«Великий яд для сердца — молчание»
Мэй стояла посреди храма Асакусы, разглядывая кишащую весельем атмосферу. Нарочито медленно передвигаясь вдоль оживленной улицы, кицунэ с восхищением в глазах смотрела на беззаботный народ, который покупал что-то в прилавках с едой, украшениями или сувенирами. Лисицу совершенно не смущал тот факт, что все дамы тут были в дорогих цветных кимоно и с макияжем, предназначавшийся гейшам, который принято было называть «о-сирой». Гордо держа голову, девушки то и дело прикрывали нижнюю часть своего лица либо широким рукавом кимоно, либо традиционным японским веером круглой формы, под названием утива, чтобы смущенно улыбнуться или зевнуть, как когда-то говорила Госпожа Сумико. Улыбнувшись своим догадкам, кицунэ разглядывала красные бумажные фонари, вывешенные вдоль шумной ярмарки. В Японии такие фонари чаще всего называли «Акатётин». Бывшая гейша запоминала незначительные детали и улыбалась такой обычной жизни, какую уже давно не видела. В голове проносились мысли, чаще всего спрашивающие «А что, если бы…», и чаще всего так же не находившие ответы. Вдалеке, совсем незаметно, один из акатётин привлек внимание Мэй. Он был необычайно красивого цвета, по сравнению со стандартными яркими желтыми и красными свечениями. Лазурный свет исходил из одной единственной точки, маня к себе кицунэ, неотрывно следящей за огоньком. Ноги сами несли к лазуру, а шумные звуки вокруг будто затихли, оставляя за собой лишь тишину. Мэй не заметила, как забрела в менее людное место, где от силы задерживались два-три человека. Фонарь был в пяти метрах от лисицы и та заметила силуэт, который аккуратно снимал его с верхушки, прижимая к себе. Свет озарил лицо незнакомца, заставляя кицунэ пошатываться и схватиться за грудь, из которой будто разом выкачали весь кислород. «Госпожа Сумико… — Дыхание участилось, кончики пальцев заметно подрагивали, как и ноги, вот-вот готовые были подкоситься от страха, роняя девушку на землю. — Не может быть…» Сумико совсем невесомо поднимала уголки рта, смотря на фонарь, а затем медленно подняла взгляд на свою подопечную, не прекращая улыбаться. В ее глазах была лишь нежность и любовь к девушке, которую она растила как собственную дочь. Видеть свою наставницу такой спокойной, а главное — живой, не давало Мэй сделать глубокого вдоха, боясь, что та раствориться, как очередной мираж. Глаза заблестели, готовые вот-вот вырвать нахлынувшие слезы наружу, вместе со всеми скопившимися за последнее время эмоциями. Сумико заметила в глазах наставницы слезы, и, аккуратно поставив фонарь в бок на землю, раскрыла руки в стороны. — Иди ко мне, Мэй Кицунэ помедлила лишь пару секунд, а потом сорвалась с места, ныряя в обьятья наставницы, всхлипывая куда громче и уже не сдерживая поток слез. Сумико мягко гладила волосы девушки, давая ей выплеснуть всю боль и сожаление. — Все хорошо, слышишь? Посмотри на меня, Мэй. Давай. — она аккуратно приподняла одной рукой подбородок кицунэ, поднимая на себя. Ее взгляд вдруг встал проницаемым и серьезным. Она поджала губы и часто заморгала, смотря в глаза лисицы. — Ты очень храбрая девочка. Я так горжусь тобой. Одинокая слеза скатилась по щеке наставницы, но та быстро качнула головой, смахивая ее пальцем, что совсем было не свойственно для гейш. Мэй повторила жест за Госпожой Сумико и широко улыбнулась, когда та специально сердито покачала головой, показывая, что так делать некрасиво. — Я всегда чувствовала себя живой с тобой, Мэй, и как бы я хотела, чтобы ты осталась тут. Но нельзя. Еще слишком рано, слышишь? — она отстранилась от кицунэ, поднимая с пола фонарь, который засветился куда ярче, чем было до этого, заставляя Мэй зажмуриться. Лазурный свет прекратился так же быстро, как и вспыхнул, и на месте большого круглого бумажного фонарика появилась серебряная цепочка с лазурным камнем в центре. Наставница ласково убрала волосы Мэй, сплетая их в высокий хвост, и застегнула украшение на тонкой шее девушки. — Это тебе подарок от меня. Пусть будет приятным напоминанием об этой встрече. А теперь иди. — Сумико отступила на