***
Каникулы оборвались, отправив всех вспоминать лица своих одноклассников. Харука не затрудняла себя этим в первом триместре и сейчас не собиралась. После полутора месяцев без школы в голове слегка гулял ветер, и прийти снова в класс было непривычно. Но через пять минут всё встало на свои места, и в голове грядущий день прокрутился до самого конца, точно Харука и не покидала этот вечный круг школа — дом — спать. Первая неделя тянулась медленно, а потом всё разогналось. Её не очень навязчиво, но ощутимо брало чувство, будто она что-то хотела сделать, но забыла. Эта неясность грызла её пять уроков, пока Харука наконец не вспомнила: Сугавара и химия. О, а она быстро забывает важные вещи. А Сугавара, знавший химию и вытянувший знания Харуки явно входил в список важных. Харукой овладело беспокойство. Нет, она определённо должна была найти его и наконец понять, светит ли ей что-то в этом триместре или придётся самой. Сугавара наверняка забыл. Он говорил, мол, потом договоримся и исчезал. А потом снова, и всё повторялось. Осенью Харука видела его от силы раза три, Сугавара здоровался, вздыхал, извиняясь, что сейчас он занят, и снова убегал. И Харуке это стало напоминать бесконечные догонялки, где она была обречена вечно проигрывать. «О, привет! Рад тебя видеть», — говорил он и улыбался, будто и правда рад. «Здравствуй, взаимно. Я хотела…» И всё было славно, но тут его обязательно звали одноклассники или начинался звонок. «Ой, извини, Юхи-сан, не сейчас», — виновато бросал Сугавара, и всё снова исчезал. Харука не смела его задерживать и лишь вежливо кланялась. Она пребывала в состоянии, отдалённом от злости и равнодушия примерно одинаково. Сугавара не был ей ничего должен, всë правильно. Но просто находиться в подвешенном, состоянии было не очень здорово, будто хочешь сделать что-то, но всë оттягивается и оттягивается, как резина, и вот-вот хлопнет тебя очень больно. И непонятно, сколько это волокита будет длиться. О, он определённо был занят. Второй курс, конечно, не третий, но Харука прекрасно знала каково это, когда учёба жрёт с потрохами. А ещё она знала, как становится тошно, когда тебя дёргают каждый раз, когда всем что-то надо. Поэтому она и отстала от Сугавары. Даже если видела его, не подходила и опускала взгляд, чтобы он сам её не заметил и не здоровался просто из вежливости. И всё было хорошо до момента, пока Харука не поняла: она снова тонет в химии. Вот вроде разобралась, уже сама может разгрести информацию, не путаясь. Но без Сугавары отняли спасательный круг, который помогал держаться на плаву. И да, теперь она натурально тонет. Это было неприятное ощущение, будто вдруг стало очень душно. И самым скверным оказалось то, что Харука теперь не могла от него избавиться. Ну, раз не выходить выбить разговор с Сугаварой, много времени ей и не нужно. Он вряд ли может удержать в уме, чего она там хочет, так что нужно спросить коротко и прямо. Харука так и сделает, чтобы не задерживать его. И если он откажет, тогда уж точно всё. Найти его оказалось нетрудно — Харука догнала Сугавару, когда он шёл в волейбольный зал. Он немного удивлённо поздоровался, и Харука поняла, что выглядит Сугавара вымотано. — Я на тренировку, — сказал он, кивнув на зал. — Спешу немного. Я тебе очень нужен? — Да, — кивнула Харука. — Я про химию. — А-а, точно. Слушай… — Нет, Сугавара, я скажу, — перебила она. Он умолк, несколько растерявшийся. А Харука почувствовала, как сердце больно ударилось о рёбра, и продолжила: — Просто скажи, у тебя есть время на меня в этом триместре или нет? Я не прошу ничего, понимаю, что ты занят. Но если получится, будет хорошо. У меня с тобой балл поднялся. Он приобрёл хмурый вид и опустил голову. Харука не мигая смотрела на Сугавару, едва успев задуматься, почему он такой. Хотя она ведь такая почти всегда, почему бы и ему не окунуться в уныние. — Ты занят, да? — осторожно уточнила Харука. — Хорошо. Я поняла. И, кажется, это прозвучало враждебно. Сугавара посмотрел на неё с некоторой печалью. Харука хотела извиниться хотя бы без слов, но лицо её словно застыло. Сугавара вздохнул, будто говорить ему вдруг стало тяжело, и наконец ответил: — Да я бы не против. Я рад, когда могу помочь. На самом деле здорово, когда кто-то говорит: Суга, спасибо, мне помогло. Ну, знаешь, как-будто у меня появляется значимость. Но… Ох. Нет. Я… Он вдруг отшагнул назад, как если бы ноги перестали его