***
Доппо так и застыл в дверях уборной, как вкопанный, молчаливо глядя на представшую перед его глазами интересную картину, где его друг прижимает своего покрасневшего и растерянного однокурсника к стене, что был, по правде говоря, не менее ошарашен, чем сам идеалист. Вот только на лице Осаму не читалось абсолютно никакого удивления, скорее некое недовольство, что сей приятный и долгожданный для него процесс посмели прервать. Осаму, разумеется без особого желания, ослабляет хватку и отходит на шаг, позволяя Достоевскому за секунду придти в себя от недолгого окаменения и слияние со стеной. Он несильно оттолкнул однокурсника, моментально принимая вид, будто он вовсе не причина предобморочного состояния Куникиды Доппо, совсем нет. — Я даже спрашивать ничего не буду. Возвращайтесь быстрее, — третьекурсник чуть не со всей силы захлопывает деревянную дверь уборной, по которой уже разнесся звонкий и заразительный смех шатена. — Неловкая ситуация, да? — Дазай поворачивает голову к брюнету, удивившись тому, что все это рассмешило только его, — Дост? Ты чего такой мрачный? — Надеюсь, твой дружок не слишком болтливый, — Федор нервно разглаживает свою излюбленную толстовку, спешно направляясь к выходу, — А еще искренне надеюсь, что на этом тема моей ориентации закрыта. Поигрался. — М, так минуты не прошло же, Федор. Вот же… Он тоже считал каждую чертову секунду. Достоевский прикрывает глаза, собираясь с собственными мыслями. И все же общение с этим мутным человеком очень дурно влияет на него, превращая Достоевского в непонятно кого, как он думал, в другого и очень странного Достоевского, «активно» ведущего социальную жизнь, творящего всякие непотребства. А ведь еще недавно он был готов свернуть этому клоуну японскому шею, но сейчас обжимался с ним в уборной. Федор искренне, насколько был способен, поражался сам себе, но копаться внутри было еще слишком тяжело, в связи с его диагнозом, чтоб наконец найти точный и долгожданный ответ зачем он все это позволяет с собой делать, почему выбрал пассивную роль в этих «отношениях» с Осаму, что рулит им, как хочет. Что двигает Достоевским, раз он позволяет своему оппоненту чувствовать себя ведущим? Ну не может все это оправдаться обычным интересом и желанием развеять скуку. Ответ вроде и был где-то на поверхности, но… — И на что ты, собственно, намекаешь, Осаму? — русский останавливается у выхода, не поворачиваясь к собеседнику, желая как можно скорее вернуться и не растягивать разговор, не привлекая еще больше лишнего внимания компании Дазая. — Проверку же надо повторить! — суицидник за пару шагов преодолевает расстояние до Достоевского, вставая вплотную с ним. Русский молчит, а Дазай принимает это за согласие, но не успевает коснуться чужой щеки, как дверь снова открывается, а Федор еле успевает отойти на безопасное расстояние, чтоб зашедший мужчина не пришиб его случайно дверью, — Все против меня! — Идем уже, актриса, — первокурсник проходит мимо ошарашенного мужчины, чуть не задевая его плечом. Дазай театрально громко вздыхает, прислонив руку ко лбу со страдальческим видом, плавной походкой выходя из комнаты, не меняя своей глупой позы. Федор очень недобро зыркнул на своего однокурсника, что привлекал подобным видом уж слишком много ненужного внимания, а сейчас еще привлечет слишком много глупых шуток своих друзей, стоит им только увидеть расстроенного шатена, который задержался надолго с другим парнем в туалете. К сожалению, подобное предупреждение Достоевского он пропускает мимо, нарочито громко вздохнув прям возле своего столика. — Ты там утопиться пытался? — Николай не сдерживает усмешку, помешивая свой кофе, — А