шаг, нежно проводя пальцами по ладоням Мэй, задерживая их на секунду в последний раз. — Тебя там ждут. Очень ждут. — Госпожа… — Иди, Мэй. Исправь все. Подари им шанс на счастье. Спаси кого-нибудь. Люби. Дружи. Живи, моя гордость, ради меня. — Сумико быстро отдалялась от кицунэ, напоследок протянув к ней руку. — Нет! — Мэй бросилась вперед, пытаясь дотянуться до наставницы. Она не могла вновь потерять ту, которая заменила ей мать. Из глаз бежали слезы, а из груди вырывался громкий крик. — Не оставляйте меня снова, Госпожа Сумико! — фигура наставницы растворилась в темноте, пряча ее от глаз кицунэ. Девушка упала на колени, скрещивая руки на сердце и горько плача, смотря на то место, где секунду назад стояла Сумико. Мэй сорвала голос и уже шепотом просила наставницу вернуться, не получая ответа. — Пожалуйста… Вскоре и до самой девушки дошла тьма, обволакивая ее уставшее тело, заставляя провалиться в небытие.***
Тяжело раскрыв веки, первым делом Мэй почувствовала холодное прикосновение к своей щеке и увидела яркий свет, ослепивший глаза. Быстро проморгав, кицунэ хотела повернуть голову в сторону чей-то руки, но не могла, вновь почувствовав усталость, навалившуюся на все тело. Чьи-то холодные пальцы отпрянули от щеки девушки, обеспокоенно разглядывая лицо Мэй. Лисица сразу узнала обладателя злых темно-коричневых глаз, которые сейчас беспокойно осматривали девушку. «Кадзу… — едва заметная улыбка тронула губы девушки, но тут же прекратилась. Она попыталась встать, но в мгновенье почувствовала слабость тела и тошноту, поступающую к горлу. — Беспокоится» Парень отрицательно покачал головой, запрещая той вставать, и сосредоточенно стал разглядывать Мэй. Он заметил на шее девушки украшение, которого точно не было, когда он нес ее сюда, но решил спросить об этом позже, когда та будет в состоянии. Спросить…точно. Не получится. Тяжело выдохнув, он заметил ее обеспокоенный взгляд. — Кад.зу… — Девушке было тяжело и больно разговаривать. Все вокруг легких мгновенно начинало жечь и болеть, из-за чего она шумно зашипела. Синоби быстро оказался ближе, прикладывая указательный палец к губам Мэй и отрицательно качая головой, сердито глядя на нее. Бывшая гейша замерла, чувствуя холодный палец парня на своих губах, который приятно обжигал участок кожи. Кицунэ прикрыла глаза, затем едва заметно поцеловала кончик пальца ниндзя, задерживаясь на пару секунд, после чего расслабилась. Он был рядом, значит паниковать не следовало. Кадзу аккуратно убрал палец с губ гейши, не тревожа ее покой. Он наклонился над ней и совсем немного, почти незаметно, провел пальцами по ее щеке, оставляя невесомый поцелуй на лбу. Хотелось крепко обнять эту неведьму и долго не отпускать, но ее состояние было важнее своих чувств для Кадзу. Она заставила его сильно поволноваться. Сидя в покоях Эри и наблюдая за тем, как та наносит на его Мэй какие-то странные мази ярко-розового цвета, которые в миг впитывались в неподвижное телоПоздней ночью, скрыто передвигаясь, Эри аккуратно ступала и огибала деревья, чувствуя мощь цветка, которая ощущалась для нее издалека. Она наконец нашла его, и теперь не оставит попыток завладеть им. Пройдя еще пару метров, вдалеке показалось едва различимое золотое свечение, которое не заметишь невооруженным взглядом даже в ночи. Но Хатакэяма заметила, и теперь направлялась именно к цветку, дарившему вторую жизнь. Она была уверена, что это он. Уже знала его цвет и узнавала запах издалека. Запах горького шоколада с привкусом красного перца. Раздвинув единственную ветку, отделявшую ее от цели, Хатакэяма наконец узрела то, что пряталось от нее долгие шесть лет. Цветок манил к себе, наклоняя свой стебель в сторону женщины, и она, без раздумий, нагнулась над ним, раскапывая землю и не заботясь о грязи на руках и под ногтями.