Ревность, как двигатель прогресса

Серёжа рисовал. Последние несколько дней он словно вернулся в детство, когда все листы блокнота очень быстро заполнялись изображениями Птицы. Сейчас навыки улучшились и Птица выходил красивым и очень живым, с горящим взором, угрожающим оскалом и большими распахнутыми крыльями, в общем — таким, каким его недавно вновь увидел Разумовский. Иногда, на листах мелькали изображения Птицы без крыльев, а иногда разгулявшаяся фантазия художника придавала его образу новых красок — то нимб, то кошачьи ушки с хвостом, то африканские косички… Птица, если и удивлялся тому, что снова вернулся на страницы рисунков Тряпки, виду не подавал… по крайней мере сначала. Тем не менее, он постоянно наблюдал, находясь рядом, и даже выходил «изнутри разума» рыжеволосого, чтобы воплотиться в реальном мире видимым. На это уходило меньше сил, чем на материальность и видимость для всех, всё-таки они с Разумовским были связаны и тесно сплетены на протяжении многих лет. Иногда Птица даже специально красовался, но никогда не признает это. На обычные рисунки он польщёно хмыкал, на придумки насмешливо хмыкал, и всё-таки ему было интересно, а чего это собственно Разумовский снова начал: — И чего тебя вновь потянуло на подобное творчество с моим участием? — Говорил же — соскучился, давно тебя не видел, да и кого мне ещё рисовать? — пожав плечами, честно ответил Серёже, но они оба знали, чьи портреты занимали вторую часть скетчбука. Птица хмыкнул, прикрывая Разумовского со спины крылом. Некоторое время они сидели в тишине, но потом в комнату вошёл Олег, и пернатый привычно смылся. Волков покопался в шкафу, пытаясь понять, сколько чистой одежды у него осталось, и стоит ли устроить завтра масштабную стирку в свой единственный свободный от учёбы и работы день, не замечая чужого пристального взгляда. Он не так давно вернулся с работы и, перекусив, принял ванну, и теперь, хотя он и был одет в домашние вещи, из-за небольшого излишка влаги белая футболка липла к коже, а случайные капли немного мочили пространство вокруг. Олег с сожалением отложил последние чистые судя по всему вещи, которые он умудрился ещё и намочить, и только потом обратил внимание на смотрящего на него Серёжу, чуть улыбнулся и поправил упавшее с головы и сползающее теперь с шеи полотенце. — Рисуешь? Разумовский, изучавший взглядом отчётливо виднеющиеся под прозрачной от влаги тканью мышцы, ответил не сразу, но потом все же кивнул. Олег заинтересованно посмотрел на него. — Можно посмотреть, чем ты занят сейчас? Серёжа смутился, но возражать не стал, радуясь, что сейчас на листе был именно Птица, причем без крыльев, а не портрет самого Олега. Олег осторожно взял блокнот в руки, рассматривая рисунок. Это был… кто-то похожий на Серёжу, но не он сам — глаза другие. Взгляд. Впрочем, знакомый по детским рисункам Разумовского перьевой костюм легко подсказывал, кто его обладатель. — Ты по-прежнему очень красиво рисуешь, — отозвался Волков, чувствуя, что Серый ждёт от него чего-то. Хоть какой-то реакции. В этом не было и слова неправды, ему всегда нравились рисунки Серёжи, даже те, странные, за которые другие мальчишки его почему-то невзлюбили. Серёжа вообще слабо ладил с ровесниками в детстве, пока не появился Олег, и Волков слишком сильно ценил Разумовского и их дружбу. — И твои навыки явно возросли, — всё стало чуть аккуратнее. Линии плавнее. А может это потому, что теперь он не спешит нарисовать, боясь, что у него отберут или засмеют? Олег на мгновенье прикрыл глаза, борясь с резким желанием обнять друга и прижать его к себе. Вместо этого, терзаемый любопытством, он перевернул страницу, чтобы едва сдержать смех. Да, это точно был знакомый ему по рисункам и рассказам воображаемый друг Серёжи… только с огромным количеством косичек на голове, собранных на манер пальмы. Ему почти шло, если бы это не было так комично. Следующий рисунок — уже классический. Рыжий, глаза жёлтые, перья, когти, и крылья. Безумно реалистичные, словно с натуры срисовывали. — Красивый, — чуть улыбнулся Олег. — И крылья здоровски получились, — произнёс он, не замечая того, что Серёжа почему-то нервничать