Исполнение желаний

Так не хотелось утром подниматься! Но обязанности хорошей жены все же заставили это сделать. Борис, приоткрыв глаз, проследил, как жена пошла в ванную… Приоткрыв глаз второй раз, проследил, как она тихо закрыла за собой дверь спальни… Вставать не хотелось, но надо. Лениво, ощущая ломоту в теле, поднялся, побрел в ванную. Лиза спустилась на кухню, открыла холодильник, замерла, уставившись в недра, вспоминая, что в какой кастрюле находится. Готовить не хотелось. Поэтому достала отбивные, яйца и молоко. Пока все шкварчало, шипело и булькало, настругала тонко помидоры и огурцы. На пять тарелок положила по широкому листу салата, на него отбивную, на отбивную яйцо-пашот. По краям полила соусом из граната с оливковым маслом. Посмотрела критически, поняла, что соорудила шедевр! Пока относила тарелки в столовую, на плите подоспела манная каша - важно, лениво, издавая звук «пыффф», пускала лопающиеся пузырьки. Разложила по тарелкам, в самую середину положила вишенку из варенья, провела по краю ложкой, как кружево навесила, вишневым сиропом - второй шедевр готов. Первым к столу спустился Борис. При полном параде, даже в галстуке. Следом – Глеб. Он не заморачивался по поводу утреннего наряда, натянул на себя шорты и футболку - сойдет, чай не у английской королевы на приеме. Заглянул в тарелки, радостно ахнул: - Кашка с вишенкой! Сто лет не ел манной каши. Последний раз, когда Буся жива была. - придвинул к себе тарелку, с жадностью, жмурясь от удовольствия, начал есть. Пришла Арина, оглядела стол, над манной кашей застыла с отвращением на лице. Без слов понятно, о чем думала. Открыла рот, чтобы мысли вслух сказать, но отец предупреждающе кашлянул. Арина рот закрыла и принялась глотать не жуя, понимая, что спорить бессмысленно. Наконец, держа в пальцах длинную тонкую сигарету, в столовую не торопясь вошла Зои. На ней длинное платье, прическа, макияж - не с постели поднялась к завтраку, а из спа-салона только что прибыла. – Утро доброе всем, - поприветствовала с порога. – Утро добрым не бывает, - отозвалась мрачно Арина. – Наша девочка сегодня не в духе? - осведомилась Зои у Лизы. - Это она роль разучивает, Царевны Несмеяны. Зои, почему с самого утра с сигаретой на голодный желудок? Мы уже этот вопрос обсуждали… - Не на голодный, - возразила упрямо, – Я вставала в четыре часа, пила кофе. Лиза, что ты делаешь после девяти? – У меня врач на десять часов. Что вы хотели? - Отвези меня в город, хочу по магазинам пройтись. – А я? – оживилась Арина. - Я, между прочим, тоже хочу что-нибудь новенькое. Хожу в одном и том же, как сирота, о которой позаботиться некому. Зои, я с тобой. – У меня пенсия маленькая, на двоих не хватит. Обратись к маме за помощью. – К папе. - возразила свекрови, - У меня сейчас напряженка с деньгами. Все, кроме Бориса, посмотрели на Лизу настороженно. Зои осторожно спросила: - Что-то серьезное? Лиза? - Разберусь. – Лиз, подбрось меня в мой магазин, - попросил Глеб. Все разошлись - разъехались каждый по своим делам. Лиза подвезла Зои к центральному универмагу, высадив, поинтересовалась, не нужно ли будет забрать, когда поедет назад? Зои отказалась, сославшись, что возьмет такси и до дома доберется сама. По подсказке Глеба, Лиза подъехала к его магазину, на вывеске которого золотыми буквами было выведено: «Антиквар». В зеркальных окнах, разрисованных дамами прошлого века, ничего не было видно. С улицы магазинчик небольшой, неказистый, на него и внимание не обратишь, проходя мимо. Договорилась, что от врача заедет за ним, Глеб пообещал к этому времени освободиться. Лиза поехала дальше. За рулем она чувствовала себя уже уверенно, на большой скорости конечно не гнала, но и не тащилась как черепаха. Знала многие улицы, куда свернуть, чтобы срезать путь. Вот и сейчас, от магазина до клиники доехала за одиннадцать минут. А езжай строго по дороге, понадобилось бы не меньше полчаса. Врач ее уже ждал. Просмотрел дневник, сделал несколько замечаний, похвалил за работу над собой и отпустил с миром, договорившись о новом приеме через месяц. Лиза вышла из кабинета, зашла за угол, подождала… И не ошиблась, минут через пять из кабинета вышел врач, прошел к окну, за цветы, заговорил по телефону… - Сдвиги не большие, но все же есть. Вспомнила старый дом, описала сад, спускающиеся ступени через заросли на луг. Такое мнение, что она книгу читает и постепенно идет к ее концу. Она все вспомнит, как только перевернет последнюю страницу… Что?! Борис Петрович, я вас не понял, почему ей не надо все вспоминать? Но я… Б… я понял. Хорошо… Это не от меня зависит, память - это такой сложны инструмент, что только радикальное вмешательство… Но это преступление. Лиза осторожно, пятясь, отступила вглубь коридора. Находясь в каком-то шоковом состоянии, лихорадочно прокручивала услышанное. Что предложил Борис врачу, что так его напугало, и он сказал, что это преступление?... Кто же все-таки для нее Борис - любимый, заботливый муж, или злейший враг? Пока ясно только одно – Борис не должен знать ни о каких переменах в ней, и ни о каких ее планах. Значит, больше к врачу ездить не будем. И лекарство принимать не будем. Еще не известно, что пьет. …Зои шла вдоль берега, подняв воротник, засунув руки в карманы, которые мерзли даже в перчатках. Мысли тяжелые, сжимающие сердце в комок. Ей надо было побыть одной и подумать над создавшемся положением. Дома слишком мало места для одиночества…Арина! Единственная внучка, отрада души. Но именно эта «отрада» отравляла спокойные дни. Началось все с мелкого вранья. Раньше внучка была другой, пусть экспансивная, немного авантюрная, но никогда не была воровкой. Чужого сроду не брала, а тут родную мать обворовала. Зои прекрасно помнила, как внучка упрашивала мать отпустить ее в Питер на концерт. Сноха денег не давала, и у них были скандалы на весь дом. Но как только мать попала в больницу, Арина сразу же успокоилась. У нее откуда-то появились деньги, она уехала, наврав отцу, что мать сдалась. Проследить за внучкой тогда возможности не было. Зато сейчас могла это сделать. Однажды, выслеживая