Под знаком мушкетёров.

Наступило утро. Над Парижем медленно и величественно взошло яркое солнце, пропуская свет золотых лучей сквозь пелену алого рассвета. По всему городу просыпались торговцы и трактирщики, печные трубы во всю отдавали ароматом свежего хлеба, прекрасной музыкой звонили колокола Нотр дама, возвещая о наступившем утре. Четверо друзей сидели за столом и завтракали, попутно обсуждая всё чем им предстоит заниматься после беседы с капитаном. Один Атос был печален и отчего-то очень бледен: он сидел, подперев голову рукой и казалось, что молодой человек вот-вот рухнет без чувств. — Что с вами, Атос? - с испугом спросил д’Артаньян. — Уж не больны ли вы? - осторожно спросил Арамис. — Всё хорошо, друзья мои - чуть слышно проговорил молодой граф. — Просто не выспался. — Может быть я попрошу для вас снотворное у полкового лекаря? - предложил Портос. — Не стоит, дружище. — Я в полном порядке - сказал Атос и встав из-за стола взял шпагу, заткнул за пояс пистолеты и покинул дом, направившись к особняку господина де Тревиля. Всё то время пока Атос отсутствовал д’Артаньян не находил себе места, предполагая, что друг ранен или болен ведь его состояние выдавало отнюдь не хорошее самочувствие. Примерно через час гасконец оторвался от страшных размышлений и поднялся через чердак на крышу. Было около четырёх часов дня и солнце стояло в самом зените, а с того места, где стоял молодой мушкетёр раскинулся потрясающий вид на весь город, а в особенности на один старый собор. Это было высокое здание, построенное в честь королевы Марии Антуанетты из бледно-красного камня с витражными окнами и золотыми шпилями, которые венчали такие же золотые кресты, а на одной из башен звонили начищенные до алмазного блеска колокола. д’Артаньян с восхищением смотрел в ту сторону, откуда раздавался звон, однако не красота собора так поразила его: на башне собора среди других колоколов висел один, старый и покрытый пылью. Ночью после караула гасконец никак не мог уснуть, думая о состоянии Атоса, которого как сообщил Портос оставил у себя полковой лекарь. д’Артаньян тихо встал и подошёл к окну, глядя на прекрасный Мраморный собор, как вдруг заметил на той самой башне со старым колоколом маленькую фигурку человека и вспомнив, что Арамис домой так и не приходил усмехнулся. Мушкетёр в это время действительно сидел на башне Мраморного собора и осторожно, но тщательно очищал от пыли старый колокол, который под её толстым слоем оказался ослепительно белым. Молодой человек работал, тихо напевая под нос старые молитвы, как вдруг услышал позади знакомый голос. — Вот вы где, Арамис - с лукавой улыбкой сказал гасконец, подходя к другу. — А это вы, д’Артаньян - улыбнулся Арамис. — Простите, что заставил вас нервничать, но… - Арамис вдруг переменился в лице. — Как там Атос? — Боюсь, друг мой всё гораздо хуже чем мы думали - мрачно ответил д’Артаньян. — Он у полкового лекаря. — Вы предполагаете, что - слова застряли у Арамиса в горле. — Что Атос… — Умрёт? — Я не знаю - д’Артаньян грустно повесил голову, а мысль о возможной смерти Атоса повисла на сердцах обоих друзей. — Кстати, Арамис а что это за колокол? - спросил гасконец. — Когда умерла вторая жена Генриха четвёртого он повелел построить в память о ней собор из красного камня, но чтобы один колокол был белым, как знак её чистоты и верности. — Так, спустя три года здесь и появилось это здание с отличным от всех колоколом, который по тем слухам, что разносили горожане помогал даже в самых страшных и безвыходных ситуациях настолько велика была его сила. — Значит - переспросил д’Артаньян, не веря своим ушам. — Этот колокол… — Волшебный? — Каждая вещь, сделанная заботливыми монахами имеет способность творить настоящие чудеса и порой может помочь остановить необратимое - объяснил Арамис, с некой грустью в голосе, положив тряпку в ведро с водой и разминая затёкшие руки. — Уже поздно, пойдёмте домой, друг мой - гасконец встал и последний раз обернувшись на наполовину белый колокол последовал за другом. На другой день, едва друзья ушли на караул д’Артаньян направился в полк, дабы навестить Атоса и в душе надеясь на лучшее. Он застал друга лежащим в постели со смертельно бледным лицом и красной от странных загрубевших пятен рукой. — д’Артаньян? - удивился молодой граф. — Господи, как вы попали сюда? — де Тревиль пустил меня - признался гасконец, садясь рядом с ним. — Как вы себя чувствуете, друг мой. — Ничего страшного - глухим голосом сказал Атос. — Старая болезнь. — Ею страдал мой дед, от неё едва не умер мой брат и теперь от неё должен умереть я. — Что вы такое говорите, Атос? - д’Артаньян в испуге схватил друга за ослабшие, холодные руки. — Даже не думайте, вы будете жить. — Слышите, друг мой - д’Артаньян не знал, что ему делать. Атос был сердцем их четвёрки и смерть его подкосила бы здоровье всех остальных, да и представить себе, как они будут жить после этого было невозможно. Лишь под полдень гасконец вышел из здания полка и уныло побрёл по улице Вожирар, что вела к мостовой. Шум речной воды, успокаивал рыдающее сердце молодого человека, однако звон колоколов заставлял вновь вспомнить о причине своей грусти. «— Каждая вещь, сделанная заботливыми монахами имеет способность творить настоящие чудеса и порой может помочь остановить необратимое» - д’Артаньян вдруг вспомнил слова Арамиса сказанные в соборе, но тут услышал чьи-то торопливые шаги и спрятался за стену, осторожно выглядывая. По улице шли шестеро молодых людей в чёрном с верёвками на плечах. Из услышанного им разговора гасконец понял, что они собирались снести одну из башен Мраморного собора, как раз ту, в которой висел белый колокол. — Каналья - выругался молодой человек и сломя голову бросился к собору надеясь застать там хоть одну живую душу. Он с ловкостью кошки забрался на башню, почти сразу расслышав звон шпаг и разглядев тех самых людей, трое которые шпагами теснили Арамиса к окну, а остальные трое пытались сбить алмазно-белый колокол. — Остановитесь, несчастные - голос молодого мушкетёра вдруг разнёсся эхом по всему собору. Арамис стоял возле упавшего на пол колокола, сжимая в руке серебряный крест - д'Артаньян, с огромным усилием пробрался внутрь башни и так и ахнул, впервые увидев друга истинной церковной душой.