***
Горящая лазурная неоновая подсветка, стеллаж с разнообразной мангой, книгами и фигурками персонажей популярных аниме, трюмо с вытянутым зеркалом в углу, стол и круглая кровать по центру, рядом с которой находилась дверь в гардеробную. Разукрашенные стены разными красками придавали особую атмосферу комнате, по которой среди студентов, находящихся в ней, можно было сразу вычислить хозяина. Ранее в его комнате побывать не удавалось, кроме Пералатти и Куникиды, в связи с началом пар и похмелья несколько недель назад, но теперь Николай любезно пригласил друзей снова к себе домой, как только Дазай посреди ночи решил оповестить всех о том, что нужно будет обсудить что-то невероятно важное, а самое главное — не в университете, и даже не в кафе. Он достаточно привлек интереса, чтоб всполошить всех в групповом чате, оттого тянуть никто не хотел, сразу же приехав к Гоголю после конца пар, а потом… Тишина. Казалось бы, какая может быть тишина в просторной комнате, где находятся шестеро хороших и очень болтливых друзей? Но молчание упрямо стояло скалой, не покидая их достаточно времени, чтоб каждый мог увлечься своими глубокими размышлениями, изредка лишь только переглядываться таинственно друг с другом, будто бы читая чужие мысли, общаясь без помощи слов. Да и в спальне Николая была подобающая атмосфера, лишенная всякого постороннего звука, чтоб насладиться этим редким коллективным молчанием, но вот только вечность это все продолжаться не могло, разумеется, и каждый это осознавал, хоть и робел сказать что-то первым, будто это было под строгим негласным запретом. Оттого они продолжали хранить тишину, ожидая, кто первым сможет ее нарушить. Сам же хозяин комнаты сидел на подоконнике у окна, болтая ногами, всматриваясь в каждого своего гостя, останавливая свой взгляд на задумчивом и предложившим всех собрать Дазае, сидящем напротив итальянки. Дазай выглядел на редкость обеспокоенным чем-то, погрязшим в себе полностью, постукивая указательным пальцем по поверхности письменного стола Николая, фокусируя свой взгляд на развешенной страницами манги стене, не вглядываясь в содержимое, не зная, как правильно начать разговор. Слишком много произошло вчера событий, чтоб дать ему вот так просто расслабиться. Раздумывал ли суицидник над словами Достоевского? Вероятнее всего. Станет ли он слушать его? Нет, иначе это был бы уже не Дазай Осаму. Перестал бы им быть, как перестал быть Федором Достоевским он, когда на собственное же удивление влез в это и начал что-то там тщетно объяснять ему, по итогу ничего не добившись. Осаму где-то слегка даже упрекнул одногруппника, ведь он всего-то просто проявляет безопасное для всех любопытство к делу, тем самым он не даст Наоми тонуть в своей печали, как дали гибнуть ему после убийства Оды. Всего-то. Джунчиро все же ее брат и их друг, как можно проигнорировать такое? — О чем задумался, Осаму? — на всеобщую радость нарушает тишину первым Гоголь, ловко спрыгивая с подоконника, тихим шагом подходя к другу, — Есть ли жизнь на Марсе? — Брось, — суицидник усмехается, поднимая на друга глаза, — Думаю о том, почему оса* — насекомое, а осел* — не ее самец осы*. — Серьезно ты взялся за русский, Осаму, — пошутил Такеши, а Николай громко хохотнул, присаживаясь к Пералатти, — Только нервов себе наделаешь с ним. — Ха! Шутку я оценил, но если серьезно? О чем таком задумался? Колись давай, о чем таком поговорить хотел? Дазай Осаму напрягается, прибывая в неких сомнениях, говорить ли все же им о том, что сказал вчера вечером Достоевскому? А вдруг реакция у них будет точно такая же, как у русского, если не хуже? Это если непробиваемый Федор так отреагировал, то что будет в столь эмоциональной компании? Неужели сочтут за идиота? Куникида явно сильно разозлится, скрывая за привычной для него агрессией свое волнение. Николай, может, и согласится с братьями Сато, но будет ли в восторге Лила? Где-то он и понимал, что рано или поздно посвятить в свои планы будет нужно для помощи, но момент этот все же