начинает. Он хотел перевернуть страницу на следующую, но случайно открыл что-то подальше, и замер, смотря на себя, занятого домашкой и едва обращающего внимание на что-то кроме дурацкого гигантского сочинения про какие-то там французские булочки. Препод решила явно подшутить над ним за лишние прогулы, задав это персонально ему и ещё нескольким людям, только другие блюда. А ведь это было совсем недавно, Серёжа вон даже передал, как он был обложен разношёрстными книгами. И эмоции передал — нахмуренный лоб, сосредоточенный вид. Волков поднял на него взгляд и улыбнулся. — И я у тебя красиво вышел. Но мог бы и сказать, что меня нарисовал. Интересно же. Серёжа смутился, он нервничал именно из-за того, что боялся, что Олег найдет некоторые другие рисунки с собой, не настолько невинные, и попробовал сдвинуться. «Подожди, не дергайся», — прозвучало в голове. Олег ненадолго вернулся к тем рисункам, что случайно перелистнул, разглядывая Птицу. Ему очень хотелось спросить у друга, а не видит ли тот снова его, потому что с детства подобных разговоров у них не было — тема исчезла как-то сама собой, и если тот вернулся, а такой ли это хороший звоночек? Впрочем, воображаемый друг Серого вроде и плохого ничего не делал, разве что в первое время после появления Олега пытался настроить его против их дружбы, но потом почему-то резко прекратил. А так в целом, он лишь заставлял Серёжу быть бойче и смелее, подбадривал, заставлял добиваться своего… В общем, ничего плохого. Просто, когда воображаемые друзья есть уже у взрослых людей, это почему-то заставляет думать, что что-то не так. Чтобы не зацикливаться на подобных мыслях, Олег начал рассматривать уже другие рисунки — себя. Вот он чай пьёт, забавно хмуря брови, когда явно чуть обжёгся; тут солнечно улыбается — Олег и не подозревал, что может так, впрочем, он знал, что часто позволяет своей нежности выходить на поверхность, когда мягко улыбается другу; он за книгами; он готовит; он в венке, на подобии того, что Серёжа сплёл ему когда-то, когда они были совсем мелкими; он в куртке и шарфе, раскрасневшийся от мороза; только проснувшийся; после пробежки; в одних плавках после душа потягивается… Олег замер на мгновенье и осторожно закрыл блокнот. Уши почему-то горели и сердце с ума сходило, но Олег напомнил себе, что Разумовскому просто некого рисовать, кроме него и Птицы, и заставил свою улыбку не меркнуть от подобных мыслей. — Красиво, — снова вынес вердикт он, отдавая блокнот с рисунками владельцу. «Ты красивый», — чуть не ляпнул Олег, потому что отчего-то смущённый, с закушенной от волнения губой и блестящими глазами Серёжа был и правда очень красивым. Но он вовремя удержал себя, только уши, похоже, гореть продолжат ещё некоторое время. — У тебя хорошо выходит. Почему не показывал до этого? Разумовский, следивший за ним, вместе с Птицей, сейчас был готов провалиться сквозь землю или хотя бы стать невидимым. Птица же вздохнул и забрав с облегчением отданный контроль, улыбнулся и ответил: — Не знал, вдруг тебе не понравится, — смущение пополам с лукавством. — Мне всегда нравились твои рисунки, — фыркнул Олег. — Ну до этого ты просто не видел своих, — резонно заметил Птица. — Я боялся, что у меня не получилось передать атмосферу… Олег прикусил щёку изнутри и обронил. — Они мне тоже… нравятся, — с языка так и рвались вопросы, но Волков снова оборвал их — тому некого рисовать. Всё нормально. Надежда, замолкни уже. И помри где-нибудь по-тихому, давно пора, не терзай измученное сердце, зараза. — Я рад, что тебе нравится, ты очень красивый, не хотелось бы испортить, — солнечная улыбка. Едва ощутимая дрожь по телу, словно волна от шеи до низа позвоночника. Во рту пересохло. Уши горят, словно хоть на мгновенье до этого они переставали это делать, и сердце стучит, даже быстрее, чем пару секунд назад. «Это не то. Это ничего не значит» — Спасибо что ли? — чуть хрипловато, почти неуверенно. Он знает, что симпатичный. И девчонкам нравится, но это не то, чего он хотел. И от Серёжи он хотел слышать это не в данном контексте… — Эстетика, да? — короткие смешок. Не дать горечи вылезти наружу. Хотелось укрыться от взгляда, но