***
Утро для Дазая наступило в 6:00, поскольку заснуть после внезапного пробуждения ему все не удавалось. Шатен по ненавистной ему привычке морщится, лежа в постели, перекатываясь на другой бок, зарываясь под одеяло с головой. Наслаждаться этой приятной тишиной можно было вечно, впрочем, как и пытаться заснуть, попытки чего не приводили к желаемому результату, на его сожаление. За окном потихоньку начинало светать, а птицы, конечно, об этом оповещать своим громким несмолкаемым «пением», которое раздражало ранним утром, а не восхищало, как многие писатели или поэты любят преподносить, описывая утро. Все же после услышанных песен, суицидник сдается, вставая с кровати, чуть не врезаясь в угол стеклянного письменного стола из-за спутанного сонного состояния, когда с трудом организм функционировал. Глаза, несмотря на то, что спать он не мог, нагло слипались, а происходящее вокруг доходило до сына министра спустя какое-то продолжительное время. Он в принципе достаточно долго приходил в себя после пробуждения, особенно когда не высыпался. Шатен зевает, запрокидывая голову назад, и тут же садится на пол в поисках брошенной перед сном юкаты. Когда серое одеяние было обнаружено почти под кроватью, кареглазый накидывает ее на себя, направляясь в свою ванную комнату. После утренних процедур через силу, он тихо спускается в сад во дворе дома, где в детстве особо любил проводить время, играя с еще молодым отцом у цветущей розовой сакуры, что так любил Акайо, постоянно сравнивая известнейший символ Японии со своей семьей. Идеальная и любящая семья, как сакура цветущая весной. Осаму и сейчас замечает на лавочке сидящего у дерева министра, расслабленного и задумавшегося о чем-то, прикрыв свои пронизывающие черные глаза, подобные углю, не светлее. Появление здесь и сейчас мужчины не было удивительно, ведь наступал период Ханами, когда любоваться сакурой выходит почти каждый уважающий себя японец. Вид министра, как всегда был чутка подуставший, но не раздраженный. Суицидник, с еле видной надеждой в глазах, тихо подходит к своему родителю, присаживаясь рядом с ним, сохраняя пока что тишину, что не хотелось нарушать неверными словами. Министр поворачивает голову в сторону сына, кивая ему, увидев приветственный поклон. Акайо, как и всегда, выглядел хладнокровно, только в момент любования казалось, будто в равнодушных глазах был еле уловимый блеск. — Красиво, не так ли? — начинает разговор мужчина, вернувшись к любованию дерева, — Ранний весенний рассвет в сочетании с цветущим деревом. Я мог бы часами напролет сидеть здесь, не вставая, была бы только такая возможность, а не куча работы. Это мой внутренний огонь, мое место силы, где многие решения находятся, когда казалось бы, что иного выхода, как сдаться, вовсе нет. — Дерево слишком много значит для тебя, — студент усмехается, складывая руки на коленях, в почти традиционной позе, словно копируя положение в котором прибывал отец, — Мне тоже придется стать сакурой, чтоб ты начал восхищаться мной? — Достаточно просто жить правильно, не имея местечковых повадок, — строго произносит министр, поворачиваясь к сыну, — Я говорил это много раз, но продолжу, пока до тебя эта простая истина не дойдет. Акайо поправляет орехового цвета волосы, убирая назад, отворачиваясь от сына, будто разговор с ребенком никак не интересовал его, а только лишь докучал. Дазай издает смешок, опуская голову, позволяя отросшей челке скрыть лицо, только часто подрагивающие плечи выдавали то, что юноша беззвучно смеялся. Да на что он надеялся? Привлечь внимание своего родного отца было тяжело, но тяжелее этого было только угодить ему, чтоб услышать ранее важные и желанные слова «Горжусь тобой, сыночек». После нескольких лет тщетных стараний и игнорирования заслуг, Осаму так и оставил это, приравнивания родительское одобрение к жанру фэнтези. Он смирился с тем, что не станет таким же идеальным и дрессированным, как близнецы Эйдзи и Кейдзи, но смирение не может исключить обиду, каких бы стараний не прилагалось. Была ли обида на братьев, которым по каждому случаю дарили подарки и осыпали похвалой? Была ли обида на себя, что он так не смог? А Дазай Акайо любил ли вообще своего младшего сына, как старших? Суицидник видел только скрытое желание избавиться от него, чем любовь или понимание. Утопия. Да и может ли вообще идти речь каком-то взаимопонимании между отцом и ребенком, если он даже не в курсе происходящих событий в его жизни? Министр даже не подозревал о том, что Осаму вчера первую половину дня провел на похоронах собственного друга, вот так он был занят своими делами, прожигая собственную жизнь за нескончаемым потоком бумаг. Вот только что ему дали эти деньги и власть? Много чего, конечно, но в добавок к этому «много» шла и ранняя седина на висках, проблемы с нервами и давлением, бонусом и заработанная гипертония, бессонные ночи и постоянный стресс, вызванный очень ответственной нервной работой, куда отправлялись все его силы. Хотел ли он жить иначе? Бог его знает. Казалось, что все устраивает мужчину, а если бы и спросили, то министр прожил бы жизнь не меняя ее, если бы представился шанс начать все заново. Слова отца Акайо хорошо засели в голове мужчины: «Без власти ты ничто, звать тебя никак. Рабочая сила, вынужденная всегда быть под подошвой более сильных людей, стоящих на верхушке. Либо ты будешь на этом пьедестале, либо сейчас же бери и перерезай себе горло этим ножом, но не живи, словно скот, пасущийся на кровавом лугу» — Эйдзи сказал, что ты снова взялся за кисть, — Дазай явно напрягается от этих слов, предчувствуя дальнейшее развитие диалога, — Ты уже не школьник, чтоб маяться этой детской дурью, а взрослый человек. Не думаю, будто на своих картинах ты далеко уедешь, а я очень