хотелось оттянуть, но надо ли это было? — Ну, я бы очень хотел разузнать подробности убийства, — растягивая произносит японец, привлекая все внимания гостей Николая на себя, что удивленно вылупились на него, не зная как на такое реагировать, — Нет-нет-нет, вот не надо на меня так смотреть, пожалуйста, для этого у меня есть зеркало. — Ты действительно не можешь сидеть на своей заднице ровно? — Куникида раздраженно дернул бровью, закрывая свой блокнот, когда на вопрос последовал довольный кивок младшего, — Дазай, ты сейчас серьезно? — Доппо, ну у меня есть правда хороший и безопасный план, в котором ты необходим, кстати! — студент потянулся к другу, пытаясь ухватиться за его жилетку, но тот моментально сдвинулся, — Вре-е-едина! — В моих идеалах не сказано стать детективом или сорвать себе веточку проблем, Дазай! — Ой, Куникида, ты мне про свои идеалы затираешь уже столько лет, сколько не живут. Пора бы привыкнуть, — Осаму театрально зевнул, похлопывая себя по губам, — Мдя. — А вот мне даже интересно стало, — хмыкает Лила, заинтересованно посмотрев на однокурсника, — Так что там? Говори, — девушка складывает ногу на ногу в ожидании. — Наоми, ясное дело, ничего не сказали ввиду ее состояния, так? Ну, это мои предположения, которые явно верны, — в ответ присутствующие закивали, продолжая слушать, — Но я считаю, что если не к родителям пойти с таким вопросом, а к директору, то что-то может и узнаем? — К директору? — флегматично переспросил Кэн, — Ну, даже не знаю. Даже если есть вероятность того, что Фукудзава-сан в курсе малых событий, то с чего бы ему рассказывать об этом каким-то первокурсникам? Проще уж позвонить его отцу. — У него отец ебнутый, я об этом же говорил как-то Осаму, — Такеши недовольно фыркает, получая кивок Осаму, — Если мы сейчас пойдем с просьбой, то нас, в лучшем случае, мягко продинамят, в худшем запретят видеться с Наоми. Это как просить мяса у тигра. — Вот! — суицидник щелкнул пальцами, — Мыслишь верно, именно поэтому хорошо, что у нас есть Куникида в моем плане! — А чего это я сразу?! — блондин поперхнулся от возмущения, скрестив руки на груди, — Мне ему зачем говорить? — Боже, Куникида, какой ты глупый. Тебе не надо идти к директору, достаточно будет попросить влюбленную в тебя Сильвию! — Чего?! Совсем охренел? — блондин недовольно отворачивается от друга, избегая более грязных выражений, — Меня с собой сравнить решил? — Хэ, ну так вполне логично, — Гоголь развел руками, — Попроси ее выпытать у отца то, что он знает, пообещай услугу за услугу. Это вовсе не использование в своих целях, а взаимовыгодный обмен! — Придумали такой план вы, а мне сольно в нем участвовать? А как же коллективная работа? Дазай, мне кажется… — Мы же только недавно говорили с вами об этом. Очень трудно спокойно вспоминать о нем, зная, что его убийство какая-то тайна, покрытая мраком, — Кэн хмурится, расслабляясь на чужой кровати, — Можно придумать и другой план, если не хочешь, но в целом, я за все же за эту идею с директором, больше нам вряд ли кто расскажет. — Если не вы, то я сам что-то да узнаю, — улыбнулся Осаму, заставив своим серьезным намерением друга задуматься. — И что я ей скажу? — чуть успокоился идеалист, поправив очки. Одному рисковать действительно было так глупо Дазаю, а еще явно было запрещено. Именно поэтому блондин решает разделить со старым другом неприятности, которые, по мнению Доппо, они обязательно себе найдут, ввязавшись в это. Он невольно вспоминает своего кузена, что упрямо лез на рожон, лишь бы избежать жертв. Самому пасть, но не позволить разлиться чужой крови. Осаму словно встал на его место, собираясь впутаться лишь с виду «безопасное» дело под маскировкой безобидных вопросов. — Скажи ей правду! Мы переживаем, неизвестность только больше нагнетает, все молчат, — кареглазый закатывает глаза, пока Куникида недолго остается безмолвным, прежде чем сдаться и кивнуть своим друзьям, на что Осаму без зазрения совести повис на его шее, заключая в очень крепкие объятия, больше