Аккуратно достав растение вместе с корнем, Эри с удивлением заметила, как некогда манящее свечение впиталось в цветок, оставляя после себя красные отливы. Женщина развернулась, чтобы уйти тем же путем, что и пришла, но в миг замерла, увидев перед собой его. Серые глаза и широкий рот заставили госпожу отступить на шаг назад, а затем на еще один, и еще. Существо вышло из тени, представ перед Эри в полной красе, и она поняла, что перед ней стоял никто иной, как Шимаджикки. Это человекоподобное существо, поглощающее магию и оставляя человека, или кто бы то не был, как пустой сосуд, а затем зверски убивая этот самый сосуд. В легендах говорилось, что стал он таким из-за магии в самом раннем детстве, околдованным старой ведьмой, которая наложила заклятье на семью мальчика. Постепенно магия переполняла его тело, но и была она так темна, что причиняла ребенку боль, иногда терзая его в мучениях, а затем выходила наружу, делая Шимаджикки безвольной игрушкой. Он смог противостоять этой ненужной силе и поглотить ее в себя полностью, позволяя магии выйти наружу, вмиг окружить его душу и тело, изменив ребенка полностью, за что он расплатился позже, когда не смог контролировать себя, понимая, что является всего лишь смешной марионеткой во власти божественной силы. Но он до сих пор понимал, что любая магия, стоявшая на его пути, была угрозой, поэтому всегда избавлялся от любой, когда-либо существующей, силы. Существо питается всей возможной магией, и сейчас стоит перед Эри, в руках которой до сих пор магический и невероятно сильный цветок. Оно резко выпрыгивает на женщину и удлиняет руку, едва цепляя ее кимоно. Секунда ступора, после чего Хатакэяма срывается с места, пытаясь убежать от разгневанного ёкая. Она прячет цветок, и, сама не понимая куда, но бежит, лишь бы не попасться ему на глаза. Но от него не скрыться. Он огибает ветки деревьев, огибает препятствия, встречавшиеся на пути, и протягивает свои глинные тощие руки, растерзывая сначала бок, а затем и вспарывая живот Эри. Она в последний момент видит его руку, но не успевает увернуться. Существо бьет в один единственный контрольный раз и срывается с места, оставляя Хатакэяму умирать.
— Я думала, что погибну. Боль была невыносима, но держал на ногах меня только инстинкт самосохранения. Мне удалось отдаленно услышать два голоса — это была Мэй и еще кто-то, не смогла разобрать. — Там был волк. Белый. — Кадзу чуть развернул корпус на собеседницу, устроившись поудобнее. — Волк? Не может быть… Оками. — Эри удивленно смотрела себе под ноги. — Все возможно. Чудная же как-то нашла вас. Почему вы выжили? — Я не помню и половины, но, кажется, Мэй использовала какую-то магию, что прошла сквозь мое тело, затягивая раны и останавливая кровотечение. Они долго молчали, переваривая новую информацию, лишь изредка уточняя, какие конкретные моменты происходили. Кадзу поджал губы и посмотрел на небо. Там, возможно, он бы нашел ответы, умев то говорить. Но на один вопрос ему могла ответить сидящая рядом женщина. — Госпожа Эри, — Синоби посмотрел в глаза женщины. — Вы так легко распознали цветок, что обладает магией. Так легко поняли, что я синоби, хотя наш клан давно не сотрудничал с уважаемыми людьми, не говоря о тех, которые и впредь отказывают сразу. Не испугались магии Мэй, спокойно отреагировав на все. Кто вы? Эри глубоко вздохнула и прикрыла глаза, понимая, что ниндзя достоин знать правды. Она еще немного подумала, взвешивая все «за» и «против», но в итоге серьезно взглянула на синоби и заговорила. — Я та, кто является родственницей древних существ. Я та, кто был близко знаком с матерью истиной девушки. Я та, чей род находиться на грани вымирания. Я — кицунэ.***
Сатоши едва переступал ногами, неся на своих плечах еще недавно бездыханное тело дзёнина, сердце которого пару минут назад начало медленно биться. Синоби спешил в дом, надеясь перехватить по дороге Кадзу, который так резко пропал, забирая с собой все звуки, оставляя лишь тишину. Он также надеялся, что Такао помогут, хотя эта руна, оставленная на его животе, нагоняла панику. Такое вылечить мог разве что сам маг. Или опытный лекарь. Как жаль, что они не взяли с собой Чонгана сейчас. Он бы очень помог. А еще Сатоши не понимал, как столько событий смогли произойти всего за два часа. Они буквально недавно вытащили Кадзу с того света, а теперь он, будто и не было