***
— Всегда мечтал встретить рассвет на крыше! — со вздохом произносит шатен, убирая руки за голову, краем глаза поглядывая на мужчину, сидящего на самом краю. Вид с многоэтажного здания поистине впечатлял и дарил прекрасный пейзаж живописного города Йокогамы, что славился своими огнями, убивающими мрак ночи. Утро было невероятно приятным, особенно в компании своего близкого друга, что призадумался, смотря вниз. Улыбка на лице шатена все не сходила, а мурашки бегали по всему телу из-за холодного ветра, что был не редкостью в такое время суток. Вдоволь полюбовавшись восходящим солнцем, Дазай сделал пару шагов вперед и присел рядом с задумчивым мужчиной. Кареглазый стал в упор смотреть на него, требуя свою порцию внимания, но его, казалось, нагло продолжали игнорировать, словно и не заметив, и не услышав. Такой расклад совершенно не устраивал суицидника, и он не придумал ничего лучше, чем начать биться лбом о его плечо. Всегда срабатывало. Вот и сейчас, после нескольких ударов, Сакуноске повернулся к нему, протяжно вздыхая. Но все же он не выражает свое недовольство, не делает замечание, лишь поднимает руку и начинает по-отцовски трепать волнистые темные волосы младшего, вызывая у того искренний, но тихий смех. Подумать только, когда он еще был настолько открытым? Таким действительно неподдельным? Впервые он чувствовал себя столь расслаблено, что готов был растянуть этот момент, ну… на вечность, скажем, будь такая возможность. Дазай льнет к руке мужчины, таким жестом умоляя не убирать руку и продолжить гладить того по непослушным волосам. — А тебе тут нравится? А? — Осаму не унимался, все больше напоминая Оде ребенка малого, чем взрослого юношу. — Да, очень нравится, — он соглашается, — Только холодно… — Ода снимает свой пиджак, накидывая на плечи Осаму, чтоб тот не простыл. Шатен шире улыбается, кутаясь в него. И правда, ветер холодный-холодный, а он в футболке, да и в шортах домашних. Надо же было в этом выбежать холодным утром и рассвет встречать. Во дурак. — Почему мы раньше не сделали этого? Знаешь, вот Анго с Доппо не хватает! — он поднимает указательный палец кверху, наклоняясь к другу, — Ради нас мог бы и разок нарушить график, встать в 4:00 там, красота-то такая… — он снова переводит взгляд на город, — Давай позовем их в следующий раз и возьмем кучу еды? Устроим такой завтрак на крыше. А? Ода, хорошая же идея? Анго скоро в штаты уезжает, когда еще возможность будет? Голубоглазый слегка улыбается, не отвечая. Японец пристально наблюдает за одушевленным Дазаем, что вдыхает свежий воздух и по-детски болтает ногами, свесив их с края. Этот момент был настолько уютный и комфортный, а Осаму так вписывался влито в весь этот утренний антураж, что возникало желание сейчас же притащить мольберт и запечатлеть тихий алый рассвет, крышу и беззаботного темноволосого юношу, сидящего на краю, мечтательно смотря за горизонт. Рушить идиллию вовсе не хотелось. Хотелось лишь продолжать всматриваться в это одухотворенное юное лицо Дазая, но Одасаку пришлось нарушить столь невозмутимую тишину. — Он уже четыре года учится там, — тихо произносит Сакуноске. Осаму замер и не заметил, как зрачки его сильно сузились, а глаза напротив стали в один миг подобными двум блюдцам. Уголки губ привычно дернулись в неестественной, скорее нервной, улыбке. Из уст вылетел тихий тревожный смешок, перерастающий в нечто подобное смеху. Пальцы голубоглазого сжимаются, не в силах больше наблюдать за этой картиной. — Да ты и сам знаешь, что он поступил. — Ода, — Осаму на секунду замолчал, но потом повернулся к другу и вновь выпустил воздух сквозь сжатые зубы, — Да ты о чем? Он же только старшую школу заканчивает! А про завтрак ты подумай. Куникиде только ты скажешь, меня он пошлет. Вредина. — Не будет никакого пикника, Дазай! Хватит… — Ода хватает за плечи друга, слегка их сжимая, пока лицо шатена исказил ужас и осознание происходящего, — Очнись уже… Меня нет, Осаму. Губы шатена предательски дрожат, как и его худые плечи. Он смотрит в голубые глаза лучшего друга, пытаясь увидеть в них ложь, разглядеть свое единственное право на надежду, но Ода же был совершенно серьезен, тем и ужасен, а Осаму внутри все осознавал. Правда неприятно вонзалась в уши японца, ковыряя там до крови, но это все было ничем, по сравнению с занывшим сердцем. Дазай задышал чаще, чувствуя нарастающий ком в груди, звоночек приближающейся панической атаки. Он покачал головой, не собираясь сдавать и, словно завороженный, шептал одну и ту же фразу: — А я… тебе не верю… — голос парня с каждым словом сильнее подрагивает вместе с телом, он грубо убирает руки мужчины с себя. — Ты хоть себя слышишь? — Сакуноске еще раз встряхивает друга, — Я умер, Осаму, и тебе пора тоже меня похоронить. Шатен нехотя переводит глаза вниз, на то самое место, куда попала пуля, и замечает кровавое пятно на рубашке Оды, что становится с каждой секундой больше. Губы поджимаются, понимая что это за крыша, что за утро и что за ранение. Как Осаму мог забыть? Сам