похожие на борцовский захват с удушьем. — Дазай, зараза! Отцепись, ты лишь выглядишь тощим! — блондин все пытался отцепить от себя младшего друга, как на него налетел уже Николай, хватая за ноги, чуть не повалив третьекурсника, — Вы издеваетесь! — Так, мальчики, — продолжительные и нещадные издевательства над Доппо прервала вошедшая в комнату мать Николая, чьи стуки никто не услышал из-за смешанных криков, — Оставьте Доппо в покое, он всем живой нужен, лучше спускайтесь на ужин. Вперед. — С тортиком? — украинец с надеждой в глазах поворачивается к Марии, — Мамочка, тортик же есть? Мой любимый? — Ты диабет захотел, Коля? У тебя сахар и без того повышен! * — блондинка складывает руки на поясе, быстро подходя к своему сыну, хватая того за ухо, отцепляя от Доппо, к которому он и приклеился. — Ма-а-ам. — Не мамкай, * — Мария отпускает ребенка, с улыбкой поворачиваясь к гостям, — А вот для вас тортик есть. Надеюсь, вы любите шоколадный. — Мама! — Ой, а я ничего не слышу-у-у, не слышу-у-у! — она легонько коснулась своих ушей, выходя из комнаты, подмигнув сыну, — Ну все, спускайтесь. — Ясно в кого ты такой, — Кэн улыбнулся, дружески ткнув локтем в друга, стоило двери закрыться. — И мама у тебя, конечно… — продолжил Такеши. — Так, без этого всего. Она замужем. — Так ты у нас любитель девушек поста… — Дазай, блять! И ты туда же? — Гоголь резко дернул его вниз, принимаясь трепать того по непослушным волосам, не обращая внимания на его возмущения, продолжая громко и злорадно смеяться, — Отстали от моей мамули и зашагали кушать. Николай повел всех за собой в уже хорошо знакомую им столовую, где был накрыт богатый субботний ужин, который всегда сопровождался в семье десертом. Отчим Николая уже о чем-то увлеченно беседовал с женой, а тарелки были чисты, давая знать, что без гостей прием пищи начинать было никак нельзя. Судзуки-сан моментально оживился, стоило ему увидеть радостного пасынка, что чуть не летящей походкой направлялся к своему месту, присаживаясь рядом с отчимом и оставляя место для итальянки. — Вы там прям разговорились, — Ясуши улыбнулся, похлопав сына по плечу, — Но смотреть на меня вот так не надо, врач запретил сладкое. — Я начал это контролировать, не беспокойтесь, — Доппо злобно сверкнул глазами, смотря на третьекурсника, что делал просто невиннейший вид, будто Николай был совсем не при делах и относилось это не к нему. — Ой, да ладно вам, — блондин отмахнулся, принимаясь разглядывать выбор блюд на столе, — Развели панику, будто я алкоголизмом страдаю. — До этого тебе не особо далеко, Коля, — Мария Ивановна нахмурилась, но через секунду сменила гнев на милость, стоило ей встретиться взглядом с Лилой, — Солнышко, ну ты чего не ешь? Специально для тебя попросила повара субботний ужин устроить в итальянском стиле. Кушай тортеллини, дорогая. И так больно похудела за этот год. — Вот-вот, — Ясуши одобрительно кивнул, улыбаясь дочери своего бизнес-партнера, — Не пойдет так. Еще вот этого салата себе положи. — Да ты тут как своя, — Кэн с удивлением усмехнулся, посмотрев на Пералатти, — Тоже негласный член семьи? — Ох, Лила и Доппо просто чудесные люди, которых мы всегда рады видеть дома, — Судзуки-сан улыбнулся жене, — Но теперь и вы появились, что не может не радовать. Наконец-то у моего мальчика столько хороших друзей. — Папа-а! — Папа переживает за твою социальную жизнь и ментальное здоровье! Кушай салат, давай. Дазай невольно улыбается, вновь мечтая оказаться сейчас на месте Николая, видя словно в нем свою улучшенную версию. Он и в первый день знакомства с его семьей подметил столь теплые и дружеские отношения в доме третьекурсника, но сейчас только убедился в этом, невольно поставив себя на его место, только мечтая о таких отношениях. Хотелось бы и ему такого веселого доброго отца, который с особым волнением относится к ребенку, пускай ему и двадцать три уже. Мама — яркая и фактурная женщина, что запросто способна заменить всех друзей одной собой. Осаму давит улыбку, наблюдая за искренностью и теплотой в этой семье, так мечтая однажды испытать это в своей. А ведь Судзуки Ясуши даже не родной Николаю, так почему свой же отец так безразличен к столь привязанному к нему сыну с детства? Было интересно, а сам Гоголь хоть понимает, как ему повезло или нет? На первый взгляд казалось, словно он лишен каких-либо проблем, имеет все на блюдце, включая любовь родителей, так чем же тут быть недовольным? Осаму хотелось верить в то, что друг понимает свое везение, но реальность могла быть совершенно другой. Он мог только верить в это.***
