уставился на Шифу, теперь от безделья и паники просто начавшего метаться от стены к стене и что-то быстро-быстро рассказывать себе под нос.
— Кто напал на нас?
— Мастер, что происходит?
— Мигом приводите себя в порядок. Я жду вас через пять минут в Зале Воинов, — бросив это растерянно, мастер Шифу удалился так же быстро, как и появился, оставив своим впервые столь напуганным поведением тревожный осадок на душе Неистовой Пятерки и Вона Дракона.
Что делать и куда прятать голову, не знал, к сожалению, никто. Паника и заледеневший ступор, места которым испокон веков не было в Нефритовом дворце, через час уже завладели ситуацией полностью: начиная с перепуганных глаз прислуг и заканчивая впервые потерявшим дар речи мастером Шифу, которого в течение пятнадцати минут осыпали тремя тысячами вопросов прибежавшие в зал ученики и за которым еще долгое время в страхе ходили по пятам слуги дворца.— И что теперь?
— Мы пойдем на войну? Наша провинция в ней участвует?
— А кто напал на нас? С какой стороны???
— Мастер, мастер, а что же нам делать??? Что нам делать, мастер?! Мы идем все вместе???
— Я не знаю, панда, не знаю!!!
Еще спустя час лучше не стало. В Нефритовый дворец влетел императорский посланник.— Северная граница пала.
— Что? — слова доносчика ударили по голове мастера Шифу примерно с той же силой, с какой бы на него свалилась крыша Нефритового дворца. — Как это возможно?
— Город Цзы разрушен и захвачен, наши воины стремительно несут потери. Похоже, противник долгие месяцы скапливал силы на монгольских территориях. Теперь же давит китайскую армию, как блох, не только численным превосходством, но и уникальностью оружия.
— Кто наш противник и что за оружие?
— Я не знаю, но выжившие дозорные Цзы сообщили о тварях инородного происхождения. Их армия — это сотни тысяч бездушных отродий, они пополняют свою численность прямо перед глазами, и на вооружении у них что-то такое, что в секунду способно уложить десятки, а то и сотни наших пограничников. Глазом моргнуть не успеешь, как от товарища, стоявшего поблизости, останется выжженный ошметок плоти, — сказал гонец, не сводя своих охваченных страхом глаз от точно таких же глаз мастера Шифу. Чувство тревоги, терзавшее его весь месяц до этого события, теперь нашло себе объяснение. — Китай в опасности. Угроза, что нависла над нами, мастер Шифу, таких масштабов, что от Императора впервые за столько лет поступил приказ о задействовании всех имеющихся в стране сил.
— Что от нас требуется?
— Воин Дракона и Неистовая Пятерка. Они пойдут со мной.
Да… В то же утро был отдан приказ собрать всех дееспособных воинов ушу и отправить их прямиком к северной границе. План ведения боевых действий сформировался следующим образом: основная задача всех успевших прибыть монахов на первое время — это остановка наступления и выбивание врага из города Цзы до момента прибытия численного подкрепления пехотинцев с юга и юго-запада. Когда подобное будет осуществлено, а воины южных провинций смогут закрепиться на позициях и вести достойную оборону города и линии, через которую был совершен прорыв, мастера кунг-фу, освобождавшие Цзы, в зависимости от возможностей и сил пойдут в контрнаступление, дабы отодвинуть как можно дальше от страны армию захватчика и уничтожить ее по мере поступления такого шанса. Специалисты видели много сценариев разрешения конфликта в северной части страны, но этот был самый внушающий надежды.— И вы думаете, я отправлю их на это?!
— Мастер Шифу.
— Учитель, все нормально, не нужно так нервничать!
— Попрошу оставить нас!
Неистовая Пятерка и По, выдержанно замкнув челюсти, покинули зал и закрыли ворота.
— Мастер Шифу.
— Мои ученики — лучшие мастера в Китае, — сходу атаковала малая панда, посчитав несусветной глупостью то, что с таким спокойствием у него просили китайские власти, — и коль нашему Императору так сильно нужна их помощь, позвольте я выскажу свое мнение.
— Мастер.
— Они пойдут только в случае, если я иду вместе с ними!
— Как вы можете диктовать Императору условия, еще и в такой трудный час.
— В чертогах этого дворца имею полное право!
— Ваше предложение невозможно, мастер Шифу, — бесстрастно подытожил доносчик. — Вы не можете бросить Нефритовый дворец и долину Мира. Если вы уйдете, город и главный храм кунг-фу останутся совсем без защиты. Вы даже себе представить не можете, мастер, какая ответственность ляжет на ваши плечи, если не приведи господь с жителями этой долины что-то случится.
— Боюсь, это вы не можете себе представить, господин Акайо, что я с вами сделаю, если с ними не приведи господь что-то случится, а меня не будет рядом!
— Это сантименты, мастер Шифу.