Федор тебе не дал? — Не дал… — Осаму присаживается на свое место, забавляясь с реакции Куникиды, который замер с чашкой, вылупившись, прогоняя эпизод двухминутной давности, — Не дал. — И не дам, — Федор медленно садится на свое место, беря в руки свой долгожданный чай, повернувшись к Дазаю с безмятежным лицом. — Поломаешься и дашь, — суицидник в шутку сильно прищуривается, продолжая двусмысленный диалог, заигрывая бровями. — Откуда такая уверенность? Не дам. — А вы точно об утоплении говорите? — покосился Кэн, поглядывая то на одного однокурсника, то на другого, отвлекаясь сразу же на Доппо, что поперхнулся своим напитком, — А с ним-то что? — Он тоже не дал. — Дазай! — Все-все, Куникида, не вреднича-а-ай! — кареглазый показывает другу язык, прежде чем переключить свое внимание на поставленный официантом обед. — Осаму, если ты хоть день продержишься без пошлых шуток, — итальянка вздыхает, поперчив крем-суп, — То планета дрогнет. — Признай, Лила, ты просто завидуешь, что в сторону ребят он кидает шуток больше, — Такеши ухмыляется, пока ему прилетает ладонью по лбу. — Я с удовольствием исправлю ситуацию, — Осаму поворачивается к подруге, надолго задумавшись, будто подбирая в голове идеальнейший подкат-шутку, — Я не фотограф ню, но ты тоже можешь для меня раздеться, — за столом прошлись сдавленные смешки, которые прекратились, стоило Пералатти исподлобья посмотреть абсолютно на каждого, заостряя свое внимание на горе-юмористе, — Вредина ты, а еще без чувства юмора. Прям как Доппо и Федор. — А я говорил! — вставляет Гоголь, тыкая пальцами в подругу, — Тебе надо быть добрее и проще относиться к шуткам. — Ты-то точно у нас добрый и веселый, фанат «Пилы», — Пералатти цыкнула, закатив глаза, — Ешь давай, а, пока я тебя с ложечки не покормила.***
Куникида Доппо: Завтра после пар все свободны? (20:21) Куникида Доппо: Очень на это надеюсь. (20:21) николай гоголь: а шо такое? (20:29) Куникида Доппо: Фукудзава приглашает к себе поговорить. По всей видимости, ей есть что нам рассказать. (20:32) Дазай Осаму: О! Куникидушка, я знал, что ты умничка и все сможешь! (20:32) Куникида Доппо: Я попал под твое дурное влияние, Дазай. (20:32) Лила Пералатти: Тогда завтра поедем сразу к Сильвии, получается. (20:32) Куникида Доппо: Повторюсь. Все свободны? (20:32) Сато Кэн: Да (20:33) Сато Такеши: Да (20:33) Дазай Осаму: Ну да (20:33) николай гоголь: неа) (20:33) Лила Пералатти: С хуя?)))) (20:33) николай гоголь: хз)))))))))) (20:34) Лила Пералатти: Гоголь. (20:35) николай гоголь: господидашучуячтотыкомнепривязаласьпоедуяпоеду (20:35) Куникида Доппо: Пробел платным стал? (20:36) николай гоголь: невредничайпжкуникидаятяочпрошу (20:36) Куникида Доппо: И буквы, вероятно, тоже. (20:36) Дазай Осаму: Вчемприклтакписатьнепон (20:36) николай гоголь: ятож (20:36) *Куникида Доппо покинул чат* *николай гоголь добавил Куникида Доппо в чат* Лила Пералатти: Держись. (20:36) Куникида Доппо: Держусь. (20:37) Куникида Доппо: Кстати, Дазай, зайди в лс. (20:39) Дазай Осаму: Там признание в любви? (20:39) Куникида Доппо: Дазай Осаму! (20:39) Куникидушка: Что это было в уборной? Попробуй объяснить. (20:40) Болван: О, поцелуй? (20:40) Куникидушка: Осаму, если твой отец узнает об этом… (20:40) Болван: Вот именно. «Если» он узнает ;) (20:40) Куникидушка: Я уже и забыл какого тебя покрывать постоянно. Почему тебе не живется спокойно? (20:40) Болван: Брось, Куникида! Я всего-то немножечко шалил (20:41) Куникидушка: Дазай, пожалуйста, не ищи себе проблем. Хорошо? Я еще помню про тот случай, а в следующий раз прокатит? Сомневаюсь. (20:41) Болван: Ты обо мне так заботишься? (20:42) Куникидушка: Пошел нахер! С ним нормально, а он! (20:42) Болван: УВУУУУУУУУУУУУУУ Я ТОЖЕ ТЕБЯ ЛУБЛУ (20:42) Отлично. Он ничего не ответил. Можно перестать притворяться. Дазай откидывает свой телефон на кровать, игнорируя падение гаджета на пол, словно этого и не произошло. Он глубоко вздыхает, прикрывая карие глаза рукой, собирая мысли в одну кучу, будто бы пытался поймать их за тонкие скользкие хвосты, предоставлявшие ему очередные осточертелые трудности. Голова ходила ходуном, внутри все кипело, просто бурлило, а еще вместе с этим было невыносимо жарко, будто бы «приятным» бонусом. Открытое окно не помогало справиться с лавой внутри, кондиционер в комнате тоже не спасал, внутренний жар так и пробивал изнутри вместе с потом, сопровождая учащенным сердцебиением. Суицидник опирается костяшками пальцев о стол, выравнивая собственное дыхание. Было плохо. Очень плохо. На это не было никакой определенной причины, все рвалось внутри и без причинно-следственной связи, от этого становилось вдвое паршивее, ведь установка отца «чертов нытик» намертво прикрепилась и хорошо устоялась. Осаму помнит только то, как пришел домой, поужинал, спокойно сидел за ноутбуком, а дальше воронка из голосов и событий прошлого, так не вовремя решивших его посетить. Прошлого, где… Дазай еле касается своих искусанных губ, будто на них все еще был запечатлен простой поцелуй, далеко не первый для него. Мерзко. Нет, не от Достоевского, конечно нет. Мерзко от самого себя. Он же клятвенно обещал самому себе больше не влезать в эти гиблые интриги, он же уверял его, якобы сможет стать лучше, но он снова врал? Зачем все это он начал? Чего прицепился к левому безвинному парнишке? Можно ли чувствовать себя еще более ущербно? Ты вроде и понимаешь насколько твои действия ужасны, как Ад по тебе, грешнику, плачет, но стоп-слова тебе никто не сказал. Остановиться вредить себе и другим становится невозможно. Иногда у него возникало такое чувство, будто хуже быть и не может уже вовсе, но нет. Все накидывалось. Накидывалось и с двойной силой, и с тройной. Он возвращался в то время, когда его поступки были ниже Тартара, когда все это доходило до своего пика, когда попытки покончить с собой были чаще, чем претензии отца, да еще много этих самых «когда». Дазай до сих пор видит все это в своих кошмарах по ночам. Он и правда не хотел возвращаться в то время и возвращать того Осаму Дазая, который… Он просто хотел что-то чувствовать. Хоть что-то. Любой ценой. Съедающая изнутри пустота уже так ему надоела, что он просит сильнейшую боль. Боль настолько бывает нестерпима, что выдержать ее невозможно. Он кидает взгляд на телефон на полу, есть желание позвонить Доппо. Николаю. Лиле. Кому-то из Сато. Мори. Просто хочется поговорить хоть с кем-то, хочется отвлечься от этого морального разложения, отвлечься от сгнивания изнутри. Да позвонить даже Чуе хотелось, смеясь над его ворчанием, что он занят и учится, вообще-то. Одному быть дико не хотелось, но и помощи просить тоже. Вот и направляется он не к телефону, спотыкаясь об собственные ноги. Дазай присаживается напротив валяющихся на полу джинс, доставая из кармана пачку с одной единственной сигаретой и зажигалкой, хотя было желание обкуриться до тошноты, как однажды, чтоб рвало, чтоб все перед глазами плыло, чтоб было хреново физически, забывая про этот душевный ужас. Первая затяжка, а с ней первые ноты успокоения. Со второй мысли постепенно приходят в норму. С четвертой приятно заносит. С пятой нормализуется сердцебиение. Осаму подходит к окну, присаживаясь на подоконнике, чуть не столкнув горшок с комнатным растением. Руки все еще дрожали, что и заметил шатен, смотря на