Понедельник радостно встречал всех недовольных учащихся и работающих своей назло солнечной теплой погодой, будто явно злорадствуя, что этот прекрасный день они будут вынуждены просидеть в своих норках, вместо, допустим, длительной прогулки по парку. Но что уж сделаешь? Надо — значит надо. Спрашивать никто не будет, хочешь ли ты идти с утра куда-то. В вестибюле университета ко второй паре набралось достаточно народу, что то куда-то спешили, то вальяжно беседовали, шагая по лестницам медленным шагом. Куникида Доппо же относился к первому типу студентов, что как можно скорее пытался найти аудиторию второго курса международных отношений, где и должна была сидеть дочь директора, нужная ему так сейчас. Идеалист даже не замечает в поисках, что его несколько раз громко окликнули, так и продолжая свой путь к нужному месту, пропустив девушку, если бы путь ему не преградили. — Куникида, ты на удивление задумчив! — зеленоглазая улыбнулась своему другу, заставив того оцепенеть от неожиданности, — Ты кого-то ищешь? Вчера вечером ты написал мне о важном разговоре, я даже немного заволновалась. — А… о… Сильвия, да, — студент поправил очки, стараясь придать себе более важный вид, — Да, я хотел поговорить с тобой. Это действительно очень важно. — Ох, да, конечно. Говори. — Нет, нам… нам стоит пройти в курилку. — В курилку? — дочь директора нахмурилась, — Ты же вроде против курения, так зачем нам…? — Я и не менял свои взгляды, просто нужно место более укромное для этого разговора, не хотелось бы лишних сплетен. — Укромное?.. Сплетен?.. Куникида? — русая даже не успела договорить, как он уже развернулся и направился в сторону названного ранее места, не оставляя второкурснице выбора, кроме как последовать за ним в спешке. Доппо приводит девушку в пустующую курилку, нагнетая своим длительным молчанием обстановку, чем все больше волновал Сильвию. Девушка уже с неким подозрением смотрела на юношу, прижимая к себе сумку, ожидая все же объяснений идеалиста, не решаясь его поторопить. — Я могу попросить тебя об одной услуге? — блондин произносит вопрос на выдохе, чуть прикрыв глаза, все еще не находя нужных и правильных слов, — Пожалуйста. — Конечно, Куникида! Все, что угодно. Я слушаю. — Тебе что-то известно об убийстве первокурсника с факультета международных отношений и комплексной политики? — Танидзаки Джунчиро? — напрягается девушка, хмурясь, — Ну… да нет, я знаю ровным счетом столько же, сколько и остальные. — А твой отец? — Я не могу сказать, Доппо, я не знаю, — она растерянно покачала головой, замечая в глазах собеседника некую печаль и растерянность, — Но я могу узнать, если тебе так нужно! — Сильвия, если ты это сделаешь, то проси меня все, что угодно. Это правда очень важно для нас, неизвестность пугает. — Я все понимаю! Ты можешь не переживать, я осторожно разузнаю все, что смогу. Я понимаю вашу озабоченность. — Большое спасибо! Я в долгу у тебя. — Достаточно будет того, что ты научишь меня играть в боулинг, как и обещал тогда, — Фукудзава подмигивает третьекурснику, прижимая крепче сумку, разворачиваясь к выходу, оставляя слегка покрасневшего парня одного. Куникидушка: Я попросил ее. Она сделает все, что в ее силах. Болван: Спасибо, Куникида-ку-ун! Люблю-люблю-люблю тебя Куникидушка: Во что ты меня вечно ввязываешь, Дазай? Болван: Помогаю разнообразить твою скучную жизнь ^^ Куникидушка: Порой я тебя ненавижу Болван: Я ТОЖЕ ТЕБЯ ЛЮБЛЮ, КУНИКИДА-КУН Дазай убирает телефон