***
Рынок, как всегда встречает шумом и толкучкой, несмотря на раннее утро. В этой толпе легко скрыться, стать её частью и дождаться, когда скорый людской поток унесёт тебя далеко отсюда. Мимо Олега трусит подбитая грязная дворняга, которая, наверное, тоже хочет вклиниться в толпу, где её могли бы пожалеть и приютить. Руки уже сводит, но мысль о том, что это последняя фура придаёт сил, и Олег снова поднимает ящики один за другим, передавая их другому грузчику. Время за этим монотонным физическим трудом проходит незаметно, и даже сплетни товарищей проходят мимо. Время бежит почему-то сквозь него, но Волков уже знает, что когда он перешагнёт порог квартиры, держа заветную зарплату в кармане — усталость нахлынет на него с новой силой, заставляя подавлять в себе истерическое желание бросить это всё, взять отцовскую «Яву» и уехать в закат. Но, даже подавив в себе эти мысли, расслабиться Олег не может — нужно забрать Серёжу из школы и помочь матери по дому со всем, до чего сегодня дойдут руки. Например, щеколда в ванной висела из последних сил, и Олег сурово смотрел на неё уже второй месяц, наивно полагая, что так она скорее починится. — Чё, Волк? Выдохся уж? Присядь там, — с беспокойством в голосе говорит один из рабочих. Олег им всем годился в сыновья, однако от их редких проявлений заботы его тянуло блевать. Это казалось неправильным и неуместным. Сам-то Олег ощущал себя с ними равным, невзирая на прожитые годы. Парень отмахивается, утирая пот со лба. Не привык он лоботрясничать. С детства приучили, что если взялся за дело — доводи до конца и, будь добр, хорошо. Ещё один пустой ящик с грохотом падает ему в ноги, делая оборот по хлюпающей грязи. — Мужики, Павлович здесь? — Здесь, куда денется, — кричит рабочий, выглядывая из фуры. — Вячеслав Павлович! Мужчина крайне нервного вида отрывается от своего прилавка как бы с трудом. Бегающими глазками он осматривает Олега со всех сторон, будто вспоминая или что-то прикидывая в уме. В тощих руках хозяин бакалеи держит два мешка сосисок и тут же откладывает один на весы, а второй с благодарностями тянет женщине в меховой шапке. — Ты по зарплате, да ведь? — на удивление без привычных запинок спрашивает он, тыча в бок Олегу, который тут же хмурится. Ему не нравится, когда его трогают и тем более когда обращаются как с ребёнком. Небольшая картонная коробка тут же переходит от Вячеслава Павловича в грязные руки Олега. — И… Что это такое? — Крышу в этом месяце задрали, — безразлично отмахнувшись от коробки с маргарином ответил он, — Могу помочь вам только так, — снова возвращает привычное заикание, — Жду тебя в среду. Олег скрипит зубами от злости. В голове у него не укладывается, что целый месяц он тут гнул спину и его труд, время и силы оценили в десяток пачек маргарина, что совершенно точно было несправедливо по отношению к нему. Олег просто не может понять, как он сейчас посмотрит в глаза матери, как расстроит её. Дальше всё происходит в странном полусознательном состоянии. — Держите его! — стуча ладонью по прилавку голосит бакалейщик, привлекая своими воплями внимание прохожих, мимо которых только что пронёсся вихрь с чёрной макушкой. Многие даже пытаются высмотреть виновного в толпе. Грузчики, которым призыв хватать воришку и был адресован только безразлично переглядываются, безо всяких слов понимая, что за Олегом они точно не побегут. Не будь острой нужды, этот малый бы не хватал первое, что под руку подвернётся. Да и странная человеческая солидарность с сыном солдата от тех, кому повезло выжить и вернуться к своим детям трактовала отпустить его домой, к вдове-матери. Мужчины молча продолжают свою нехитрую работу с тяжестью на душе. А Олег бежит так быстро, словно от этого зависит вся его жизнь, он не видит препятствий, даже не задумывается над маршрутом. Джинсы вымокли до колен из-за брызг глубоких луж, в которые он наступил уже несчётное количество раз, разгоняя в них отражение хмурого неба. К себе он прижимал упаковку с сосисками и эту пресловутую коробку маргарина. Замедлить шаг, чтобы отдышаться и осознать, что произошло, он позволяет себе только в своём дворе, где опасности быть пойманным точно нет. Он бросает беглый взгляд на их окна и сердце ухает вниз, он даже ощущает острую необходимость присесть. Работы больше нет… Он снова подвёл её, хотя обещал всегда и во всём быть поддержкой. — Это что, Олеж? — сходу спрашивает Диля, когда он бросает принесённое на стол, перед ней. В маленькой кухне им тесновато вдвоём и Олег замирает на входе, не желая отчитываться. Карие глаза, обрамлённые пушистыми ресницами, в ужасе распахиваются, и она непонимающе смотрит то на Олега, то на стол. Он кивает, отворачиваясь. Стыдно смотреть на мать, очень стыдно, ему даже кажется, что уши краснеют. Сухо, без подробностей он обрисовывает ситуацию. — Как же так… После того-то случая. Опять милиция? — как бы не понимая, она хватается за голову, где явно пробивалась седина и опирается на столешницу. Больше ей нечего сказать. — Да не найдут меня, — помолчав немного, он тяжело вздыхает, опускаясь перед ней на колени и беря стёртые загорелые руки в свои, прикладывается лбом к прохладным пальцам. Всё хочет произнести слово, вставшее поперёк горла и наконец решается, только тихо. — Прости. Олег снова чувствует себя маленьким и беспомощным рядом с ней, как не было уже много лет.***