трясущуюся меж его пальцев сигарету. Очередная затяжка, сопровождающаяся шумным выдохом студента. Дазай обращает внимание на собственную руку, скрытую под рукавом и плотными бинтами, за которыми он прячет изуродованные запястья и предплечья, покрытые многочисленными рубцами и шрамами от ожогов, сделанные окурками, в попытках отвлечь себя как можно скорее. Он осторожно касается своего плеча с еще не успевшими зажить порезами, опускает взгляд на ноги, что были обезображены не меньше, бедра. Ведь он желал, чтоб его тело было уродливо, подобно его сгнившей душе, такой же обезображенной. Чтоб он ненавидел свое тело настолько же, насколько ненавидит себя. И у него прекрасно это получилось, как он считал. Одно сплошное безобразие, как внешнее, так и внутреннее. — Осаму, — в комнату бесцеремонно заходит глава семьи, не постучавшись, удивленно вытаращивая глаза на сына с сигаретой во рту, — Ах ты паразит… — Дазай быстро тушит сигарету об решетку, оставляя бычок на подоконнике, выбросив его по возможности чуть позже. Уж если хуже быть не могло, в чем был суицидник уверен, то точно стало. Лицо юноши было не менее пораженным, чем у его отца, который был уверен в покорности каждого своего отпрыска, ведь не часто видишь, как тебя смеют так нагло ослушаться. Акайо замечает, как удивление на лице сына сменяет безысходность, ведь не дай Бог придется прослушать долгую и нудную лекцию, переходящую в громкий крик, а то и получить пощечину со всей его силы. Не женщина же, как говорил отец. — Пап, я… — шатен напрягается, спрыгивая с подоконника, внимательно наблюдая за отцом, что разгневанно направлялся к нему. — C каких таких пор ты к сигарете присосался? — Акайо снял очки, не отводя глаз с сына, — Взрослым успел стать? — он пытался придать голосу как можно больше спокойствия, тушить нарастающий гнев внутри, но смотря на тупое, по его мнению, лицо сына, злобу было скрыть тяжело, как и желание наорать на младшего. — Мне почти двадцать один, я имею… — Никаких прав ты не имеешь, пока живешь в моем доме и тратишь мои деньги, — мужчина не дает сыну и договорить, моментально затыкая его на половине, — И давно ты легкие свои гробишь? — Первый год, — врет суицидник, чтоб гнев отца стих, но тот поднимает пустую пачку сигарет с пола, кидая сыну ее в лицо, — Отец… — Если я еще раз увижу, — Акайо грозит пальцем, злобно щуря черные глаза, — Я тебя не выкурить пачку заставлю, а ты у меня сожрешь ее. Понял? Кури, но так, чтоб я не знал. — Понял я, — он покорно кивает, отображая на лице свое «искреннее» сожаление, — Мне жаль. Врет. Врет, но Акайо это прекрасно понимает и сам. Им обоим не хотелось дальше разжевывать эту тему, им не хотелось сейчас ругаться, зная, что Сая дома и прибежит на крик, не хотелось и ни слушать лекцию, ни ее проводить, теряя драгоценное время министра. Гораздо проще было солгать о сожалении, как и проще в него поверить. — Я не по этой причине здесь, — мужчина успокаивается, резко выдохнув, — Я по поводу Огая пришел. Мори предлагает тебе лечение в больнице, как это понимать? — В смысле? — шатен непонимающее посмотрел на отца, — В смысле «понимать»? — Я полтора года трачу бешеные бабки на психиатра, чтоб он мне с блаженным лицом сообщал о том, что моему сыну пора в психбольницу? — министр присаживается в кресло ребенка, переплетая пальцы, — Причем я не сомневаюсь в компетенции Мори, я его уже сколько лет знаю. Меня смущает твое безразличие к собственной жизни. — Меня тоже оно смущает, — юноша хмыкает, — И что ты хотел этим сказать? — Что ты никуда не ляжешь, разумеется. Ты не хочешь же испортить мне репутацию? — Ты предлагаешь мне по щелчку пальца захотеть