Арину, увидела, как та встретилась с каким-то парнем. Они долго и очень эмоционально выясняли отношения. Арина пыталась парня в чем-то убедить, заискивающе заглядывала тому в лицо и хватала за руки. Потом они вместе зашли в ломбард, и вышли из него минут через сорок. Зои проследила, куда это парочка направилась дальше (дошли до автобусной остановки, разошлись в разные стороны). Арина, как примерная девочка, вернулась в колледж. Между прочим, в это время охранник сидел в машине и читал газету. На то, что девочка выходила из колледжа, даже внимания не обратил. Спрашивается: за что платят охраннику? Зои вернулась в ломбард, и что видит? В витрине лежит серебряный браслет, который она подарила внучке на день рождения. А недалеко от него, в открытой коробочке, лежит колье, подаренное Арине Глебом. У Зои чуть с сердцем плохо не стало. Девочка распродает свои украшения? Для чего? Зачем ей столько денег? В какую беду она попала? Все варианты перебрала, молясь только, чтобы это не было связанно с наркотиками. С кем бы посоветоваться, кому рассказать наболевшее? Хотела к снохе кинуться за помощью, но посмотрела на нее и удивилась, а с ней-то что происходит? Начала приглядываться, присматриваться и сделала неутешительные выводы: Лиза не помнит прошлое. Совсем! В ее мозгах пустота. Вначале испугалась, потом успокоилась. Все взвесила. Так, может, хорошо, что у снохи амнезия? Узнать бы только в какой стадии. У сына спрашивать не стоит, наоборот, надо сделать вид, что не поняла ничего. А Лизу в это время надо потихоньку направить в нужное русло, и не допустить до ненужных воспоминаний. А если и Борис о беде с женой не догадывается, тоже хорошо, осторожнее будет, а то совсем обнаглел, чуть ли не в открытую действует… Ох, какая беда свалилась на их семью, и что делать - ума не приложит. Взглянула на часы - сейчас у Арины перерыв будет, надо проследить куда пойдет - с девчонками в кафе, или к тому парню, доложит, что украшения кто-то выкупил и теперь есть деньги. Зои заглянула в сумку, где лежали украшения, словно желая удостовериться, что они не пропали. Лиза приехала в магазин, открыла дверь, над головой звякнул колокольчик. Две девушки, стоящие за прилавком, тут же повернулись к ней, придавая лицам радость. Лиза поторопилась сказать, пока они не предложили свои услуги: - Меня ждет Глеб Борисович, как к нему пройти? Девушки явно разочаровались. Им было скучновато, а любой посетитель - это хоть какое, но развлечение. А возможно их зарплата зависела от продажи, поэтому они радовались каждому покупателю. Одна из девушек предложила проводить Лизу до кабинета директора. С улицы магазин казался маленьким, темным, неказистым. Но внутри был довольно-таки вместительный, с путаными проходами между предметами. Шли мимо столиков, комодов и буфетов, диванов и кресел. На стенах и в других пространствах стояли и висели картины, вазы, статуэтки. Расписные и изысканные шкафы и столы не смешивались с деревенской простотой в виде коромысел и лаптей. Девушка без стука открыла дверь, пропуская Лизу вперед. Кабинет был очень светлым, несмотря на то, что заставлен мебелью. Глеб сидел за массивным старым столом, рядом стояла девушка, подавая ему листы, которые он подписывал. Увидев Лизу, кивнул и молча указал на кресло, давая понять, что в данную минуту занят. - Когда машины придут для отправки? - спросил у девушки. - Завтра, в девять часов. Вы приедете, или мне самостоятельно отправку оформить? - Я тебе позвоню. - подписал последний лист, внимательно пронаблюдал, как девушка собрала листы, неторопливо вышла из кабинета, не удостоив Лизу взгляда, словно ее здесь нет. Но и Лизе не было никакого дела до нее, её сейчас интересовало совсем другое, а именно картина, что висела в нише перед столом Глеба. На картине был изображен лесной пруд. Солнце в алых тонах садилось за деревья. На большом камне сидела женщина. Мокрый волос прядями спадал до пояса, в них запутались водоросли и, как вкрапление изумрудов - ряска. Капли воды, стекающие по волосам, собирались на кончиках застывшими бриллиантами. На женщине белая, полупрозрачная до самых пят старинная рубаха. На боку разрез, и видна напряженная оголенная нога. Кожа, в лучах уходящего солнца, холодного мраморно–розового цвета. Женщина сидит к зрителю спиной. Опираясь на левую руку, отведя ее назад, на кисти которой в несколько рядов намотаны жемчужные бусы, изогнув спину, смотрит на зрителя через плечо таким взглядом, что становится неуютно. Привораживая, проникая в самую глубину души, вытягивала все сокровенные тайны. Хотелось отвернуться, стыдливо закрыть лицо ладонями и покаяться в грехах. На губах женщины застыла ухмылка – она знает, кто перед ней и что из себя представляет, для нее нет никаких человеческих тайн. На Лизу смотрела сама Лиза, только моложе. – Ну, и как тебе? - спросил Глеб, с интересом наблюдая за ее реакцией. – Хотела бы я с ней познакомиться, – засмеялась в ответ. - Пусть бы рассказала обо мне, что не знаю. - вновь обернулась на картину, посмотрела ревниво, - Борис знает о ней? - Он знает, что ты мне позировала, но не знает, в каком образе. – А тебе не страшно? Она смотрит и все запоминает, - принялась запугивать, - При всех твоих сделках присутствует. Не боишься, что сдаст, если рассердится? - Нет, не боюсь, - включился в ее игру. - Я с ней дружу. Когда сделки заключаю, то делаю вот так, - подошел и опустил приподнятый занавес. – А тебе не обидно, что вот это, - она кивнула в сторону картины, - ты променял на вот это, - обвела взглядом кабинет. – Я же не бросил рисовать, – не возмутился Глеб ее бестактному вопрос. В августе у меня была выставка в Москве, продал две картины. У меня есть несколько заказов, так что как художник я себя не похоронил. Магазин - это побочный бизнес, он окупается, с него имею небольшой доход. Чем плохо иметь запас на черный день? В девяностые мы с тобой неплохо подзаработали здесь. Благодаря магазину кормились всей семьей. Вспомни, люди за копейки несли старые вещи и хлам, которые сейчас за несколько тысяч продаю, - открыл сейф, что стоял