вместо этого Волков заставил себя сесть рядом. — Тебе сложно испортить что-то, рисуя. У тебя явный талант. Серёжа внутри умирал от смущения, да и Птица кажется покраснел. — Так что можешь рисовать меня в любое время, когда захочешь, — зачем-то добавил Олег, вновь беря в руки блокнот и листая до того рисунка с забавными косичками у Птицы. — А меня так нарисуешь? Вдруг понравится, может решу волосы отрастить и заплестись. Или давай тебя заплетём? Тебе в детстве нравилось, когда мы делали что-то с твоими волосами, чтобы они не мешались. Всё равно завтра выходной, а в понедельник максимум чуть волнистыми волосы будут. А если помоешь, то наверное и вовсе не будут волнистыми. Правда, я вряд ли смогу такие заплести. Птица немного ошарашенный резкой сменой темы, вернул контроль Серёже. — Я… да, если ты хочешь, конечно нарисую, — отозвался тот. — А косички — вспомнил тоже, мы же детьми были, — он улыбнулся. Олег не успел скрыть лёгкое разочарование на своём лице — иметь возможность легально зарыться в волосы Серёжи было бы здорово, но нет, так нет. — Мне нравилось заниматься твоими волосами, — признался он, посмотрев в потолок, лишь бы не смотреть на Разумовского. — Мне тоже, — тихо выдохнул Сережа и зажмурившись, уже более решительно выпалил: — У меня есть маленькие резинки… Олег покосился на него. Улыбнулся, взлохматив чужие волосы. — Похоже на план, — фыркнул он. — Только не убивай меня, если не получится, ладно? Я уже отвык, как и обычную не слишком тугую косу плести, мы слишком давно этого не делали. — Ничего, вот и восстановим навыки, — улыбнулся Сережа, быстро вскочив и начав рыться в своем шкафу, ища неизвестно зачем купленный набор мелких разноцветных резинок. Волков тем временем легко нашёл расчёску и вернулся, ожидая, пока Серый найдёт искомый предмет. Он с улыбкой наблюдал за ним, пока кончики пальцев покалывало от предвкушения. — Попались! — не менее воодушевленный рыжий показал находку Олегу, подходя ближе и не зная — куда лучше сесть. Тот похлопал рукой по соседнему месту на диване, как бы приглашая, но Птица, взявший на мгновенье контроль на себя, уселся на чужие ноги, не полностью, но ближе к коленям — нужно же было место, чтобы Олег хоть как-то мог плести. Хотя очень сильно хотелось сесть полностью и откинуться на чужую грудь. Серёжа чуть не дернулся обратно, как только ему вернули тело, но тихое шипение Птицы и мысль, что это будет выглядеть странно, остановила. Было очень смущающе, но невероятно приятно сидеть вот так. Олег замер, задержав дыхание на мгновенье. Как-то растерянно поднял расчёску, начиная расчёсывать рыжие волосы. Получилось быстро, волосы Серёжи всегда были мягкие. Он не удержался и с наслаждением зарылся пальцами в волосы, чуть помассировав кожу его головы. Надеялся, что Серый спишет на попытку разделить волосы на пряди. Серёжа едва сдержал довольный стон, закусив губу — было так приятно. И почему они перестали это делать? Волков с сожалением выпутал пальцы и всё-таки, разделив пряди, постарался по возможности заплести аккуратную маленькую и тугую косу. Учитывая, что он никогда так не делал, Серый точно на пальму будет похож в итоге. Или на какое другое растение.Олег не сдержал улыбки. — Достань резинки из пакетика, — попросил Олег. — Подавать будешь, а то по-другому неудобно. Серёжа осторожно сдвинулся дотягиваясь до пакетика и распаковывая его, высыпал на ладонь горсть резинок. — Я готов. Олег кивнул, хотя Серёжа и не видел этого. Он сосредоточенно плёл, иногда прося у Разумовского резинки, а иногда, пользуясь возможностью, снова зарывался в мягкие рыжие волосы, словно не мог распределить с первого раза пряди. Иногда он случайно задевал шею Серого, отчего та покрывалась мурашками, которые так и хотелось проследить губами… ещё сильнее захотелось поцеловать бледную кожу его шеи, когда та полностью оголилась из-за косичек, словно дразня. Волков вздохнул, экстренно думая, как бы, не вызывая подозрений, заставить Серёжу встать — словно бы он хотел этого, хотелось наоборот сжать в объятиях и притянуть ближе, зарыться в те волосы, что пока ещё были без косичек, чуть наклонить голову и поцеловать шею, а затем, когда