держать, прислонился спиной к бетонному столбу линии электропередач, и сгорбился. Лицо его спряталось в ладонях, пальцы сгребли растрёпанные волосы. Харука застыла, растерявшись вконец. Сначала ей показалось, что Сугавара плакал, но плечи у него не дрожали, а из-под ладоней не текли слёзы. Он словно просто выпал из жизни. Сумка оттягивала его плечо, и только её слабое колебание вывело Харуку из оцепенения. Она не знала, что делать, когда с людьми случается такое. Харука чувствовала себя совершенно абсурдно и беспомощно, будто из лёгких вышибли воздух. Ей даже стало немного страшно. Но Сугавара стоял рядом и выглядел чуть ли не лишённым жизни. И Харука сделала то, что ей показалось самым правильным: заговорила. Ей подумалось, что этим единственным она сможет хоть что-то для Сугавары сделать, хотя бы выяснить, что не так. — Тебя… Обидели? — спросила она и тут же подумала, что явно нет. Она, конечно, плохо понимала, что у людей на уме, но с Сугаварой совсем уж ясно, что дело в другом. Кто ж его обидеть посмеет? Он прерывисто вздохнул и потёр лицо руками. — Нет. Всё хорошо. Харука недоверчиво нахмурилась. Ну она же видела, что не хорошо. Хотя Сугавара и не должен с ней ничем делиться. Этим обычно занимаются друзья. Харука попыталась заговорить, но от неё сбежали все правильные слова. Пришлось подбирать их, чтобы ненароком не задеть Сугавару, и выходило деревянно, как если бы Харука разучилась говорить. — Мне кажется, ты расстроен, — выговорила она совершенно очевидную вещь. — Из-за школы? Сугавара посмотрел на неё исподлобья. — Ты хочешь, чтобы я рассказал? Харука поколебалась, но всё же кивнула. На лице Сугавары ко всему прочему отобразилось некоторое подозрение, будто он решил, что Харука его обманывает. — Мне казалось, ты не любишь такое, — хрипло выдавил Сугавара, и Харука поняла, что он был недалёк от слёз. Когда случается заплакать, голос бывает как у Сугавары сейчас. Она задумалась, как ответить. Харука и в самом деле не любила сантименты и вообще всё, что с ними связано. Это лишнее, то, что следует отринуть. Да и она вряд ли сможет помочь — как бы Харука не любила литературу, со словами у неё порой совсем не выходило, особенно если надо было кого-то утешить. Она не смогла бы вспомнить, когда последний раз кого-то успокаивала. Может, и не было такого. Сокудо она не видела расстроенной, да и мальчиков с кэндо тоже, а уж кого-то из школы Харука и подавно не стала бы утешать. Получалось совершенно безобразно: Сугавара мог ей помочь и не раз выручал, а она его — нет. Не умела она, не могла, даже если она попытается, Харука знала, что выйдет отвратительно и блёкло, фальшиво. Будто ей всё равно. Но бросить Сугавару вот так ей не хотелось, слишком уж велика была к нему благодарность. И она пересилила себя. — Да, — коротко бросила Харука. — Если ты не против. Если хочешь рассказать. От таких слов у неё во рту пересохло. — Ладно. Только я у меня правда тренировка, — сказал он неожиданно жалостно и обхватил себя руками. — Я подожду, хорошо? — спросила Харука, вцепившись в лямку школьной сумки. От тона Сугавары в груди что-то защемило. — В школе буду. Сугавара вроде бы удивился, но ничего не сказал, только кивнул и зашагал к залу. А Харука к школе, пока в голове сумбурно вертелись мысли, правда ли она хочет, чтобы Сугавара объяснил, что случилось, или слишком далеко зашла на поводу у вежливости.§16. Осеннее
10 марта 2024 г. в 23:12
Вместе с окончанием каникул неумолимо приближалось чувство, будто вот-вот всё рухнет в бездну отчаяния и погрузится в пучину страданий. По крайней мере, со слов Сокудо всё представлялось именно так. Харука же просто изредка поглядывала на дату, думая, что скоро сдавать задания, и пыталась уложиться с ним в сроки. Но с Сокудо она была согласна: немного досадно это, когда каникулы заканчиваются. Неудобно и раздражает, потому что времени опять станет ровно нисколько, спать не понятно когда да и осень время года прескверное. Деревья вместо однотонной зелени окрашивались в красный, бордовый и жёлтый с оранжевым, из-за чего в глазах пестрило и Харука уставала. Нет, красиво, она не спорила, просто очень уж быстро надоедала такая красота. Харука не видела смысла в разукрашенных природой деревьях. Деревья не купят тебе поесть, не принесут домой новые ботинки заместо старых, у которых отходила подошва, да и за квартиру не заплатят. Красиво, да. И так же бесполезно.