рядом со столом, достал тарелочку, больше похожую на металлическую пепельницу, - Вот, купил за пятьдесят рублей у какого-то барыги. А теперь знаешь, сколько стоит? Двести тысяч. - рассмеялся, увидев, как у Лизы от удивления вытянулось лицо, - Сам офигел, когда оценщик сумму сказал. Думаю, для приличия поломаюсь и продам. - Ну и хорошо, - Лиза действительно была рада, что его все устраивало. - Ты закончил все свои дела? Вышли из кабинета, Глеб закрыл дверь на ключ, помахал секретарше рукой, та ответила любезной улыбкой. Лизе стало почему-то неприятно это видеть. Пошли в обратный путь, теперь ей казалось, все здесь стоит на своих местах, продуман свет и интерьер, выгодно показан товар. Подошли к прилавку, Глеб спросил у Лизы, помнит ли она свое рабочее место. Лиза взглянула на него растерянно, покачала головой - нет. Он смутился, совсем забыл о ее состоянии. Вышли на улицу, после магазина, здесь им показалось прохладно и ветрено. - Лиз, ты очень спешишь? Подбрось меня до банка, надо деньги перевести, а потом сразу домой поедем. Лиза не возражала, какая разница, ей все равно заняться нечем. Банк располагался через два квартала от магазина. Глеб предложил пройти с ним, подождать внутри, а то в машине холодно и неудобно. Лиза согласилась. Когда вошла в вестибюль, ощутила странное волнение. На стене, напротив входной двери, красовался фирменный знак банка – вензель переплетенных букв «Н.Б». Она определенно уже где-то его видела… Вспомнила! Перед глазами предстала бумажка с цифрами, ключи, на котором висел брелок с вензелем. Они лежали у нее дома, в коробке из-под обуви. Если бы не Глеб, она, наверное, бросилась бы бежать, чтобы удостовериться в своих воспоминаниях. Если у нее есть ключи, значит, в этом банке она держит вклад. Перед глазами встала картинка: подает кому-то паспорт, вместе с служащим идет по длинному коридору, спускаются по лестнице вниз (подвал?), подходят к решетке, за ней стол и два охранника. Ее спрашивают, она отвечает... Открывает маленькую дверцу в стене из образовавшейся ниши, вынимает ящик, ставит его на стол, открывает вторым ключом и видит резную коробку… - Лиза, все в порядке? - перед ней стоял Глеб. Она едва сдержалась, чтобы не выругаться: только-только что-то прояснилось в голове, а он перебил, и она потеряла нить. – Все нормально, – поморщилась от досады. – Ты все? Можем ехать? Только давай ты сядешь за руль, мне надо подумать… Глеб вел машину спокойно, даже как-то с ленцой. Обычно такие люди уверены в своем профессионализме, но не выставляют это напоказ. – Глеб, если я забыла код карточки, как мне снять деньги? - Надо знать карточкой какого банка ты пользуешься. - он подробно объяснил действия. Видя ее неподдельный интерес к банковским операциям, увлекся и рассказал, как арендовать банковскую ячейку. И, когда он упомянул о металлической решетке, Лиза поняла, какое событие всплыло в памяти - у нее есть ячейка. Кстати, на карточке стоял такой же вензель… Лиза едва сдержалась, чтобы не завопить от счастья. Теперь она знала, где возьмет деньги, чтобы отдать долг мужу и в следующий раз выплатить прислуге зарплату. – Глеб, ты только Борису не говори, что я интересовалась этими вопросами, ладно? Не хочу давать ему ложную надежду. Глеб не понял, что Лиза имеет ввиду, но если просят молчать, ему не жалко, пожалуйста, может сделать вид, что ничего не произошло. А Лиза подумала: «При первой же возможности поеду в банк и все узнаю до конца! Но Борису ничего говорить не надо. Пусть думает, что я по-прежнему завишу от него во всех вопросах…». «В училище на третьем курсе учился Головин. Я только поступила на первый курс и сразу услышала про него сплетню: Головин встречается с Бариновой, дочкой ректора. Головин талант, Головин гений, у Головина есть будущее. Его хоть сейчас можно принять в московскую консерваторию. Девчонки за ним в очередь. А он за Бариновой бегает. Я его когда увидела, подумала: «Почему такие ребята мимо меня проходят? Чем я хуже?» Подойду к зеркалу, смотрю, смотрю на себя - симпатичная девчонка, фигура нормальная, не кривая, не косая и не дура, а парни избегают знакомиться. Мне тоже хочется целоваться у подъезда и получать цветы на 8 марта не от своих одногруппников, а от своего парня. Как-то шла по коридору училища, впереди идет девушка. По походке, по тому, как держится, понятно, что знает себе цену. Проходит мимо ребят, они между собой разговаривать перестают и смотрят ей вслед. Из мужского туалета вышел парень, девчонку увидел, дышать перестал, в лице изменился: «Здравствуй, Кристина» - голос заискивающий. Наверное, если б разрешила, он у ее ног ковриком бы лег. Она прошла и головы не повернула. Второй парень вышел из кабинета и тоже замер, на лице восторг и восхищение, словно божество какое увидел. Я не утерпела, обогнала девчонку, потом обернулась, чтобы рассмотреть и разочаровалась - сама простота! Да, симпатичная. Да, фигурка хорошая, но таких как она на улице полным полно. Так почему парней столбняк прошибает при ее появлении? В журналах утверждают, что в обольщении мужчины надо уметь красиво одеваться. Меня одевает бабушка, которая полмира объездила, и тетя Поля, лучшая портниха в Сочи, к которой модницы приезжают из Москвы. Думаю, что у них вкус и понятие «хорошо одеваться» есть. Им я доверяла. А эта Кристина, я потом ее встречала, весь год проходила в потертых джинсах и кофточке «не маркого цвета». Значит, дело не в одежде? То, что Головин влюблен в Баринову, я не верю, тут скорее всего сыграли родственные связи. Баринова метр с кепкой, грудастая и с толстыми ногами. Я думала, в таких не влюбляются. Девчонки вздыхают: «И что он в ней нашел?». Я не выдержала: «Папу». Девчонки обиделись за Головина: «У тебя тоже родственники не дворники, однако на тебя почему-то никто не смотрит». Слышать такие слова было обидно. И, чтобы оставить последнее слово за собой, огрызнулась: «Но у меня ж папа не ректор». Тут же девчонки передали мои слова Бариновой, теперь она на меня смотрела с презрением. Второй год учебы отношения с одногруппниками не улучшил. Как и прежде, я