жить, чтоб о тебе плохо в интернете не написали? Не бойся, репутацию я тебе не изгажу. — Я предлагаю тебе наконец выбить всю дурь из своей башки, потому что меня уже тошнит от твоей выдуманной депрессии. Я по просьбе твоей матери отправил тебя к психиатру? Отправил. Толк есть? Нет. Что это доказывает? Правильно! Что тебе нравится находиться в этом амплуа жертвы. Жалейте меня, жалейте. Не будет в этом мире тебя никто жалеть, ты понимаешь? Не сдался ты никому, как и твои тупые проблемы. Тебе в хвост поддувают, тебя долларами обкидывают, — Акайо встает и подходит к юноше, несильно дернув сына за рубашку, — За сколько ты ее купил? А брюки? Смартфоны меняешь по дате выхода, а у тебя все депрессия. Значит, так, Осаму, если через месяц Огай не перестанет меня уговаривать разрешить тебе лечь в больницу, то захочешь жить ты у меня без помощи психиатра. На работе в KFC, в одежде из секонд-хенда и бич-пакетом на ужин. Он смотрел в глазах отца, все поражаясь холоду в этих черных пятнах, будто всего прошедшего времени мало было, чтоб убедиться в отцовском ледяном отношении к нему, но наивно желал увидеть однажды в них хоть что-то кроме безразличия. Отец опять не воспринимает его всерьез, он опять обвиняет в своей болезни его, он опять считает, что захотеть жить так просто, стоит лишь щелкнуть пальцем, хлопнуть в ладоши и разослать десяти своим друзьям определенное сообщение. Осаму нервно дернул уголками губ, прежде чем отвести взгляд от родителя, покорно ему кивнув, как всегда. Дазай Акайо неисправен. Неисправно жесток, неисправно безразличен к детям, неисправно мудак. Интересно, он хоть был в курсе своих старших сыновей, получивших кучу нервных срывов на почве оценок? О их проблемах со здоровьем? О том, что про сон они давно забыли, сидя за столом, погружаясь в учебу. Если это его любовь, то увольте, она слишком отравляет. Осаму в детстве мечтал быть похожим на своего отца, но сейчас это является его самым большим страхом. — Я тебя услышал, — шатен отворачивается к мольберту, на который обратил внимание Акайо, — Что-то не так? — Хватит страдать этой дурью уже, — министр задирает рукав пиджака, смотря на наручные часы, — Я приеду поздно. Все вопросы или происшествия сообщать по телефону моему секретарю, — Акайо покидает комнату сына, оставляя дверь приоткрытой. — «В метро родился, еблан?» — ругается про себя студент, нервно направляясь к двери, закрывая ее за отцом, — Петух, блять, — суицидник поворачивается к столу со включенным экраном ноутбука. Убийство студента Tokyo international University Дазай мысленно благодарит всех богов, хоть и будучи атеистом, что отец ничего не заметил, добавляя ему или расспрашивая. Вот уж этого Акайо никак не должен знать, как и в принципе все то, чем его сын занимается, иначе попадет всей семье. Осаму подходит к столу, закрывая ноутбук, подумывая о том, чтоб сегодня лечь таращиться в потолок пораньше.***
— Проходите, пожалуйста, — улыбчивая девушка отошла, позволяя пройти компании друзей в квартиру на самом последнем этаже высотного здания, в котором и проживала ее маленькая семья, — Пройдемте на кухню. Я надеюсь, что вы голодны, ибо я испекла торт. — Ты и готовить умеешь? — Осаму неоднозначно косится в сторону своего старого друга, — Хо-хо-хо. Куникидушка, да ты же любишь девушек с кулинарными способностями! — шатен принялся толкать локтем товарища, пока тот сгорал от возмущения, а девушка от смущения, пряча покрасневшее лицо. Сильвия, в попытке избежать очередной подобной шутки, быстрым шагом пошла через большую гостиную на кухню, провожая студентов за собой. Суицидник по привычке принялся моментально изучать каждый представленный