А ещё осенью была куча праздников, половина из которых проходила мимо Харуки. Целая тьма фестивалей, на которые у неë не было времени. Она, может, и хотела бы прийти, но у Харуки было стойкое впечатление, что она не вписывалась. Не место ей на ярком фестивале, куда приходят за радостью, обойдётся. Ей бы задания на дом доучить и не умереть. С последнего фестиваля, на котором Харука была, кажется, минуло лет семь. В общем, к праздникам отношения она не имела.
В сентябре наступал День почитания старших, а ей и почитать было некого. Через лет так двадцать её мать, конечно, будет причастна, но это было в таком далёком будущем, что Харука старалась не думать о нём. Немного страшно было думать о том, что станется с матерью и с ней самой спустя так много лет. Лучше уж ничего не загадывать и не заставлять себя волноваться, ей достаточно того, что есть. День, в который старикам дарили подарки, имел бы для Харуки смысл, будь у неё бабушка или дедушка. Но она их не видела, не знала, что с ними сталось, живы ли они вообще. И Харуке немного было жаль: хотелось, чтобы кроме матери у неё были другие родственники. Да и бабушка… Она не знала, каково это — видеть маму собственной матери. Или папиного папу, или наоборот. О чём внуки разговаривают с бабушками и дедушками, что делают вместе, как это вообще ощущается — быть чьей-то внучкой. Может, и был у Харуки кто-то. Но мать ни разу на её памяти не рассказывала, а сама Харука и не спрашивала. Она старалась не заговаривать с матерью лишний раз, чтобы разговор не свернул не туда, как у них случалось чуть ли не каждый раз. Молчанием и равнодушием она спасала себя.
Иногда люди отмечали отсукими. Такая бесполезная ерунда, думала Харука, и пока в храмах на фестивалях глазели на якобы красивую луну, она спала. Она очень хотела бы, ведь это очень по-японски, по древнему обычаю, но не могла разглядеть в отсукими что-то нужное и тем более не могла потратить драгоценные часы сна. А ещё без денег не купишь моти с данго, сделанные под праздник, так что всё очарование мигом спадало. Да и сама Харука думала, что в середине триместра бывает слишком угрюма, чтобы появляться на фестивалях. Хотя луна… Луну Харука любила в независимости от праздников и порой смотрела на неё, когда возвращалась с тренировки поздней осенью или зимой. С луной она иногда разговаривала про себя, когда пож конец дня хотелось уже кому-то высказать всё, что кипело в голове, а дома ждала лишь мать.
Из ноябрьского праздника для детей трёх, пяти и семи лет Харука уже давно выросла, а маленьких знакомых у неё не было, тоже в пролёте. Хотя ей нравилось замечать на улицах ребят, закутанных по случаю в кимоно теперь совсем как у взрослых. Это ведь было правильно, хранить традиции, очень по-японски. Такой символичный переход от детства к взрослению. Кажется, маленькая Харука была частью этого праздника, но она уже очень плохо помнила. Едва удавалось выцепить из воспоминаний яркий пояс оби, который девочки впервые надевали в семь лет, целую коробку сладких конфет и большой храм, куда мама с папой приводили её всего пару раз. В храме было красиво и вкусно пахло, маленькая Харука немного расстраивалась, что они не приходят сюда часто, но, наверное, так было нужно, мама ведь работала и не могла. Зато папе, кажется, там нравилось. Харука смутно помнила, как он говорил, что величие культуры Японии так огромно, что за всю жизнь не впитать его в себя. Ну, он был прав, жизни папе действительно не хватило.