ведь первый нашел умирающего друга здесь, на этом самом месте! Четыре злополучных года назад. Он снова всматривается в лицо мужчины, качая головой, наивно отказываясь верить в происходящее, будто ему было мало всех этих доказательств. Хуже становится лишь тогда, когда голубоглазый поддается назад, срываясь с крыши здания. — Одасаку! — сдавленно кричит шатен, распахивая глаза и оказываясь у себя в постели. Хриплое свистящее дыхание на пару с учащенным сердцебиением заставили суицидника встать с кровати и шатающейся походкой подойти к столу, на котором стояла кружка с недопитой вчерашней водой. Не задумываясь, он вцепился в нее и залпом выпил остатки, но избавиться от сухи во рту и тревоги ему не удалось. Он оперся пальцами о стол, смотря в одну точку, пытаясь успокоиться. Мысли в голове кареглазого смешивались и жили своей жизнью, перебивая друг друга. Заскулив и спустившись на пол, он понял, что сжирающая его пустота, задержавшаяся на много месяцев, не такой уж и плохой вариант для него, чем бешеная тревога и разрывающаяся от боли грудная клетка. Осаму накрыл ладонями лицо, прикрывая глаза. Выть хотелось безумно, но количество находящихся в доме людей не позволили ему отдаться чувствам. Во всем точно виноват сегодняшний день и сегодняшняя встреча со старым бывшим другом, ибо как еще объяснить возвращение его призрака прошлого? Одно из прописанных лекарств немного решило эту проблему, ибо после смерти голубоглазого, тот посещал шатена на протяжении года, не давая нормально спать, но сейчас все повторяется. Чертов Доппо. Чертов папа. Чертов Одасаку, твою мать! Сейчас Осаму думал, говорить ли об этом на приеме у психиатра в пятницу или же продолжать делать вид, что ему ахренеть как становится каждый день легче? С этими размышлениями Дазай все еще сидел в такой жалкой позе, пытаясь выдавить из себя хоть одну, одну единственную слезинку, но ничего. Он не помнил, когда мог нормально поплакать в последний раз. Лет в десять? Даже на похоронах самого близкого человека он не смог проронить ни единой слезинки. Только охватывающая его пустота и потерянность. В этот день он потерял двух самых близких ему людей, но третий друг покидал его постепенно, не так сильно ранив. Анго еще в течении двух лет как-то переписывался с японцем, но с каждой неделей сообщения были реже и короче, плавно переходя в: «Привет. Как дела?», «Хорошо. А у тебя?», «Норм)» «Понятно». Ну, постепенно и этого не стало, высвечивая омерзительно колючую когда-то надпись «Прочитано 24.07.--». Куникида же был более жесток с подростком, оставив его в этот же день прям на кладбище, прям по больному ударив и окончательно стерев в порошок. Вот только Осаму в тот момент ничего не сказал и виду не подал, продолжая молча смотреть уходящему в сторону машины Доппо, глупо улыбаясь в своей манере. Он так и не сказал того, чего хотел. Мир снова перевернулся для Дазая Осаму, окончательно добивая и выкидывая, хотя он и никогда не был любимчиком судьбы. Осознавал Дазай это с детства, но по-детски надеясь на ее милость безграничную, хотя уповать на это казалось полнейшим бредом ему сейчас. Так Дазай Осаму перестал во что-либо верить. Под эти не самые счастливые воспоминания он лег набок на полу, сжимаясь в клубок, поджав под себя колени. За окном явно все еще была ночь, а стресс подействовал в данном случае лучше всякого снотворного, заставив карие глаза закрыться и наконец провалиться в сон. Утром он проснулся под противнейший сигнал будильника. Развалившийся на полу звездочкой, таращась в потолок, Дазай зевнул, тщетно пытаясь придти в себя. Телефон все еще жужжал, напоминая о том, что сборы в университет стоит начинать немедленно, дабы избежать опоздания или отцовских претензий. Японец все же встал пока на четвереньки и пополз к кровати, выхватывая из складок одеяла смартфон, вырубая звук. Подниматься совсем не хотелось, но мысль о чашечке утреннего горячего кофе моментально подарила ему силы встать на ноги. На улице было на удивление прохладно, хотя вчера утро и день были очень теплыми, позволившими надеть лишь легкую рубашку с длинным рукавом. Сейчас же Осаму вяло доставал из шкафа в добавок и темную жилетку с песочного цвета плащом. Приведя себя в надлежащий для студента подобного заведения вид, Осаму спустился и зашагал в сторону столовой, где уже давно завтракала его семья. Аппетита у самого юноши не было. Японец в принципе долгое время мог не питаться, словно чувство голода оставило его насовсем. Может именно поэтому Дазай был такой худой? В принципе, никого это не смущало и отец иногда даже мог возмутиться, видя, как среди ночи младший ребенок что-то берет в комнату перекусить. Мол, располнеешь же, в форме себя держи. Войдя в столовую, он тут же словил на себе взгляды всей его семьи и приветственно кивнул, садясь на свое место за традиционным японским низким столом, который казался ему жутко неудобным. Отец придерживался строгих традиционных взглядов, поэтому и весь дом был сделан в подобном стиле, но уже более