***
— Дазай, блять! Встань и не позорь меня! — Не хочу-у! Мне и тут нравится валяться. — Да валяйся сколько тебе влезет. Отпусти меня только, и я сделаю вид, якобы тебя не знаю и знать не желаю! — Божечки, ну до чего же ты вредный, Чу-я. — Иисусе, на нас же все пялятся… Эти двое действительно собрали просто кучу любопытных взглядов проезжающих на коньках людей. А как же тут не глядеть? Не часто увидишь такое увлекательное и забавное «шоу» на катке, где на льду разлегся один высокий парнишка, вероятно первый раз посетивший подобное место, раз не в состоянии даже устоять на коньках, так он еще обнимает за ноги своего, по всей видимости, друга, что от таких действий шатена скоро тоже окажется лежать вместе с ним «в обнимку», пока мимо них все так же будут проезжать люди, глядя на «жестокую» и «кровавую» расправу над темноволосым. Так ладно это. Еще и до этого «выступления» он привлек к себе всеобщее внимание, врезавшись в бортик, доезжая до него с непонятными хаотичными движениями рук и попытками не упасть раньше. А ведь Накахара предупреждал его взять поддерживающую стойку для начинающих, ну или хотя бы кататься по кругу, держась за ограждение. Но не вываливаться в центр катка с профессионалом же! — Дазай…! — самые страшные опасения Накахары свершились и он уже оказался поваленным на лед вместе с однокурсником, что во всю уже звонко хохотал, с каждой секундой смеясь все громче. Вот только сам Чуя не разделял с ним его восторга, медленно закипая, — Я тебя уничтожу, Дазай… Ты сейчас находишься на моей территории. — Фору дашь? — с сарказмом спросил Осаму, успокоившись от «проглоченной смешинки». Бывший спортсмен, недолго раздумывая, кивает ему, — А. Еще встать помоги, пожалуйста, — и снова это невинное личико с зажмуренными глазками и вытянутыми руками, этим вызвал невольное цыканье рыжего парня. — Так уж и быть, немощь, — Чуя еще недолго лежит с ним на льду, прежде чем возле них оказалась любопытная Мидори, часто хлопая большими карими глазами. — А вы чем тут занимаетесь? — Маленькая еще, — шатен подавил свой смешок, получив легонько кулаком по голове, — Ай, Чуя! — Вообще-то мне уже семь! Так что я взрослая, почти как ты, — девочка недовольно сморщила нос, демонстративно отворачиваясь от студента, плавно отъезжая ближе к брату, наклоняясь к нему. — Прости, принцесса, это просто шутка! — Мне уже кто-нибудь ответит зачем лежать на льду, если можно заболеть? Так ты мне сам говорил, Чуя. — Все претензии к этому пришибленному, — Накахара поднимается резко, в таком же темпе и помогает подняться Дазаю, отъезжая, — Мидори, следи, чтоб он не лишился конечностей. — Не бросай меня, любимый! — шатен попытался отпустит бортик, кидаясь в след за однокурсником, но слишком скользкий лед не дал этого сделать, чуть не возвращая парня в лежачее положение, в котором он совсем недавно находился. Чуя проигнорировал его, прибавив скорость. — Доброе утро. Я касательно обследования, Накахара, — мужчина присаживается напротив растерянного и давно ожидающего его подростка, что на нервах уже все губы себе искусал. Голубые глаза с надеждой посмотрели врача, подгоняя его начать скорее, — У Вас обнаружена трещина в межпозвоночном диске, так что потребуется его замена. С родителями вопрос решен, операция будет проведена. Вот как. Чуя медленно отвернулся от мужчины в белом халате, невольно сжимая руки в кулаки, чувствуя, как ладони от впившихся ногтей уже принялись побаливать. Сейчас он как никогда был готов уверовать в Иисуса, будучи вообще крещенным атеистом, лишь бы услышать заветные слова: что все будет хорошо, что