в карман своей джинсовой куртки, откидываясь на спинку стула, сидя в своей аудитории. Все шло так, как и было задумано вчера, что, разумеется, поднимало настроение. Осталось только чтоб Фукудзава смогла все выспросить у отца, не навлекая лишних подозрений, что с большой вероятностью могут появиться от малейшей ошибки. Юноша вздыхает, чувствуя, как начинает кружиться голова от смешения различных мыслей, превращающийся в очередной балаган. Чужой рюкзак падает на поверхность стола рядом, привлекая своим звуком все внимание кареглазого на себя. Он поворачивает голову к потревожившему, увидев перед собой Достоевского с непринужденным видом, что садился на свое место, не торопясь что-то выискивая в своем рюкзаке, словно не замечая рядом с собой Дазая, целовавшего его в пятницу вечером. Русский спокойно достает очередную книгу с закладкой почти на последних страницах, открывая ее и погружаясь в чтение. Суицидник прикусывает язык, чтоб не окликнуть однокурсника по имени, объясниться, извиниться, узнать как дела. Он на миг даже поражается самому себе, словно удивляясь тому, что захотелось извиниться перед кем-то искренне, чувствуя собственную ошибку. — Федя, — срывается у Осаму его имя, — Федь, — Достоевский поворачивается к соседу, вопросительно на него глядя, чуть выгнув бровь, — То, что было… я не знал, что ты так отреагируешь. — Отреагирую, как нормальный человек, чье личное пространство нарушают без спроса? Мне кажется, ты общался с сомнительными людьми, раз считаешь такое поведение нормой, — Федор отводит взгляд в сторону, подпирая ладонью лицо, глядя в окно со скучающим взглядом, уже забывая про книгу. — Ну прости-и! Не обижайся ты так, будто я твой первый поцелуй украл! — Да. — Да?! — суицидник вскакивает от удивления, — Ой, тогда все объясняет! Дост-кун… — Ну я же просил так не называть меня, — Федор прерывает его, сжимая челюсть, контролируя желание гаркнуть на строящего идиота парня. — Просто ты так разговорился, разволновался. Я не нашел способа лучше, чем ненадолго заставить тебя помолчать. — Я говорил, что не доведут тебя до добра твои литературные предпочтения перед сном. Ты ведешь себя, как клише-герой в романтической драме, — Достоевский прикрыл глаза, помолчав несколько секунд, прежде чем продолжить, — Да, мне было неприятно, что ты это сделал. Да, я разозлился. Думаю, и ты бы не был рад, если бы я тебя поцеловал без разрешения. — О, нет, я был бы рад! — Осаму подавил смешок, подперев ладонями щеки. — Действительно, плохой был пример. — Да, плохой. — Федь? — Да? — Ибо если вы будете прощать людям согрешения их, то простит и вам их Отец Небесный, а если не будете прощать людям согрешения их, то и Отец ваш не простит вам согрешений ваших. — Евангелие от Матфея, заповедь Иисуса Христа, — усмехнулся Достоевский, в чьих глазах можно было заметить вновь блеск заинтересованности собеседником, что был раннее. — Глава шестая, стих четырнадцатый, — заулыбался сын министра, прищурив карие глаза. — Только не говори, что прочел Евангелие, чтоб найти причину тебя простить, — студент прячет улыбку за поднятой со стола книгой, не сводя с собеседника глаз, — Ты серьезно прочитал Евангелие? — Изначально я открыл Библию, но там были какие-то неинтересных десять заповедей. — Ты так скоро православным станешь. — О, — первокурсник поднял указательный палец, — Тогда сразу же обвенчаемся! — Ты неисправим… — Еще бы. Ты все равно сойдешь за де… — Эта шутка уже не особо смешная, придумай другую, — Дост закатывает глаза, убирая книгу в рюкзак, настраиваясь на разговор, — Или на этом твоя фантазия ограничивается? — Обижаешь, Федор. — Какой ты ранимый. Разговор прерывает вошедший в аудиторию преподаватель, явно пребывающий не в самом лучшем настроении, что было понятно по нахмуренным бровям и агрессивно кинутой папки на стол, проигнорировав приветствие студентов. — Идем с нами на обед, — прошептал Осаму, чуть двигаясь ближе к Достоевскому, — М? — Я подумаю, — он замечает краем глаза щенячий взгляд Осаму, что