модернизированном. Осаму с детства не нравился подобный фанатизм его семьи и в тайне мечтал о классическом американском доме\квартире, что он зачастую видел в сериалах или на фото от американских знакомых. Шатен неохотно посмотрел на завтрак: на столе как всегда была надоевшая всем рыба, по брезгливому взгляду Эйдзи можно было понять, что это именно тунец, которого так ненавидел старший брат в любом его виде, но продолжал впихивать в себя, будто лекарство горькое, но нужное организму. Мисо-суп, с большим количеством водорослей и тофу, любимый его отцом омлет, конечно же чашка риса, ведь какой прием азиатской пищи без этого гарнира? Ну и противнейшие большинству иностранцам бобы натто. Тяжело вздохнув, кареглазый понял, что так просто не отделается и съесть придется все до последней рисинки. Ну, а после завтрака конечно принять любимые антидепрессанты и весело отправиться на учебу, чуть не вереща о том, как жизнь прекрасна. Отец, ловко пользуясь палочками, помимо приема пищи, что-то читал в своем планшете, изредка хмурясь и выдавая любимое: «Ксо!». Возле него лежали еще и какие-то перечеркнутые бумаги, а некоторые толстой стопкой собирались на коленях мужчины. Осаму перевел взгляд на скромно сидящую мать, что беззвучно доедала суп, думая о чем-то своем. Эйдзи и Кейдзи о чем-то перешептывались, видимо обсуждали предстоящую обоим дипломную работу в этом году. Так проходил каждый их завтрак, где почти никто не обращал друг на друга никакого внимания. Все лишь были заняты своими делами и своими раздумьями. Спросив разрешения у Акайо, мать встала, отряхнув юкату, и подошла к горничной, забирая у той пару таблеток со стаканом воды лично. Сая поставила все это рядом с младшим сыном, ласково поглаживая того по голове. Шатен лишь улыбнулся, запивая лекарство водой. Акайо наконец оторвался от дел, поправляя очки и вздергивая брови. Мужчина вообще не понимал смысла в этом всем, скептически относясь к такой болезни, как «депрессия», вовсе не принимая это за что-то серьезное или в целом за заболевание. Для министра это был диагноз эгоистичных нытиков, что от безделья вгоняют себя в тоску и грозятся вены вскрыть показушно, от небольшого ума, разумеется. Что есть депрессия, если не самокопание в следствии лени? Но увидев полтора года назад жену на коленях в слезах, что молила отправить ребенка к специалисту, Акайо дал разрешение и обратился к старому знакомому, что как раз был психиатром. Благодарности жены в этот миг было не занимать, ведь больше всех, казалось, она чувствует свою вину перед ребенком. — Когда к Огаю? — нарушил тишину Акайо. — Завтра в 19:00 он выделит время, — ответил шатен, помешивая ложкой уже остывший суп. — Ясно, — сухо отозвался мужчина, вставая.***
Прибыв на первую пару, как ему казалось, раньше всех, Осаму с улыбкой влетел в пустую аудиторию, шумно вздыхая и плюхаясь на свое место. Белое и светлое помещение стало теперь из-за пустоты словно более давящим, но бегая глазами, Дазай все же понял, что вовсе тут не один. В дальнем углу, опустив голову на поверхность, лежал посапывая брюнет в той же поношенной черной толстовке. Темные волосы полностью закрывали лицо, не давая шатену разглядеть его лучше и нормально. Дазай удивился такому повороту событий. Зачем приезжать за тридцать минут до пары, чтоб поспать, если можно было это сделать дома? Ладно-то Осаму, он тут, потому что Акайо контролирует посещение сыновей и просит водителя шатена привозить пораньше, но он-то тут что забыл? Моментально вспомнив про вчерашний случай на остановке, кареглазый вытащил ту самую книгу в черной обложке на непонятном языке и поплелся прямиком к спящему. Стыда и совести он не имел и не хотел иметь, поэтому в ту же секунду, как дошел до однокурсника, японец сел рядом и очень громко заголосил. — Good morning! — от этого искаженного писклявого голоса, брюнет резко поднял голову, хлопая лисьими зауженными глазами, почти как азиатскими, и приходя в себя от шока внезапного пробуждения. Иностранец с недовольным лицом медленно повернулся к нарушителю его сна и еще больше прищурился. Губы сомкнулись в тонкую полоску, да и весь его вид так и кричал: «Псина ты последняя, вот кто». Не смотря на столь ворчливый вид, Дазай не мог не заметить красивые черты лица юноши и ярко выраженную феминность брюнета. Вздернутый нос иностранца забавно морщился, все от того же недовольства, а тонкие пальцы сжимали ручку. Дазай шире улыбнулся, двигая к нему потерянную книгу, что успел уже положить. — Потеряшка, — вновь перешел на японский шатен, — Заходил в автобус и даже не заметил. А если бы деньги или ключи? Ты всегда такой задумчивый, м? От вопросов и крика голова парня заболела сильнее, и тот наконец расслабил мышцы лица, забирая книгу и убирая в рюкзак. — Ну не игнорируй… — выражение лица Дазая изображало вселенскую скорбь, а губы подрагивали, словно он сейчас заплачет от досады. — Да. — Что «да»? — не унимался Осаму, смотря на то, как голова брюнета снова улеглась на поверхность стола, — Хоть говорить