скоро он снова выйдет на лед, что его спортивная карьера только-только началась. Но доктор все молчал вместе с ним, смотря на него, словно его жалея, как щенка. А это так ненавидел Чуя. Жалость для слабаков, а он не такой. Не слабак. — Насколько это серьезно? — хрип, — Я смогу продолжить соревноваться? — почти шепотом спрашивает фигурист, не поворачиваясь к нему, упрямо глядя куда-то прямо, фокусируя свой взгляд на одной точке, в попытках не начать плакать от собственной беспомощности. — Не хотелось бы Вас пугать раньше времени, Накахара, однако это не первое Ваше повреждение. Нагрузки, что у Вас при исполнении сложнейших элементов, как Ваши прыжки в четыре оборота, сильно повредят здоровью. Это риск получить куда более серьезную травму. Думаю, вы понимаете к чему я веду? — Не идиот. Да будь проклят тот день, когда ему об этом сообщили. Будь проклят тот день, когда приземление вышло неудачным. Будь проклят день его рождения. А главное — будь ты проклят, Верлен Поль. В тот день он потерял единственную радость в своей жизни, когда пришло осознание, что для всех он так останется лишь чемпионом мира. Яркой маленькой звездочкой, что загорелась так же быстро, как и погасла. Отныне каждое двадцать девятое апреля проходило так, словно это был обыкновенный день, ведь слушать про собственный праздник Накахара не желал от слова совсем, лишний раз возвращаясь в события того дня. Акутагава и Хигучи, вошедшие в его положение, не напоминали другу о дне его рождения, за что он был им отдельно благодарен. Стараясь избавиться от эпизодов прошлого, Накахара принялся набирать скорость для несложного прыжка, сосредоточившись на нем, выкидывая все посторонние навязчивые мысли из головы, как учил его тренер. Лед под ногами был роднее и ближе земли, по которой он ходил чаще, чем скользил по льду. Такие теплые чувства, словно он наконец-то вернулся домой, как это обычно бывает, когда находишься в близком по духу месте, которое не хочется покидать никогда-никогда, в том месте, где ты способен летать, как сейчас, отрываясь от льда, прокрутив два оборота и приземлившись с характерным махом правой ноги вокруг тела. — А ему точно можно прыгать? — Осаму покосился на Мидори, завороженно смотрящую на старшего брата, у которой скоро в глазах огоньки блистать начнут, — Ау-у? — Думаешь, ему не все равно? — девочка поднимает голову к однокурснику Чуи, — Сложные прыжки он не прыгает. Он обещал мне. О! Флип! — она снова повернулась к голубоглазому, выполняющему еще один элемент. Накахара, немного постояв после легких двойных прыжков, заскользил обратно к сестре и Дазаю, что внимательно наблюдали за действиями бывшего фигуриста. Рыжеволосый, чтоб еще позабавить Дори и увидеть улыбку на ее круглом личике, принялся в звездной дорожке Ягудина направляться к ней. Не хватало только известной музыки короткой олимпийской программы 2002 года, чтоб Накахара по одной лишь памяти откатал тут программу олимпийского чемпиона. Брюнетка от такого зрелища только коротко пискнула, прежде чем накинуться на брата с объятиями. — Все, я размялся, — Чуя складывает руки на талии, подъезжая с сестрой к Дазаю, — Предупреждаю, Дазай, за синяки на твоей заднице я не ручаюсь. — Переживу, — Осаму усмехнулся, отпуская края бортика, начиная уже пошатываться, — Чуя, я сейчас упаду! — И куда ты полез, блять, без помощника? — первокурсник берет его за руки, скользя назад, потянув шатена медленно за собой, что пытался как-то перебирать ногами, как это делал Накахара, — Так, тише, — рыжий начал двигаться чуть быстрее, смотря пристально на кареглазого, внимательно