Детство и юность Петра Степановича Верховенского

Тетя Лизхен учила Петрушу молиться- каждый вечер, перед сном, он должен был вставать на колени перед большой иконой, висевшей у тети в спальне, и повторять за ней слова молитвы, которые были не очень понятны пятилетнему мальчику. Но он видел, что в это время лицо тети, обычно нахмуренное и словно чем-то озабоченное, светлело и становилось спокойным и ласковым, и оттого ему не хотелось тормошить ее, задавая лишние вопросы. Его куда более занимала сама икона- на ней была изображена женщина в платке и с ребенком на руках- он много видел похожих на нее крестьянок на улице и на базаре. В ней вроде не было ничего необычного, если бы не ее глаза, будто глядевшие прямо на него прицельно, и его это завораживало. Когда тети не было он часто, украдкой, прокрадывался к ней в спальню и подолгу разглядывал женщину на изображении. Он делал шаг влево- ее глаза следили за ним. Два шага вправо- она все еще смотрела, пристально, как живая. Если бы тетя это увидела, то наверное бы рассердилась- она не любила баловства, но эта игра с глазами ему очень нравилась. Он представлял, что эта женщина вправду видит его и думает о чем-то, он пытался угадать, о чем. Вот у нее грустный взгляд- что же ее тревожит? Потом он стал так же смотреть и на других людей на улице, пытаясь по выражению их лиц угадать мысли. Если тетя Амалия брала его с собой за покупками, он вглядывался в лица базарных торговок. Если в церковь- то смотрел на лица соседей- прихожан. Он всегда придумывал что творится у них в головах, о чем они печалятся и чему радуются. Правда, проверить свои догадки он не мог никак. Обо всем этом он, разумеется, никому не говорил. Большую часть своих дней он проводил дома с одними своими тетками, а близких друзей у него не было. А тети, знал он, ничего не поймут. А тетя Амалия еще и рассердится. Рисковать ему не хотелось. Вот о ней ему никогда не приходилось гадать- он и так всякий раз, глядя на нее, знал, что она сердится на что-нибудь. Скажешь или сделаешь чего невпопад- взорвется, словно петарда. Однажды, после воскресной службы, когда он с ней вышел из церкви, (где ему всякий раз бывало нестерпимо скучно), тетя на что-то отвлеклась, а ему страшно хотелось развлечься и взбодриться. А тут к нему подбежал мальчик- на вид большой, на целый год его старше, и спросил: - Ты кто такой? -Я Петя, -растерянно ответил он. -Здорово! -Обрадовался мальчишка, -А я Вася. Мы тут играем, хочешь с нами в прятки? -Я не умею… -ответил, потупившись, Петруша. Вася расхохотался. -Правда, что ли, не умеешь? Ну ты чудной. Ничего, сейчас научу. И увлек Петрушу за собой. Они пришли на лужайку за церковью, где собралось много мальчишек, почти все большие. Они стали играть. Петруша не сразу, но понял правила. Мальчишки сначала смеялись, что он не знает пряток, но потом приняли его к себе очень охотно. Они носились по траве долго, Петруша находил самые сложные места и даже пару раз залез на дерево, много падал и разодрал все коленки, и так весело, как теперь, ему не было никогда прежде. Он даже подумал, что это стоило того, чтобы просидеть столько часов подле тети на жесткой лавке, борясь со сном. И что теперь он будет ждать следующего раза, когда пойдет в церковь, чтобы снова так побегать после службы. Но из этих мыслей его выдернул теткин окрик. На самом деле, он играл с мальчишками не больше двадцати минут, а тетка Амалия, заговорившись с соседкой, не сразу заметила, что племянник куда-то удрал. Она кинулась искать его, и найдя, тут же страшно озлилась, а увидев, во что превратился его воскресный костюм, вообще пришла в ярость. Она крепко схватила его за руку и, не дав даже попрощаться с новыми друзьями, утащила прочь. Ему было страшно обидно, но он радовался