умеешь. Уже что-то хорошее. — Да, я часто задумываюсь. Это все? — он приоткрыл сиреневые глаза, поглядывая на шатена. Теперь уже Дазай смог разглядеть малиновый перелив в глазах иностранца, что были в хищной манере зачастую прищуренными. Японцу с каждым разом все больше казалось, что это явно какие-то линзы, а не настоящий цвет глаз однокурсника. Таких кукольных не бывает и быть не может. Брюнет вновь прикрыл глаза, стараясь не думать и не обращать внимания на сидящего рядом однокурсника. — Э! А как же «спасибо»? Я тебе книжку вернул! Все иностранцы такие злые или только ты особенный? — пробурчал недовольно кареглазый. Брюнет вздохнул и выпрямился, осознавая, что в покое его не оставят и сладко поспать тем более не дадут, даже эти злосчастные оставшиеся двадцать три минуты. — Спасибо, Осаму, — уголки его губ из вежливости слегка приподнялись, оставляя на лице лишь пустой туманный взгляд. — О! Ты мое имя знаешь! — После вчерашнего концерта с Чуей ваши имена еще кто-то не запомнил? — с такой же улыбкой, он переплел пальцы между собой, опираясь подбородком, внимательно рассматривая собеседника. — Так, давай исправим нечестную ситуацию? — уселся поудобнее японец, — Мое имя ты знаешь, а вот я твое нет. Назовешь? — Федор, — протянул брюнет, — Федор Достоевский. — Доста… — захлопал ресницами Осаму, — Как сложно… Ты откуда вообще? — Я русский, — пожал плечами юноша. Карие глаза в момент заблестели, словно их обладатель затеял что-то. Вот только Федору почему-то показалось, что ничего хорошего сейчас ждать точно от него не следует, поэтому морально подготавливал себя к выходкам студента. И не таких видели, не с такими дела имели. — Путин? — внезапно выпалил японец. — Что?.. — удивленно переспросил Федор. — Матрешка. — Ты… чего делаешь? — брюнет странно покосился на приближающегося к нему шатена. — Водка! — отчеканил Дазай, проговаривая каждую буковку. — Пожалуйста, прекрати этот ужас, — отодвинулся Достоевский, но Осаму все равно сокращал между ними расстояние. Легкое непонимание на лице Федора забавляло японца. Только этого было мало, ведь в планах вывести парня на совершенно иные эмоции. Да, уж выводить из себя всех подряд стало настоящим ритуалом для суицидника. Особенно часто попадало ближайшему кругу или новеньким знакомым, как этап посвящения. Поэтому ничего странного в том, что он проговаривает сейчас знакомые ему русские слова. Это казалось забавным — пытаться вывести из себя человека. Наблюдая, как скоро шкала терпения лопнет, и Осаму будет смеяться над дергающимся глазом собеседника или его ворчанием, ну, может, и треснут шуточно. Однако, мимолетное удивление собеседника быстро улетучилось. Развивать тему его принадлежности не хотелось, а уж тем более беситься он не собирался. — Балалайка. — Ты сейчас собрал все стереотипы о России для чего? Меня позлить? — лицо Федора вновь приобрело безучастный отрешенный вид, а Осаму все же соизволил сесть нормально. — Узнать хотелось, насколько легко тебя вывести из себя. — И как успехи в познании? Федор потянулся к лежавшей возле него книге на японском, демонстративно открывая ее и утыкаясь, словно показывая до жути надоедливому однокурснику, что тот нашел дело поинтереснее, чем слушать его глупую болтовню. Продолжение диалога было лишь банальной заученной с детства вежливостью и не более. — Ну, ты не Накахара, конечно, — посмеялся японец, — Тот меня ударит после первого слова. — И правильно сделает, — Достоевский растянул губы в слабой улыбке, перелистнув страницу. Осаму театрально и драматично приложил руку ко лбу и громко ахнул. Отыграть мыльную оперу на людях он умел и любил, постоянно превращая в трагедию каждую «не ту» фразу, а уж вывести японца из этого состояния несостоявшегося актера моноспектаклей… ну, было почти невозможно. Оставалось надеяться, что он сам успокоится. — Вот так вы меня и цените все! Лишь бы побили. Да, Дост-кун? От удивления Федор вновь оторвался от книги, медленно поворачивая голову к японцу, что продолжал сидеть в такой позе, наигранно тяжело вздыхая и качая головой, что-то шепча про предательство. — Как ты меня назвал? — А?.. — вышел из роли Осаму, вновь улыбаясь, — Твоя фамилия длинная и сложная, так что будешь Дост-кун! — Федор… — холодно поправил его Достоевский. Брюнету совершенно не нравилось, когда его имя или фамилию искажали. Для него важно было, чтоб обращались нормально, а не сокращали или как-то еще издевались над бедным именем юноши. Даже привычное русским «Федя» заставляло холодные сиреневые глаза нехорошо прищуриться и тихо, но твердо поправить: «Федор». Шатен снова тихо посмеялся. Разумеется, он не перестанет так называть иностранного студента, тому придется лишь смириться и признать поражение. Осаму ненадолго замолчал, наблюдая за тем, как длинные пальцы русского проводят по книжной странице, разглаживая ее, и замирают где-то возле угла книги, чуть надавливая на листы. Брюнет облегченно вздохнул, когда не услышал от японца ни слова пока что больше, погружаясь в чтение, раз