наблюдающего за своими ногами. — А у меня ничего так получается! — радостно воскликнул суицидник, пока Чуя резко не отпустил его, отъезжая в сторону, — Чуечка! — Дазай снова подскользнулся, оказавшись на льду. — Пойду возьму тебе помощника. — Эй, ты хочешь меня опозорить? — шатен недовольно нахмурился. — Господи, куда уж больше, Дазай? — фыркнул Накахара, поворачиваясь к Мидори, крутившейся возле него, — Проследи, чтоб он дополз до бортика. — Хорошо, нии-сан! — Не понял, что значит «дополз»?! Ты не поможешь мне? — метис направился прямиком к выходу, — Чуя! Нет, стой! Бывший спортсмен быстро доезжает до нужного места, вежливо поклонившись человеку у турникета, попросив у него поддерживающую стойку. Мужчина ему кивнул, «выгружая» пингвина-помощника на лед. Студент облегченно вздыхает, вместе с забавным пингвиненком возвращаясь к очень недовольному Осаму, выражающему свою дикую обиду от такого предательства, какое совершил Накахара, оставив его самому выбираться из этого неловкого положения. Чуя еле сдержался, чтоб не выдать язвительный комментарий этому показушнику, но вместо этого ближе подвинул к нему стойку. — Держи, чемпион олимпийских игр. Так легче будет. — Спасибо, — суициднику помогают встать, чтоб дать ему возможность добраться до пингвина и ухватиться за него. — Так ты научишься кататься быстрее. — Боже-боже, какой стыд! Даже ребенок катается лучше меня, — он кивает в сторону Мидори, что с легкостью на всей скорости уже разъезжала по краям катка с безмятежным лицом, будто родилась в коньках, — Какой позор. — Понятное дело, ведь она занимается этим видом спорта. Так что не этого стыдись, Дазай, — он направился в след за Осаму, что самовольничал на льду, снова решившись покорить середину льда, — Правда я был против больше всех. — А? Почему? — шатен поворачивает голову к другу, чуть вскинув брови, — А, точно. Не по наслышке знаешь о всех трудностях, что таит этот спорт. — В точку, — Чуя щелкнул пальцами, — Но это Дори нравится. Разве могу помешать ей? — А брат у тебя тоже занимался фигурным катанием? Семейное типо? — Что?.. — Накахара резко затормозил, чуть не упав, — Какой брат? — Ну, Верлен Поль. Вы же братья, да? — Ага. — Он умеет кататься? — Он умеет действовать на нервы, прям как ты, — бывший спортсмен набирает скорость, отвязываясь от однокурсника и раздражающего разговора о старшем брате. По истечению часа, за сколько и заплатили за времяпровождение на катке, они вернулись на пятый этаж, где можно было заморить червячка после длительного катания на коньках, а уж Дазаю так вообще это чуть жизни не стоило, так что набраться сил было определенно нужно. Мидори, руководящая этой прогулкой с братом, уже выбрала что они съедят и тащила за руки Чую с его однокурсником куда-то вперед, словно ее вел сам запах ароматной пиццы с двойным сыром и салями на воздушном тесте. Накахара с обреченным видом плелся за младшей сестрой, поглядывая на больно довольного Дазая с этой лыбой на пол лица. Рыжий тихо фыркнул, отворачиваясь в сторону, не забывая поправить шляпу. — Пицца! Пицца! Дошли, — брюнетка отпускает их, резво направляясь к кассе, чтоб разглядеть меню, — Возьмем нашу любимую? Да? Да? Да? — Какую захочешь, — Чуя поднимает взгляд с меню на человека за кассой, — Одну маленькую пепперони с двойным сыром, пожалуйста. Колу без сахара и одну обычную, — юноша повернулся к Дазаю, — Ты что будешь? — Ох, я пойду возьму кофе и чизкейк, наверное. Ты разве кушать не будешь? — однокурсник сверлит суицидника максимально злобным взглядом исподлобья, словно говоря ему: «Ты серьезно?», — Ясно, понятно. Никаких