была одна, да еще сумела заработать кличку «не от мира сего». А получилось так: нас послали на поля, собирать цветы для косметического завода. Агроном дал норму собрать столько-то корзин. Я, как послушная дуся, приступила к работе. Ребята сели играть в карты, девчонки легли загорать. Еще надо мной подшучивали: - Лизка, ты двумя руками обрывай, что ты только одной работаешь? Старайся, Музыченко, может, медаль за труд дадут. – А может, вы тоже начнете работать? - обиделась на них, - Чем быстрее закончим, тем скорее поедем домой, - попыталась воззвать к их совести. – Не умничай, - посоветовали мне. Вечером приехал агроном. Увидев, что студенты к работе еще не приступали, заорал матом так, что все повскакивали, подхватили корзины и разбежались по полю. Агроном пообещал, что, пока не выполним норму, домой не поедем. Теперь угадайте, кто во всем оказался виноват? Ну конечно же я. Это я всех подставила, потому что если бы сидела тихо, никто никого не заставил бы работать. И агроном так не орал бы, и они вовремя приехали бы домой… И вообще, я на себя беру очень много, выделываюсь и хочу казаться лучше других… До конца семестра надо мной стебались кто как хотел: «Музыченко в передовики рвется». Чуть кому помощь потребуется, сразу: «Попроси Музыченко, она услужливая, с радостью прибежит по первому зову». Я вначале огрызалась, потом, поняв, что это бесполезно, замолчала… Лучше бы и дальше молчала… Как-то среди девчонок зашел разговор, кто с кем спит. Я рот открыла от удивления, оказывается, в нашей группе девственницы только я и Лорик–зануда (по слухам, ребята с Лориком на свиданиях не выдерживают больше двух дней). И тут Щепцова оборачивается ко мне и спрашивает во всеуслышание: - Музыченко, ты спала с кем-нибудь? - Не собираюсь перед тобой отчитываться за свою интимную жизнь, - огрызнулась по привычке, думая, что на этом разговор утихнет. Но ошиблась. Девчонки захихикали, смотрели на меня, как бы говоря: «Да что с нее взять, кто на нее польстится?» Щепцова не унимается: - Принца ждешь? В нашем училище подходящего нет? - Угадала. Лучше ни с кем, чем с кем попало, как некоторые. Никому не отказывают. - не удержавшись, сделала такой открытый намек, что всем стало ясно, о ком идет речь. Щепцова никогда не упускала возможности завести новые отношения с каким-нибудь парнем. У Щепцовой лицо вытянулось, девчонки уже не хихикают, ржут открыто. – С кем попало, говоришь? - усмехнулась Щепцова. Намек подействовал, она готова была прибить меня на месте, - Ну-ну, не пожалела бы ты о своих словах. Я тебе это припомню, - пообещала многозначительно. Позже я видела, как она шепталась с ребятами. Они ее выслушают, в мою сторону посмотрят и смеются. Думаю: «Ну как она мне может отомстить? В одних компаниях не сталкиваемся, учусь я лучше, распустить обо мне какую-нибудь сплетню не удастся». И я успокоилась. Больше ко мне никто не цеплялся, если надо было что-то спросить или передать, спокойно обращались, будто и не было в отношениях никакого напряжения. Был ежегодный субботник, и всех студентов заставили убирать двор училища. Мы вышли с метлами и носилками. Но никто убирать, как всегда, не собирался, все собрались кучками и травили анекдоты. Вспоминая прошлый опыт, я уже не лезла в передовики, а села на скамейку и принялась читать. Рядом сел Юра Тимошенко. Нормальный парень, никогда не лез ни в какие разборки, наблюдая за всеми со стороны, но его почему-то уважали, прислушивались к его мнению. Его не задевали, знали, что может постоять за себя. Мне Юра был симпатичен. Раньше у нас не было поводов сталкиваться, как-то не общались, потому удивилась, что он со мной заговорил: - И чего тянуть, все равно ведь заставят убирать. - посмотрел на меня весело, - Может, покажем пример? Домой хочется побыстрее. – Народ тебя не поймет и назовет выскочкой. – Ты уверена? - Имею личный опыт. Тимошенко посидел молча, потом резко поднялся, крикнул группе ребят: - Хорош балду гонять, пошли работать. Надоело смотреть на вас. И все безропотно стали подметать, словно именно этой команды ждали. Попробовала бы я так скомандовать, представляю, что бы мне ответили. Через два дня я шла в училище. Давно обратила внимание, что каблук на одной туфле при ходьбе отъезжает назад и каждый раз думала: когда-нибудь он сломается. Так и случилось. Нога у меня вдруг подвернулась, и я бы, наверное, упала со всего маха, но меня подхватили чьи-то руки. Поднимаю голову, а меня за талию держит Юра и смеется: - Зря барахтаешься, у тебя каблук сломался. С его помощью допрыгала до остановки, села на скамейку. Он со знанием дела осмотрел туфлю со сломанным каблуком, вынес неутешительный вердикт: - Дело плохо, супинатор сломался. Сиди здесь, я сейчас вернусь. - и он исчез. Я сижу, жду. Прошло минут десять. Еще десять. И еще… И тут мне в голову приходят мысли: а что, если он сбежал с моей туфлей ради смеха? Я сижу, жду, а он стоит за углом и наблюдает, что я буду делать дальше. Меня буквально пот прошиб, как я доберусь до дома? Было бы тепло, я бы просто сняла вторую туфлю и пошла, но идти в колготках по мокрому асфальту, обходя лужи? И тут я увидела Тимошенко, он шел и победно размахивал туфлей. Я испытала такую радость, что словами не передать. – Долго меня не было? Пришлось на соседнюю улицу бежать, там мастерская. - пояснил он, помогая надеть туфлю. Посмотрел на меня весело, - Лиз, ты в школе когда-нибудь прогуливала уроки? - Нет, - удивилась его необычному вопросу. «Интересно, как бы я это сделала, если бабушке докладывали о каждом моем шаге?». - Ни разу, ни разу? Ты меня поражаешь. Первый раз вижу человека, который никогда не прогуливал уроки в школе. Ты не обижайся, но у тебя кличка "Не от мира сего". Смотрю на тебя и думаю: может, ты правда с другой планеты? - Не волнуйся, со мной все в порядке, просто люблю порядок во всем. – Может, прогуляем один день для разнообразия? Будет что в старости вспомнить. Пойдем в кафе, - он смотрел на меня ясными, чистыми глазами. - Идем, пока у меня есть деньги, и я угощаю. И мы, вместо занятий в училище, пошли в кафе. Почему-то мне