его взору уголок светлой и просторной квартиры, удачно сочетающий в себе традиционный японский стиль и современный дизайн. Сразу было видно, что человек очень хорошо знал основы дизайна интерьера, что и подметил Осаму, засматриваясь на фрески по бокам плазмы. — Тонкая рука у художника, красиво, — Дазай пропускает Пералатти вперед, прежде чем войти в другую комнату, — Твой отец заказывал их? Очень похож стиль с Утагавой Куниеси, художника, опередившего свое время. — Да, все сделано по его его просьбе, с Утагавой ты тоже верно подметил. Мой отец с юношества любит его творчество. Приятно видеть человека, заинтересованного в традиционной живописи. Осаму еле заметно для всех усмехается, отворачиваясь к окну, вглядываясь в нежный перелив цветов, создающий голубо-сиреневый закат, будто из детской сказки. С улицы доносились успокаивающие звуки никогда не спящего города, вводя в настоящий транс вместе с разнообразной палитрой, представленной небом. Но любование пришлось прервать, отвлекаясь на голос третьекурсника. — Не часто бываешь у директора дома, — Николай чуть присвистнул, пробегаясь глазами по кухне. — Будто ты вообще бывал у директора дома, — с язвительной интонацией прошептала итальянка, присаживаясь рядом с Дазаем. — Только в кабинете. — Вообще не удивлен, — присвистнул Кэн, — Я бы скорее больше удивился, если бы ты никогда у директора в кабинете не бывал. Сильвия осторожно разлила чай каркаде по чашкам, тепло улыбаясь Доппо, что делал заинтересованный в потолке вид. Когда и десерт был разложен по тарелкам, девушка присела, собираясь с мыслями. По одному взгляду на нее всем стало ясно о предстоящем разговоре, что и был главной целью визита к девушке. Дочь директора отложила чайную ложку, набрав в легкие побольше воздуха. — Я осторожно проявила интерес к делу смерти Джунчиро Танидзаки. Отец, конечно, немало удивился, стоило мне только об этом заговорить, — тихо начала Сильвия, поймав тяжелый взгляд сына министра, смотрящего прямо в душу. — И как ты это разрулила? — спросил Дазай, постукивая пальцем по горячей от кипятка чашке, — Он ведь ничего такого не подумал? — Я выждала подходящий момент, когда отец сам поднял эту тему, предупреждая быть осторожнее на улице в связи с происшествием, ну и слово за словом… перевела все это в ложные догадки, ну, ты можешь не переживать, вдруг Танидзаки мог совершить самоубийство, все в этом роде. Отец и сразу развеял это, сообщив, что Джунчиро именно убили. В Роппонги. — Роппонги?.. — Николай нахмурился, переставая даже ногой дергать в такт музыке, проигрывающейся в голове, — Так это ведь густо населенный жилой и офисный квартал, где и туристы, и местные постоянно ошиваются. Там же в принципе очень бурная ночная жизнь… Убийство в Роппонги? Странно. — Мы же были в этом районе! — Такеши щелкнул пальцами, — Точно! Ночной клуб отца Николая! — Так там еще недалеко ресторан Танидзаки-сана, откуда мы и поехали к вам, — добавил Кэн, подперев подбородок пальцами, призадумываясь, будто вспоминая какие-то еще очень важные детали, но по итогу обреченно вздохнул, отмахнувшись. — К сожалению, больше я не смогла разузнать, — девушка вздохнула, — Он и без того доверил мне слишком много, сообщив просто о месте преступления, ибо следователь просил не распространять вообще ничего об этом происшествии, но если это хоть немного вам поможет… — Да. Ты нам очень помогла, Сильвия, — Дазай моментально сменил выражение лица, широко ей улыбаясь, — Спасибо большое, ты правда рисковала. Окей, — Осаму хлопнул в ладони, собрав на себе все взгляды, — Тогда появляются вполне логичные вопросы! Итак, зачем Танидзаки требовалось поздно вечером