смотрел на него в упор, тем самым легко мог навлечь на них гнев учителя. Федор вздохом качает головой, чуть прикусив ручку, — Ладно-ладно. Дазай действительно не мог дождаться обеда, просиживая штаны на паре, где учитель буквально срывался на каждого студента, если находил малейшую причину придраться. Досталось даже самым тихим учащимся, просто за то, что смотрели не туда, куда было положено. На всеобщую радость еще и задание было просто невероятно «легким», состоящее из создания презентации на определенные темы, указанные в плане. Больше всего Дазай любил поворачиваться в такие моменты к Чуе, у которого на лице в подобные моменты отображался разнообразный спектр эмоций, что особо смешил с его яркой мимикой. Не смотря на «любование» недовольным Накахарой, Дазай считал секунды, а не минуты, до конца этого интеллектуального изнасилования, чтоб наконец подхватить под локоть Достоевского, выбегая с ним и остальными в вестибюль, где они договорились дождаться двух третьекурсников. Довольный Осаму плюхается рядом с Доппо и Федором, слушая очередной спор братьев Сато, не поделивших на этот раз право сидеть с итальянкой, пока спор продолжался, Гоголь пропустил девушку в угол, разваливаясь рядом с ней, показывая язык друзьям. Осаму хохотнул, потянувшись к меню, чтоб передать его молчаливому русскому, застрявшему в своих вопросах и поиском на них ответов. Студенты уже делали заказ довольно симпатичной подошедшей официанте, которой успел подмигнуть Дазай, оставив ту в смущении. — Я буду черный чай, —Дост отодвигает меню в сторону, — Не голоден. — Как тебе удается постоянно не быть голодным? — Николай удивляется, отрываясь от разглядывания пп-блюд ввиду диеты, прописанной врачом, — Вот почему ты на килограмм десять-пятнадцать меньше Дазая и Кэна. — Возможно я просто плотно завтракаю, — Достоевский усмехается, отмахнувшись, сложив по привычке ногу на ногу, — Иногда забываю. — Как можно забыть поесть?! — Гоголь корчит лицо полное отвращения, прежде чем закатить глаза, — Это же святое. — Вот и ляхи наел себе, что скоро ни одного контракта не увидишь, — Пералатти закрывает маленькое зеркальце, показывая другу язык, — Как две мои. — Ой-ой-ой, бестактная. — Ты зовешь меня бестактной? — Лила давится воздухом от возмущения, — Posso farti degli esempi твоей бестактности! (Я могу привести несколько примеров…) — Sonno bello! (Я прекрасен) — Chi ti sata mentendo? (Кто тебе так врет?) — Ничего не понятно, но очень интересно, — вздыхает Кэн, поглядывая на двух спорящих между собой друзей, — А перевод для тупых? — Говорили, что ты в этих очках на дурака похож, — усмехается итальянка, смахнув волосы с ключиц. — Эй! — Где тут уборная?.. Хочу руки помыть, — Федор встает, удивленно посмотрев на Дазая, что тоже оперативно встал. — Что? Мне тоже носик припудрить надо! Достоевский ничего на это не говорит, следуя за Дазаем в сторону мужской комнаты, куда весело залетает сын министра, доставая из кармана hqd. Облокотившись о стену, Дазай затягивается, краем глаза поглядывая на тщательно моющего руки Достоевского, что ловит этот взгляд, ухмылясь. — О чем поговорить хотел? — Федор убирает руки от сенсора, поворачиваясь к однокурснику. — Ну, ты быстро убежал, а я даже не успел спросить тебя насчет дня рождения. — День рождения? — он в подозрении хмурится, чуть прищурившись. — Ну, до моего дня рождения чуть больше месяца, но я думаю просто собраться с друзьями в Исигаки. Знаешь, есть хорошее место «Fusaki beach», где можно отдохнуть неделю у моря. — Ты же понимаешь, что каникулы будут с двадцатого июля? — Ой, — юноша махнул рукой, — Иногда полезно быть отличником с очень именитой фамилией. — Показушник. И для этого надо было идти со мной сюда? — Федор скептически на него смотрит, сложив руки на груди. — Ну, я бы еще хотел узнать о том, что ты думаешь по поводу своего портрета. — Опять же, Дазай, ты решил это сказать в туалете? — Боишься со мной оставаться наедине из-за поцелуя или своей ориентации? — Дазай издает смешок, прикрывая