не хотелось думать о том, что вечером скажет бабушка по поводу моего прогула. – Чем заниматься собираешься после училища? - спросил Юра. – Попробую поступить в Московскую Консерваторию. – Ну да, куда же еще! - усмехнулся Юра, - Твоя бабушка кажется именно там... - закончить я ему не дала, оборвала резко: - Послушай, Юра, если ты хочешь поговорить про мою бабушку, то мне эта тема не интересна. Своим вступлением он напомнил Кузьмина, я уже настроилась услышать его просьбу в помощи воздействия на бабушку. - Ты неправильно меня поняла. Я хотел сказать, что ты не отступаешь от семейной традиции и будешь учиться там, где Софья Николаевна. А я попробую поступить в Питер на дирижерское, к Мусину. Летом поеду к нему на показ, пусть посмотрит, скажет, на что сделать упор. – Ты будешь поступать на дирижерское!? – это откровение вновь расположило меня к Юре. Ему ничего не надо от моих родственников, он рядом просто потому, что ему интересно со мной. Он рассказал, как маленьким смотрел по телевизору работу дирижера и подумал: как это здорово, командовать целым оркестром, и попросил родителей отвести его туда, «где учат палочкой махать». Вечером бабушка спросила, почему я пропустила занятия. Я никогда ей не врала, и в этот раз не стала. Выложила все как было - и про сломанный каблук, и про Тимошенко, и про то, что завтра мы идем с ним в кино. Мы стали встречаться. Не часто, конечно, из-за большой нагрузки в училище, но раз–два в неделю обязательно, куда-нибудь выбирались. Мне с Тимошенко было интересно. Нам нравилась одна музыка, одни книги, даже картины. Началась летняя сессия, и я думала, что видеться будем реже, а оказалось, что теперь встречались чуть ли ни каждый день - занимались в фонотеке. Странно, но среди одногруппников по поводу нашей дружбы не было никаких сальных шуточек. Я сколько раз замечала, что они в нашу сторону посматривают с любопытством, словно ждут: во что же выльются эти свидания? Как–то раз подходит ко мне Лорик, делает равнодушное лицо и говорит: - Лиз, а правда девчонки говорят, что Тимошенко хорошо целуется? - Кто именно говорит? - я насторожилась, почему-то было неприятно слышать такие подробности от постороннего человека. За это время Юра стал мне не безразличен. Я стала дорожить нашими отношениями. Ведь, по сути, Юра первый парень, с которым у меня настоящий роман. – Тимошенко с Ходулиной на первом курсе дружил, она как узнала, что он с тобой ходит, сразу сказала: «Завидую этой девчонке, Тимошенко целуется классно. С ним полный улет. С другими такого не было». Ну, правда? - Не знаю, - пожала неуверенно плечами. - Ты с ним до сих пор не целовалась? - в тихом ужасе прошептала Лорик, - Лизка, ты понимаешь, что это не нормально? За два месяца, и ни разу не поцеловаться? - и участливо, – Может, ты его не интересуешь как девушка? Вот этим она меня действительно озадачила. Когда вечером шли после очередного экзамена, Юра меня провожал до дома, решила уточнить детали. – Юр, ты как ко мне относишься? Кто я для тебя? Он напрягся. До этого просто держал за руку, теперь сжал сильнее: - Ты мой друг, вернее, подруга, - он запутался в определениях, - Ты мне нравишься. - Значит, я тебе нравлюсь как подруга? А как девушка я тебя совсем не привлекаю? - Почему не привлекаешь? Привлекаешь. – А почему тогда ты меня ни разу не поцеловал? - я с ужасом подумала, что неделю назад скорее бы умерла, но не сказала бы этих слов. Получается, что я сама напросилась на поцелуй. Так низко пасть! У Тимошенко было такое изумление на лице, словно увидел перед собой невероятное чудо. Опомнившись, шумно выдохнул и засмеялся: - Лиза, я давно хотел это сделать, но боялся, что ты будешь против. - и с этими словами наклонился и поцеловал. Потом мы стояли в тени кустов сирени и целовались так долго, что, когда наконец переступила порог дома, на часах было два часа ночи (экзамены закончились в пять часов вечера). Бабушка с дедушкой сидели в гостиной возле телефона и обзванивали все больницы. Увидев меня живой и здоровой, бабушка громко разрыдалась. Дед назвал неблагодарной. Несколько дней подряд я просила у них прощение, как только получила, приступила к атаке насчет адреса мамы. Бабушка сказала сухо: у нас нет лишних денег. Я выложила сэкономленные деньги со своей стипендии и те, что заработала на почте. Бабушка ничего не сказала, ушла молча в свою комнату. А вечером, когда я ложилась спать, пришла, держа лист в руках. Присела на краешек кровати и трагическим голосом сказала: - Лиза, я сопротивлялась как только могла. Но теперь решилась, все равно рано или поздно это придется делать. Когда-нибудь ты узнаешь всю правду, и ждать твоего суда из дня в день все мучительней. Я знаю, что виновата перед тобой. Очень сильно. Но я действовала, как мать, и в тот момент мне казалось, это единственное правильное решение… За это я расплатилась гибелью сына и внучки. - она протянула мне лист, - Это адрес той бабушки. От нее ты узнаешь остальную часть её правды. - она вышла, не сказав больше ни слова. На листе было написано: Арзамас… Музыченко Анна Максимовна. Бабушка, но не мама. Но почему бабушка, или мамы уже нет на этой земле, и я зря ее жду до сих пор? Сейчас меня одолевали десятки чувств: тревога, радость, страх, отчаянье, но главное, надежда, что все же увижу тех, о ком думала каждый день в течение стольких лет. Я приехала в Арзамас. В справочной на вокзале узнала, как доехать до нужной улицы. Долго блуждала в поисках нужного дома, не понимая нумерации - мне нужен дом №21. Иду вдоль выстроенных домов: 19, 20… 22, 23. Дома №21 - нет! Я эту улицу прошла пять раз туда и обратно. Оказывается, дом № 21 стоит рядом с домом 34. Нормально, да? Спрашивается: где логика? Дом послевоенной постройки, двухэтажный. В подъезде запах старости, потертые деревянные ступени. Поднялась буквально на цыпочках. Сердце выскакивало из груди. Спасибо, что захватила успокоительные таблетки, которые всегда принимала перед экзаменом. Проглотила одну (чуть не подавилась, она не глоталась без воды, прилипнув к небу), подождала немного и, наконец, нажала на кнопку