вопросов. Дазай кладет пакеты и сумку на свой стул, забирая из маленького кармашка только свою карточку, направившись сразу за кофе неподалеку от того места, где они будут кушать. Сын министра быстро заказывает то, что и хотел, со скучающим лицом дожидаясь своего заказа. Кофе был приготовлен быстро, несомненно радуя этим его, так что забрав свой чизкейк и стакан, он пошел обратно, где его уже ожидали. — Я вернулся! — Осаму кладет свой кофе и ужин на стол, присаживаясь, — Дори-тян, ты обещала мне еще спалить все секреты своего братка. А? — О, Чуя вкусно готовит! Особенно что-нибудь сладкое! — А ты сладкоежка у нас, да? — Да! — Вот почему ты такая сладенькая, — шатен потянул за щечки довольную девчушку, что радостно воскликнула, когда перед ней Накахара поставил ее любимый напиток. — На самом деле, Чуя постоянно готовит завтрак, обед, ужин, очень любит кулинарные передачи. Почти не ходит на свидания, но если ходит, то мне не нравятся девушки нии-сана, ведь они его не любят, — она недовольно поморщилась, — Моему братику нужна принцесса! Он ведь принц, как и ты. — О, так ты будешь не против, если я заберу его себе? — кареглазый хлопнул в ладоши, довольно улыбаясь, пока Чуя кашлял, подавившись колой. — Вообще не против. Ты мне нравишься, Дазай! — Какого?! Мидори, как ты можешь отдать своего собственного брата непонятно к какому мужику? Это раз! Дазай, да пошел ты к черту! Это два. — Ой, а покраснел-то, покраснел… — Ах ты рыбень сушеная! Получишь же! Дазай тихо посмеялся в кулак на очередную угрозу своего приятеля, которая так и останется лишь угрозой. Лишь сейчас, стоило побыть в тишине за столом, он вспоминает про телефон, который очень давно не проверял. Легкое волнение. Вдруг отец или братья что-то написали? Это явно испортило бы весь вечер, ведь отвечать семье было главным негласным правилом. Непрочитанное сообщение все же было, да. Шатен стирает нервную улыбку с лица, убирая смартфон в карман, уткнувшись в тарелку с десертом. — «Вот не до тебя сейчас, Достоевский».***
Дазай, лениво добираясь до аудитории, где будет проходит первая пара, всерьез обдумывал план действий, выбирая подходящее время и число, чтоб пригласить ту девушку в Роппонги. Можно было это сделать и сегодня, да вот только не ясно еще во сколько Сато их будут ждать у себя. Возможно даже, что они поедут к ним сразу после пар. Поэтому студент, размахивая подарочными пакетами и погруженный в себя, заходит в аудиторию, как всегда прибыв из своих почти самым первым, за исключением русского однокурсника, как всегда дремлющим за партой, обнимая рюкзак. Японец тихо садится на свое место рядом с ним, стараясь не разбудить Достоевского. Он аккуратно и бесшумно кладет нужные принадлежности на поверхность стола вместе с подарками, чтоб сразу же отдать их двойняшкам. Юноша тихо вздыхает, не замечая, как сиреневые глаза приоткрылись и пристально глядели на него. — Я тебе писал вчера, — суицидник вздрагивает от неожиданности, — Почему ты не ответил, Дазай? У тебя что-то стряслось? — Ох, нет, Федор. Просто я был занят, — Осаму любезно улыбнулся ему, сразу же доставая блокнот и ручку, открывая, вежливым жестом показывая свое желание закончить разговор, что и понимает Дост, отворачиваясь к окну, лежа на парте поглядывая на утренний весенний пейзаж. И вроде «пошел ты», а вроде и «что случилось?». В который раз отношение к этому человеку скакало вверх-вниз, в который раз он убеждался, что необходим какой-то переводчик с дазаевского языка, который так ему был сейчас нужен. Русскому ведь было слишком тяжело понять свою «ошибку», которую