уже в сон было поздно. Однако, Дазай и не думал даже отставать от нового, да и, пока что, единственного собеседника. — Получается… та книга на русском? — задумчиво произнес Осаму, поднося указательный палец к губам. Достоевский замер, прекращая чтение, но потом тяжело вздохнул. Молитва, что Федор прочитал про себя, явно не помогла избавиться от надоедливого японского чертенка, что сидел и любопытно хлопал большими карими глазками. Он поднял голову и посмотрел на него самым уставшим и недовольным взглядом, который был в силах сейчас изобразить. Только этот уже явный тактичный намек Осаму пропустил мимо и приподнял брови, показывая свое ожидание ответа. — Да, на русском. — О-о, — с интересом протянул Осаму, бросая мимолетный взгляд на появляющихся студентов, — А про что она, Дост-кун? — совсем близко подвинувшись, он подпер лицо ладонью. — Про убийство, — все так же флегматично бросает Федор, не меняя выражения лица. — Такое я люблю! Давай подробнее! — весело воскликнул суицидник, улыбаясь, как Чеширский кот. — Был один спокойный тихий мальчик, — медленно начал Федор после недолго молчания, — Который хотел поспать на поле, пока там не собрался люд. Вот только появился бестактный кучерявый баран, который был к тому же очень шумный, — выражение лица Дазая поменялось, а улыбка пропала, — Баран прыгал возле спящего на лугу мальчика. Орал, мешал, да скакал. Мальчик не выдержал, достал топор и отсек барану голову, к чертям собачьим, — до бинтованного, кажется, начало доходить, — Мораль этой истории такова: не лезьте к спящим людям, у которых имеется топор по близости. Японец немного помолчал, как тут на всю аудиторию раздался его смех, что привлек внимание остальных. Зашедшие в аудиторию Чуя с Акутагавой странно покосились на эту парочку. — Увидел эту противную рожу, так сразу настроение улетучилось, — раздраженно пробубнил Накахара, садясь с Рюноске рядом. Чуя потер виски, пытаясь успокоиться от появляющихся негативных эмоций и перевел взгляд на своего товарища. Акутагава, как всегда с бесстрастным лицом, молча наблюдал за единственным источником шума в виде шатена. Нос сероглазого чуть сморщился. Чуя сразу понял в чем дело, так как приятель просто не выносил своего рода подобный шум. Именно поэтому Накахара попытался разрядить обстановку. — Как Гин вчера сходила? — слегка улыбнулся юноша. Рыжеволосый прекрасно знал, что как только стоит упомянуть имя сестры Акутагавы, то брюнет моментально расслабляется, а напряжение проходит как-то само, нагоняя на него даже некое спокойствие и легкую заинтересованность в беседе. — Написала, что концерт очень понравился, она осталась в восторге. Выслала мне кучу фотографий и видео с мероприятия, заверила, что не пьет, да и ночевать она осталась у Хигучи. Так что Ичие даже может задержаться. — Ну нет, прикрывать Ее Высочество я не собираюсь, — усмехнулся Накахара, — Так что пусть либо тащится сюда быстрее, либо сама сверкает глазками перед преподом. Акутагава слегка улыбнулся, хмыкнув. То, что сестра остается у девушки было обыденным делом, как и опоздания блондинки. Только вот она потом так мило и искренне извиняется, что не простить ее станет абсолютно невозможно. Хигучи, что изначально может и показаться холодной снаружи, невероятно эмоциональна и активна внутри своего круга людей. Такой была их общая с Накахарой давняя подруга. Для Чуи встреча с Рюноске стала настоящей панацеей. После операции, сделанной Накахаре в Германии, он встретил в больнице отстраненного и неразговорчивого парня чуток помладше. Совпали интересы в литературе и кино, сошлись мнениями в политике. В принципе, они могли достаточно долго о чем-то беседовать. После возвращения в Японию, Рюноске познакомил нового знакомого с Ичие, которая была подругой и соседкой брюнета. Вот и сдружились, да так, что пять лет общаются, и в одном университете учатся. — Дазай! — раздался веселый голос у двери. Осаму сразу же заметил заходящего Джунчиро, что с дружелюбной улыбкой уже направлялся к шатену. От вида приятеля японца, Федор облегченно выдохнул, понимая, что от него наконец сейчас отсядут и дадут побыть в тишине и в раздумьях. Вот только этого не случилось, так как Танидзаки плюхнулся рядом с кареглазым. — Танидзаки-кун, познакомься с Дост-куном, — шатен кивнул на недовольного русского, привлекая к нему внимание рыжего. — О, э… привет? — неуверенно проговорил юноша. — Здравствуй, — кивнул Достоевский, закрывая книгу и отодвигая ее. Рыжеволосый обратился с каким-то вопросом к Дазаю, поэтому маленькое желание брюнета исполнилось и от него отстали. Причина разболевшийся головы Достоевского сейчас что-то бурно обсуждал с однокурсником, а подошедшие через минуты две Такеши с Кэном радостно подключились, как свои входя в эту дискуссию. Федор и не разбирал особо о чем они спорят, но вроде тема затрагивала прочитанную недавно Танидзаки книгу «Цветы для Элджернона». Голоса постепенно смешались в один в голове русского, вновь уводя его из реальности в свой мир. Шум продлился