жду твой красный диплом. Не отставай от своих братьев, пожалуйста. Не будь моим главным разочарованием, — мужчина медленно встает, разглаживая темно-синюю юкату. — Но я люблю рисовать. — А я когда-то давно любил животных, но если бы я работал в приюте, то не жил так, как живу сейчас. Понимаешь? — И что ты хочешь мне этим сказать? — Профессию выбирать надо не основываясь на свои детские «хотелки», а на то, что будет нести хорошую прибыль в недалеком будущем. Где возможно будет иметь твердую почву под ногами, подниматься по карьерной лестнице, в дальнейшем руководить. Не строй из себя идиота, мне надоело подрабатывать попугаем и повторять одно и то же тебе день ото дня. — Не всегда счастье в деньгах, — шатен хмурится, сгорая от несогласия и юношеского максимализма. — Сказал избалованный ребенок, не нуждающийся никогда в деньгах или чем-то еще, — министр ехидно усмехается, разворачиваясь, — Не опаздывай на завтрак, Осаму, я все узнаю. — Ага, — еле слышно фыркает шатен. — На субботу ничего не планируй после пар, мы с семьей едем на званый ужин к моим коллегам, так что никаких клоунских выходок, никаких кроссовок и прочего западного ужаса, кроме туфель и классического костюма. — Отец, — Акайо краем глаза посмотрел на сына, — А я тут тогда причем? Ты же сказал с семьей, — милая ангельская улыбка и взгляд олененка. — Дазай Осаму! — Все-все, я лишь пошутил, — шатен шире улыбается, склонив голову набок. Когда мужчина покидает своего сына, шатен удрученно вздыхает, ударяя себя по ногам кулаками до боли и, возможно, синяков, не сдерживая резкий порыв злости на своего родителя. Стоило ему один раз впервые вернуться к рисованию, так все руки и ноги в момент обрубают, как и желание продолжать работать над картинами. Акайо ведь никогда и не разделял его увлечение, называя это типичным детским бредом и страстью, что должна через пару лет пройти. Вот то же самое он сказал и когда Осаму заявил о своем намерении поступить в художественный университет, получив яростный взгляд и ненавистное «Совсем придурок что ли?», что так любил повторять на каждое его слово или действие «любимый» папа. Ему оставалось лишь сминать губы, опускать взгляд, да снова соглашаться, предпринимая очередную попытку самоубийства, которая обернется чудесным спасением и подзатыльником отца. Суицидник шутил, якобы и невесту тоже ему небось давно приглядели, разумеется японку, из не менее благородной семьи. Тошнило от такой жизни невероятно, день за днем усиливая желание прочистить загнивающий в этом фарсе желудок, в надежде почувствовать мимолетное облегчение. Дазай возвращается в дом через минут сорок, когда слышит с улицы подъезжающую к их дому машину, ну и открывающиеся ворота. Он с любопытством подходит к входной двери и открывает ее, обнаруживая на собственное удивление идущую улыбающуюся маму, возвращавшуюся неожиданно с больницы в такую-то рань. Женщина шире и ласковее улыбается увидевшему ее сыну, радостно махая рукой, ускоряя шаг, желая побыстрее обнять своего ребенка, безумно соскучившись по нему. Осаму недоумевает, честно говоря, поэтому стоит, как вкопанный, дожидаясь объяснений Саи, которые он у нее обязательно потребует. — Сынок! — брюнетка крепко обнимает младшего ребенка, ничуть не виня себя за излишнюю нежность, присущую ей с самого детства. Улыбка женщины моментально спадает, а взгляд становится более строгим, хоть его и трудно было таким удержать, любуясь красивым, и навсегда в ее глазах маленьким, сыном, — Дазай Осаму, я бесконечно рассержена, что ты даже не рассказал мне о том, что умер твой друг. Я узнаю это от матери Доппо-куна! — Сая вздыхает, снова прижимая к себе ребенка, — Осаму, ну я же так переживаю за твое ментальное состояние. Ну я все эти дни пыталась у Мори-сана выпросить рассказать о твоем состоянии, я так переживаю, бельчонок мой… — Бурундук, скорее, — явно не привыкший к тому отношению, кареглазый нервно улыбается, чуть поддаваясь назад, — Есть байка, что это зверьки-суицидники. — Дазай Осаму! — Сая чуть ударяет сына по плечу, прищуривая недовольные карие глаза, — Совсем уже шутки черные стали. Мои мальчики еще не проснулись? — Я про них не знаю, но вот папа уже минут сорок как встал точно, — шатен пожимает плечами, — Мам, а что ты из больницы так рано ушла? Нельзя же. — Я упросила твоего отца получить лечение дома под присмотром нашего лечащего врача, так что не беспокойся за меня, я больше о тебе переживаю. — Все нормально, ма, — студент показывает пальцами «Ок», улыбаясь, — Я в полнейшем порядке, к Огай-сану чаще хожу. — Ну и умница, — брюнетка похлопала сына по спине, тихо смеясь, — Скоро в дверь не пройдешь, так быстро растешь у нас. Придется наклоняться, как европейцам. — Ой, брось, — суицидник театрально смущается, отмахиваясь, — Давай попрошу кого сумку донести твою до комнаты, а ты готовься к завтраку, — шатен кивает матери, покидая прихожую, сворачивая в сторону лестницы наверх. Дазай сразу же ловит одного из работников в коридоре второго этажа, любезно прося помочь донести вещи до спальни матери, на что после этого он возвращается в свою комнату, подготавливая одежду на сегодняшний поход в университет, нервно кидая содержимое шкафа на пол. Он не находит ничего лучше, чем вновь вернуться к своей жилетке и излюбленному песочному плащу, падая на кровать, шуточно «выстрелив» себе перед этим в голову, закрывая глаза. Тишина Тишина, что то убивает, то служит панацеей, но никогда нельзя дать точное определение этому отсутствию какого-либо звука. Остается только поддаться ей, чувствуя, как она засасывает тебя в глубины твоего сознания, оставляя наедине с самим собой, а уже от отношения к самому себе и будет появляться неоднозначный ответ на отношение с тишиной. Дазай Осаму же не любил оставаться наедине с собственными мыслями, теряясь в их громких голосах, что никогда не твердили ему ничего хорошего, а напротив тянули его сделать непоправимое. То, после чего выхода обратно уже не будет. Кареглазый прижимает к себе холодную из-за открытого окна подушку, зарываясь в нее лицом, слушая словно возле себя звонкий смех Танидзаки, сменяющийся неразборчивым голосом Одасаку. Все это в конец заставило шатена вскочить с кровати, агрессивно откидывая подушку в сторону, хватаясь за телефон, чтоб поставить музыку и не оставаться наедине с самим с собой, принимаясь одеваться.***