он возможно допустил в общении с ним. Что же так повлияло на него? Не так давно Дазай не собирался от него отвязываться, а сейчас вообще говорить не желает. Элита чертова. Простое ли это любопытство? Но как бы то ни было, все равно мучил один и тот же вопрос, который сам появлялся. — «И что у тебя вообще на уме, Осаму Дазай?» Федор все больше и больше понимал, насколько трудно прибывать в социуме, подстраиваться под каждого человека, терпеть их самые разные характеры, а потом еще гадать, что ты не так сделал. И ведь с каждым разом, как он узнает людей лучше, желание становиться здоровым отпадает, а забиться у себя в квартире и работать на дому кажется идеальным решением. Все слишком сложно у «нормальных» людей, а ведь хотел мальчик пожить спокойно, ну или хотя бы доучиться, но этот суицидник решил за него, единственный обратив внимание в тот апрельский день. — Дазай, я сделал что-то не то? — шатен снова вздрагивает, поворачиваясь и смотря на это невиннейшее личико с искренним непониманием в глазах, — Ты избегаешь меня. Это… напрягает? — он прикусывает большой палец, коротко вздыхая. Осаму за слабой улыбкой скрывает свое удивление, вызванное таким вопросом от Достоевского. Почему-то ему казалось, что Федор вздохнет с облегчением, как только он переключит внимание, но тут русский… вроде скучает по прежнему общению? Как на это реагировать после всех недовольных лиц Федора? Как сложно говорить на одном языке, однако совсем не понимать друг друга. Хотя… как можно желать понять кого-то, коль ты не всегда в себя самого вникнуть можешь. Сын министра глубоко вздыхает, сжимая в руке ручку. — «Что же ты на самом деле хочешь, Федор Достоевский? Ты говоришь, якобы совсем не понимаешь людей. Поверь, сладкий, это взаимно, » — думает Дазай. — Ты ответишь? — Странно, принцесса, я думал, ты только этого желаешь, — кареглазый скрыл усмешку, прикрыв ладонью, — Разве нет? — Пожалуйста, не увиливай от ответа на мой вопрос, Дазай. Я просто подумал, что у тебя что-то случилось. — Ода, зачем ты приехал? — Ты долго не отвечал на звонки и сообщения. Я уже начал было думать, что у тебя что-то случилось. Блять. Нет. Опять. Странное и позабытое ощущение посетило его в момент, а сам он даже опешил. Подобные заявления для него были такими громкими, которыми просто так не разбрасываются, ведь это так серьезно, правда ведь? Это так греет одинокую душу, застрявшую в снегу на столь длительное время, что та готова растаять даже от ложного, фальшивого тепла, хоть этого допустить было нельзя, а иначе он снова позволит себе стать зависимым. Ведь Дазаю для существования необходимо от чего-то зависеть. Такой уж он человек, который просто напросто не способен жить, если не вцепится во что-то или в кого-то так крепко, насколько сил хватит. Отец, Одасаку, морфин, кодеин, никотин, алкоголь. А ведь люди, стоит заметить, для него были более опасны, чем наркотики. Может поэтому страх снова сковывает его? Страх, зародившийся снова еще как только стоило ему войти в компанию Танидзаки, а развившийся, стоило ему проявить упрямство по отношению к русскому однокурснику. Возвращаясь к громким словам о волнении. В принципе не так часто слышишь от людей, что они пишут тебе не потому что им что-то нужно от тебя, взять те же самые положительные эмоции от веселого разговора с ним, а пишут просто потому что… волнуются? Волнуются за него? Губы невольно поджимаются. Как же это льстило и одновременно пугало его, но сказать, что не нуждается в этом он тоже не мог, иначе бы солгал самому себе. От Федора Достоевского слышать подобное было страшно