звонка, моля об одном, чтобы дома кто-нибудь находился, и мне не пришлось ждать. Послышались шаги, щелкнул замок, дверь открылась. На пороге стояла женщина неопределенного возраста, с одутловатым лицом любительницы спиртного. Потертый халат, под ним нет бюстгальтера. На руках обломанные, не совсем чистые ногти. Волос, после химической завивки, не расчесан с самого утра. Смотрит жестко и недоверчиво. Я нервно сглотнула. Да, такую женщину слезой ребенка не проймешь. – Здравствуйте, - я решила показать свою воспитанность и взять инициативу на себя. - Могу я увидеть Анну Максимовну? - Это я. - окинула оценивающим взглядом, словно примериваясь, что с меня можно получить. - Слушаю вас. – Я Лиза Музыченко, ваша внучка… Я впервые видела, как так быстро меняется человек в лице. От властной тетки не осталось и следа. За одну минуту она побледнела, покраснела и, наконец, стала серой. Рот приоткрылся, тонкие брови взметнулись на середину лба. Несколько секунд она приходила в себя. Губы сомкнулись в тонкую линию, брови нависли над подозрительно сощуренными глазами. – Что вам надо? - спросила надменно. - Будем разговаривать в подъезде, чтобы все соседи свидетелями были, или вы меня пригласите пройти? – меня ее грозный вид не испугал. - Паспорт! - приказала моя новая бабушка, прочитала - Музыченко, Елизавета (с отвращением) Витальевна. Просмотрела все данные, особенно прописку. Отдала паспорт, отступила в сторону, давая проход. Я вошла в коридор. Из глубины квартиры раздался шорох, скрип, стук и старческий голос: - Аня, кто пришел? Кто там? Анна Максимовна, не оборачиваясь, крикнула: - Теть Шур, это ко мне, спи. - повернулась ко мне, сложила руки под грудью, словно поддерживая ее. - Ну, и что вы хотите? - Познакомиться. Хочу знать, кто моя мать, бабушка с дедушкой, и почему я оказалась в детском доме в полтора года. – Это шантаж? - Нет, - мне вдруг стало так смешно. Я, конечно, не ждала, что бабушка бросится ко мне с раскаяньем и слезами на глазах, но такого приема не предвидела. - Обещаю вам, как только я все узнаю, тут же уеду, и вы обо мне больше никогда не услышите. Анна Максимовна усмехнулась: - Мне уже обещали не говорить адрес внучке, если она будет его спрашивать. Ладно, проходи на кухню. В комнате больной человек лежит, ей покой нужен. Садись напротив окна, чтобы я тебя видела хорошо. Я села куда указали, сумку поставила возле ног. Анна Максимовна поставила чайник на плиту. Пока он грелся, достала две чашки, одним движением сдвинула в мою сторону тарелку с сухарями. Нарезала сыр и колбасу, белый хлеб. Я осторожно огляделась: кухня маленькая, больше двух человек на ней не поместятся. Видимо, денег на ремонт не было, потому что на потолке были видны потеки. Старенький самодельный стол, обтянутый клеенкой. Пузатый холодильник из первого выпуска. Потертые обои, засаленный пол возле плиты. Мне стало жалко людей, что здесь жили. Возможно, они сами довели себя до такого состояния - пьянки, тут не до ремонта. А может быть, живут по принципу "куда кривая вывезет", смирившись с убожеством жизни. Во всем чувствовалось обреченность. Анна Максимовна разлила чай, села напротив. - Угощайся, если не брезгуешь. – ухмыльнулась криво, - Значит так, вношу сразу ясность: шантажировать себя не позволю. Денег не дам, не надейся. Будешь настаивать на своем, сдам ментам, не посмотрю, что родная внучка. - она поерзала на скрипучем табурете, устраиваясь поудобнее. - Мы тогда жили в Новгороде. Муж при должности был, поэтому меня пристроил в городскую администрацию. Вначале на побегушках у начальника была, а как стала с ним по приемам шастать, так сразу в гору пошла. Через несколько лет хорошую должность занимала. Муж знал, с чего у меня карьера поперла, но молчал. С этого свою выгоду имел, тоже должность получил не маленькую. Дочь родилась. Мы мальчика ждали, даже имя ему придумали - Виталик, а родилась Виталина… «Так вот откуда имя взялось», - улыбнулась я невольно. – У Виты, - у меня даже мандраж по телу пошел от одного этого имени, - с детства слух хороший был. В год запела. Услышит какую песню и повторяет, да так четко и точно, что все удивляются. В детском саду на всех утренниках пела. Ну и посоветовали мне отдать ее в музыкальную школу. Тем более, тогда модно было музыкой заниматься, вроде как к элите приблизилась. - усмехнулась жестко, - Вита в школе учится, все учителя не нахвалятся, восхищаются. Голос, говорят, у вашей девочки, отродясь подобного не слышали. Ей бы в Кремле на концертах перед правительством выступать. - сморщилась болезненно, - Знать бы, что из-за этого голоса получится, лучше б немой родилась… - Да как вы можете такое говорить?! - я от возмущения даже на табурете подпрыгнула. Ничего себе бабуля заявочки выдает! - Замолкни, если дальше знать хочешь! - приказала властно. Помолчала, успокаиваясь, - Вита восемь классов закончила, сразу сказала: пойду только в музучилище, в девятый класс не пойду. Ну, ей же сцену в Кремле пророчат, как я отказать могу? Для дочери, для единственной! Мне даже лестно было от ее учителей похвалу послушать. Приду в училище, вроде как с проверкой, сама между делом: как моя Вита, способная, или дура-дурой? Они наперебой давай мне серенады петь, хороводы водят! Ох, да Вита, девочка, какая талантливая! Меня от гордости распирает. Под предлогом, что девочке надо на особом рояле играть, с меня обещания берут: все училище переоборудовать и ремонт вне очереди сделать. Там уже не училище, а дворец получился. Такие дотации в него пошли! А я уже готова была из Москвы учителей для Виты приглашать за свои деньги, чтобы они в ней еще больше таланта нарыли, - Анна Максимовна, застонав, потерла лоб, помолчала. Потом махнула рукой, достала из холодильника бутылку вина, налила в свою чашку, выпила. Посмотрела на меня, на бутылку, предложила щедро, - Будешь? Плодово-ягодное, на другое денег нет, - Я отказалась, она не обиделась. Налила еще и бутылку спрятала, – Ты не думай, я свою норму знаю - две чашки, и ни капли больше. Ну, слушай дальше: приезжает к нам на гастроли Виталька Гамусов, сука, чтоб