Студент выходит из машины, поблагодарив водителя за поездку, поворачиваясь к зданию, цыкая из-за промозглого тумана, что охватывал все еще со вчерашнего вечера. Погода скакала точно так же, как настроение суицидника, и это просто не могло не забавлять шатена. Поправив плащ, сын министра направился к главному входу, насвистывая что-то себе под нос, прижимая барсетку. В университете жизнь продолжала кипеть, и вот уже совершенно никто не вспоминал про случай четырехдневной давности, всполошивший все чаты курсов. Ну, а что? Жизнь, как говорят, продолжается, все заняты собой, а не горем по незнакомому человеку с первого курса. Да даже многие его знакомые вернулись к привычному ритму жизни, кроме самых близких, разумеется. А единственным напоминанием о смерти первокурсника международных отношений — его портрет с черной лентой в коридоре, который будет висеть еще около месяца. Дазай сам не знает почему, но останавливается напротив, вглядываясь в фотографию своего погибшего друга. Почему-то именно сейчас он возвращается на его похороны или в тот день, когда Кэн ему и сообщил о смерти рыжеволосого товарища. Осаму ненавидел себя еще больше, когда позволял себе привязываться вот так к людям, потом их нелепо теряя. Шатен прекрасно понимал, что еще одной подобной потери он не выдержит, что проще действительно отгородить себя от людей, как он сделал, видимо ненадолго, после смерти Оды, два года проведя, как самый ничтожнейший человек, каким он себя и считал, падая ниже плинтуса. Он до сих пор помнит, как упивался вусмерть алкоголем, общался с непонятными хамоватыми людьми, держащими в страхе старшую школу, звонко смеялся когда доводил очередную девчонку до слез после секса с ней, сообщая, что это было лишь по приколу, ты же не влюбилась? Он пытался почувствовать хоть что-нибудь кроме отравляющего дыма в легких, он желал испытать любую существующую боль, готов был совершить самый аморальный поступок, который мог ему представиться, лишь бы хоть что-то вновь взять и испытать кроме пустоты. Наркотические вещества, беспорядочная половая связь, пьянки и сигареты — все это помогало чувствовать себя полнейшим моральным уродом, показать ему его законное место. Хоть сейчас действительно нельзя было сказать о его школьном прошлом, если бы кто-то посмотрел на это невиннейшее лицо и его шуточную, хоть иногда и глуповатую, манеру поведения. Все это переживать не хотелось заново, прибывая в самом настоящем кошмаре, бездне, без права на солнце или его лучи. Ну так может все не просто так говорят, что людьми дорожить не стоит? Может пора перестать раз и навсегда пытаться найти дорогих людей? Шатен тяжело вздыхает под эти размышления, собираясь уходить, как от этой затеи его отвлекает подошедший однокурсник, приветственно ему кивая. — В курилку не хочешь? — Чуя слегка приподнимает уголок губ, беззлобно чуть толкая плечом однокурсника, — Одному скучно курить, а эти в аптеке еще до вечера явно проторчат. — Чу-уя! — шатен негромко смеется, пожимая руку парня, — А в аптеку тебе они пошли? А то явно подозрительно, что ты зовешь меня с собой. Кошмар-кошмар, Боже-Боже, верните нам нашего Чую, его заменили рептилоиды. Или ты зовешь меня расправиться? — Так, блять, — Накахара хмурится, возмущенный этим бредом, — Раз ты уже не печален, а готов шутить дебильные шутки, то я тогда один пошел, — рыжеволосый убирает руки в карманы своей черной джинсовки, направляясь в курилку. Дазаю не потребовалось много времени, чтоб активно побежать за ним хвостиком. Накахара на месте достает свои любимые вишневые сигареты с кнопкой, собираясь как раз спросить у Дазая о наличии своих, но вопрос отпадает сам, когда шатен достает пачку классических горьких в бело-золотой пачке, быстро закуривая. Чуя аж перекривился от такой горечи, которую представил, лопая кнопку. Никогда не любил он классику, хотя лет в семнадцать его пытались «свести» именно с такими сигаретами. — Как ты можешь курить такую гадость? — бывший спортсмен выпускает дым, присаживаясь на корточки, — Горло от них потом побаливает, да и запах неприятнейший остается. — Это у тебя надо спросить, — Осаму садится точно так же, усмехаясь, — Тошнит же от сладких, а запах у них приторный. — Это от тебя порой тошнит, — язвит Накахара, кривляясь и доставая телефон с прозрачным чехлом, в которой была его, по всей видимости, подростковая фотография, где первокурсник в спортивной черной олимпийке с флагом Японии. Он стоял рядом с фигуристом в такой же спортивной форме и симпатичной европейской девушкой в бело-сине-красной олимпийке. Дазай сразу понимает, что это было сделано на одном из соревнований Накахары, а любопытство больше разжигалось. — Что за тип и леди? — Осаму приближается и наклоняется к телефону, пытаясь разглядеть человека рядом с его однокурсником, как тот вытянул руку назад, недовольно щурясь, — Чуечка! Ну кто это?! Я же так ревновать начну, что тебя у меня уведут. — Совсем долбаеб? — Накахара критично вскидывает брови, цыкая, — Двукратный олимпийский чемпион это и двукратная чемпионка мира. Ладно Медведева, но стыдно не знать своего национального героя. — Как грубо, — Осаму театрально расстраивается, — Я