вдвойне. Странное ощущение по телу, будто пробежали тысяча мурашек. Ведь если человек беспокоится за тебя, то ты ему дорог, верно? О, Боже, какая все же это сладкая утопия — стать нужным. — Теперь можно мне кое-что проверить? — шатен наклоняется к нему, неотрывно глядя в его глаза. Неуверенность он старался зарыть глубоко в себя, отображая на лице только некую лисью хитрость. — Можно, — Федор не до конца понимает, что он хочет, однако догадывается. Становится любопытно к чему это снова и к чему это приведет, как и разгорелся интерес выслушать забавляющие оправдания Осаму после. Рука Дазая замирает в сантиметре от его щеки, прежде чем он осмелится сделать то, что захотел. Шатен заботливо заправляет локон черных волос за ухо, притягивая юношу к себе за подбородок, целуя. Он заметил напряжение Достоевского, как внутри него все сжалось вместе с кулаками, будто бы он… испугался? Однако Осаму вовсе не хотел пугать его, поэтому поглаживанием по щеке показывает это, не позволяя себе перейти черту и агрессивным настроем напугать его еще больше. Брюнет немного расслабляется, позволяя чужому языку коснуться его языка. Отсутствие ответа на поцелуй никак не помешало Дазаю обвить рукой талию, притянув к себе настолько близко, насколько это вообще было возможно. А еще волосы Федора, кстати, приятно пахли лимоном и сиренью. Нужно будет потом спросить про шампунь, которым он пользуется, просто сейчас не хотелось портить момент неловким разговором о средстве для мытья волос, пускай даже о приятно пахнущем. А Федор не опять, а снова поддается ему, прикрыв глаза и с замиранием ожидая следующих его действий. Вообще-то он хотел выяснить причину странного поведения своего однокурсника, а не целоваться с ним в пустой аудитории. Кстати говоря, места для столь интимных действий он выбирает такие себе. Брюнет прикусывает чужой язык, таким действием заставляя Осаму оторваться от своих губ, но все еще находиться в его объятиях. — Ну что опять не так? — с некой преувеличенной грустью спрашивает суицидник, касаясь носом чужой щеки. — Я так и не получил ответ, Осаму, — Федор отстраняется, облизнув на нервах губы. — Дазай-кун! — на спасение друга приходят братья Сато, залетевшие наспех в аудиторию, — Доброе утро, — Дазай после появления братьев приходит в себя, заставив разум протрезветь, а ком в горле раствориться. Он же хотел просто удостовериться в том, что бояться нечего. А не придаваться нежностям. Неужели опасения…? Федор спешно возвращается к любованию пейзажем за окном, подперев подбородок рукой. Опять внутри все просто кипело от отсутствия конкретики, хотя с Осаму о ней можно было просто забыть. Неужели он задал настолько сложный вопрос, на который не найти ответ? И все же брюнет в который раз не допускает извержения вулкана, незаметно щипая себя до боли и синяка за ногу, чтоб переключиться. Хоть вид у него был максимально отстраненный, но все же уши он навострил, внимательно прислушиваясь к разговору Осаму с друзьями. — Какой прекрасный день, — с намеком произносит Кэн, усаживаясь на свое место. — Да-да-да. Двадцать один годик, уже совсем-совсем большие, — хитро заулыбался Дазай, подвинув к ним два небольших подарочных пакета, — С днем рождения-я-я. Вы на год ближе к смерти! — Ну спасибо, поздравлять ты мастер, — братья принимают подарки, — Сейчас еще Лила подойдет, мы видели ее машину на парковке. Видимо, она с Гоголем. — Я так и знал, что меня ждут и зовут! Го-о-оголь здесь! — Николаю помешала красоваться Пералатти, толкая друга с кучей шаров, что «застрял» прям в проходе. — Пройти дать не судьба? — возмущается