рот, — Брось, я не поцелую, если не разрешишь. — Ориентации?.. Что ты хочешь этим сказать? — А что, ты разве не гей?.. — С чего ты это взял? Если это очередная глупая шутка из-за моей внешности, то ты позволяешь убедиться в своем стереотипном мышлении. — Нет, ты просто очень смахиваешь на… ой, брось. Идем, в другом месте поговорим, ты прав, — суицидник разворачивается к двери. — Дазай, договаривай. — Твоя реакция во время поцелуя была такой, словно ты хотел поддаться, но твоя латентность тебе это не дала, — он четко заметил, как глаз русского чуть дернулся, — О, а еще у тебя очень неоднозначная реакция на разговоры о гомосексуализме. — Нет у меня неоднозначных реакций, — прошипел Достоевский, — Мы сейчас вновь поругаемся. Сойдемся на том, что я не гей. — Гей. — Мне начать встречаться с девушкой, чтоб убедить тебя в обратном? — Брось, Дост, это ничего не скажет мне. Осаму хитро прищурился, подходя к однокурснику ближе, чувствуя одолевавший его в пятницу азарт, вновь вернувшийся сейчас. Федор чуть напрягся от таких разговоров, ведь он никогда не считал себя человеком с «нетрадиционной» ориентацией, имея суровое воспитание благодаря отцу и проведенном детстве в православной школе, да и позволить Дазаю победно улыбаться или шутить над его отнекиванием... Это была настоящая наглость и всякое отсутствие совести и сожалений со стороны японца, стоило сегодня только помириться, как он опять захотел натянуть их отношения, как струну, что не жаль порвать. — Ну и что тебе тогда скажет? — М, дай подумать, — он прислонил указательный палец к губам, театрально задумавшись, — Не встанет за минуту поцелуя со мной — выиграл. — Иди ты, — Федор слегка оттолкнул его, пытаясь пройти к двери. — Брось, святоша! — протянул японец, преграждая ему путь. — Ты просто ищешь еще один повод поцеловать кого-то. — Ищу повод поцеловать тебя и помочь тебе убедиться в своей ориентации! — студент мило улыбнулся, еще больше разозлив своим жестом русского, — Ну не хмурься, тебе не идет. — Когда убедишься, что ошибся.... — Да, тогда я отстану от тебя с этой темой, — Дазай подходит к нему ближе, положив руки на его плечи, — Ох, как быстро ты разрешил себя поцеловать. — Сейчас я перестану играть в твою игру и молча уйду. — Ты постоянно так говоришь, но все равно делаешь по-моему! — Потому что лишь я тебе позволяю. Ну? Дважды повторять Осаму было не нужно, чтоб его ладони осторожно оказались на щеках первокурсника, приподнимая его лицо. Дазай осторожно, пытаясь не напугать агрессивным настроем, накрывает чужие губы, словно невинное соприкосновение, что служило лишь началом. Достоевский чувствует, как чужой язык касается нижней губы, мягко проводя по ней. Достоевский вздрагивает, когда рука Дазая внезапно и резко прижимает к себе за талию, из-за чего рот немного приоткрывается. Достоевский вновь позволяет себе вестись на непонятные провокации Дазая, чувствуя, что это уже заходит слишком далеко, раз оказывается в таком комичном положении, целуясь с парнем в уборной кофейни. А еще Достоевский начинал жалеть о своем решении. Японец углубляет поцелуй, пока рука чуть спустилась ниже талии, заставляя Федора напрячься, задышать намного чаще от противоречивых чувств. Нет, сдаваться было так просто нельзя. Достоевский, в попытках доказать Осаму свою гетеросексуальность, обхватывает его шею, проводя своим языком по чужому небу, пытаясь проявить инициативу. 29 30 Достоевский стойко держится, пытаясь уверовать в отвращение от собственных и Дазаевских действий, даже когда становится прижатым к кафельной стенке. Все равно никак не собирается ему проигрывать. 35 36 Осаму прикусывает нижнюю губу Федора, делая вид, что совсем не замечает дрожь в его коленях. Пусть мальчик думает, что выиграет, а пока его рука медленно, но верно проберется под чужую толстовку, касаясь теплыми пальцами ледяной кожи русского. 41 42 — Вы тут что застря... — Куникида застывает, вылупившись на них двоих, не понимая, как реагировать на подобную картину. — Блять, ну Куникида!