— Сантименты? Сантименты — это ваши полчаса назад подстриженные когти, юноша, а это, — мастер указал на изображение своих учеников, созданное на фестивале боевых искусств в Гунмэне, на котором они присутствовали в качестве главных гостей, — мои ученики. Это мои единственные ученики, которые в трудный час, а он обязательно настанет, будут нуждаться во мне! Война — это не комната с плюшевыми манекенами, это не урок, где я могу указать на ошибки, а после, чтобы избежать их повторения, заставить работать в поте лица до поздней ночи. Война — это кошмар, пройти который нужно идеально, чтобы выжить. И если я не пойду с ними, я не уверен, господин Акайо, я знаю точно… Они не смогут.
— Если вы переживаете, что за Неистовой Пятеркой и Воином Дракона некому будет присмотреть, то не стоит, в сражении принимают участие тысячи старших мастеров, которым не составит труда…
— Не составит труда другим мастерам, вы слышите, о чем говорите?
— Я — да, а вот вы, похоже, нет, — рыкнул тигр, укладывая за спиной руки. — У меня заканчивается время, мастер Шифу, меня ждет еще много работы. Я оставлю воинов, которые дождутся Воина Дракона и Неистовую Пятерку, а после отправятся с ними к городу Цзы. Если до меня дойдут слухи, что вы покинули территорию долины Мира и непосредственно ослушались приказа генерала, будьте готовы к тому, что по окончанию войны понесете высшую степень наказания.
— Считайте, что эти слухи до вас уже дошли, господин Акайо, потому что я больше не намерен отправлять своих учащихся в одиночку и невесть куда.
— Вам хватило Гунмэня, — бросил скоропостижно гонец, — и я вас понимаю.
— Нет. Ничего вы не понимаете.
Пока большая часть засланных мастеров добиралась до поля боя, десятая часть китайской армии, принимающей участие в войне и не дающей нечисти пробраться из захваченного города дальше, была выведена из строя. Воины Нефритового дворца вместе с мастером Шифу прибыли к концу второго дня войны, поздно вечером. Ситуация была критическая. Мастеров кунг-фу на Севере Китая начислялось не так много, как на том же Юге и Востоке, выкашивать значительные силы противника было некому, поэтому…— Воин Дракона, Неистовая Пятерка! Как мы рады вас видеть, о небеса, словами не передать! — стрелок гарнизона, протирая потный лоб, под звук залповых выстрелов и столкновения клинков отошел от своей пушки и крепко стиснул в объятиях мастеров Обезьяну и Тигрицу, с которыми был давно знаком. После приветствия остальных и теплых объятий его взгляд переключился на малую панду, печально окидывающую взглядом все происходящее за пределами оборонного пункта. — Мастер Шифу! — улыбчиво поклонился парень, явно не ожидавший увидеть здесь ученика мастера Угвэя. — Вот так подарок судьбы, мы уже смирились, что нам сейчас придут концы!
Семь дней шел непрерывный бой. Нефритовый дворец принимал участие в зачистке кишащего тварями города Цзы и оттеснении их в безбашенном темпе наступающих войск обратно к границе. Уже в ночь с девятого на десятый день мастер Шифу, Неистовая Пятерка и Воин Дракона приняли окончательное решение закрепится на границе у предместья освобожденного Цзы и помогать китайским пограничникам и прибывшим Гунмэневским стрелкам в обороне города. Одиннадцатый день прошел как всегда. Тихо и тревожно. Но рассвет двенадцатого… Их победа… Затихли голоса. Затихли даже воспоминания. Только дождь тарахтел по крыше. Обезьяна затих, возможно, плакал в себя, а Журавль, все еще обнимающий По, вдумчиво смотрел в окно. С этой войной Лотос понял, как сильно его успокаивают прикосновения. Особенно если руки, лежащие на плече, принадлежат самым близким существам на планете. Прислушиваясь к своим ощущениям и желая в первую очередь помочь, Лотос снял с шеи крыло Журавля, подошел к Обезьяне и точно так же обнял друга сзади, только в полную силу. Прижимаясь всем телом. Богомол же по столу подошел к Журавлю, возвратившемуся на свое место и уже не раз сжавшемуся от боли, и, печально взглянув на друга, молча попросил разрешения помочь его крылу. Он помнил свое поведение, когда мастера Шифу нужно было спасать и он нуждался в его навыках. Помнил, когда хотел забыть. Испугаться и не помочь Журавлю… Уже высшая степень уязвимости и его никчемности. — Мастера Шифу нужно подготовить к церемонии… — неожиданно раздалось еле живое из уст Обезьяны, никак не отреагировавшего на заботу По. — Простите, но я не смогу. — Даже не думай, — вдогонку сказал По, выдыхая. — Я сам все сделаю. — По, — встревожилась Гадюка, подняв на него лицо. Слова медведя