девушка, разъяренно взмахнув руками, — Невыносимый. — Абьюзерша! — блондин кладет руку к сердцу, будто бы испытывает нетерпимую боль от слов голубоглазой. Пералатти смахивает волосы с недовольным видом, сразу же меняясь в лице, как только повернулась к братьям Сато. Она оставляет четыре ярких пакета от них с Николам на столе возле именинников, наклоняясь к ним и целуя обоих в щеку, сдерживая свой звенящий колокольчиком смех, замечая забавную реакцию парней от такого неожиданного и приятного подарка, что просто расплылись в луже. — Ах, а я тоже хочу, — шатен кладет руку девушке на талию, сразу же получая по ней. — Жди своего дня рождения и свой чудесный подарочек, — Лила в утешительном жесте похлопала кареглазого по голове, — Biscottina. (Печенька) — Тогда я могу надеяться на поцелуй в губы или что-то большее? — парень ухмыльнулся, наклоняясь к девушке, чтоб их лица были на одном уровне, краем глаза заметив на себе пристальный взгляд русского однокурсника, — М? — девушка сладко улыбнулась, приближаясь к нему. — В душе себе передернешь, — итальянка меняется в лице, закатывая глаза и смахивая волосы так, что они ударяют парня по лицу, — In modo che il pollo deponga le uova si di te. Pervertito. (Чтоб курица яйца на тебе откладывала. Извращенец.) — Что она сказала? — Осаму поворачивается к зажимавшему рот от смеха Гоголю. — А, э… очень хорошее пожелание! — Лилочка, ну ты же понимаешь, что я шучу? — Если бы не понимала, то отмудохала туфлей, — она снова вернулась к «звездам» этого дня, но тут же чуть не упала. — Шари-ики! Отвлекаемся на шарики! — Гоголь оттолкнул девушку от именинников, влезая к ним, крепко обнимая, — Я вам принес кучу шариков! — Николай в своем репертуаре. Хоть кто-то не меняется, — Такеши посмеялся, похлопывая третьекурсника по спине, — А где Куникида? — У него приход в университет по расписанию будет через минут двадцать… — начал украинец, поворачиваясь к Осаму с телефоном в руке, где было время. — И сорок семь секунд. — Ну понятно, — кивает Кэн, — Кстати про ужин. Ждем вас ближе к семи. Думаю, как раз после пар собраться успеете. — Без проблем, — отмахнулся Гоголь, присаживаясь на стол и начиная заплетать девушке косичку, проигнорировав легкий удар по его руке. — Локацию в беседу хоть скинете? — спрашивает итальянка, — Гоголь, отвали. — Ну разумеется. Дазай старается не смотреть в сторону тихо сидящего однокурсника, и старается не подавать виду. Ведь он прекрасно понимает, что их внимательно слушают, впитывая каждое слово, как промокашка. Только вот что он собирается узнать и к чему хочет прицепиться? Впрочем, пока не особо важно, ведь он не мешает. А на этот раз от внезапного вопроса удалось спастись, а уж к следующему разу он придумает хороший ответ, заставляя Достоевского в него поверить. — А что по поводу… ну… того? — Такеши, который по всей видимости совсем не выспался, потер глаза, — Ты понял, Гоголь. — О, касаемо этого, — Федор замер, продолжая слушать, но смотреть в книгу, якобы читая, — Пока работаю. — Понял.***
Темный коридор. Коридор, которому не было конца. Юноша шагал вперед на ощупь, боясь споткнуться обо что-то или на что-то нарваться. Хотелось поскорее найти отсюда выход, сердце билось быстро, тревога не покидала, а света все не было, что уж говорить о спасении. Было холодно. Он шагал босой по холодному камню, пытаясь не обращать на это внимание, но силы и терпение его покидали, как и вера в малейший лучик света. Суицидник спотыкается об собственные ноги, падая прям на растерзание ждущей его темноте, что так и норовила растерзать его с ехидной