ему в гробу перевернуться. Я его как увидела, сразу поняла – вот она, беда ходячая как выглядит. Ни кожи, ни рожи, жердь ходячая. А моя, дурища, затряслась: ай, мама! Всю жизнь его ждала. Пригласи его к нам на обед. Ну, я ж на все для доченьки готова. Пожалуйте, говорю, Виталий Андреевич, к нам борща откушать в обед. Знала б, чем дело кончится, я бы ему яду насыпала в тарелку. Ну приходит, за стол сел, Витка с него глаз не сводит, от желания дрожит. Он нажрался борща и за пианино садится, значит, играть. Моя в экстазе глаза закатила: ах, он гений! Ах, он мой идеал. И запела. У меня рот открылся, - Вита так никогда еще не пела. А Гамусов, как кинется к ней: бриллиант! Колдунья. Весь мир к твоим ногам брошу, а потом в Метрополитен-Опера отправлю, чтобы ты там всех своим голосом покоряла. И стал Гамуссов ездить к нам. С гастролей не домой отправляется, где мать с отцом ждет, а тут же билет берет и к нам. Куда если едет, в Новгород обязательно завернет, мимо не проезжает. И смех, и грех, в центральной гостинице для него отдельный номер забронирован на весь год. Никого туда не селят. Стали все меня спрашивать, когда ж свадьба намечается. Я вся гордая такая - вот какого дочка жениха отхватила, не вашим зятьям чета. У меня зять знаменитость столичная! Нос задрала, через губу не переплюну. Кто они есть в сравнении со мной – шваль провинциальная, а я скоро в столице жить буду. Вот приезжает как-то Гамусов и говорит: контракт заграничный заключил, для России выгодный, я своей стране денег - миллиарды привезу с концертов. Уеду на год, ты жди меня. Через год в Москву перевезу. Тогда поженимся, мальчика родим, Сережей назовем. Моя дурища в слезы, зачем, говорит, год ждать, я и сейчас готова от тебя забеременеть. Ты приедешь, а у нас уже сынок готовый. Я не знала ничего. А узнала бы, так ему бы не заграница, а тюрьма была бы. Девку, малолетку, использовал. Я бы такой хай подняла, он бы бегом до ЗАГСа бежал, - Анна Максимовна тяжело дышала. - отпила из чашки, чтобы успокоиться, - Ну вот. Уехал этот козлина, а моя притихла, и только глазками сверкает мечтательно. Подхожу к ней: ну-ка, говори все как есть! Она сказала честно, как есть: пятнадцать недель. Молчала нарочно, чтобы аборт не заставила делать. У меня в глазах потемнело: ах, ты, шалава малолетняя. Дораздвигала ноги! Мать опозорила! Да меня ж каждая городская собака знает. Я в машине еду, люди шапки снимают - здороваются. А тут дочка в шестнадцать лет брюхатая! Ну, я Витку подмышку, и в Москву, к Соньке (я нервно сглотнула. Вся подобралась, готовая, если понадобится, ринуться на защиту бабушки. Я ее в обиду не дам). Привожу Виту, и прямо с порога: ваш обрюхатил, вот пусть ваши проблемы и будут. А Сонька брезгливо так на нас смотрит и говорит: с кем твоя шалава спала, тот пусть и думает о проблемах. А мой сынок, великий музыкант, не опустится до всяких малолеток. Не такое воспитание получил, и уровень развития у него выше вашего на несколько порядков. А потом деньги из кошелька достает и мне в лицо швыряет: иди аборт делай, чтоб выродков не рожать. Я ей говорю: за сыночка своего не боишься? Я ведь и посадить его могу за совращение малолетней, а еще лучше - за изнасилование. Сонька белой стала. А я ухожу, говорю: «Завтра домой поеду, Витку у вас оставлю. Ты ей комнатку подготовь. У вас теперь жить будет, я ее назад не повезу». Вернулись мы в гостиницу, а ночью врываются к нам трое в штатском, один Виту к стене прижал, другой мне корочку в лицо тычет и пощечины отвешивает, чтобы до меня доходило побыстрее, а третий вещи собирает и приговаривает: Виталий Гамусов Российское достояние, на него никто не имеет право претендовать, тем более какая-то там малолетка, которая может не дожить до своего совершеннолетия… Я в Новгород не поехала, в Арзамас сразу. У меня здесь сестра жила. Вот я с ней договорилась, что Вита до родов у нее поживет, сама вернулась домой. Рассказала все мужу, он как начал орать! Ты, говорит, меня подставила, ты с кем связалась, где правду захотела найти? И вообще, я от тебя ухожу, потому что не хочу из-за тебя своей карьерой рисковать. На другой день прихожу домой с работы, а там стены голые, он все вывез к любовнице. Да мне все равно было уже. Во мне потухло что-то. Ничего не хочу, ничего не мило. Всем, кто про Виту спрашивает, говорю, что в Москве осталась. Кто верит, кто нет, а мне безразлично… От Гамусова письма не приходили, я потом узнала - перехватывали их… Вита родила. Мальчика, как и хотели, Сережей назвали, а девочку Лизой. У меня от услышанного рот медленно открылся, я ахнула удивленно. Хочу что-то сказать, и не могу. У меня есть брат? Родной брат?! Анна Максимовна увидела на моем лице изумление, только усмехнулась грустно... Вдруг плечи ее мелко задрожали, она всхлипнула, запрокинула голову, через зубы завопила: - Что ж ты проклятая такая, жизнь моя?! - слезы покатились к вискам, - За что ты мучила меня? Не больше других грешила. Эх, знать бы все наперед. - слезы вытерла, тихо постанывая, смотрела перед собой, - Не верь, Лиза, никому, каждый продаст за ту цену, которая устроит. Один за деньги продаст, другой за славу, третий за власть. И еще запомни, за все платить придется, а за счастье вдвойне отдашь. - помолчала, собираясь с мыслями, - Родила Вита двойню, мы не ожидали такого, у нас в роду не было двойни, это, значит, семя гамусовское ядреное попалось. Раньше я беременность Виты скрывала, а теперь как двойню объясню? Откуда взялись? Раньше рот не открывала, а теперь и вовсе затаилась. От той Анны Максимовны, которая на всех плевать хотела, не осталось ничего. А тут у нас руководство поменялось, и начались проверки за проверками. Подняли документы по растратам, а там мои подписи. Приходят ко мне с обыском, а у меня стены голые. Ваза какая есть - стекло простое. Ложка из нержавейки и табурет крашеный. Сплю на стареньком диванчике. Телевизора нет, одно радио играет. На суде отговорилась тем, что дура-баба, по недоумию документы подписывала, а себе ничего не брала. Ну кому какой срок дали, а я легче всего отделалась - пять лет