Под вечер погода окончательно портится, как и настроение Олега. Он до последнего убеждает воодушевлённого Серёжу, что им не надо идти туда, где моросит холодный дождь вперемешку с противным мокрым снегом, прямо в непроглядные дебри парка. Волкову настолько плохо морально, что не хочется сейчас никого ни видеть, ни слышать. Но и отпустить Разумовского одного он тоже не может. Приходится переступать через себя. С Громом они встречаются уже у подъезда. Тот как всегда позитивный до тошноты, несмотря на свежий шрам над бровью. Олегу даже на секунду становится завидно. Круто выглядит. — Чё кислый такой? — улыбаясь, спрашивает Игорь, убирая с лица влажные кудри и спрыгивая с лавки, на которой сидел. Олег только пожимает плечами и корчится. Нет сил даже грубить. В напряжённом молчании они неспеша идут вперёд, не обращая внимания на отвратительную погоду, в которую ни один здравомыслящий человек не выйдет на улицу по своему желанию, и немеющие от холода пальцы. Олег смотрит в широкую спину Грома не отрываясь, поэтому не сразу замечает мельтешение под ногами и характерный поцокивающий звук по асфальту. Первым гостя замечает Серёжа и дергает Олега за рукав, безуспешно стараясь привлечь его рассеянное внимание. У них под ногами уже давно металась та самая дворняга, которая с утра искала чем поживиться на рынке. — Фу, — фыркает Олег и несильно топает рядом с собой, вынуждая пса отойти, но лохматый компаньон быстро возвращается, повиливая облезлым хвостом, — у нас нет ничего для тебя. — Ну чего ты… Смотри, какой он классный. Ты Мухтар, что ли? — Гром обернулся с ребяческим весельем в лице, тут же опускаясь на корточки, чтобы побаловаться с неожиданно доброй дворняжкой крупной породы. Он потрепал Мухтара по грязной шее, пока тот всё порывался облизнуть нового друга и недоумевая, почему тот не даётся. — Пойдёшь с нами, а, Мухтар? — А пёс только и рад новой кличке, — Пойдём, — и собака, будто и вправду понимая, что обратились к ней, весело затрусила рядом с довольным Игорем, который периодически поглядывал на неё, улыбаясь каким-то своим мыслям. Серёжа тоже полностью разделял его настроение, не радовался только Олег. Но на подступах к парку Разумовский растерял свой настрой, и собрать его в кучку у него никак не получалось. Спокойствия ему не приносило даже наличие Олега и Игоря поблизости. Он помнил, что героев в ужастиках наличие друзей никогда не спасало. Как назло, стремительно вечерело, и в лучшем случае им оставался час до заката. Олег считывает каждую из этих мыслей в тёмно-синих глазах и, убедившись, что Гром отвлёкся, ободряюще сжимает ледяную ладошку Серёжи. — Ты же понимаешь, что он собирается туда, где нашли тело? — почти шёпотом справляется Олег, зная, что Серёжа не хочет прослыть трусом, — Можем уйти прямо сейчас. — Ну-ка, Игорь, подожди. Вон там тётка. Что она делает? — не выпуская Серёжиной руки Олег порывается вперёд и даже Мухтар начинает притаиваться в траве, как бы понимая, что новые хозяева что-то заметили. Игорь тут же напрягается и оглядывается, пытаясь понять, о чём говорит Волков, внутренне ликуя, что сегодня тот на удивление сговорчив. — Сейчас поговорим с ней, — неуверенно говорит Гром, — Вдруг что-то видела или слышала, — с сомнениями наблюдая за странными действиями незнакомки, говорит Гром и тут же решительно сворачивает с проложенной тропы, видя, как она, не обращая внимания на дрянную погоду, спокойно собирает растения. Олег медлит, но всё же идет следом, ведя Разумовского. Старушка задирает голову, говоря с Игорем, а подошедших парней не замечает вовсе, и поэтому Олег решает, что она подслеповата. В жилистых тонких руках бабушки четыре белых цветочка довольно невзрачного вида. Не совсем ромашки, но и не роскошь какая-то. Немного пошамкав, она отвечает, что ничего не знает. Гром пытается расположить возможного свидетеля к себе: — Хорошие у вас цветочки, однако. Не знал, что тут их садят. — Так это, внучек, они сами здесь растут. Местные их собирают, как на кладбище идут, — тоном знатока неочевидных вещей говорит старушка и показывает их Игорю, словно тот не разглядел. Троица потерянно переглядывается. Вопросов появляется больше, чем они хотели бы получить. Олегу вообще начало казаться, что рёбра стянуло и дышать стало нечем. Упоминание кладбищ всегда вызывает у него огромную волну мыслей, сбивающую с ног. Сразу вспоминается мамино лицо, когда она уже больше не могла и не хотела плакать, а слёзы всё катились и катились, срываясь с длинных ресниц. И её постоянные, несмолкающие причитания о том, что им даже тела в дом не привезли…