недолго, поскольку его прервал зашедший преподаватель. Брюнет опять мысленно поблагодарил Господа Бога нашего за доставленное ему заслуженное спокойствие. Пара по политологии была на редкость скучной, но мужчина, преподающий этот предмет, оказался настолько злой и строгий, что русский не мог позволить себе задремать или отвлечься как-то, изображая лишь отточенный до совершенства внимательный вид. Его шумный сосед тоже на редкость был очень серьезен, записывая в тетради необходимое и помечал нужное. Минуты летели невероятно быстро, заставив не заметить, как прошел уже обед. Обед, где Дазай чуть не навернулся прям с подносом в руках на декана, чем вызвал смех Такеши, за что тучный юноша получил шуточный удар в плечо. Но вот на остальных парах все проходило в достаточно спокойной обстановке, ну разве что сопровождались занятия мимолетными шуточками суицидника. К Федору, кстати, кареглазый больше не подходил, лишь изредка бросая на однокурсника неоднозначный взгляд. Что еще понял Осаму, так это то, что курить он сегодня не ходил. Осаму поставил четкую цель сделать это с ребятами после последнего занятия, неугомонно поглядывая на часы. Отсидеть пять пар по итогу оказалось не так и сложно, как предполагал изначально Достоевский. Расслаблено развалившись на стуле, он наблюдал за медленно уходящими студентами, не торопясь вставать и последовать их примеру. На это обратил внимание и кареглазый. — Не хочешь с нами в курилку? — спросил Осаму, поправляя ремешок барсетки, что неудобно устроился на правом плече азиата. — Спасибо за предложение, но я не курю, — даже не посмотрев на японца ответил брюнет. — Танидзаки тоже, можешь просто пойти за компанию. — Нет желания. — Ну ладно, — пожал плечами суицидник, прежде чем направиться за однокурсниками на выход. Дойдя до «святого» места под шуточки и трендовые американские песенки, Осаму наконец исполнил свою утреннюю мечту и достал тоненькую сигарету из пачки, поймав свободной рукой зажигалку, брошенной ему Кэном. Такеши похлопал, подметив, как ловко поймал предмет однокурсник. Театрально поклонившись аплодисментам, Осаму делает первую затяжку и довольно прикрывает глаза. Что может быть лучше, чем перекур после тяжелого учебного дня? Суицидник достаточно часто и после школы бегал со старшеклассниками, так как в своем классе курить он начал первый. Было это лет в четырнадцать. Прекрасно помнил он и тот не совсем давний забавный эпизод, когда его поймала за этим «преступлением» мама, зайдя в комнату проведать утром сына. Тогда японец соврал ей, что курит с семнадцати, дабы сильно не расстраивать женщину, хотя это плохо получилось. Сая пообещала не рассказывать отцу взамен на то, что Дазай поклянется ей в том, что ничего серьезнее в жизни никогда не попробует. Но и тут, увы, сын ей соврал. — На самом деле, Юдзуру Ханю конкретно сдает позиции. Вот до 2019 это был гений, сейчас же ставить мировые рекорды лучше получается у американца! — воодушевленно делился своим мнением Накахара с Хигучи, что шла с ним покурить и поболтать, пока срочно не пришлось бы бежать на обещанные ей съемки косметического бренда, по первому вызову менеджера. Чуя замолчал, заметив, что в курилке присутствовала до ужаса раздражающая его компания, а конкретнее — раздражающий бинтованный идиот в плаще, который был просто невыносимее всех. Дазай делает затяжку и обращает свое внимание на подошедших. — Ч-у-уя? Разве детишкам можно продавать сигареты? — хихикнул шатен, щелкая зажигалкой. Рыжеволосый шумно выдохнул, вытягивая из своей пачки вишневую сигарету, делясь и с Ичие. Блондинка бросила такой же раздраженный взгляд, каким смотрел ее друг на компанию сейчас. Накахара хотел бы уже ответить, напрочь забыв от такой наглости совет тети: «Игнорируй причину негативных эмоций», но подошедший составить компанию Акутагава немного усмирил пыл товарища. — Хигучи, мы, кажется, говорили на тему курения, — холодно произнес Рюноске, забирая сигарету у девушки. — Акутагава, я же не больше одной в день, как и обещала Гинни! — вздохнула Хигучи, демонстративно отворачиваясь от брюнета, когда тот поломал сигарету и еще подошвой придавил, — Аку-у… — Забей, это особая Акутагавовская забота, которую не понять простым смертным, — приподнял уголок губ Чуя, уже забывая про слова однокурсника. — Эй, Акутагава, да? — весело спросил Осаму, получая утвердительный кивок, — Лучше забери эту каку у Чуечки, мало того, что он маленький, так еще и спортсмен. Вредно же. Как потом аксели-шмаксели прыгать? Брови голубоглазого резко поднялись, но через секунду юноша наоборот нахмурился, пока губы расплылись в нервозной улыбке, что явно не предвещала ничего хорошего. — Что ты только что сказал? — Говорю, что фигуристочкам курить не следует, — спокойно отвечает Осаму, кивая напрягающимся Такеши и Кэну, заверив их, что все под контролем. — Слышь, рыба вяленая, не поднимай эту тему. Нарываешься ведь, — Накахара сделал шаг вперед, готовый хорошенько прописать по затычке в каждой бочке. — Точно! Я совсем