совсем ничего не смыслю в этих ваших конькобежных видах спорта, но если тебе не составит труда, то я бы хотел послушать от тебя про все это, — рыжеволосый на его слова усмехается, поднимая глаза кверху, вспоминая один из самых запоминающихся событий в его недолгой карьере, — Ты хоть получал удовольствие от этого всего? — Спрашиваешь. — Итак, на льду у нас Накахара Чуя под композицию «Le bien qui fait mal», — произносит один из комментаторов спортивного канала. Он улыбается своему канадскому тренеру, кивая и выезжая на середину льда, вставая в первую подготовительную позу. Трибуны, что его так бурно встречали, застыли в ожидании начала музыки и самого проката. Чуя прикрыл глаза и выдохнул, напрягая пальцы из-за волнения, одолевавшего его, как только подошла его очередь. Первый в его взрослой карьере чемпионат мира, высший балл за короткую программу, все шансы откатать произвольную ничуть не хуже. Фигурист был уверен в себе, бесспорно, но вся уверенность мигом рассеивалась, стоило подростку только выйти на лед, вспоминая про заявленные прыжки в программе, состоящие практически из четвертных, да и помимо технической составляющей, компоненты заявлены были не легче. Метис выжимал из себя все, чтоб однажды о нем говорили так, как о его кумире — «Легенда». Легенда фигурного катания, будущий тренер, успешный спортсмен, что занес свое имя навсегда в мир спорта. Долгожданная музыка наконец заиграла, ударяя в голову спортсмена, заставив тут же вырваться из объятий неуверенности и перейти на беговой шаг, взмахнув руками. Движения, как и положено под музыку, были у него резкие, отточенные до совершенства, а иначе он и не умел. Метис морально настраивался на предстоящий четвертной лутц, перемещаясь на огромной скорости по льду, словно парил на нем, но никак не скользил. И вот подходящий момент для сложного зубцового прыжка и… —Чисто, Чуя! — одобрительно вскрикивает комментатор. — Честно говоря, коллега, я сомневаюсь, что законы физики существуют для этого юнца. Он точно не управляет гравитацией? — с интересом задает вопрос второй. — Я даже не удивлюсь такому повороту событий. Нет, ну экспрессия у него… Музыка эта, мне кажется, создана для этого парня. — Я с тобой согласен. Очень символично, что он выбрал французскую песню, как музыкальное сопровождение, ведь Накахара, как я слышал, родом из Франции. — Оно и видно, ему подходит этот французский колорит. Фигурист самодовольно улыбается, входя во вкус, набирая скорость после высокого и удачного прыжка, оставаясь довольным, на свое удивление, будучи очень самокритичным. И вот пошла пластичная дорожка шагов, завораживающая зрителей, пленяющая все взоры собравшихся на себя одного. В такие моменты, казалось, он и вспоминал для чего живет. Любовь зрителей, их восхищение, внимание. Во всем этом нуждался Чуя, и он получал это! Нашел то место, где ему рады и рад он. Чистые прыжки, вращения и компоненты. Болты, либело, волчок. Сомнения Накахары отступают, а на смену им приходит последний тройной аксель в каскаде с четвертным риттбергером. Голубоглазый прикрывает глаза, когда музыка становится медленнее и глубже, отдаваясь своему прекрасному «танцу» на льду, становясь со льдом единым целым. Он берет разгон, когда мелодия становится резче. Останавливается и закручивается, словно юла, успевая упасть на колено в последний момент, поднимая руку в такт песне. Заключительная позиция. Все. Зал взрывается бешеными аплодисментами и криками, лед наполняется плюшевыми игрушками, по большей части состоящие из плюшевых щенят. Чуя пытается отдышаться, локтями опираясь о лед на несколько секунд, переводя дух. Счастливая улыбка не покидает его, а смех облегчения так и рвется наружу. Чуя быстро встает, подпрыгнув, махая рукой зрителям, кланяясь им со всех сторон, отъезжая к своему тренеру, крепко сжимая в объятиях. Мужчина одобрительно хлопает его по спине, проходя с ним в «kiss and cry», для того, чтоб увидеть баллы. Метис отряхивает блестящий красно-черный верх костюма и снимает черные перчатки, присаживаясь с тренером, подмигивая на камеру, направленную на него. — Ты большой-большой умница, — канадец тепло улыбается ученику, — Клянусь, золото будет твое. — Не будем раньше времени, конечно, — он усмехается, открывая бутылку с водой, — Но черт, да, золото явно мое! Я сделал это и сделал отлично! — тренер смеется, одобряя позитивный настрой фигуриста, ведь не часто можно было встретить Накахару таким счастливым после проката. Сердце Чуи будто замирает, когда ведется подсчет баллов, которые сейчас должны будут объявить с секунды на секунду. Он сжимает бутылку в руке, с детской наивностью и надеждой глядя на табло, где высвечивались в первых рядах очень сильные фигуристы с очень высокими баллами. Он надеялся, что Финляндия оставит только положительные эмоции после себя. 291.66 Накахара уставился на таблицу с баллами, в момент чувствуя, как все его силы покидают. Он пытается тщетно сдержать слезы, прижимая к себе мягкую салфетницу-щенка, улыбаясь, все еще сомневаясь в том, что сейчас на табло правда. Он первый. Накахара Чуя чемпион мира по фигурному катанию. Он искренне и так по-детски улыбается на камеру, сразу отворачиваясь, скрывая блеск мокрых глаз и вступающих слез счастья. Неужели у него получилось? Неужели свой день рождения, что ровно через месяц, он проведет с титулом чемпиона? Рыжеволосый встает, собираясь на награждение, пожимая тренеру руку, кланяясь ему в пояс. Сегодня пьедестал принадлежит ему. Пьедестал следующего года тоже. И олимпийское золото без сомнений окажется в его руках. — Ну и что тебе еще рассказать? — бывший спортсмен затягивается, внимательно смотря на собеседника. — Ну, а существует дружба между спортсменами? — Только если вы не выступаете