общего режима. А мужу моему пятнадцать. У него дома и в гараже, и на даче все в коврах и хрусталях. Отбрехаться не сумел, не доказал, что я воровала, а он готовое забрал. Я от звонка до звонка отсидела. Вита в это время здесь, в Арзамасе жила. Вас растила. Тебя любила, но его - какой-то особенной любовью. Ты на нее похожа, а сын –ну копия Гамусов, к гадалке не ходи. И вот живет Вита здесь, а люди досужие, им дело до всего есть. Не поверили они, что у меня при обыске ничего не нашли, они думали, я дочери все отвезла. Разузнали, где живет, и явились к ней: давай деньги, что мать наворовала. Она им: я не знаю ничего. Они не верят А лето, жара стоит, окна нараспашку... Один подскакивает к кроватке, где вы спали, за ножку Сереженьку хватает и за окно вывесил. Давай деньги, орет, или отпущу в свободный полет. Вита как закричит, кинулась к нему под ноги, а тот не удержался, за подоконник схватился, чтобы не упасть, и ребенка отпустил, - Анна Максимовна замолчала, глаза закрыла, губы сжала. Потом вздохнула тяжело, - Видимо, когда Вита к нему в ноги бросилась, у нее переклинуло что-то. Стала заговариваться, и чем дальше, тем больше. Тех поймали, конечно, да мне от этого не легче. Выхожу из тюрьмы и что вижу? Дочь в психушке, внучка в детском доме, сестра от рака умерла, а квартира государству отошла… Вот и вся история. Теперь ты знаешь, как в детском доме оказалась, и почему мамка к тебе не приезжала… Я очень старалась не плакать, но у меня ничего не получалось. Слезы сами собой текли Я, когда ехала сюда, другую «правду» представляла. Две матери, и каждая боролась за своего ребенка. Не мне судить, кто из них больше виноват, у каждой своя правда, чтобы объяснить поступок. Но обе расплатились детьми. И связаны они сейчас только через меня. Я не имею право принять чью-то сторону, чтобы окончательно не разрушить ниточный мост. Две матери… Смогут ли они понять и простить друг друга? Это и от меня зависит тоже, я маленький мостик между ними. Мне нельзя делать ошибки… - Почему вы меня не забрали из детского дома? - Куда? Я со справкой вышла. На работу никуда не берут, квартиры нет. Устроилась на вокзал вагоны мыть, дали комнату в общежитии. Шесть человек в комнате. Кто мне тебя в такие условия отдаст? Семь лет назад с одной старушкой сдружилась, она меня к себе прописала, сюда. Я за ней ухаживаю, вот и отрабатываю. Иной раз сяду ночью в вагоне отдохнуть после уборки и думаю: в каких мехах, в золоте ходила, а теперь залитый и заплеванный пол в электричках мою. Я девкам на работе рассказываю - не верит никто. Бреховкой зовут, – она засмеялась тихо, ничуть не обижаясь. - Неужели вы со своими связями не могли найти работу получше, чем вагоны мыть? - я все же «обиделась на жизнь» за бабушку. - Связи? - она так удивилась, что несколько секунд рассматривала меня с интересом, - Да мои связи закончились, как только следствие началось. Утром еще десятки друзей, а в обед уже не было ни одного человека, который бы руку протянул… Да и не стала бы я помощи ни у кого просить, стыдно мне. Я, может быть, мытьем полов грехи свои искупаю, чтобы на других по роду не перешло. – взглянула быстро на меня и, словно испугалась чего-то. - Ты в нашем роду последняя, на себя остатки наших грехов и заберешь. Так в Библии сказано: грехи отцов да падут на головы детей. – А мама моя где теперь? - Где! – усмехнулась печально, - Там, где и была. Ей до сих пор восемнадцать лет. – Можно я к ней съезжу? Хотя бы посмотреть, какая она… Анна Максимовна изумленно уставилась на меня, усмехнулась. Потом откинулась назад, облокотилась на стол, спросила тихо, осуждающе: – Ты что навыдумывала себе? Думаешь, твоя мама нежная, хрупкая девочка, только с головкой у нее чуть-чуть не того, а увидит тебя, и тут же очнется? Она о тебе не помнит. Она меня-то через раз узнает, хотя я к ней каждую субботу езжу. Шестнадцать лет на уколах и таблетках. – Мне все равно как мама выглядит, я ее любой приму. Поймите, мне обязательно надо ее увидеть, я столько лет ждала с ней встречи. Дайте мне ее адрес. Бабушка задумчиво смотрела перед собой. Нехотя сказала: - Завтра поедем, у меня выходной. Одна ты с ней и поговорить не сможешь. Как знала, сегодня вишневый пирог испекла, его Вита очень любит… А еще салат любит, типа оливье, только вместо майонеза подсолнечное масло. Мы его называем «Садовый салат»… Мне постелили на кухне, на полу. Я никак не могла уснуть, прислушиваясь, что происходит за стеной. Бабушка вставала поить хозяйку, то водила ее в туалет. Заснуть удалось только к утру, когда запели птицы. Но тут меня затрясли, шепотом позвали и приказали вставать. Не дав позавтракать, чуть ли ни бегом отправились на вокзал. И только когда сели в электричку, бабушка достала бутерброды и термос с чаем, приказала: - Ешь давай, потом некогда будет. Не выспалась? Если на автобус опоздаем, идти пешком далеко… Ты о себе ничего не рассказывала вчера, может сейчас, пока едем? Я поняла, что это Сонька тебе адрес дала? Она ж приезжала ко мне, на коленях стояла, чтобы я тебя ей отдала. Деньги совала. Она ж привыкла все вопросы за деньги решать. Обещала, что тебя никогда не обидит, все сделает, чтоб ты настоящей жизнью зажила. Ну, я прикинула – в любом случае, тебе с Сонькой лучше будет, и адрес, где тебя найти можно будет, дала. - А деньги все же взяли? - упрекнула невольно. Вот так новость! Получается, что одна бабушка продала меня другой? - А как же! - отозвалась бабушка весело и охотно, - Я прикинула: санитарке надо дать, чтоб за Витой ухаживала получше и не обижала, медсестре сунуть, чтоб лишними уколами не пичкала. Потом надо паспортистке взятку заплатить за прописку. Ты девка молодая, сильная, здоровая, сама себя прокормишь, а мне надо о больной дочери позаботиться. Я ведь что думаю: тетя Шура помрет, я тогда Виту домой заберу. Она ж не буйная, спокойная девочка, только заговаривается. - смотрела печально, - Обиделась на меня? – усмехнулась, - Не продавала я тебя. Думала, что если с Сонькой останешься, у тебя жизнь лучше будет, счастливее, чем у матери. Давай, рассказывай, где и с кем…