вызвали ажиотаж даже больший, чем можно было себе представить. — Его следует переодеть, от крови тщательно вытереть, в гробницу переместить. Это не для наших нервов сейчас задание. — Тебе и без того досталось больше всех. Так нельзя, такими темпами может крыша поехать, — уже более живо говорил Журавль, которому Богомол позволил хотя бы пять минут подышать полной грудью с заблокированным от боли крылом. — Дайте мне двадцать минут пока успокоительное с обезболивающим подействует, и я сам займусь этим вопросом. — Меня тоже возьмешь, — на одной ноте произнес Богомол, притупив взгляд в одну точку. Понимание, что его бездействие и быстрая потеря контроля над собой возможно стали причинами скорой прощальной церемонии, толкало крохотного мастера на мысли, совсем не свойственные настоящим и сильным духом воинам, и эти мысли пугали его до дрожи в сердце. Пугали даже сильнее, чем представление, что с ним после содеянного сделает мастер Шифу, когда они оба снова встретятся, но уже в мире душ. — Через час поменяемся, — вполне спокойно добавила Гадюка, отстраняясь от плеча Обезьяны и вытирая влажные щеки своим хвостом. — Я за это время прослежу за уборкой в главном зале. — Ребят, все в порядке, — поторопился убедить их Лотос, до последнего не понимающий, что столь страшного друзья увидели в том, что он в одиночку займется внешним видом мастера Шифу. — Я правда хочу сделать это один. — По! Сейчас не то время, когда мы могли постоять сами за себя. Сейчас нам нужна помощь друг друга. — Вам нужна помощь. Со мной все в порядке, я хорошо себя чувствую и сам справлюсь с мастером Шифу, — По умоляюще посмотрел на серьезные лица мастеров, не доверяющих ни одному его слову. — Пожалуйста. Это очень много для меня значит. Мастер Шифу привел меня в мир кунг-фу…— Когда ты сосредотачиваешься и думаешь только о кунг-фу, выходит полный отстой.
— Здесь Угвэй разгадал тайны гармонии и внутренней концентрации. Именно здесь зародилось… кунг-фу.
— Это новый этап твоего обучения.
— Я должен помочь ему его покинуть. По хотел отстраниться и уйти, дабы его решение не раздуло скандал, но парня остановил Обезьяна. Примат коснулся локтя Лотоса, встал со стула, пропуская мимо себя боль, пронзившую ногу, и обнял черно-белого друга, наверное, еще сильнее, чем тогда в Гунмэне. По, безумно обрадовавшийся вместе с остальными, сжал Обезьяну в ответ. — Он был скуп на эмоции, — быстро проговорил лангур, пока не успев сгореть от стыда и неловкости, — но понять, что ты его любимчик, было не так уж и трудно. — Брось, какой любимчик, — посмеялся По, плотнее прижимая к себе холодного товарища. — Роднее вас у никого нет.Его глаза. Его выражение лица, когда поверженную Неистовую Пятерку принесло во дворец практически ветром и выбросило к его ногам, как опавшие с дерева листья.
— Он стал еще свирепее…
Избитые и скрученные от боли ученики — это был плевок ему в лицо. Пламенный привет от любимого сына. Воинов, сраженных в бою, он снова увидел, как в день знакомства. Они стояли на том же месте, были ничего не смыслящими подростками, что заглядывали ему в рот каждый урок, хватали знания на лету. Но теперь это груда еле дышащих тел. И он не смог их защитить. Не смог уберечь.
— Больно от того, что роднее него у нас тоже никого не было. — И больше никогда не будет.Господин Акайо молча развернулся, моментально обозлившимся лицом выплескивая все, что вызвал у него разговор с малой пандой, и, достигнув полосы из смирно дожидающихся его приказов солдат, что-то грубо им бросил и ступил ногами на первую каменную ступень лестницы. Подопечные, получившие указания, разом склонили головы и направились в сторону Зала Воинов. Там, уже во всю выпытывая у мастера Шифу подробности перепалки с императорским гонцом, кучковалась шестерка нужных им мастеров.
— Часа хватит вам, чтобы собрать все самое необходимое? — надменно вставил свой вопрос один из марионеток в мундире, обращаясь к ученикам малой панды.
— Им хватит, — мастер Шифу, молча кивнув на выход из Зала, дождался, пока смекалистые ученики отправятся на кухню, куда он сам вскоре последует, и поднял суровые глаза на воинов китайской армии, — если господин Акайо уверил вас в наличии сил и смелости, чтобы меня переубедить, то я вас огорчу.
— Каким образом?
— У вас их нет.
Сложив за спину руки, старый воин миновал расступившихся солдат и скрылся за главными воротами. Он знал, на что идет. Знал, что должен будет их уберечь, и знал об этом уже очень давно. Но вот от чего… Не имел ни малейшего представления.