вместе, — рыжий усмехается, — Ну, допустим, если ты одиночник, а он парник. Спортивная дружба ничем хорошим не заканчивается, по правде говоря, особенно если вы оба наравне. — Хм, научишь меня кататься? — Осаму приподнимает брови, улыбаясь, — Ой, ну что ты сразу фыркаешь? — Научу, наверное, — рыжеволосый издает смешок, подкидывая зажигалку. — Еще вопрос! Фигуристы правда ничего не жрут? — Бля, ну ты серьезно? — он выгнул бровь, качая головой. Голубоглазый с агрессивным возгласом откидывает голову назад, понимая, что отвечать придется, поскольку от него не отстанут, дело он имел с Осаму Дазаем, — Многие, да. Среди нас было не мало анорексиков и булимиков. Кстати говоря, среди мужчин таких предостаточно, а то многие привыкли думать, что анобабочки только в женском есть, хотя там таких бесспорно больше. Некоторые прибегают и к более жестоким методам, ну, скажем, упиваются таблетками, так как они выводят все из организма, потому и кажется, словно они похудели. Хуйня все это, честно говоря, потом все набираешь. А в добавок происходит какая-то каша с организмом. Ломаются то ногти, то волосы выпадают ужасно, хоть на парик собирай. Лечишь органы свои годами, у девушек менструации либо просто нет, либо они ее встречают, как деревня президента. Тут, честно говоря, минусов столько, что захлебнешься, даже все не перечислять. — А ты пробовал так худеть? — шатен с любопытством наблюдает за округлившимися от изумления и злости глазами, как Чуя сжимает сигарету, будто суицидник вновь перешел черту, чего делать было просто небезопасно, зная о его вспыльчивости. — Пробовал, — шипит рыжий, делая затяжку дольше, успокаиваясь, — И не только это пробовал. Даже сто грамм на весах влияют на то, как ты сегодня будешь прыгать. Я боялся воду пить, выплевывая ее, как только прополоскал рот. Иногда искал калорийность зубной пасты и воздуха, тоже было дело. Это спорт, а в спорте любые варианты стать лучше хороши. — Оу… мне… мне как-то даже неловко, — суицидник хмурится, потирая затылок, — А ты до сих пор зависишь от… веса? — Чуя только кивает, выкидывая сигарету, — То есть у тебя… — Нервная анорексия, да. Восемь лет как, да. — С двенадцати?! — шокировано воскликнул Дазай, качая головой, — Пиздец… — Блять, ну ты еще громче проори! — Прости, — первокурсник тушит сигарету, выкидывая, — А что насчет лечения?.. Психотерапевт? Психолог? — Не знаю, — рыжий мрачнеет, выпрямляясь, — Я просто сам не хочу. Мне необходимо следить за весом, мне необходимо весить сорок пять или пятьдесят, мне так комфортно, мне так легче живется. Я не хочу ничего менять. И, сука, только попробуй сказать что-то про романтизацию, я тебе двину. — Я, конечно, не специалист, но мне кажется, что все анорексики говорят о том, что у них все под контролем и им просто удобно весить меньше, пока их не положат в гроб. — Ты серьезно думаешь, что я не знаю о последствиях моего хобби? — Нихуя себе хобби! — Дазай разводит руками, — Не думал, что убивать себя у нас стало хобби! В голове что-то щелкает. Блять. Твою мать. Нет. Сейчас Дазаю показалось, словно он примерил на себе шкуру собственной матери, которая твердила сыну об этом, повторяла слово в слово. Странное чувство охватывает его полностью, Осаму качает головой, сдерживая нервную улыбку. Все это казалось очень знакомым, до неприятных ощущений знакомым. Как иронично. — А родители? Почему они не бьют тревогу, если видят твое угробленное здоровье и психику? Ну можно же заметить, что твой ребенок ничего попросту не ест. Ох, да родителей надурить проще паренной репы. Стоит просто обмазать тарелку едой, положить в раковину, так они и проверять не будут, веря на слово, что ел. Накахара никогда не утруждался и не изворачивался со скрытием своей болезни, ведь это никогда не трогало никого. Мать и сама в детстве часто упрекала своего ребенка, если он тянулся к чему-то сладкому, ведь не пристало спортсмену питаться таким, а если располнеешь? Накахара даже не подозревал, что стоит после завершения карьеры увидеть минус на весах, то ты станешь их заложником до конца, превращая свой мозг в таблицу калорийности. Пожалуй, единственными людьми, которые беспокоились о его питании, конечно были его друзья, в то время, как он нуждался в помощи семьи. Накахара мастерски мог запутать Акутагаву и Хигучи, когда они чуть не насильно сажали его рядом кушать во время обеда, переводя тему, ковыряясь в тарелке, да он знал чуть не 1000 и 1 способ «играть» аппетит и прием пищи. — Все, давай не будем? — Чуя пытается перевести тему, как его перебивает подошедшая девушка. — Ну конечно Дазай Осаму будет тут, — закатывает глаза Пералатти, скрещивая руки на груди, цокая каблуками, подходя к другу, целуя того в щеку, — Мы тебя в аудитории ждем уже, ты идешь? — девушка обхватывает Осаму за руку, потянув за собой. Накахара раздраженно цыкает, рассматривая подошедшую однокурсницу, которая словно сошла из сериала про какую-то богатую стерву, на подобии «Королевы крика», так мало высокомерного взгляда, так просто берет и врывается в их личный разговор. Рыжеволосый убирает пачку сигарет в карман, не желая оставаться наедине с бесячим его типом девушек, строящих из себя непонятно кого. Чуя бросает Осаму «Увидимся», выходя из курилки. — Идем? — девушка игнорирует такую реакцию на нее от однокурсника, еще раз потянув за собой друга. — Разумеется, радость моя! — Фу, Осаму, ты весь табаком провонял, — ворчит девушка, кривляясь и отпуская руку парня, чем вызвала его наигранное недовольство. — Ну вот, сколько живу, а девушка отшивает впервые. Чем я тебе не люб, Лила-а? — он бежит за ней, обхватывая, чуть поднимая, после чего последовал ее недовольный агрессивный писк, — Все, заберу с собой. — А-а-щ! Дазай! — шатенка отбивается, вырываясь из рук друга, пока