в одиночку посещать данный район, полный достопримечательностей, ночных клубов, баров и ресторанов? — Я могу предположить, что Джунчиро мог поехать к своему отцу, вы же как раз сказали, что… — Любопытно, но верно ли? , — шатен качает головой на представленную теорию Фукудзавы, — Мне кажется, что отец или кто-то был бы предупрежден. — Согласна, — кивнула Лила, — Мне еще интересно, почему это скрыли? — А это уже другой вопрос! Да и как удалось незаметно убить сына владельца ресторана этого района? Почему нет свидетелей? Почему вокруг убийства нет шумихи, как обычно это бывает в новостях? — Допустим. Только вот что теперь делать с вопросами и этой информацией? — поинтересовался Кэн, вылупившись на Осаму с четким непониманием. — Для того, чтоб собрать пазл, — Дазай откинулся на спинку стула, — Нужны еще детали. Мы выяснили немало важного, на самом деле, но для целостности картины этого мало. — О, нет, — кучерявая активно замахала руками, — Только не говорите, что вы собираетесь играть в детективов и лезть в опасное дело, доверенное профессионалам. — Э, ну, — Коля помялся, — Вообще-то мы этим и занимаемся. Кстати, ты теперь тоже наша соучастница! — Что?! И как мне покинуть эту вашу… группу? — Смертью, — хрипло прошептал суицидник, нависая над девушкой, прежде чем громко засмеяться, — Нет, твоя помощь правда нам пригодится еще, так что не отказывай, пожалуйста, нам в маленьких услугах. — Дазай, ты дурак! — пискнула второкурсница, — Доппо, почему ты сразу не сказал во что вы ввязываетесь? — Я говорил чистую правду, — идеалист поправляет очки, кидая озлобленный взгляд на своего бинтованного товарища, — Мы правда не собираемся ловить преступника, только понять причину. Правда же, Дазай? — Агась, — с невиннейшим лицом закивал шатен, — Это потом я сам сделаю. — Ах ты паршивец, ты чего там удумал? — Куникида вскакивает с места, пытаясь дотянуться до друга. — Куникида, фу! — японец поддался назад на стуле, не желая получить леща, — Боги, ну разумеется ничего подобного мы не собираемся делать, Сили-Сили, — Дазай тихо посмеялся, принимая нормальное положение сидя, — Не переживай за наши жизни и своего Ромео. — Какого еще Ромео? Дазай…! — А что мы вообще пропустили? — флегматично спрашивает Такеши у Николая, который просто молча ел долгожданный торт, как-то существуя «долгое» время без сладкого. Но голоса стихают, стоило услышать громкий хлопок входной двери и быстрые шумные шаги, направляющиеся прямиком на кухню. Фукудзава заметно побледнела, поднимая глаза на ребят, неподвижно сидящих в тех позах, в которых были до постороннего шума в квартире. Когда шаги стали совсем близко, а дверная ручка дернулась, русая вскакивает, ожидая увидеть отца, который вернулся с работы подозрительно рано. — Сестренка-а-а, почему так много обуви? Кого ты привела домой? — брюнет невысокого роста проходит в комнату, останавливаясь с пакетами, заметив кучу незнакомых людей за столом. Он сильнее щурит изумрудные глаза, медленно поворачивая голову к младшей сестре, — Почему у них лица, словно призрака увидели? — не получив ответа, он пожимает плечами, неаккуратно закидывая кучу бумажных пакетов на кухонную тумбу, разбирая сладости, находящиеся в них. — Ох, — девушка выдыхает, успокаиваясь, — Это мой брат. — Агась. Я Эдогава Рампо. Не буду врать о том, что мне приятно, но допустим, — юноша лениво махал рукой в сторону компании, не поворачиваясь к ним, настолько увлекаясь собственными покупками, — Но не думаю, что папа обрадуется такому количеству его студентов, пришедших выяснять подробности убийства того перваша. Осаму переводит взгляд на Эдогаву, заинтересованно на него глядя. С