улыбкой, погрузить в себя и наблюдать за долгожданными страданиями несчастного, высасывать последнее желание жить. Дазай спиной прижимается к стене, поджав под себя колени. Как же это страшно быть одному во мраке. Никто не придет к такому низко павшему неполноценному человеку, как он. Никто не придет. Преследовало ощущение, честно говоря, что про него и не вспомнят даже, так и не узнав, что он потерялся где-то далеко, застрял в бесконечном коридоре, не имея понятия куда двигаться дальше. Ни родители, ни братья, даже новые друзья не вспомнят о нем, что был такой когда-то потерянный мальчишка. Осаму горько усмехается. Он до конца и не понял сколько прошло времени, но чьи-то шаги и свет переключили внимание юноши. Дазай напрягся и теснее прижался к стене, даже решив не дышать, лишь бы только кто-то или что-то не смогло его услышать, добраться до него. Шаги становились громче, а свет ярче. Суицидник зажмурился, лишь бы только не видеть обитателя столь жуткого и холодного места. К его несчастью, неизвестный остановился прям напротив него. — Я тебя сильно испугал? — столь родной и незабываемый голос подорвал юношу, лишая всякого страха. Он протягивал ему руку, за которую грех не ухватиться. — Одасаку… — шепчет Дазай, прежде чем накинуться на него с объятиями, да такими крепкими, что он чуть не выронил светильник, — Как же я рад тебя видеть здесь… Я думал… — Почему ты остановился, Дазай? — мужчина серьезно спрашивает его, немного хмурясь от недовольства. — Что?.. — Почему ты бросил искать выход? — А разве выход есть? — он прячет печаль за защитной улыбкой, издавая смешки, — Я и не покидал это безвыходное положение. — Выход есть всегда. Из любого места и ситуации, — Сакуноске кладет руку ему на плечо, — Я же так тебе сказал, когда увидел ту картину? — шатен почувствовал, как тело будто стало ватным, а ноги подкосились. Он садится на пол, а Ода присаживается рядом с ним. Вроде и стало спокойнее, но вопросов прибавилось. Осаму прикрывает глаза, кивая ему. Ода терпеливо дожидается его и он все же встает, соглашаясь продолжить путь. Голубоглазый тепло ему улыбнулся, направившись вперед, а он за ним. Со светом уже не было настолько страшно, ведь по крайне мере ты знаешь, что не споткнешься и упадешь. — Мне кажется это место знакомым, — шатен разглядывает каменный коридор, будто в старинной крепости, — Это интересно! — Знакомым? — переспрашивает Одасаку, — Интересно. — И я о чем! — Дазай отвлекается от друга, увидев впереди выход на улицу, — Одасаку, свет зачем выключил? Только вот Сакуноске рядом не было. Улыбка с лица стирается, а страх возвращается. Осаму, вспоминая слова своего друга, принялся бежать вперед прямиком к выходу наружу, ведь он уже смог его увидеть. Осталось немного. Суицидник понесся со всех ног, представляя, как сейчас он найдет Оду, он наверное там. Почему-то так показалось. Все бежал, но будто на месте. Надо поднажать. Он ускоряется, как может, но вместо выхода падает прямиком в бездну. — Твою мать! — с криком просыпается Дазай, трясясь, как банный лист. Он накрывает лицо руками, нормализуя дыхание. — Дазай?.. — свет включился, а сонный Кэн, что даже очки не так, как надо надел, непонимающе смотрел на него, — Что случилось?.. — Сон дурной приснился. Прости, — японец снова ложится на предоставленный ему в комнате Кэна футон, шумно выдыхая, — Неловко, что я тебя разбудил. — Я сам просыпался… — Кэн понимающе кивнул, — Танидзаки снился. Мол, вы обо мне забыли, веселитесь тут, пока я мертв, а убийца на свободе. Да, это всего-то сон, но… — Понимаю… — вздыхает Осаму, — Покурим? — Да, явно стоит…