тот громко смеялся, закидывая на плечо и направляясь по направлению к аудитории, — Убить вас с Николо мало! Придушу! — Обещаешь?! — Клянусь! Когда Осаму наконец поднимается с подругой в аудиторию, он замечает отсутствие одного человека, что обычно минут сорок как должен сидеть на своем месте, уткнувшись в книгу или мирно посапывая. Все это показалось ему очень странным, а пустующее место рядом все больше привлекало его внимание, засоряя и без того набитую непонято чем голову вопросом «Где Достоевский?». Японец присаживается, подпирая рукой подбородок, смотря на два пустующих места слева и справа, потрясывая ручкой. На лице у юноши была непривычная скука, сопровождающаяся длительным молчанием, на что и обратил внимание Кэн, отрываясь от телефона. — Осаму, все в порядке? — обеспокоенно спрашивает старший Сато, наклоняясь к товарищу, чуть снизив голос, — Ты какой-то слишком уж тихий и задумчивый, не в твоем характере. — Да я… — кареглазый вздыхает, поворачиваясь к однокурснику, — Думаю, куда мог Дост-кун пропасть. Он до нас с Лилой был? — Да нет, — отрицательно мотает головой пухляш, призадумываясь, — Может тебе позвонить или написать ему? — Надеюсь, вы не панику будете разводить еще и по поводу русского? — с каким-то напряжением спрашивает итальянка, чуть вскидывая брови, — Oh nо (О, нет). Я уверена, Осаму, все в порядке с твоим бойфрендом, — Дазай давится от подобного заявления, от возмущения открывая рот, в попытках высказать все на этот счет, — Ладно-ладно, просто кажется забавным тот факт, что ты так носишься за своим Достоевским. Senza offesa (Без обид). — А мне кажется забавным твой милейший акцентик, — хитро улыбается шатен, пытаясь схватить девушку за щеку, но та успешно поддается назад, сгорая от возмущения. Пералатти просто кипела, когда кто-то упоминал о ее акценте, что ей приходилось сдерживаться, чтоб не зарядить чем-то по голове. — Иди ты, а. Пары до обеда тянулись слишком уж долго, да и как назло в этот день недели собрали просто все самые нуднейшие предметы, будто специально решили сыграть в игру со студентами «Не засыпай под колыбельную». Осаму с неимоверным трудом пытался просидеть все эти часы, не сдаваясь, делая вид, будто слушать длительную лекцию по социологии просто важнейшее событие в его молодой жизни. Он был готов поклясться, что будь рядом Федор, он бы не оставил его без нервного тика, переключая внимание русского на себя, посмеиваясь с его неоднозначной реакции, но пока его место пустовало, а Кэн с Такеши сами были заняты обсуждением чего-то личного. Дазай вскакивает чуть не самый первый, когда наступает перерыв, летящей походкой направляясь к выходу, даже не дожидаясь остальных. В излюбленном кафе они терпеливо ожидали своих двух друзей с третьего курса, пока делая свой и их написанный в смс заказ, не желая терять зря время. Осаму расслабляется, закидывая руки за голову, прикрывая глаза, внимательно вслушиваясь в разговор друзей. Как понял Дазай, Пералатти рассказывала братьям Сато о своей жизни в Италии, развеивая какие-то мифы и прочие глупости, которые раздражали девушку до посинения. Участвовать в итальянских делах он не особо хотел, поэтому только при появлении Куникиды и Николая он открыл глаза, принимая нормальное положение. — А вот и я! — Гоголь покружился перед своим столом чуть не в пируэте, прежде чем в буквальном смысле завалиться возле Дазая и Куникиды, — Мне все как всегда заказали? — У тебя нет никаких проблем с сахаром? — обеспокоенно спрашивает Осаму, вспоминая выбор друга, состоящий из пирожных и сладкого молочного коктейля. — Нет… — удивленно хлопает глазами украинец, будто этот вопрос вовсе не имел никакого смысла, — У меня все нормально-о-о. — Он может сахар в кубиках просто есть и не давиться, когда чем-то занят, — категорично произносит Куникида, исподлобья глядя на своего однокурсника, который разглядывал рыбок в аквариуме с детским восторгом, — Я иногда просто ему поражаюсь. — Это точно, — усмехается итальянка, — Помнишь, как ты все эклеры потаскал на мероприятии в Бостоне? — задает вопрос девушка, на что Гоголь звонко смеется, привлекая к себе чуть не все внимание. — Это когда организаторы потом не могли понять, куда все они делись, да? — он продолжает смеяться, падая лицом на стол, — Боже, я тогда действительно пошел туда исключительно ради сладкого, пока меня не вытаскивали силой родители из уборной, мешая облопаться сладким. — Эй! — возмущается девушка, — А я думала, что ты тогда пошел ради меня! Развод и девичья фамилия. — Ути, креветка, — Николай успокаивается, подзывая официанта, — Ради тебя я в принципе решил попробовать себя в моделинге. Я даже не подозревал о том, что у меня та-а-акой потенциал! — Это вы сколько лет знакомы? — проявляет любопытство Кэн, — Лила же в детстве ходила в модельное агенство, вы что, чуть не с пеленок кентуетесь? — Мы не были в одном агентстве, — девушка качает головой, — Познакомились в интернациональной школе, когда мне было лет тринадцать, а этот оболтус у нас первый год учился и сразу стал всеобщим крашем, правда видели бы вы его в школьные годы, ух, умора. Не узнали бы. — Лила! — закапризничал Николай, отвлекаясь от официантки, которой давал еще заказ, — Не смей вспоминать этот ужас! Я сжег все фотографии, не желая видеть то, каким… серым я был. — А вот это интересно, — усмехается Осаму, тыкая в Доппо, привлекая внимание идеалиста, — А ты про это знаешь? — Рассказывали, — выдыхает Куникида, отвлекаясь от разглядывания меню, — Прекрати меня трогать, испачкаешь рубашку, — недовольный Осаму перестает мучить друга детства, давая ему облегченно вздохнуть. — Ага, но ты не застал то время, когда у него были русые короткие волосы, прическа, как у Эдварда Каллена, а он еще постоянно носил однотонные