хотя бы тому, что она дождалась, когда они отошли подальше от других людей, прежде чем начать его бранить. А бранилась она крепко, называла его и мерзавцем, и поросенком. Правда, Петруша не знал, что такого плохого в поросенке- ему эти зверьки нравились. Но судя по тетиному голосу, быть поросенком ужас как плохо. А она кричала до тех пор, пока он не заплакал, и тогда взяла его с силой за подбородок, заставив посмотреть себе в глаза, и заставила пообещать, что он не будет больше так делать. И от этого он заплакал еще сильнее. Ведь он так надеялся продолжить знакомство с соседскими ребятами. Но на его вопросы: почему ему нельзя с ними играть, тетка отвечала коротко- потому что это дурные дети. В церкви надо быть смирно и не убегать от взрослых. Дома она все повторила в красках тетке Лизхен, когда та спросила, что такого случилось. Но к его удивлению, обычно не смевшая перечить сестре тетя на сей раз попыталась мягко возразить. -Он ведь ребенок, Амалия, -говорила она, -и ему нужно бегать и дружить с другими детьми. На это тетя Амалия что-то гневно возразила. -Но где же еще? -спросила Лизхен спокойно. -Мы же здесь далеко от всех соседей, где ему играть с другими детьми, как не в церкви? В этом ничего плохого нет, поверь. Напротив, церковь место, чтобы радоваться, а не носить скорбные лица. После еще некоторых споров тетка Амалия сдалась и уступила, так как в вопросах, связанных с верой, она все-таки доверяла младшей сестре, хотя и полагала, что та ничего не смыслит в воспитании детей. Она сказала Петруше, что он может играть с другими детьми после службы, при условии, чтобы он не марал одежду, на что он тут же согласился. Теперь каждый раз после церкви тетя, оставаясь пообщаться со знакомыми, отпускала его на полчаса поиграть, и он успел подружиться почти со всеми мальчишками. Все они были старше его и часто смеялись над «мелким», если он чего не понимал, но Петруша не обижался, напротив, сам находил смешным свое неведение, и старшие ребята скоро очень его полюбили. Главным у них считался Вася, который был старше почти на год всех других ребят- такого большого все слушались беспрекословно. Как-то они играли все вместе в салки, и у Васи вышел спор с другим мальчиком из-за якобы нарушенных им же самим правил. Через минуту раскричались уже все мальчики, до хрипоты доказывая, кто из двоих прав. Молчал один Петруша, и вдруг, когда на секунду наступила тишина, произнес: -Да что вы кричите? У Васи голова больше, значит он умнее и лучше знает, как играть! (Надо заметить, голова у Васи действительно была непропорционально крупной). Все как один ребята начали смеяться, а Вася залился краской и чуть было не ударил Петрушу, но вовремя сообразил, что маленького бить неблагородно, и от бессилия вдруг рассмеялся вместе со всеми. Тем и кончилось, но с тех пор Петрушу как-то побаивались задевать, зная, что от него может прилететь в ответ колкость. Хотя он тогда сказал это скорее от простодушия, чем от остроумия или злобы, но репутацию и уважение себе этим заработал. Тетка Амалия обычно забирала Петрушу домой одним из первых, потому что ей очень не нравилось все это баловство. Ее уже запомнили в лицо все ребята, и думали, что она его мать. Однажды она в очередной раз громко и строго крикнула ему, что пора домой, и Вася заметил ему: -Суровая у тебя матушка. -Нет, -ответил Петруша, — это моя тетя Молли. -Понятно, протянул Вася, - а мама твоя где? Петруша сконфузился. -Я не знаю… -пробормотал он. - А папа? Не унимался Вася. Он не успел ничего сказать. Тетя подошла и увела его. Дорогой он много думал. Он видел и раньше, как родители забирали домой его товарищей, но не придавал этому особенного значения- каждому свое, думал он, у кого-то мама, а у него тети. Теперь же он впервые