Серёжа повернётся, то и губы… Так. Олег оборвал свои фантазии и мимолётно погладил Разумовского по плечу, едва задевая шею. Можно было бы использовать и слова для привлечения внимания, но он не доверял своему голосу сейчас. И всё-таки пришлось чуть хрипло и тихо произнести: — Неудобно, — надеясь, что Разумовский поймёт, что сзади всё заплетено, и в таком положении сбоку у него не получится ничего сделать. Вернее при должной сноровке, может, и сможет, но он прижмётся к Серёже ещё ближе, а у него в планах сейчас скрыть своё понемногу растущее возбуждение, благо, на нём достаточно свободные домашние шорты и футболка. Так что да, если Серый пересядет будет лучше всего. Серёжа не сразу понял, о чём речь, обернулся, недоумевающе взглянув на Олега. — Я не смогу нормально достать пряди по бокам, пока мы так сидим, Серёж. — Тогда давай ты раздвинешь ноги, а то и правда неудобно, — Разумовский такого выговорить не смог, поэтому Птице пришлось самому воплощать свою идею. — Что? — Олег озадаченно замер. Впрочем, когда рыжеволосый зашевелился и завозился на коленях, Волков был вынужден сделать это. Стало хуже, особенно, когда тот ещё и почти откинулся спиной на него, наклоняя голову на бок, чтобы дать доступ к на заплетённым волосам. — Серёж, — попробовал Олег, мысленно паникуя. — Так не получится сделать всё аккуратно. Никак не получится, не тогда, когда у него, кажется, сейчас руки дрожать начнут от нервов и желания. Невинный взгляд Птицы, словно спрашивал: «А что не так?» Серёжа уже не знал, куда деваться, он конечно сам дал Птице возможность самому действовать, как он хочет… «Ты не перегибаешь палку?» — все же спросил он. «Нет, не мешай,» — отозвался Птица. Олег вздохнул на чужой взгляд и продолжил плести, стараясь закончить побыстрее. С одной стороны хотелось растянуть процесс, но с другой — была слишком большая опасность спалится. Серёжа иногда беспокойно ерзал, впрочем быстро замирая, опасаясь причинить неудобство. Птица же внимательно прислушивался к происходящему за их спиной. При особо удачном движении Разумовского, Олег судорожно вздохнул, но к счастью, кажется, тот если и заметил, то причин не понял. Закончив последнюю косичку, Волков осторожно и легко чуть полушутливо дёрнул за неё, случайно пальцами мазнув по шее. — Вот и всё. Иди к зеркалу, посмотришь. Серёжу от прикосновения к шее почему-то словно током удовольствия прошило, вновь вызвав мурашки и волну тепла. Он кивнул, и осторожно поднявшись, направился к зеркалу. Олег с облегчением вздохнул и с улыбкой посмотрел, как качаются косички при ходьбе. — Ну как? — На улицу так вряд-ли выйдешь, но дома очень даже удобно, — улыбнулся Разумовский, глядя на разноцветные резиночки. — Спасибо! — Выглядишь очень мило, — фыркнул Олег. — И забавно. В следующий раз ограничимся обычными косами, тебе удобнее будет. Тепло в груди усилилось от одной мысли, что Олежа упомянул следующий раз. — Да, попробуем. А затем, на секунду замерев, неторопливо подошёл к Олегу и поправив косичку за ухо, спросил: — А как тебе кажется — мне лучше с прямыми, или с волнистыми? И Птица внимательно посмотрел на Олега. — Тебе и так, и так хорошо, — Олег улыбнулся. Нет же ничего такого в том, что он говорит это другу, верно? Серёжа, которому Птица после своей выходки отдал контроль, буквально выпихнув на первый план, покраснел, слушая это. — Серёж? — Олег отложил телефон и с крайне сомневающимся видом позвал его. Разумовский, который опять рисовал, но на этот раз не совсем с натуры, а то, что в тот раз сказал Олег — его с длинными волосами. — А? — Лера на каток зовёт. Ты не хочешь сходить? Разумовский сначала хотел отказаться, но Птица ворчливо напомнил, что оставлять наедине Олежу с этой Валерией нельзя. — Ну если ты не против, то я конечно пойду. — Конечно не против, — Олег с явным облегчением улыбнулся. — Я рад, что ты пойдёшь. Лера тоже обрадуется, она давно нас позвать хотела, но дожидалась пока мы от болезни отойдём толком. Будем оба изображать неловких пингвинов, ни ты, ни я кататься-то не умеем. — Да уж, придумала тоже, — проворчал Сережа. — Не ворчи, — фыркнул Олег, коротко приобнимая друга. — Будет весело.