забыл, что ты несостоявшийся фигурист… — наигранно грустно прошептал со вздохом Дазай, затягиваясь. Шкала терпения Накахары теперь точно уже лопнула, а сигарета была передана в руки Рюноске, что тоже заметно напрягся, когда больную тему товарища задели. Чуя мог держать под контролем вес, равновесие, да и много чего еще, но вот с чем были у юноши проблемы точно — эмоции. Их, а в особенности гнев, он сдерживать мог с большим трудом, что потом ему же самому выходило боком. — Слушай, Осаму, прекращай уже лезть к нему, — не выдержала Хигучи, пытаясь поймать за руку рыжеволосого, что направился прямо к бинтованному, только вот было поздно. — Да ладушки вам, я же просто шу… Не успел закончить шатен, как кулак заехал ему прямиком в живот, заставив Дазая согнуться и отходить от легкого шока. Все же он не думал, что его так сильно и быстро ударят, хотя это и было логичным исходом, разозлив до трясучки человека. Джунчиро вздрогнул, уже было выходя вперед, направляясь к ударившему, чтоб остановить начинающуюся драку, не задумываясь о том, что попасть может и ему. — Еще раз, сукин сын, — Чуя не дожидается, пока японец выпрямится, берет того за волосы, резко дергая за них наверх, — Ты заикнешься об этом… — Ты станцуешь мне приватный танец на льду, а, Чу-у-я? — продолжал нагло улыбаться шатен. На этот раз кулак попадает суициднику прям в лицо, в область скулы, где явно будет красоваться синяк, который придется замазывать косметикой матери, дабы не привлекать лишнее внимание отца. Танидзаки и Хигучи не выдерживают, вмешиваясь и пытаясь отстранить от шатена не на шутку разозлившегося Накахару. Кэн моментально подлетел к Дазаю, а Аку сорвался, чтоб успокоить голубоглазого. Ведь он был единственным человеком, которого бы бывший спортсмен послушал. — Сука, я твою ебанную улыбку сотру сейчас! — выкрикнул Накахара, пинаясь, пока его оттаскивали, ногой попадая по суициднику, пачкая белые брюки. Уже перестал терпеть Осаму, хватая того за жилет, толкая в сторону стены, выхватывая пролетевшего фигуриста из цепких рук Ичие с Джунчиро. Ударившись плечом, Чуя шикнул, сжимая кулаки. Уверенно и быстро преодолев расстояние до японца, голубоглазый хватается за его шею обеими руками. — Какого черта здесь творится?! — спешно подошел молодой мужчина, услышав крики и агрессивные высказывания неподалеку. Пальцы сероглазого сжимают зеленый блокнот, а взгляд вновь скользит по растерянному, и явно не ожидавшему его увидеть здесь и сейчас, Осаму. — Ку… Куникида?.. — удивляется японец. Накахара отпускает Осаму, кидая какую-то язвительную фразу, и отходит подальше, где блондинка обеспокоенно осматривает друга. — Напугал. Мы думали, что это какой-то препод… — Дазай поправил жилет, подходя к Доппо. — А кто-то из них бы мог подойти, — раздраженно прошипел Куникида, — Второй день у первого курса, а вы уже и подраться успели, больные. Занимайтесь этим за пределами университета, вам еще сказочно повезло, что драку услышал и остановил я, а не Такада-сан. — Ага, спасибо, Супермен. Не лезь в следующий раз. Сами разберемся, — Накахара, решивший первый закончить «беседу», поднял упавшую до этого собственную сумку, молча уходя. Акутагава последовал за ним, а Хигучи, извинившись за всех перед Доппо, побежала их догонять. Идеалист словно этого не заметил, только молча смотрел на суицидника, словно ожидая от того чего-то. Каких-то важных слов, но Осаму упрямо молчал. — Тебя где подождать, Дазай? — осторожно спросил Танидзаки. — Да вы идите, — чуть улыбнулся Осаму, махнув рукой, — Завтра встретимся. Студенты попрощались с оставшимися парнями, направляясь к выходу из университета. Тишина. Первым заговорить никто не решался. — Расскажешь папочке о моем плохом поведении? — с издевкой проговорил Осаму, отводя взгляд в сторону. Куда угодно, лишь бы не на него. — Я думаю, что ты уже достаточно взрослый, чтоб самому отвечать за свои поступки, Дазай, — опять этот серьезный холодный тон Куникиды. Выдать его истинные эмоции, как всегда, могли лишь руки, что нервно то сжимали блокнот, то его царапали. — Именно, Куникидушка! Спасибо за понимание. Покашечки-и, — подмигнул Осаму, собираясь тоже уходить. — Оставь его в покое, Дазай. — Его? — остановился шатен, — А, ты про Чуечку-фигуристку? С чего ты взял, что это я начал? Такого плохого обо мне мнения… я разочарован и обижен. — Да потому что ты обожаешь выводить людей из себя, да и не имеет значения кого. Ты просто получаешь удовольствие, обращая на себя таким образом внимание, — Доппо повысил голос, борясь с желанием не врезать ему со всей силы, как это до него уже сделал рыжий первокурсник. — Давай не будем возвращаться к разговору о том, какой я эгоист? — серьезно отрезал Осаму, краем глаза смотря на бывшего друга. — По его поведению ясно, что ты достаешь парня не первый раз. Что тебе от него надо? Какая может быть причина так отчаянно прицепляться? — третьекурсник хватает кареглазого за плечо, резко разворачивая к себе. — Причина лишь в том, Куникида, что он до жути похож на тебя, когда