с ясностью осознал, что у всех детей бывают родители. У всех, кроме него. Ему никогда не рассказывали, кто они и где они. Теперь же это не давало ему покоя. Он долго решался, и наконец подошел нерешительно, мелкими, семенящими шагами, к тете Лизхен, сидевшей и вязавшей в кресле у окна гостиной. - Тетя, произнес он, запинаясь, - А где моя мама? Тетка так и застыла. Она явно боялась этого его вопроса, но никак не готовилась на него отвечать. Тем не менее она взяла себя в руки. - Твоя мама на небесах. -ответила она спокойно. -Ее больше нет. -Как это? Спросил Петя. Он доселе никогда не сталкивался со смертью и не сознавал толком, что она означает. — Это значит, что она жила на свете, но умерла. Она болела сильно. -зачем-то добавила она, хотя любопытного мальчика интересовали явно не обстоятельства кончины его матери. Он продолжал в недоумении смотреть на тетю. -Ты знаешь, ты лучше спроси об этом у Молли. Она лучше моего сможет объяснить тебе это. -решилась наконец Лизхен, и вздохнула с облечением, когда племянник отстал от нее: ей было тяжело говорить на эти темы, а свою несчастную кузину Джули она до сих пор не могла вспоминать без наворачивающихся слез. Петруша в еще большей, чем прежде, нерешительности пошел под лестницу, на кухню, где тетя Амалия с сосредоточенным видом перемывала хрустальную посуду с позолотой по краям. Петруша и ее спросил о матери. -Твоя мать скончалась, Петр. -Отрезала тетка, -Вскоре после твоего рождения. Петрушу сразу как-то зацепило это слово- скончалась. Быть может оттого, что оно подразумевало конец, за которым нет уже ничего. Он так и понял это. Это было легче принять и осмыслить, чем то, что она ушла куда-то на небо. Ее нигде нет, она не тоскует оттого, что должна была оставить свой дом и землю, и его, Петрушу. Ее просто нет. - А мой отец- тоже? - Нет, твой отец живет далеко отсюда. - А почему не здесь? -Спросил Петруша. Ведь все отцы живут со своими детьми, так? - Он живет в другом городе. У него там дом, он там работает. Он ученый человек, Петр, и ему нужно работать. Петя немного помолчал. Он лихорадочно думал, что же именно из этого объяснения кажется ему таким неясным. Внезапно он спросил совсем о другом: -А какой он, мой отец? -То есть? -Не поняла тетка. -Ну, какой он из себя? Какие у него глаза? -Спросил он воодушевленно. -Не знаю я, не задавай глупых вопросов! А впрочем… -Она пристально вгляделась в поднятое на нее детское лицо и с какой-то злобой сказала: -Как у тебя у него глаза. Вот точно, как у тебя! Петруша не уловил этой досады в тетином голосе, когда она говорила об отце. Услышал он лишь напускную важность и уважение к его работе. И с тех пор он часами простаивал перед зеркалом, из которого на него смотрела пара быстрых, светлых, серо-голубых глаз. Он пытался представить взрослого человека с такими же точно глазами- своего отца. Воображение рисовало ему почему-то необыкновенно высокого, рыжеволосого, как и он сам, крепкого и сильного (каким должен быть любой папа в представлении мальчишек), мужчину, и непременно в длинном сюртуке и очках, (раз, как сказала тетя, он ученый). Представлял, как он читает с важным видом, наверняка в собственном кабинете. Как прохаживается по улице после обеда, а вся окрестная ребятня подбегает к нему, и, стыдливо хихикая, пытается завести заумный разговор. А он терпеливо выслушивает каждого, каждому отвечает, а в глазах светится доброта. На короткое время эти фантазии заменили ему реальность. Он стал так необыкновенно тих и послушен, что тетя Амалия начала про себя подозревать, что у него на уме какая-нибудь грандиозная шалость. Но ничего подобного не было и в помине. Просто впервые в жизни он был серьезно увлечен идеей, которая в силах была дать ему счастье, или навсегда лишить его.