Харуке нравилось, что папа так любил их храмы, кимоно и еду. В детстве ей казалось, будто это сильно-сильно роднит и связывает их маленькую семью очень крепко. Мама японка, папа любит Японию и маму, а Харука любит их всех, и ей не приходило в голову, что может быть иначе. Потому что это просто и приятно, а значит — хорошо. Она помнила, как радостно было, стоило ухватить родителей под руки, когда они гуляли. Папа покупал виноградные данго и бумажные вертушки. Маленькой Харуке нравилось вытягивать их высоко над собой, чтобы ветер быстро крутил лопасти.
А ещё папа говорил, что Харука у него красавица, что у неё чудесные глазки, непохожие на чужие. Она наивно улыбалась, веря, что это так. Харука думала, что она похожа и на маму, и на папу сразу, считала, что это здорово. А потом, когда она пошла в школу, одноклассникам не понравилось, что глаза у неё не до конца карие. В них, особенно когда светило солнце, было видно зелёный. Тёмный, болотный цвет, который выдавал в Харуке не чистокровную японку. И в первом классе, когда Харука доверчиво рассказала, что её папа — европеец, она вдруг превратилась в чужую. Исподтишка, когда учителя не обращали внимания, её называли выродком и говорили, что она не может быть японкой. Харуку это сильно обижало, в иной раз до слёз. Особенно когда одноклассники обижались в ответ и говорили, что ей нужно срочно уехать из префектуры, чтобы не испортить случайно их, а лучше вообще в свою Европу.
«Но я там даже не была», — возражала Харука, чувствуя, что сейчас заплачет.
Ребятам было всё равно. Она была для них чужой всего лишь из-за отца-не-японца, который в детских глазах представал диковинным и чужеродным. Ну, неправильным, и Харука с ним за компанию. Пришлось менять школу, и в средних классах всё понемногу устаканилось. Про отца Харука больше не рассказывала да и в принципе особо о себе не распространялась, и её вполне устраивало спокойствие, наступившее взамен. Выяснилась удивительная вещь: если тебе не повезло родиться правильной японкой, лучше стать незаметной, чем пытаться быть дружелюбной и потом огребать за это. Отчуждённая вежливость не имела ничего общего с радушием, и лучше уж выбирать первое.
В детстве, когда папа был с ней и мамой, Харука верила, что у них самая хорошая, правильная и добрая семья. А то, что иногда мама с папой ссорились, это случайно. Сейчас-то она всё понимала. Семья была так себе, но и той уже почти не существовало.
А ещё в ноябре был день, совершенно обыденный и рядовой, её день рождения. К нему отношения она уже тоже почти не имела. Харука не отмечала его последние два года и в этом не планировала. Она не хотела подарков от матери, чтобы той не пришлось внепланово тратиться. Ну, только если что-то полезное, для дома там или новые тетради. Хоть набор зубных щёток, это Харука нашла бы хорошим подарком. Или что-нибудь вкусное. Хотя дорого… Харука в последнее время не хотела смотреть на цены, опасаясь вогнать себя в тоску. Землетрясения по всей стране неслабо тряхнули заодно и экономику. Казалось, что дальше постоянства ждать и вовсе не стоит. Харуке хотелось закрыть глаза, махнуть рукой, тяжело вздохнуть и забыться, мол, будь что будет. Оставалось надеяться, что следующее сильное землетрясение будет нескоро, а то это, затронувшее и Мияги, заставило бояться и Харуку при всём её равнодушии.
В общем, на день рождения Харука хотела, чтобы её никто не трогал и обойтись без землетрясений. Остальное по обстоятельствам. Она не говорила никому в классе, а уж тем более в школе, что восемнадцатого ноября е будет шестнадцать. Масуми оставалась в счастливом неведении, Харука не собиралась говорить и ей. Может, конечно, и стоило, всё-таки между ним выстроилось какое-никакое доверие. Этот вопрос вгонял Харуку в сильные сомнения. Лучше сказать? А… Нет, решила она в конце концов. Не так это и важно. Харука не любила, когда ей что-то дарили, это словно обязывало на ответ, а на это ни сил, ни денег у Харуки не было.