порога уже выкидывает подобное, никого и ничего не стесняясь, бьет прямо в цель, а что же дальше? Как это было понимать? Дазай поступает логично, как ему кажется, и помалкивает, ожидая дальнейших действий от старшекурсника, что был намного умнее, чем сначала ему показался. — Стоп, как ты…? — девушка удивленно на него смотрит, складывая руки на бедрах, — Ты что, подслушивал наш разговор с отцом? — Ты что, за тупого меня держишь? — брюнет с недовольным лицом поворачивается к сестре, бросая взгляд на студентов, прибывающих кроме одного в растерянности, — Я учусь в одном университете с вами, если не забыла, вот видел в столовой сына министра Дазая в компании убитого, ну и пару раз их всех вместе в вестибюле. Логично предположить, что всей ордой ринулись они сюда не спрашивать про здоровье своего директора, ну или не звать тебя на свидание. Ну и да, ненароком слышал ваш с отцом разговор. — Это и его посвящать в наше дело? Или его… ну… — шепотом спросил Такеши, сделав несколько взмахов у горла, — Того? — Я тебе покажу «того»! — Рампо поворачивается к нему, набрав в руки кучу пачек с палочками «Pocky», — Не собираюсь я разглашать никому вашу идею с расследованием, вы и сами это удачно сделаете, что скоро весь университет в курсе будет, детективы, — произносит он с насмешкой, выделяя последнее слово. Четверокурсник открыл шкафчики над тумбами, вставая на носочки в попытках красиво убрать сладкое, не замечая, как раздраженно на него поглядывает сестра. — Слушай, великий детектив, ты немного мешаешь, — Сильвия цыкнула, смотря на медленную распаковку старшего брата. — Ой-ой-ой, — Эдогава берет пакеты с собой, показав девушке язык, прежде чем покинуть кухню, — Мои палочки не трогать, они не тебе! — Жадина! — Вау, вы совсем не похожи на родственников, — Николай вскинул брови, смотря на Сильвию, — Кто-то из вас приемный? — Мы оба, — девушка пожала плечами, — Еще чай? — Ну, — Осаму потянулся, собрав все внимание к себе, заметив напряжение Сильвии от разговора про семью, — Думаю, нам всем уже пора, — шатен встает, на минуту остановившись, вспоминая что-то, — Кроме Куникиды, разумеется. — Аа-а-, — подыгрывает Гоголь, — Точно-точно. Нам пора, а Доппо нет. — Чего?.. — идеалист напрягается, — Вы чего удумали? — Так, все, мы засиделись, — Пералатти встает, жестом зазывая всех как можно скорее покинуть квартиру Фукудзавы, — Piu veloce (Быстрее). Студенты как можно скорее покидают квартиру дочери директора, попутно представляя, каких люлей получат от Куникиды за такое «предательство», оставляя его там одного. Но чего не сделаешь ради лучшего друга и помощи ему? Осаму остался доволен тем, что все моментально его поняли и подыграли, ведь им двоим явно есть о чем поговорить. Николай останавливается на парковке возле своей машины, где собрались все остальные. Гоголь моментально принял серьезное выражение лица, поворачиваясь к своим друзьям. Осаму с неким непониманием глядел на моментально изменившееся настроение своего приятеля, таинственно удерживающего паузу. — Николай? — Лила опередила шатена, выводя блондина из мыслей, — Что-то случилось? — Мы едем. Сейчас же, — Коля разблокировал машину, садясь за водительское сидение, — Я не совсем ясно выразился? Лила вперед, вы назад, — украинец заводит машину, ожидая, пока все в быстром темпе рассядутся, напряженные от подобного изменения в характере вечно веселого друга. — Dove stiamo andando? (Куда мы едем?), — итальянка хмурится, когда ее вопрос остается проигнорированным, — Sei sordo? (Ты оглох?). — Ко мне домой на совет дивана. Куда еще? — Гоголь снова переключается в настроении, натягивая улыбку до ушей, — Бип-бип! Посторонись!