никакой смертельной опасности, вновь бежит спасать это проблемную кицунэ. Нет, не подумайте, синоби не считал ее врагом. Наоборот, он был рад, что у его товарища кто-то появился, а жизнь приобрела неожиданный исход событий. Был рад. До этого момента. Сейчас ему действительно казалось, что от кицунэ идут беды. Он потерял друга на пару минут, захлебываясь в волне сожаления и боли. Такао был для Сатоши старшим братом, направляющим младшего на путь истинный. И дзёнин, ёкай его подери, знал это, рискуя собой всякий раз, когда кому-то приходилось помогать. А когда у колдуна начало проявляться слабое дыхание, Сатоши посчитал, что за пару минут сошел с ума от осознания смерти друга. Но нет, дзёнин правда дышал и дышит сейчас. Синоби открыл сёдзи знакомого дома, буквально вваливаясь в него от усталости. Еще немного и он сам отключится. Масамунэ в миг подскочил к ниндзя, помогая придерживать Такао. Тот все еще был без сознания. Они вдвоем уложили дзёнина на соломенные циновки и синоби устало сел с другом рядом. Тишина окутала пространство, и только сейчас Сатоши заметил испуганного ёкая, стоящего в углу комнаты. Она прижала ладошки к лицу, пытаясь смыть с себя наваждение. Синоби усмехнулся и отпустил взгляд в пол. «Нет, ёкай, миражом здесь и не пахнет, — Он прикрыл глаза, глубоко вздыхая. — к сожалению.» — Сатоши, — Масамунэ поднял голос спустя минуту давящей тишины. — Что произошло? Синоби ничего не оставалось, кроме как рассказать про то, что приключилось с колдуном. В красках описал его рваный вдох и остановившееся сердце, а затем неожиданно забившееся вновь. Масамунэ и Сино-Одори слушали ниндзя, не перебивая его. Кажется, они сами не понимали, как такое могло случиться. Их друг мог спокойно умереть и никогда не возвращаться в их мир более, но он выжил. И все присутствующие здесь люди, и не совсем, благодарили тех, кто дал Такао второй шанс. — Странно было самое жуткое — его узор на животе, где должна была быть рана. Она выполнена в форме женьшеня — цветка смерти. — Сатоши закончил и перевел взгляд на лежащее тело, что все еще было без сознания. Сино-Одори, молча слушавшая рассказ синоби, вдруг подскочила с места, чуть ли не сбивая Масамунэ с пути, и резко наклонилась над Такао, раскрывая его кимоно. — Что ты творишь, ёкай? — Сатоши злился на то, что она тревожила дзёнина, который еле как спустился с того света, шепча ей разгневанным голосом. Сино-Одори не обратила внимания на ниндзя, рассматривая рисунок красного женьшеня, переливающегося от света, на животе колдуна. А если точнее — руну. — Предназначение сбылось… — ёкай понизила голос до шепота, быстро проговаривая какие-то слова на неизвестном ни синоби, ни ронину, языке. — Unum reborn a luna, acceptis letalis ictu veritatis, accipiet flos mortis in corpus eius. Et ipse incipiam videre, et mortuus est in oblivione. Et ipse erit dominus cecidit animarum. Мужчины переглянулись друг с другом, медленно подходя к ёкаю, которая неожиданно замолчала, жмуря глаза. Масамунэ аккуратно тронул Сино-Одори за плечо, взволнованно заглядывая в ее глаза. — Что ты знаешь, Сино? — Она качала головой из стороны в сторону, не прекращая зрительного контакта с ронином. — Прошу, скажи. Что ты видела? Ёкай поднялась на ноги, нервно расхаживая по комнате взад-вперед, сводя брови к переносице и о чем-то размышляя. В голове всплывали фрагменты старинного и редкого ёкая, которого когда-то Сино-Одори удалось повстречать. Звали его Абура-сумаси, и именно он истолковал ей предназначение, которое обязательно случится, стоит лишь подождать. — Я знаю, что стало с Такао, но для начала скажу, что ничего более услышанного вами сейчас не узнаю. Услышала я об этом случайно, мне рассказал об этом старый друг, но я не придавала значение сказанным словам, которые, на самом деле, оказались пророчеством… — ёкай замолчала, рассматривая мужчин, затем, тяжело выдохнув, продолжила. — Пророчество гласит: «Тот, кто возродится с луны, получив смертельный удар истинной, получит цветок смерти в своем теле. И он начнет видеть мертвых и забытых. И будет он владыкой падших душ».