вещи черно-белого цвета. По секрету всему свету… — продолжила итальянка, как рот ей заткнули ладонью, — М-м-мх! — Да-а, мы познакомились в школе, где она фотографировалась, а я испортил ей кадр своим кривлянием! Я тогда был юн и не разбирался в собственных желаниях, касаемо внешнего вида! Все, больше знать вам не нужно! — Ладно уж, поверим, — шатен подозрительно улыбается, подмигивая братьям Сато, — Храните свои секреты. После нескольких раздавшихся смешков наступает неловкая тишина. Они не зависали в телефонах, нет, даже не смотрели друг на друга. Просто молчали, думая о чем-то своем. Хотя, причина такого задумчивого состояния, конечно, была ясна, но никто не осмеливался произносить ее вслух, словно это было что-то совсем уж запретное в их обществе. И каждый прекрасно понимал о чем думает каждый. Стоило только прекратить шутить и беспрерывно разговаривать, в надежде таким образом не ощущать отсутствие важного человека, так он сразу начинал давать о себе знать. Когда заказ приносят, желая друг другу приятного аппетита, они приступают к обеду, вновь ничего не говоря, не находя нужных и правильных слов. Кареглазый что-то вспоминает во время еды, откладывая столовый прибор, шарясь по карманам. Он достает телефон, находя нужный ему сейчас контакт, принимаясь написывать сообщение адресату, откладывая трапезу. Суицидник с трудом понимал, что нужно ему писать, поэтому после нескольких неудачных больших текстов, шатен отправляет опять достаточно короткое сообщение. Дазай. Университет: Привет. С тобой все хорошо? (12:31) Русская принцесса: Да. Я просто простудился. Через пару дней выйду на занятия. Спасибо за переживание. (12:33) Дазай. Университет: Я считаю своим долгом приехать (12:33) Русская принцесса: Зачем? (12:33) Дазай. Университет: Как зачем? Я тут подумал и решил, что ты можешь болеть чем-то серьезным, так что я приеду и в последствии умру, зараженный тобой :3 Как тебе план? (12:34) Русская принцесса: Ну, во-первых, ты идиот. (12:34) Дазай. Университет: :( (12:34) Русская принцесса: Во-вторых, у тебя нет нормальной причины и ты просто хочешь достать меня в моем же доме, поскольку не получилось у тебя этого в университете. Да? (12:34) Дазай. Университет: Да (12:34) Русская принцесса: Нет. (12:35) Дазай. Университет: Я все равно найду твой адрес (12:35) Русская принцесса: Не сомневаюсь, честно говоря, но кто тебе сказал, что я впущу? (12:35) Дазай. Универсиет: Буду петь серенады под твоим балконом, Джульетта :3 (12:35) Русская принцесса: *геолокация* (12:38) Дазай. Университет: Тебя так легко развести, оказывается (12:38) Русская принцесса: Я просто мыслю логически. Ты не отстанешь? Не отстанешь. Лишние нервы мотать мне надо, чтоб переубедить тебя? Сомневаюсь. Мне проще потерпеть тебя недолго в квартире, чем около часа получать от тебя сообщения с просьбой скинуть адрес, а чего хуже, так правда услышать твое пение за окном. (12:39) Дазай. Университет: Ты грубый (12:39) Русская принцесса: За это ты меня и любишь. (12:39) Дазай. Университет: Не смей шутить моими шутками!!! (12:39) Русская принцесса: :3 (12:40) Дазай. Университет: И моими смайликами! (12:40) Русская принцесса: :33333333 (12:40) Дазай. Университет: Какая же ты тварь :3 (12:40) — С Достоевским переписываешься? — спрашивает Николай, заглядывая в телефон друга, — Ну чего убрал? — Неприлично читать чужие переписки, — упрекает друга Куникида, заступившись за первокурсника. — Так и скрывать от друзей своего парня тоже неприлично! — Николай разводит руками, обиженно надувая губы. — Да не парень он мне! — Точно, у тебя Накахара. — Я тебя убью, Гоголь… — Осаму обреченно вздыхает, — Ну чего вылупился, Такеши? — Так ты разве не с той девчонкой встречаешься, которой ключи поднимал, когда мне доказывал свою «притягательную натуру»? — удивляется Сато, отрываясь от кофе, — Она о тебе спрашивала, кстати. Дазай падает лицом на колени Куникиде с протяжным возгласом, переставая даже дышать, притворяясь мертвым. — Дазай Осаму! — Дазай Осаму временно недоступен. Оставьте ваши жалобы на рассмотрение, мы ответим вам в течении трех дней, — гнусавит шатен, после чего задерживает дыхание, — Би-ип, — идеалист ничего на это не отвечает, сразу же сдаваясь без боя, продолжая тихо и спокойно обедать. — Не хотелось бы возвращаться к этой теме, но что там по поводу Танидзаки? — осторожно начинает Лила, обращаясь к братьям Сато. — Да ничего пока, — Кэн цыкает, стуча вилкой по тарелке, — Ну, расследование проводится. Ага, прекрасно проводится. — Нас до сих пор в банальные подробности не посвятили, — Такеши соглашается с братом, возмущаясь, — Хотя мы его друзья, ну хоть должны знать что-то. — Отчасти я согласен, — Куникида кивает, — Это событие – сильный удар для его близких. Даже Наоми не знает всего, ровным счетом, как и мы. — Стоит терпеливо дожидаться хоть каких-то новостей, — выдыхает Осаму. — А пока что будет дальше?.. — шатенка напряглась, оглядывая каждого сидящего. — Жизнь ведь продолжается? — Гоголь слабо улыбается, ковыряясь в суфле, — И думаю, что наша не исключение. — Танидзаки было бы паршиво, если бы из-за его смерти мы перестали общаться или бились лбами о земь в трагедии, — Кэн кивнул Николаю, — Это потрясло нас всех, бесспорно, но… — Но мы живы, а значит и живет память о нем, — заканчивает Доппо тяжелый для всех разговор, снимая очки.***