злится, — шепчет Дазай, сдергивая с плеча чужую руку и поспешно уходя, оставляя блондина переваривать сказанное сейчас суицидником. Доппо облокачивается спиной о стену, прикрывая глаза рукой. Сказанные Дазаем слова крутились в голове, а вылетать все не хотели. «До жути похож на тебя». Насколько надо быть отчаянным идиотом, чтоб выводить кого-то нарочно, чтоб почувствовать то, что чувствовал с кем-то однажды, в далеком или нет прошлом? Куникиду снова резко кольнуло чувство вины, преследующее его четыре года подряд. Осаму и правда не вырос. Как был потерянным ребенком, так им и остался. Различия лишь в том, что годы практики позволяли ему заставлять верить всех в свои созданные маски, но те люди, которые изначально наблюдали за разрушением кареглазого, знали, что каждое его действие и слово — фальшь. И знать об этом доводилось только Одасаку и его двоюродному брату — Доппо. И как бы с детства он не пытался строить из себя нормального, полноценного, даже сказать, человека, в окружении наблюдательных кузенов это было не так и легко. Первым шрамы заметил Ода, проводя с десятилетним мальчишкой потом длительную беседу о том, как плохо заниматься самоповреждением, да и любая проблема может скоро исчезнуть, главное верить и идти дальше. Осаму кивал, делая осознанный вид. О проблемах рассказывать, конечно, не стал. Ему казалось, что то, что узнали они о нем — предел. Достаточно знать о тоскливом внутреннем состоянии Дазая. Осаму торопился к выходу, надеясь, что Доппо за ним не пошел, дабы больше разузнать о сказанных по ошибке словах. Меньше всего сейчас ему хотелось оставаться наедине с собственными мыслями и состоянием, поэтому он надеялся застать однокурсников. Хотелось верить, что ребята не так далеко ушли, но их не было видно на горизонте. Видимо, уже сели по машинам и разъехались. Японец выскочил за пределы университета, готовый набирать сообщение Хиро-сану, как заметил знакомую русскую фигуру, надвигающуюся по знакомому маршруту к ближайшей остановке. — Эй, Федор! — весело окликнул студента азиат. Достоевский обернулся, замечая, как к нему несется эта улыбчивая шумная тушка, что никак не угомонится и не отлипнет от бедного русского. К такому ведь и привыкнуть можно будет скоро. А дальше что? Он начнет в социум вливаться? Подружится с кем-то? Дождавшись однокурсника, брюнет вопросительно поднял брови, надеясь, что его потревожили по важному вопросу, но зная Дазая, эту мысль надо сразу убирать. — Давай до остановки провожу? Мне все равно скучно, — чуть запыхавшись предлагает Дазай, переводя дух от «забега». — Да я и сам в состоянии, — Федор развернулся пошел вперед, не обращая внимания на то, как от резкого движения головой волосы снова упали ему на лицо, помешав бы любому другому человеку. Достоевский же даже не собирался их поправлять, зашагав и так. Азиат отставать не собирался, поэтому в тишине, да с улыбочкой, пошел рядышком с ним до нужного русскому места. Пройдя где-то метров тридцать, русский все же смирился с тем, что провожать его все же решили, ну хотя бы в тишине. — Ты здорово на японском говоришь, кстати. Сглазил. — Без акцента, — Осаму хвалит русского, дружелюбно приподнимая уголки губ и прикрыв глаза, — Давно учишь? — Японский, как и русский, мой родной язык, — объяснил юноша, съежившись от подувшего прохладного ветра. — Стоп, это как? Ты что, не иностранец? — распахнул глаза азиат, останавливаясь . — Я родился и вырос в Японии, как и моя мама, — Федор спокойно утолял любопытство собеседника, что «очнувшись» вновь возобновил шаг. Ветер не прекращался, поэтому дискомфорт превышал допустимую для русского норму, — В России жил не так долго. — Твоя мама японка? Удивительно! Нет, ты, конечно, смахиваешь немного на азиата, но… — Наполовину японка, — Федор сел на скамейку возле остановки, терпеливо ожидая свой транспорт. Не раздумывая, бинтованный плюхнулся рядом, пряча руки в карманах плаща. — А папа русский, да? — А тебе все расскажи, Осаму, — слабовато, пытаясь изобразить дружелюбие, улыбнулся Достоевский, наконец поворачиваясь к однокурснику. — Конечно. Ты достаточно любопытный человек, Федор, — подмигнул японец, — Единственный не злишься и не реагируешь бурно на мои действия и слова, словно под чем-то находишься и тебе все равно. — Сочту за комплимент в свой адрес. Федор посмотрел на дорогу, замечая приближающийся автобус, что так вовремя оказался нужным. Дазай нарочно громко «эхает», намекая на то, что чертов автобус обломал им зарождавшуюся беседу, на которую Федора так тяжело выводить. Нужный русскому транспорт уже подъехал, так что юноша лениво встает со скамейки, поднимаясь, но сразу же остановившись на первой ступени. — До завтра, Осаму Дазай, — попрощался брюнет, заходя во внутрь транспорта. Дазай машет однокурснику на прощание, заметив того в окошке. Сам вставать он, правда, не спешил, так как возвращаться домой еще желания не было. Суицидник смотрит в след уезжающему автобусу, наконец расслабляя лицо, стирая глупую приросшую за день улыбку.