Чайник кипит, со свистом оповещая владельца о скором чаепитии, не унимаясь зазывать юношу. Федор неторопливо заходит на кухню, поправляя домашний кардиган, который настолько был велик, создавая ощущение, будто русский в нем медленно тонет, проваливаясь. Достоевский выключает плиту, заливая кипяток в маленький чайник с заваркой и лимоном с медом. Теперь уже лишь шарканье его тапочек было единственным звуком в арендованной квартире парня. Федор достает любимую однотонную кружку белого цвета, присаживаясь за обеденным столом, наслаждаясь тишиной. Достоевский, честно говоря, сам не знал по какой причине так быстро заболел в не самую холодную погоду, но по всей видимости, кто-то из коллег заразил столь подверженного к заразе хрупкого парня. Брюнет вовсе не жаловался, а радовался лишним выходным. Достоевский вздыхает, прикрывая сиреневые глаза, вслушиваясь в проезжую часть за окном, будто музыка, а не звуки города играли на улице. Из размышлений его вывел звонок в дверь. Гость не заставил себя долго ждать, приехав ровно через двадцать семь минут, как и написал ему чуть раньше. Федор недовольно вздыхает, направляясь к двери, открыв ее. На пороге действительно стоял улыбающийся Осаму с пакетом в руках, который вежливо помахал однокурснику ручкой, задорно щуря карие глаза. Федор пропускает его, позволяя зайти. — Выглядишь херовенько, — шатен снимает обувь, не отводя глаз от пожелтевшего Достоевского с синючими губами и синяками под глазами, — Что по здоровью? — Ничего страшного, — русский пожимает плечами, — Обыкновенная температура. Идем на кухню. — Сколько? — суицидник покорно следует за хозяином квартиры, разглядывая скромную, но вычищенную до блеска квартиру. — 38.6, — Федор достал вторую кружку, наливая чай двоим, пока однокурсник возился в пакете, но тут поднял голову, ошарашенно уставившись, — Что? — Ничего страшного?! — переспрашивает Осаму, — Вы с Чуей сговорились сегодня обесценивать собственные проблемы. — Это лишь простуда, не драматизируй, — студент ставит чай напротив парня, присаживаясь рядом, — Надеюсь, что у тебя нет аллергии на мед или лимон. — О! — шатен достает из пакета коробку с пирожными, положив на стол, — Я без понятия о твоих вкусовых предпочтениях, так что взял разных. Я помню, что ты сластена. — Спасибо, — брюнет благодарно кивает, — Какие новости в университете? — безразлично спрашивает Достоевский, помешивая чай. — Никаких, честно говоря. Все скучно, все однотипно. — А что с расследованием? Как продвигается? — Мы сегодня обсуждали это за обедом. Никаких новостей, ничего абсолютно. Это начинает настораживать, ну, а если дело проплатили? — Дазай задумывается, зависая с пирожным у рта. — Рано об этом говорить, Осаму. — Твоя правда, конечно. Ты один живешь тут? — суицидник меняет тему. — Один, — Федор кивает, — Не так давно, я сам всего пару месяцев в Токио. — А ты сам откуда? — Я родился на Хоккайдо в городе Микаса, округ Сорати, если не слышал, — студент отпивает чай, — Город совсем скромный, население около десяти тысяч, но зато спокойно. — Вот это глушь, — смеется Осаму, не отводя глаз с собеседника, — Я не могу представить жизни в подобном городе, так что это дело привычки. А тебе как было тут обосноваться? Ну, все же резко переехать в Токио. — Мне не было так сложно, как ты себе представляешь, Дазай. Да, я родился в Микасе, но провел несколько лет в России, жил в Токио какое-то время, потом опять в родном городе, снова тут. Я уже привык быстро адаптироваться на новом месте, так что проблем не возникло. — А родители..? — проявлял любопытство Осаму, чем только вызвал легкую улыбку у Достоевского, — Ну чего замолчал? — Отец остался дома. — А мама? — А я разве не говорил? — фальшиво удивляется русский, — После смерти мамы мы и переехали на пять лет в Россию к отцу, но потом снова вернулись в Японию, так как папе здесь опять предложили работу в Токио. — Так твоя мама... — Осаму нервно стучит по кружками пальцами, отводя глаз, — Неловко вышло. Я сегодня что-то уже в который раз задаю такие вопросы, которые не стоило. — Нет, это было давно, так что ничего страшного в этом нет, — Федор спокойно продолжил, смотря на то, как Дазай почти залпом выпивает чай от сушняка, — Просто повесилась, — шатен поперхнулся, чуть не отправляя чай наружу, — Прости, конечно, но что?! По... — А... и этого не говорил, конечно... — Федор вскинул брови, разглядывая в руках пирожное, — Ну да, у нее была тяжелая борьба с депрессией и несколько попыток суицида в подростковом возрасте, так что вполне ожидаемо было, что без помощи специалиста это вполне логичный исход. — А ты чертовски спокоен на этот счет... — шатен нервно смеется, — Подозрительно. — Прошло пятнадцать лет, это, конечно, тяжелая тема, но мне слезами заливаться из-за этого? Многие дети лишены одного из родителей, так что... Мы привыкаем. — Получается, что я не первый человек у тебя с депрессией? — Третий, я бы так сказал, — Федор вздыхает, — Так что мне достаточно легко вычислить таких людей, их поведение отличается, стоит только приглядеться. — А как понял про меня? — удивленно спрашивает Осаму, подперев подбородок сплетенными пальцами. — Твое ярое желание казаться счастливым и беззаботным человеком, несходящая улыбка в сочетании с глазами пустыми, как та кастрюля. Ты печален, Осаму, но мастерски заставляешь думать людей об обратном, так мастерски, что если ты прям сейчас поведаешь о своем недуге, то тебе попросту не поверят, как из байки про мальчика и волков. Но разве не к этому ты стремился? Ты ведь и хотел, чтоб твою тоску никто не воспринимал всерьез? Я прав? Дазай мрачнеет, пропадая в своих мыслях. А ведь говорят, что шизоидные плохо понимают чужие чувства, хотя может тут сыграла чисто логика и его неудавшиеся попытки скрыть перед ним себя. Шатен действительно уже сомневался в правильности своего решения сблизиться с этим человеком. Достоевский читал его, читал, словно книгу, но вот Федора было прочесть невозможно, каких сил не прилагать. Он вроде и делится своим прошлым, делится болезнью, но что он чувствует? О чем думает? Чего хочет? Любопытство и азарт удерживали Дазая рядом с ним? Тогда что Федора? Скука и интерес?